Неточные совпадения
Он принадлежал Петербургу
и свету,
и его трудно было бы представить себе где-нибудь в другом городе, кроме Петербурга,
и в другой сфере, кроме света, то есть известного высшего слоя петербургского населения, хотя у него есть
и служба,
и свои
дела, но его чаще всего встречаешь в большей части гостиных, утром — с визитами, на обедах, на вечерах: на последних всегда за картами.
На всякую другую жизнь у него не было никакого взгляда, никаких понятий, кроме тех, какие дают свои
и иностранные газеты. Петербургские страсти, петербургский взгляд, петербургский годовой обиход пороков
и добродетелей, мыслей,
дел, политики
и даже, пожалуй, поэзии — вот где вращалась жизнь его,
и он не порывался из этого круга, находя в нем полное до роскоши удовлетворение своей натуре.
Теперь он состоял при одном из них по особым поручениям. По утрам являлся к нему в кабинет, потом к жене его в гостиную
и действительно исполнял некоторые ее поручения, а по вечерам в положенные
дни непременно составлял партию, с кем попросят. У него был довольно крупный чин
и оклад —
и никакого
дела.
— Какое же ты жалкое лекарство выбрал от скуки — переливать из пустого в порожнее с женщиной: каждый
день одно
и то же!
— А все-таки каждый
день сидеть с женщиной
и болтать!.. — упрямо твердил Аянов, покачивая головой. — Ну о чем, например, ты будешь говорить хоть сегодня? Чего ты хочешь от нее, если ее за тебя не выдадут?
Райский остановился, остановил Аянова, ядовито улыбнулся
и спросил: «Какое
дело, скажи пожалуйста: это любопытно!»
— А спроси его, — сказал Райский, — зачем он тут стоит
и кого так пристально высматривает
и выжидает? Генерала! А нас с тобой не видит, так что любой прохожий может вытащить у нас платок из кармана. Ужели ты считал
делом твои бумаги? Не будем распространяться об этом, а скажу тебе, что я, право, больше делаю, когда мажу свои картины, бренчу на рояле
и даже когда поклоняюсь красоте…
— Как, каждый
день вместе
и мало знаешь!..
— Блистаю спокойствием
и наслаждаюсь этим;
и она тоже… Что тебе за
дело!..
— Ты прежде заведи
дело, в которое мог бы броситься живой ум, гнушающийся мертвечины,
и страстная душа,
и укажи, как положить силы во что-нибудь, что стоит борьбы, а с своими картами, визитами, раутами
и службой — убирайся к черту!
Он был в их глазах пустой, никуда не годный, ни на какое
дело, ни для совета — старик
и плохой отец, но он был Пахотин, а род Пахотиных уходит в древность, портреты предков занимают всю залу, а родословная не укладывается на большом столе,
и в роде их было много лиц с громким значением.
Сами они блистали некогда в свете,
и по каким-то, кроме их, всеми забытым причинам остались
девами. Они уединились в родовом доме
и там, в семействе женатого брата, доживали старость, окружив строгим вниманием, попечениями
и заботами единственную дочь Пахотина, Софью. Замужество последней расстроило было их жизнь, но она овдовела, лишилась матери
и снова, как в монастырь, поступила под авторитет
и опеку теток.
Но все-таки он еще был недоволен тем, что мог являться по два раза в
день, приносить книги, ноты, приходить обедать запросто. Он привык к обществу новых современных нравов
и к непринужденному обхождению с женщинами.
Но она в самом
деле прекрасна. Нужды нет, что она уже вдова, женщина; но на открытом, будто молочной белизны белом лбу ее
и благородных, несколько крупных чертах лица лежит девическое, почти детское неведение жизни.
В семействе тетки
и близкие старики
и старухи часто при ней гадали ей, в том или другом искателе, мужа: то посланник являлся чаще других в дом, то недавно отличившийся генерал, а однажды серьезно поговаривали об одном старике, иностранце, потомке королевского, угасшего рода. Она молчит
и смотрит беззаботно, как будто
дело идет не о ней.
— Вы, по обыкновению, хотите из желания девочек посмотреть ботинки сделать важное
дело, разбранить меня
и потом заставить согласиться с вами… да?
— Но ведь я… совершенство, cousin? Вы мне третьего
дня сказали
и даже собрались доказать, если б я только захотела слушать…
— Я пойду прямо к
делу: скажите мне, откуда вы берете это спокойствие, как удается вам сохранить тишину, достоинство, эту свежесть в лице, мягкую уверенность
и скромность в каждом мерном движении вашей жизни? Как вы обходитесь без борьбы, без увлечений, без падений
и без побед? Что вы делаете для этого?
— А другие, а все? — перебил он, — разве так живут? Спрашивали ли вы себя, отчего они терзаются, плачут, томятся, а вы нет? Отчего другим по три раза в
день приходится тошно жить на свете, а вам нет? Отчего они мечутся, любят
и ненавидят, а вы нет!..
— Вы про тех говорите, — спросила она, указывая головой на улицу, — кто там бегает, суетится? Но вы сами сказали, что я не понимаю их жизни. Да, я не знаю этих людей
и не понимаю их жизни. Мне
дела нет…
—
Дела нет! Ведь это значит
дела нет до жизни! — почти закричал Райский, так что одна из теток очнулась на минуту от игры
и сказала им громко: «Что вы все там спорите: не подеритесь!..
И о чем это они?»
— Да, а ребятишек бросила дома — они ползают с курами, поросятами,
и если нет какой-нибудь дряхлой бабушки дома, то жизнь их каждую минуту висит на волоске: от злой собаки, от проезжей телеги, от дождевой лужи… А муж ее бьется тут же, в бороздах на пашне, или тянется с обозом в трескучий мороз, чтоб добыть хлеба, буквально хлеба — утолить голод с семьей,
и, между прочим, внести в контору пять или десять рублей, которые потом приносят вам на подносе… Вы этого не знаете: «вам
дела нет», говорите вы…
Но, кроме того, я выбрал себе
дело: я люблю искусство
и… немного занимаюсь… живописью, музыкой… пишу… — досказал он тихо
и смотрел на конец своего сапога.
А со временем вы постараетесь узнать, нет ли
и за вами какого-нибудь
дела, кроме визитов
и праздного спокойствия,
и будете уже с другими мыслями глядеть
и туда, на улицу.
— Я вспомнила в самом
деле одну глупость
и когда-нибудь расскажу вам. Я была еще девочкой. Вы увидите, что
и у меня были
и слезы,
и трепет,
и краска… et tout се que vous aimez tant! [
и все, что вы так любите! (фр.)] Но расскажу с тем, чтобы вы больше о любви, о страстях, о стонах
и воплях не говорили. А теперь пойдемте к тетушкам.
Она была покойна, свежа. А ему втеснилось в душу, напротив, беспокойство, желание узнать, что у ней теперь на уме, что в сердце, хотелось прочитать в глазах, затронул ли он хоть нервы ее; но она ни разу не подняла на него глаз.
И потом уже, когда после игры подняла, заговорила с ним — все то же в лице, как вчера, как третьего
дня, как полгода назад.
— Чем
и как живет эта женщина! Если не гложет ее мука, если не волнуют надежды, не терзают заботы, — если она в самом
деле «выше мира
и страстей», отчего она не скучает, не томится жизнью… как скучаю
и томлюсь я? Любопытно узнать!
— Что ж:
и это
дело от безделья. Ну,
и весело?
— Да, это очень смешно. Она милая женщина
и хитрая,
и себе на уме в своих
делах, как все женщины, когда они, как рыбы, не лезут из воды на берег, а остаются в воде, то есть в своей сфере…
— Опять ты хвастаешься «
делом»! Я думаю, если ты перестанешь писать — вот тогда
и будет
дело.
— Как прощай: а портрет Софьи!.. На
днях начну. Я забросил академию
и не видался ни с кем. Завтра пойду к Кирилову: ты его знаешь?
А оставил он ее давно, как только вступил. Поглядевши вокруг себя, он вывел свое оригинальное заключение, что служба не есть сама цель, а только средство куда-нибудь
девать кучу люда, которому без нее незачем бы родиться на свет.
И если б не было этих людей, то не нужно было бы
и той службы, которую они несут.
Когда опекун привез его в школу
и посадили его на лавку, во время класса, кажется, первым бы
делом новичка было вслушаться, что спрашивает учитель, что отвечают ученики.
Райский покраснел, даже вспотел немного от страха, что не знает, в чем
дело,
и молчал.
Кое-как он достиг дробей, достиг
и до четырех правил из алгебры, когда же
дело дошло до уравнений, Райский утомился напряжением ума
и дальше не пошел, оставшись совершенно равнодушным к тому, зачем
и откуда извлекают квадратный корень.
Позовет ли его опекун посмотреть, как молотят рожь, или как валяют сукно на фабрике, как белят полотна, — он увертывался
и забирался на бельведер смотреть оттуда в лес или шел на реку, в кусты, в чащу, смотрел, как возятся насекомые, остро глядел, куда порхнула птичка, какая она, куда села, как почесала носик; поймает ежа
и возится с ним; с мальчишками удит рыбу целый
день или слушает полоумного старика, который живет в землянке у околицы, как он рассказывает про «Пугача», — жадно слушает подробности жестоких мук, казней
и смотрит прямо ему в рот без зубов
и в глубокие впадины потухающих глаз.
А если нет ничего, так лежит, неподвижно по целым
дням, но лежит, как будто трудную работу делает: фантазия мчит его дальше Оссиана, Тасса
и даже Кука — или бьет лихорадкой какого-нибудь встречного ощущения, мгновенного впечатления,
и он встанет усталый, бледный,
и долго не придет в нормальное положение.
В службе название пустого человека привинтилось к нему еще крепче. От него не добились ни одной докладной записки, никогда не прочел он ни одного
дела, между тем вносил веселье, смех
и анекдоты в ту комнату, где сидел. Около него всегда куча народу.
Но мысль о
деле, если только она не проходила через доклад, как, бывало, русский язык через грамматику, а сказанная среди шуток
и безделья, для него как-то ясна, лишь бы не доходило
дело до бумаг.
Столоначальник был прав: Райский рисовал
и дело, как картину, или оно так рисовалось у него в голове.
Дня через три картина бледнела,
и в воображении теснится уже другая. Хотелось бы нарисовать хоровод, тут же пьяного старика
и проезжую тройку. Опять
дня два носится он с картиной: она как живая у него. Он бы нарисовал мужика
и баб, да тройку не сумеет: лошадей «не проходили в классе».
Все, бывало, дергают за уши Васюкова: «Пошел прочь, дурак, дубина!» — только
и слышит он. Лишь Райский глядит на него с умилением, потому только, что Васюков, ни к чему не внимательный, сонный, вялый, даже у всеми любимого русского учителя не выучивший никогда ни одного урока, — каждый
день после обеда брал свою скрипку
и, положив на нее подбородок, водил смычком, забывая школу, учителей, щелчки.
— Тебе шестнадцатый год, — продолжал опекун, — пора о
деле подумать, а ты до сих пор, как я вижу, еще не подумал, по какой части пойдешь в университете
и в службе. По военной трудно: у тебя небольшое состояние, а служить ты по своей фамилии должен в гвардии.
Какой она красавицей показалась Борису,
и в самом
деле была красавица.
Когда ей велят причесаться, вымыться
и одеться в воскресенье, так она, по словам ее, точно в мешок зашита целый
день.
Заболеет ли кто-нибудь из людей — Татьяна Марковна вставала даже ночью, посылала ему спирту, мази, но отсылала на другой
день в больницу, а больше к Меланхолихе, доктора же не звала. Между тем чуть у которой-нибудь внучки язычок зачешется или брюшко немного вспучит, Кирюшка или Влас скакали, болтая локтями
и ногами на неоседланной лошади, в город, за доктором.
Еще в девичьей сидели три-четыре молодые горничные, которые целый
день, не разгибаясь, что-нибудь шили или плели кружева, потому что бабушка не могла видеть человека без
дела — да в передней праздно сидел, вместе с мальчишкой лет шестнадцати, Егоркой-зубоскалом, задумчивый Яков
и еще два-три лакея, на помощь ему, ничего не делавшие
и часто менявшиеся.
Хотя она была не скупа, но обращалась с деньгами с бережливостью; перед издержкой задумывалась, была беспокойна, даже сердита немного; но, выдав раз деньги, тотчас же забывала о них,
и даже не любила записывать; а если записывала, так только для того, по ее словам, чтоб потом не забыть, куда деньги
дела,
и не испугаться. Пуще всего она не любила платить вдруг много, большие куши.
Кроме крупных распоряжений, у ней жизнь кишела маленькими заботами
и делами. То она заставит девок кроить, шить, то чинить что-нибудь, то варить, чистить. «Делать все самой» она называла смотреть, чтоб все при ней делали.
Правда ли это, нет ли — знали только они сами. Но правда то, что он ежедневно являлся к ней, или к обеду, или вечером,
и там кончал свой
день. К этому все привыкли
и дальнейших догадок на этот счет никаких не делали.