Неточные совпадения
— А я
говорил тебе, чтоб
ты купил других, заграничных? Вот как
ты помнишь, что
тебе говорят! Смотри же, чтоб к следующей субботе непременно
было, а то долго не приду. Вишь, ведь какая дрянь! — продолжал он, закурив сигару
и пустив одно облако дыма
на воздух, а другое втянув в себя. — Курить нельзя.
Если нужно
было постращать дворника, управляющего домом, даже самого хозяина, он стращал всегда барином: «Вот постой, я скажу барину, —
говорил он с угрозой, —
будет ужо
тебе!» Сильнее авторитета он
и не подозревал
на свете.
— Другой — кого
ты разумеешь —
есть голь окаянная, грубый, необразованный человек, живет грязно, бедно,
на чердаке; он
и выспится себе
на войлоке где-нибудь
на дворе. Что этакому сделается? Ничего. Трескает-то он картофель да селедку. Нужда мечет его из угла в угол, он
и бегает день-деньской. Он, пожалуй,
и переедет
на новую квартиру. Вон, Лягаев, возьмет линейку под мышку да две рубашки в носовой платок
и идет… «Куда, мол,
ты?» — «Переезжаю», —
говорит. Вот это так «другой»! А я, по-твоему, «другой» — а?
— Как он смеет так
говорить про моего барина? — возразил горячо Захар, указывая
на кучера. — Да знает ли он, кто мой барин-то? — с благоговением спросил он. — Да
тебе, —
говорил он, обращаясь к кучеру, —
и во сне не увидать такого барина: добрый, умница, красавец! А твой-то точно некормленая кляча! Срам посмотреть, как выезжаете со двора
на бурой кобыле: точно нищие! Едите-то редьку с квасом. Вон
на тебе армячишка, дыр-то не сосчитаешь!..
Говоря это, глядят друг
на друга такими же глазами: «вот уйди только за дверь,
и тебе то же
будет»…
— А я-то! — задумчиво
говорила она. — Я уж
и забыла, как живут иначе. Когда
ты на той неделе надулся
и не
был два дня — помнишь, рассердился! — я вдруг переменилась, стала злая. Бранюсь с Катей, как
ты с Захаром; вижу, как она потихоньку плачет,
и мне вовсе не жаль ее. Не отвечаю ma tante, не слышу, что она
говорит, ничего не делаю, никуда не хочу. А только
ты пришел, вдруг совсем другая стала. Кате подарила лиловое платье…
— Вот, как приедешь
на квартиру, Иван Матвеич
тебе все сделает. Это, брат, золотой человек, не чета какому-нибудь выскочке-немцу! Коренной, русский служака, тридцать лет
на одном стуле сидит, всем присутствием вертит,
и деньжонки
есть, а извозчика не наймет; фрак не лучше моего; сам тише воды, ниже травы,
говорит чуть слышно, по чужим краям не шатается, как твой этот…
—
Ты забыл, сколько беготни, суматохи
и у жениха
и у невесты. А кто у меня,
ты, что ли,
будешь бегать по портным, по сапожникам, к мебельщику? Один я не разорвусь
на все стороны. Все в городе узнают. «Обломов женится — вы слышали?» — «Ужели?
На ком? Кто такая? Когда свадьба?» —
говорил Обломов разными голосами. — Только
и разговора! Да я измучусь, слягу от одного этого, а
ты выдумал: свадьба!
— Да, да, милая Ольга, —
говорил он, пожимая ей обе руки, —
и тем строже нам надо
быть, тем осмотрительнее
на каждом шагу. Я хочу с гордостью вести
тебя под руку по этой самой аллее, всенародно, а не тайком, чтоб взгляды склонялись перед
тобой с уважением, а не устремлялись
на тебя смело
и лукаво, чтоб ни в чьей голове не смело родиться подозрение, что
ты, гордая девушка, могла, очертя голову, забыв стыд
и воспитание, увлечься
и нарушить долг…
— Пойми, для чего я
говорю тебе это:
ты будешь несчастлива,
и на меня одного ляжет ответственность в этом. Скажут, я увлекал, закрывал от
тебя пропасть с умыслом.
Ты чиста
и покойна со мной, но кого
ты уверишь в этом? Кто поверит?
— Подпишет, кум, подпишет, свой смертный приговор подпишет
и не спросит что, только усмехнется, «Агафья Пшеницына» подмахнет в сторону, криво
и не узнает никогда, что подписала. Видишь ли: мы с
тобой будем в стороне: сестра
будет иметь претензию
на коллежского секретаря Обломова, а я
на коллежской секретарше Пшеницыной. Пусть немец горячится — законное дело! —
говорил он, подняв трепещущие руки вверх. —
Выпьем, кум!
— Что ж, одному все взять
на себя? Экой
ты какой ловкий! Нет, я знать ничего не знаю, —
говорил он, — а меня просила сестра, по женскому незнанию дела, заявить письмо у маклера — вот
и все.
Ты и Затертый
были свидетелями, вы
и в ответе!
— А что, в самом деле, можно! — отвечал Мухояров задумчиво. —
Ты неглуп
на выдумки, только в дело не годишься,
и Затертый тоже. Да я найду, постой! —
говорил он, оживляясь. — Я им дам! Я кухарку свою
на кухню к сестре подошлю: она подружится с Анисьей, все выведает, а там…
Выпьем, кум!
— Не
говори, не
говори! — остановила его она. — Я опять, как
на той неделе,
буду целый день думать об этом
и тосковать. Если в
тебе погасла дружба к нему, так из любви к человеку
ты должен нести эту заботу. Если
ты устанешь, я одна пойду
и не выйду без него: он тронется моими просьбами; я чувствую, что я заплачу горько, если увижу его убитого, мертвого! Может
быть, слезы…
— Не напоминай, не тревожь прошлого: не воротишь! —
говорил Обломов с мыслью
на лице, с полным сознанием рассудка
и воли. — Что
ты хочешь делать со мной? С тем миром, куда
ты влечешь меня, я распался навсегда;
ты не
спаяешь, не составишь две разорванные половины. Я прирос к этой яме больным местом: попробуй оторвать —
будет смерть.
Неточные совпадения
Городничий.
И не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он
говорил, правда? (Задумывается.)Да как же
и не
быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что
на сердце, то
и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет
и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что
и делается в голове; просто как будто или стоишь
на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.
Осип. Да, хорошее. Вот уж
на что я, крепостной человек, но
и то смотрит, чтобы
и мне
было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо
тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, —
говорит, — это, Осип, нехороший хозяин.
Ты,
говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я человек простой».
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, —
говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А зельем не
поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — //
И тут я покорилася, // Я в ноги поклонилася: // —
Будь жалостлив,
будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? // В груди у них нет душеньки, // В глазах у них нет совести, //
На шее — нет креста!
— Нужды нет, что он парадов не делает да с полками
на нас не ходит, —
говорили они, — зато мы при нем, батюшке, свет у́зрили! Теперича, вышел
ты за ворота: хошь —
на месте сиди; хошь — куда хошь иди! А прежде сколько одних порядков
было —
и не приведи бог!
— Ну что за охота спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое самое милое
и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, —
говорил он, указывая
на поднимавшуюся из-за лип луну, — что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду.
Ты знаешь, у него славный голос, мы с ним спелись дорогой. Он привез с собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы
спеть.