Неточные совпадения
Знаете что, — перебил он, — пусть он продолжает потихоньку таскать по кувшину, только, ради Бога, не
больше кувшина: если его Терентьев и поймает, так что ж ему за важность, что лопарем ударит или затрещину даст: ведь это не всякий
день…» — «А если Терентьев скажет вам, или вы сами поймаете, тогда…» — «Отправлю на бак!» — со вздохом прибавил Петр Александрович.
На другой
день, когда я вышел на улицу, я был в
большом недоумении: надо было начать путешествовать в чужой стороне, а я еще не решил как.
Благодаря настойчивым указаниям живых и печатных гидов я в первые пять-шесть
дней успел осмотреть
большую часть официальных зданий, музеев и памятников и, между прочим, национальную картинную галерею, которая величиною будет с прихожую нашего Эрмитажа.
День был удивительно хорош: южное солнце, хотя и осеннее, не щадило красок и лучей; улицы тянулись лениво, домы стояли задумчиво в полуденный час и казались вызолоченными от жаркого блеска. Мы прошли мимо
большой площади, называемой Готтентотскою, усаженной
большими елями, наклоненными в противоположную от Столовой горы сторону, по причине знаменитых ветров, падающих с этой горы на город и залив.
Кругом теснились скалы, выглядывая одна из-за другой, как будто вставали на цыпочки. Площадка была на полугоре; вниз шли тоже скалы, обросшие густою зеленью и кустами и уставленные прихотливо разбросанными каменьями. На
дне живописного оврага тек
большой ручей, через который строился каменный мост.
От этого сегодня вы обедаете в обществе двадцати человек, невольно заводите знакомство, иногда успеет зародиться, в течение нескольких
дней, симпатия; каждый
день вы с
большим удовольствием спешите свидеться, за столом или в общей прогулке, с новым и неожиданным приятелем.
Знаменитый мыс Доброй Надежды как будто совестится перед путешественниками за свое приторное название и долгом считает всякому из них напомнить, что у него было прежде другое,
больше ему к лицу. И в самом
деле, редкое судно не испытывает шторма у древнего мыса Бурь.
Европейцы сидят
большую часть
дня по своим углам, а по вечерам предпочитают собираться в семейных кружках — и клуб падает.
От Гонконга до островов Бонин-Cима, куда нам следовало идти, всего 1600 миль; это в кругосветном плавании составляет не слишком
большой переход, который, при хорошем, попутном ветре, совершается в семь-восемь
дней.
От островов Бонинсима до Японии — не путешествие, а прогулка, особенно в августе: это лучшее время года в тех местах. Небо и море спорят друг с другом, кто лучше, кто тише, кто синее, — словом, кто более понравится путешественнику. Мы в пять
дней прошли 850 миль. Наше судно, как старшее, давало сигналы другим трем и одно из них вело на буксире. Таща его на двух канатах, мы могли видеться с бывшими там товарищами; иногда перемолвим и слово, написанное на
большой доске складными буквами.
Адмирал, между прочим, приказал прибавить в письме, что «это событие случилось до получения первых наших бумаг и не помешало им распорядиться принятием их, также определить церемониал свидания российского полномочного с губернатором и т. п., стало быть, не помешает и дальнейшим распоряжениям, так как ход государственных
дел в такой
большой империи остановиться не может, несмотря ни на какие обстоятельства.
Не думайте, чтобы храм был в самом
деле храм, по нашим понятиям, в архитектурном отношении что-нибудь господствующее не только над окрестностью, но и над домами, — нет, это, по-нашему, изба, побольше других, с несколько возвышенною кровлею, или какая-нибудь посеревшая от времени
большая беседка в старом заглохшем саду. Немудрено, что Кемпфер насчитал такое множество храмов: по высотам их действительно много; но их, без трубы...
У Вусуна обыкновенно останавливаются суда с опиумом и отсюда отправляют свой товар на лодках в Шанхай, Нанкин и другие города. Становилось все темнее; мы шли осторожно. Погода была пасмурная. «Зарево!» — сказал кто-то. В самом
деле налево, над горизонтом, рдело багровое пятно и делалось все
больше и ярче. Вскоре можно было различить пламя и вспышки — от выстрелов. В Шанхае — сражение и пожар, нет сомнения! Это помогло нам определить свое место.
Адмирал согласился прислать два вопроса на другой
день, на бумаге, но с тем, чтоб они к вечеру же ответили на них. «Как же мы можем обещать это, — возразили они, — когда не знаем, в чем состоят вопросы?» Им сказано, что мы знаем вопросы и знаем, что можно отвечать. Они обещали сделать, что можно, и мы расстались
большими друзьями.
Чрез час каюты наши завалены были ящиками: в
большом рыба, что подавали за столом, старая знакомая, в другом сладкий и очень вкусный хлеб, в третьем конфекты. «Вынеси рыбу вон», — сказал я Фаддееву. Вечером я спросил, куда он ее
дел? «Съел с товарищами», — говорит. «Что ж, хороша?» «Есть душок, а хороша», — отвечал он.
На другой
день, 5-го января, рано утром, приехали переводчики спросить о числе гостей, и когда сказали, что будет немного, они просили пригласить побольше, по крайней мере хоть всех старших офицеров. Они сказали, что настоящий, торжественный прием назначен именно в этот
день и что будет
большой обед. Как нейти на
большой обед? Многие, кто не хотел ехать, поехали.
В самом
деле, на пристани ожидала нас толпа гуще, было
больше суматохи; навстречу вышли важнее чиновники, в самых пестрых юбках.
Рыба, с загнутым хвостом и головой, была, как и в первый раз, тут же, но только гораздо
больше прежней. Это красная толстая рыба, называемая steinbrassen по-голландски, по-японски тай — лакомое блюдо у японцев; она и в самом
деле хороша.
Если говорил старик, Кавадзи потуплял глаза и не смотрел на старика, как будто не его
дело, но живая игра складок на лбу и содрогание век и ресниц показывали, что он слушал его еще
больше, нежели нас.
Губернаторские чиновники не показывались
больше, так как
дела велись уже с полномочными и приехавшими с ними чиновниками.
20 января нашего стиля обещались опять быть и сами полномочные, и были. Приехав, они сказали, что ехали на фрегат с
большим удовольствием. Им подали чаю, потом адмирал стал говорить о
делах.
На другой
день, 2-го февраля, мы только собрались было на берег, как явился к нам английский миссионер Беттельгейм, худощавый человек, с еврейской физиономией, не с бледным, а с выцветшим лицом, с руками, похожими немного на птичьи когти;
большой говорун.
На другой
день мы отправились на берег с визитами, сначала к американским офицерам, которые заняли для себя и для матросов — не знаю как, посредством ли покупки или просто «покровительства», — препорядочный домик и
большой огород с сладким картофелем, таро, горохом и табаком.
Она в самом
деле хороша: прекрасные размеры главного и побочного приделов кажут ее
больше, нежели она есть.
Их набрали множество и на другой
день большую часть выпустили, накормив тараканами.
Передали записку третьему: «Пудди, пудди», — твердил тот задумчиво. Отец Аввакум пустился в новые объяснения: старик долго и внимательно слушал, потом вдруг живо замахал рукой, как будто догадался, в чем
дело. «Ну, понял наконец», — обрадовались мы. Старик взял отца Аввакума за рукав и, схватив кисть, опять написал: «Пудди». «Ну, видно, не хотят дать», — решили мы и
больше к ним уже не приставали.
Они назвали залив, где мы стояли, по имени, также и все его берега, мысы, острова, деревни, сказали даже, что здесь родина их нынешнего короля; еще объявили, что южнее от них, на
день езды, есть место, мимо которого мы уже прошли,
большое и торговое, куда свозятся товары в государстве.
В гостином дворе, который в самом
деле есть двор, потому что
большая часть лавок открывается внутрь, я видел много входящих и выходящих якутов: они, говорят, составляют большинство потребителей. Прочие горожане закупают все, что им нужно, раз в год на здешней ярмарке.
На
днях священник Запольский получил поручение ехать на юг, по радиусу тысячи в полторы верст или и
больше: тут еще никто не измерял расстояний; это новое место. Он едет разведать, кто там живет, или, лучше сказать, живет ли там кто-нибудь, и если живет, то исповедует ли какую-нибудь религию...
Другое
дело «опасные» минуты: они нечасты, и даже иногда вовсе незаметны, пока опасность не превратится в прямую беду. И мне случалось забывать или, по неведению, прозевать испугаться там, где бы к этому было
больше повода, нежели при падении посуды из шкафа, иногда самого шкафа или дивана.
В путешествии своем, в главе «Ликейские острова», я вскользь упомянул, что два
дня, перед приходом нашим на Ликейский рейд, дул крепкий ветер, мешавший нам войти, — и
больше ничего. Вот этот ветер чуть не наделал нам
большой беды.
И только на другой
день, на берегу, вполне вникнул я в опасность положения, когда в разговорах об этом объяснилось, что между берегом и фрегатом, при этих огромных, как горы, волнах, сообщения на шлюпках быть не могло; что если б фрегат разбился о рифы, то ни наши шлюпки — а их шесть-семь и
большой баркас, — ни шлюпки с других наших судов не могли бы спасти и пятой части всей нашей команды.
Но и наши не оставались в долгу. В то самое время, когда фрегат крутило и било об
дно, на него нанесло напором воды две джонки. С одной из них сняли с
большим трудом и приняли на фрегат двух японцев, которые неохотно дали себя спасти, под влиянием строгого еще тогда запрещения от правительства сноситься с иноземцами. Третий товарищ их решительно побоялся, по этой причине, последовать примеру первых двух и тотчас же погиб вместе с джонкой. Сняли также с плывшей мимо крыши дома старуху.
Решились искать помощи в самих себе — и для этого, ни
больше ни меньше, положил адмирал построить судно собственными руками с помощью, конечно, японских услуг, особенно по снабжению всем необходимым материалом: деревом, железом и проч. Плотники, столяры, кузнецы были свои: в команду всегда выбираются люди, знающие все необходимые в корабельном
деле мастерства. Так и сделали. Через четыре месяца уже готова была шкуна, названная в память бухты, приютившей разбившихся плавателей, «Хеда».