Неточные совпадения
Местами сосновый лес замыкает дорогу и так тесно сжимает ее, что нет ствола, на котором бы оси колес не провели царапины или не положили дегтярного знака; местами предстоит въезжать по
самую ступицу
в сыпучий песок или, что еще хуже, приходится объезжать на авось топкие места на
дне лощин.
В последних числах марта,
в день самого Благовещения, на одной из таких дорог, ведшей из села Сосновки к Оке, можно было встретить оборванного старика, сопровождаемого таким же почти оборванным мальчиком. Время было раннее. Снежные холмистые скаты, обступившие дорогу, и темные сосновые леса, выглядывающие из-за холмов, только что озарились солнцем.
— Как нам за тебя бога молить! — радостно воскликнул Аким, поспешно нагибая голову Гришки и
сам кланяясь
в то же время. — Благодетели вы, отцы наши!.. А уж про себя скажу, Глеб Савиныч,
в гроб уложу себя, старика. К какому
делу ни приставишь, куда ни пошлешь, что сделать велишь…
— Да что ты,
в самом-то
деле, глупую, что ли, нашел какую? — нетерпеливо сказала она. — Вечор
сам говорил: не чаял я
в нем такого проку! Вчера всем был хорош, а ноне никуда не годится!.. Что ты,
в самом-то
деле, вертишь меня… Что я тебе! — заключила она, окончательно выходя из терпения.
Впрочем, такие свойства русского мужика издали только бросаются
в глаза и кажутся достойными порицания; на
самом деле они отличаются от свойств других людей только формою, которая у простолюдина немного погрубее — погрубее потому, может статься, что простодушнее…
Он и
сам бы сходил — погода ни
в каком случае не могла быть ему помехой, — но пожалел времени; без всякого сомнения, плохой его работник не мог провести
день с тою пользою для дома, как
сам хозяин.
Трудно предположить, однако ж, чтоб мальчик его лет, прожив пять зимних месяцев постоянно, почти с глазу на глаз с одними и теми же людьми, не сделался сообщительнее или по крайней мере не освободился частию от своей одичалости; это
дело тем невероятнее, что каждое движение его, даже
самые глаза, смотревшие исподлобья, но тем не менее прыткие, исполненные зоркости и лукавства, обозначали
в нем необычайную живость.
(Прим. автора.)], уезжает
в реку, забрасывает их, завязывает концы веревок к челноку и бросает маленький якорь; после этого рыбак крестится, растягивается на
дне палубы, подостлав наперед овчину, закрывает люк; тут, слегка покачиваясь из стороны
в сторону
в легкой своей «посудине», которая уступает
самому легкому ветерку и мельчайшей зыби, засыпает он крепчайшим сном.
Если б не мать, они подошли бы, вероятно, к
самым избам никем не замеченные: семейство сидело за обедом; тетка Анна, несмотря на весь страх, чувствуемый ею
в присутствии мужа, который со вчерашнего
дня ни с кем не перемолвил слова, упорно молчал и сохранял на лице своем суровое выражение, не пропускала все-таки случая заглядывать украдкою
в окна, выходившие, как известно, на Оку; увидев сыновей, она забыла и
самого Глеба — выпустила из рук кочергу, закричала пронзительным голосом: «Батюшки, идут!» — и сломя голову кинулась на двор.
Он
сам не мог бы растолковать, за что так сильно ненавидел того, который, пользуясь всеми преимуществами любимого сына
в семействе, был тем не менее всегда родным братом для приемыша и ни словом, ни
делом, ни даже помыслом не дал повода к злобному чувству.
И то сказать, дядя: задалось нам, вишь ты, дельце одно; со
дня на
день жду, приведется нам погоревать маненько; вот поэтому-то
самому более и хлопочу, как бы скорее сладить, парня нашего вылечить; все по крайности хоть утеха
в дому останется…
При
самом начале этого разговора, как только Глеб сказал, что ожидает со
дня на
день какого-то гореванья, и особенно после того, как объяснил он свое намерение относительно Гришки,
в чертах Вани произошла разительная перемена; он поднял голову и устремил тревожно-беспокойный взгляд на отца, который во все время беседы сидел к нему боком.
— Нет, Васька дома останется взамен Гришки. Отпущу я его на заработки! А
самому небось батрака нанимать, нет, жирно будет! Они и без того денег почитай что не несут… Довольно и того, коли один Петрушка пойдет
в «рыбацкие слободы»… Ну, да не об этом толк совсем! Пойдут, стало быть, Васькины рубахи; а я от себя целковика два приложу:
дело ихнее — походное, понадобится — сапожишки купить либо другое что,
в чем нужда встренется.
— Что
дело, то
дело. Я, признаться, и
сам о том думал, — перебил Глеб, — только что вот тот, который
в ризе, давать незачем, можно простее сыскать. Главное
дело, было бы ему наше родительское благословление…
Гришка между тем простился уже с товарищем своей юности: он отошел немного поодаль; голова его опущена, брови нахмурены, но темные глаза, украдкой устремляющиеся то
в одну сторону двора, то
в другую, ясно показывают, что печальный вид принят им по необходимости, для случая, что
сам он слабо
разделяет семейную скорбь.
Как ни подкреплял себя молодой рыбак мыслью, что поступком своим освободил старика отца от неправого
дела, освободил его от греха тяжкого, как ни тверда была
в нем вера
в провидение, со всем тем он не
в силах удержать слез, которые
сами собою текут по молодым щекам его…
Солнце только что село за нагорным береговым хребтом, который синел
в отдалении. Румяное небо было чистоты и ясности необыкновенной. Окрестная тишина возмущалась только нестройным гамом гулявшего народа. Но Глеб, казалось, совсем уж забыл о Комареве. Шум и возгласы народа напоминали старику шум и возгласы другой толпы, которая, быть может,
в это
самое время покидала уездный город, куда три
дня тому назад отвел он Ванюшу.
К сожалению, во все продолжение утра не довелось ему перемолвить с ним слова. Глеб тотчас же усадил нового батрака за
дело. Нетерпеливый, заботливый старик, желая убедиться скорее
в степени силы и способностей Захара, заставил его, по обыкновению своему, переделать кучу
самых разнообразных работ и во все время не спускал с него зорких, проницательных глаз.
В присутствии Глеба, который связал его вскоре по рукам и ногам, надавав ему вперед денег — способ общеупотребительный между ловкими хозяевами, — спесь и непобедимое молодечество Захара уходили на
самое дно его ситцевого кисета.
Из дальнейших объяснений его оказывалось, что именно вот эта-то цель и задерживала его
в доме Глеба. На
самом деле Захар знал очень хорошо, что куда бы он ни пошел — на фабрику ли, на сахарный ли завод или к другим рыбакам, — это все едино-единственно, держать его нигде не станут: придется шляться без места и, следовательно, без хлеба.
Недели через две,
в воскресный
день, у ворот рыбакова дома и на
самом дворе можно было видеть несколько подвод; на холмистом скате высокого берегового хребта, которым замыкалась с трех сторон площадка, бродили пущенные на свободу лошади, щипавшие сочную листву орешника.
В тот
самый день, когда Захар заработал последнюю копейку, данную ему вперед, Глеб объявил наотрез, что он ему больше не нужен.
На
самом деле он находился
в крайне затруднительном положении.
Со
дня поступления ее
в дом никто не слыхал от нее противного слова; несмотря на теперешнее трудное положение свое, она не только не отказывалась от
дела, но даже
сама добровольно хлопотала от зари до зари.
Просиживая день-деньской
в избе, Глеб окончательно вывел
самое выгодное мнение о снохе своей.
Уже час постукивала она вальком, когда услышала за спиною чьи-то приближающиеся шаги. Нимало не сомневаясь, что шаги эти принадлежали тетушке Анне, которая спешила, вероятно, сообщить о крайней необходимости дать как можно скорее груди ребенку (заботливость старушки
в деле кормления кого бы то ни было составляла, как известно, одно из
самых главных свойств ее нрава), Дуня поспешила положить на камень белье и валек и подняла голову. Перед ней стоял Захар.
При этом Гришка, грозивший
в самую эту минуту выбросить старика из саней, притих, как будто мгновенно опустили его на
самое дно Оки.
— Ах, ты, бессовестный, бессовестный! — воскликнула Дуня дрожащим от волнения голосом. — Как у тебя язык не отсохнет говорить такие речи!.. Кого ты морочишь, низкий ты этакой? Разве я не знаю! Мне Гришка все рассказал: ты, ты, низкая твоя душа, заверил его, я, вишь, отцу сказала… Да накажи меня господь после того, накажи меня
в младенце моем, коли
сама теперь не поведаю отцу об
делах твоих…
То-то вот: коли хороший жернов, так и стар, а все свое
дело сделает!» Стариковская похвала оправдывалась, впрочем, как нельзя лучше на
самом деле: подобно старому воину, который
в пылу жаркого рукопашного боя не замечает нанесенных ему ран, Глеб забывал тогда, казалось, и ломоту
в ребрах, и боль
в пояснице, забывал усталость, поперхоту и преклонные годы свои.
Но как бы там ни было, тяжкие трудовые
дни,
в продолжение которых старый Глеб, подстрекаемый присутствием дедушки Кондратия, надрывался и работал без устали, или, как
сам он говорил: «Не берег себя, соблюдая промысел», — такие
дни не проходили ему даром.
— Оборони, помилуй бог! Не говорил я этого; говоришь: всяк должен трудиться, какие бы ни были года его. Только надо делать
дело с рассудком… потому время неровно… вот хоть бы теперь: время студеное, ненастное…
самая что ни на есть кислота теперь… а ты все
в воде мочишься… знамо, долго ли до греха, долго ли застудиться…
Дальний берег и луга застилались мелким, частым дождем. Был серый, ненастный
день; ветер уныло гудел вокруг дома; капли дождя обливали и без того уже тусклые стекла маленького окошка. Мрачно синела Ока, мрачно глядел темный берег и почерневшие, вымоченные лодки. Печальный вид осеннего
дня соответствовал, впрочем, как нельзя лучше тому, что происходило
в самой избе.
Дня через три,
в воскресенье, у ворот рыбакова дома и на
самом дворе снова стояли подводы; снова раздавались
в избе говор и восклицания. Можно было подумать, что тут снова происходило какое-нибудь веселье.
— Право, — отвечал Гришка, внимание которого с
самого начала беседы исключительно почти принадлежало посторонним лицам, находившимся
в харчевне, — помер, третьего
дня помер.
Дело выйдет
в закрыв,
самое любезное: подумают еще, ничего после себя не оставил; тем и обойдется…
Спичка вспыхнула, и Гришка принялся за
дело. Старый, изветшалый задок сундука отошел без больших усилий, но
в ту
самую минуту, как приемыш наклонил голову к отверстию сундука, Захар, успевший уже разглядеть кое-что на
дне, уронил спичку.
Раз даже,
в ненастный, дождливый
день, они причалили к площадке; лодка была до того полна народу, что погружалась
в воду до борта; немало также воды находилось
в самой лодке.
Слезам этим суждено было не пересыхать многие и многие
дни и ночи. С того
самого дня горе, как червь, основалось
в сердце молодой женщины.
В один прекрасный
день он явился домой и завладел с помощью неизменного друга своего Захара всеми горшками, кочергами,
самыми любимыми лагунчиками старушки, — словом, унес всю посуду.
— Вот так уж сказал! Ты думаешь, концы схоронил, так и прав вышел? Нет, брат, нонече не так: ночью сплутовал —
день скажет; на
дне морском, и там не утаишь концов-то.
В неправде-то
сам бог запинает… везде сыщут.
В маленьком хозяйстве Дуни и отца ее было
в ту пору очень мало денег; но деньги эти, до последней копейки, пошли, однако ж, на панихиду за упокой души рабы божией Анны, — и каждый год потом,
в тот
самый день, сосновские прихожане могли видеть, как дедушка Кондратий и его дочка ставили перед образом тонкую восковую свечу, крестились и произносили молитву,
в которой часто поминалось имя доброй тетушки Анны.
Лет десять после происшествий, описанных мною
в последней главе, около Петровок и, кажется, даже
в самый Петров
день, на дороге из Сосновки к площадке, служившей сценой нашему рассказу, можно было встретить одинокого пешехода.