Неточные совпадения
Разумеется, мой отец не ставил его ни в грош, он
был тих, добр, неловок, литератор и бедный человек, — стало, по
всем условиям стоял за цензом; но его судорожную смешливость он очень
хорошо заметил. В силу чего он заставлял его смеяться до того, что
все остальные начинали, под его влиянием, тоже как-то неестественно хохотать. Виновник глумления, немного улыбаясь, глядел тогда на нас, как человек смотрит на возню щенят.
Лет тридцати, возвратившись из ссылки, я понял, что во многом мой отец
был прав, что он, по несчастию, оскорбительно
хорошо знал людей. Но моя ли
была вина, что он и самую истину проповедовал таким возмутительным образом для юного сердца. Его ум, охлажденный длинною жизнию в кругу людей испорченных, поставил его en garde [настороже (фр.).] противу
всех, а равнодушное сердце не требовало примирения; он так и остался в враждебном отношении со
всеми на свете.
Снимая в коридоре свою гороховую шинель, украшенную воротниками разного роста, как носили во время первого консулата, — он, еще не входя в аудиторию, начинал ровным и бесстрастным (что очень
хорошо шло к каменному предмету его) голосом: «Мы заключили прошедшую лекцию, сказав
все, что следует, о кремнеземии», потом он садился и продолжал: «о глиноземии…» У него
были созданы неизменные рубрики для формулярных списков каждого минерала, от которых он никогда не отступал; случалось, что характеристика иных определялась отрицательно: «Кристаллизация — не кристаллизуется, употребление — никуда не употребляется, польза — вред, приносимый организму…»
Свечи потушены, лица у
всех посинели, и черты колеблются с движением огня. А между тем в небольшой комнате температура от горящего рома становится тропическая.
Всем хочется
пить, жженка не готова. Но Joseph, француз, присланный от «Яра», готов; он приготовляет какой-то антитезис жженки, напиток со льдом из разных вин, a la base de cognac; [на коньяке (фр.).] неподдельный сын «великого народа», он, наливая французское вино, объясняет нам, что оно потому так
хорошо, что два раза проехало экватор.
Соколовский, автор «Мироздания», «Хевери» и других довольно хороших стихотворений, имел от природы большой поэтический талант, но не довольно дико самобытный, чтоб обойтись без развития, и не довольно образованный, чтоб развиться. Милый гуляка, поэт в жизни, он вовсе не
был политическим человеком. Он
был очень забавен, любезен, веселый товарищ в веселые минуты, bon vivant, [любитель
хорошо пожить (фр.).] любивший покутить — как мы
все… может, немного больше.
Тюфяев
был настоящий царский слуга, его оценили, но мало. В нем византийское рабство необыкновенно
хорошо соединялось с канцелярским порядком. Уничтожение себя, отречение от воли и мысли перед властью шло неразрывно с суровым гнетом подчиненных. Он бы мог
быть статский Клейнмихель, его «усердие» точно так же превозмогло бы
все, и он точно так же штукатурил бы стены человеческими трупами, сушил бы дворец людскими легкими, а молодых людей инженерного корпуса сек бы еще больнее за то, что они не доносчики.
Губернатор Курута, умный грек,
хорошо знал людей и давно успел охладеть к добру и злу. Мое положение он понял тотчас и не делал ни малейшего опыта меня притеснять. О канцелярии не
было и помину, он поручил мне с одним учителем гимназии заведовать «Губернскими ведомостями» — в этом состояла
вся служба.
Когда мне
было лет пять-шесть и я очень шалил, Вера Артамоновна говаривала: «
Хорошо,
хорошо, дайте срок, погодите, я
все расскажу княгине, как только она приедет». Я тотчас усмирялся после этой угрозы и умолял ее не жаловаться.
Десять раз прощались мы, и
все еще не хотелось расстаться; наконец моя мать, приезжавшая с Natalie [Я очень
хорошо знаю, сколько аффектации в французском переводе имен, но как
быть — имя дело традиционное, как же его менять?
Не знаю. В последнее время, то
есть после окончания моего курса, она
была очень
хорошо расположена ко мне; но мой арест, слухи о нашем вольном образе мыслей, об измене православной церкви при вступлении в сен-симонскую «секту» разгневали ее; она с тех пор меня иначе не называла, как «государственным преступником» или «несчастным сыном брата Ивана».
Весь авторитет Сенатора
был нужен, чтоб она решилась отпустить NataLie в Крутицы проститься со мной.
«…Представь себе дурную погоду, страшную стужу, ветер, дождь, пасмурное, какое-то без выражения небо, прегадкую маленькую комнату, из которой, кажется, сейчас вынесли покойника, а тут эти дети без цели, даже без удовольствия, шумят, кричат, ломают и марают
все близкое; да
хорошо бы еще, если б только можно
было глядеть на этих детей, а когда заставляют
быть в их среде», — пишет она в одном письме из деревни, куда княгиня уезжала летом, и продолжает: «У нас сидят три старухи, и
все три рассказывают, как их покойники
были в параличе, как они за ними ходили — а и без того холодно».
Мы
были больше часу в особой комнате Перова трактира, а коляска с Матвеем еще не приезжала! Кетчер хмурился. Нам и в голову не шла возможность несчастия, нам так
хорошо было тут втроем и так дома, как будто мы и
всё вместе
были. Перед окнами
была роща, снизу слышалась музыка и раздавался цыганский хор; день после грозы
был прекрасный.
Станкевич
был сын богатого воронежского помещика, сначала воспитывался на
всей барской воле, в деревне, потом его посылали в острогожское училище (и это чрезвычайно оригинально). Для хороших натур богатое и даже аристократическое воспитание очень
хорошо. Довольство дает развязную волю и ширь всякому развитию и всякому росту, не стягивает молодой ум преждевременной заботой, боязнью перед будущим, наконец оставляет полную волю заниматься теми предметами, к которым влечет.
Хомяков знал очень
хорошо свою силу и играл ею; забрасывал словами, запугивал ученостью, надо
всем издевался, заставлял человека смеяться над собственными верованиями и убеждениями, оставляя его в сомнении,
есть ли у него у самого что-нибудь заветное.
Переезд наш из Кенигсберга в Берлин
был труднее
всего путешествия. У нас взялось откуда-то поверье, что прусские почты
хорошо устроены, — это
все вздор. Почтовая езда хороша только во Франции, в Швейцарии да в Англии. В Англии почтовые кареты до того
хорошо устроены, лошади так изящны и кучера так ловки, что можно ездить из удовольствия. Самые длинные станции карета несется во
весь опор; горы, съезды —
все равно.
Во
всем современно европейском глубоко лежат две черты, явно идущие из-за прилавка: с одной стороны, лицемерие и скрытность, с другой — выставка и étalage. [хвастовство (фр.).] Продать товар лицом, купить за полцены, выдать дрянь за дело, форму за сущность, умолчать какое-нибудь условие, воспользоваться буквальным смыслом, казаться, вместо того чтоб
быть, вести себя прилично, вместо того чтоб вести себя
хорошо, хранить внешний Respectabilität [благопристойность (нем.).] вместо внутреннего достоинства.
— Это
все очень
хорошо, да зачем едут эти господа? Спросил бы я кой у кого из них, сколько у них денег в Алабаме?.. Дайте-ка Гарибальди приехать в Ньюкестль-он-Тейн да в Глазго, — там он увидит народ поближе, там ему не
будут мешать лорды и дюки.
Что Гарибальди
будут овации — знали очень
хорошо приглашавшие его и
все, желавшие его приезда. Но оборота, который приняло дело в народе, они не ждали.