Неточные совпадения
Из переулка поворачивал на
такой же, как и наша, косматой лошаденке странный экипаж. Действительно, какая-то гитара на колесах. А впереди — сиденье для кучера. На этой «гитаре» ехали купчиха в салопе с куньим воротником, лицом и ногами в левую сторону, и чиновник в фуражке с кокардой, с портфелем, повернутый
весь в правую сторону, к нам лицом.
Летом с пяти, а зимой с семи часов
вся квартира на ногах. Закусив наскоро, хозяйки и жильцы, перекидывая на руку вороха разного барахла и сунув за пазуху туго набитый кошелек, грязные и оборванные, бегут на толкучку, на промысел. Это съемщики квартир, которые сами работают с утра до ночи. И жильцы у них
такие же. Даже детишки вместе со старшими бегут на улицу и торгуют спичками и папиросами без бандеролей, тут
же сфабрикованными черт знает из какого табака.
Мы долго шли, местами погружаясь в глубокую тину или невылазную, зловонную жидкую грязь, местами наклоняясь,
так как заносы грязи были настолько высоки, что невозможно было идти прямо, — приходилось нагибаться, и
все же при этом я доставал головой и плечами свод.
С каждой рюмкой компания оживлялась, чокались, пили, наливали друг другу, шумели, и один из ляпинцев, совершенно пьяный, начал даже очень громко «родителей поминать». Более трезвые товарищи его уговорили уйти, швейцар помог одеться, и «Атамоныч» побрел в свою «Ляпинку», благо это было близко. Еще человек шесть «тактично» выпроводили
таким же путем товарищи, а когда
все было съедено и выпито, гости понемногу стали уходить.
— Ведь это
же Дубровский, пушкинский Дубровский! Только разбойником не был, а
вся его жизнь была, как у Дубровского, — и красавец, и могучий, и талантливый, и судьба его
такая же!
У С. И. Грибкова начал свою художественную карьеру и Н. И. Струнников, поступивший к нему в ученики четырнадцатилетним мальчиком.
Так же как и
все, был «на побегушках», был маляром, тер краски, мыл кисти, а по вечерам учился рисовать с натуры. Раз С. И. Грибков послал ученика Струнникова к антиквару за Калужской заставой реставрировать какую-то старую картину.
И здесь в эти примитивные игры проигрывают
все, что есть: и деньги, и награбленные вещи, и пальто, еще тепленькое, только что снятое с кого-нибудь на Цветном бульваре. Около играющих ходят барышники-портяночники, которые скупают тут
же всякую мелочь,
все же ценное и крупное поступает к самому «Сатане» —
так зовут нашего хозяина, хотя его никогда никто в лицо не видел.
Всем делом орудуют буфетчик и два здоровенных вышибалы — они
же и скупщики краденого.
Был
такой перед японской войной толстый штабс-капитан, произведенный лихачами от Страстного сперва в полковника, а потом лихачами от «Эрмитажа» в «вась-сиясь», хотя на погонах имелись
все те
же штабс-капитанские четыре звездочки и одна полоска.
Прямо-таки сцена из пьесы «Воздушный пирог», что с успехом шла в Театре Революции.
Все — как живые!..
Так же жестикулирует Семен Рак,
так же нахальничает подкрашенная танцовщица Рита Керн… Около чувствующего себя неловко директора банка Ильи Коромыслова трется Мирон Зонт, просящий субсидию для своего журнала… А дальше секретари, секретарши, директора, коммерсанты обрыдловы и
все те
же Семены раки, самодовольные, начинающие жиреть…
Вся мебель — красного дерева с бронзой,
такие же трюмо в стиле рококо; стол красного дерева, с двумя башнями по сторонам, с разными ящиками и ящичками, а перед ним вольтеровское кресло.
Обитая ржавым железом, почерневшая дубовая дверь,
вся в плесени, с окошечком, а за ней низенький каменный мешок,
такой же, в каком стояла наливка у старика, только с каким-то углублением, вроде узкой ниши.
В главном здании, с колоннадой и красивым фронтоном, помещалась в центре нижнего этажа гауптвахта, дверь в которую была среди колонн, а перед ней — плацдарм с загородкой казенной окраски, черными и белыми угольниками. Около полосатой,
такой же окраски будки с подвешенным колоколом стоял часовой и нервно озирался во
все стороны, как бы не пропустить идущего или едущего генерала, которому полагалось «вызванивать караул».
Лучше
же всех считался Агапов в Газетном переулке, рядом с церковью Успения. Ни раньше, ни после
такого не было. Около дома его в дни больших балов не проехать по переулку: кареты в два ряда, два конных жандарма порядок блюдут и кучеров вызывают.
Славился еще в Газетном переулке парикмахер Базиль.
Так и думали
все, что он был француз, на самом
же деле это был почтенный москвич Василий Иванович Яковлев.
Кем записаны они были в первый раз — неизвестно, но в первый
же день они поразили
таким размахом игры, что в следующие дни этих двух братьев — князей Шаховых —
все записывали охотно.
Рядом с ним
так же спокойно проигрывал и выигрывал огромные куши, улыбаясь во
всю ширь круглого, румяного лица, покручивая молодые усики, стройный юноша, богач с Волги.
Всем магазином командовал управляющий Сергей Кириллович, сам
же Елисеев приезжал в Москву только на один день: он был занят устройством
такого же храма Бахуса в Петербурге, на Невском, где был его главный, еще отцовский магазин.
Приходили поодиночке и по двое и уходили
так же через черный ход по пустынным ночью Кузнецкому мосту и Газетному переулку (тогда
весь переулок от Кузнецкого моста до Никитской назывался Газетным), до Тверской, в свои «Черныши» и дом Олсуфьева, где обитали и куда приезжали и приходили переночевать нелегальные…
Пять дней в неделю тихо во дворе, а в воскресенье и понедельник
все пьяно и буйно: стон гармоники, песни, драки, сотни полуголых мальчишек-учеников, детишки плачут, ревут и ругаются ученики, ни за что ни про что избиваемые мастерами, которых и самих
так же в ученье били.
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то
же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он
такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену.
Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как
же и не быть правде? Подгулявши, человек
все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит…
Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
О! я шутить не люблю. Я им
всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я
такой! я не посмотрю ни на кого… я говорю
всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра
же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из чего
же ты споришь? (Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да говорите
же оттуда —
все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)
Такой глупый: до тех пор, пока не войдет в комнату, ничего не расскажет!
Хлестаков (
таким же голосом). Не разберу ничего,
всё вздор.