Неточные совпадения
Караулов, еще совсем молодой человек, был уже гордостью русского медицинского мира.
С год тому назад он защитил блестящим образом докторскую диссертацию и вместо того, чтобы поехать за границу готовиться к профессуре, сам вызвался ехать на борьбу
с посетившей его отечество страшной гостьей — холерой.
В течение полугода он объехал страшные очаги заразы и
с опасностью для собственной жизни вырывал из когтей смерти уже намеченные ею жертвы.
Прямо
с поля битвы
с ужасным бичом народов, над которым он одержал множество блестящих побед, Федор Дмитриевич прибыл в Петербург лишь на несколько дней, чтобы уехать за границу, к источникам знания и современных открытий в области той науки, изучению которой он посвятил не только все свои силы, но, казалось, и самую жизнь.
С самых юных лет относившийся ко всему серьезно, он и на чувства к женщине не смотрел, как это принято в переживаемый нами «конец века», поверхностно, а следовательно, был разборчив в своих увлечениях, зная, что на почве этого увлечения вырастет в его сердце серьезное чувство.
Близко знавшие его сочли это естественным результатом его преданности науке и того сосредоточенного, необщительного характера, которым он отличался
с самой юности, и не старались проникнуть в «святая святых» молодого доктора.
Горечь одиночества увеличивалась для Караулова разлукой
с другом его детства и юности, графом Владимиром Петровичем Белавиным,
с которым его связывало, по странной игре наших чувств, полное несходство их натур, взглядов и характеров.
И теперь мы застаем Федора Дмитриевича,
с непривычным для него волнением обдумывающего вопрос: идти ли, или не идти ему к графу Белавину
с прощальным визитом?
Высокий стройный брюнет,
с волнистыми волосами и выхоленными усами и баками, оттенявшими матовую белизну лица,
с правильными, точно выточенными, выразительными чертами и темно-карими большими глазами, менявшими свое выражение по настроению их обладателя, то сиявшими лучами притягательной силы мягкости, то блестевшими стальным блеском гордости и своеволия, то горевшими зеленым огнем гнева и ярости.
Таков был почти единственный друг Караулова, по самой внешности представлявший
с ним разительный контраст.
Федор Дмитриевич был среднего роста светлый шатен,
с светло-синими вдумчивыми ласковыми глазами, в которых ярко светился недюжинный ум; черты его лица не могли назваться правильными, но в общем это лицо, на котором лежала печать высшей интеллигентности, было очень привлекательно; небольшая русая борода и усы закрывали нижнюю часть лица и губы, на которых играла всегда приветливая, но далеко не льстивая улыбка.
Но Бог
с тобой, ты, погруженный весь в филантропию и науку, невменяем…
— И уехал бы, не повидавшись со мной, —
с упреком в голосе сказал Владимир Петрович.
Светские и полусветские сплетни, имена флиртующих светских дам и звезд и звездочек полусвета, артисток и представителей чуждого совершенно Караулову «веселящегося Петербурга» так и сыпались
с языка графа Белавина.
Федор Дмитриевич слушал своего приятеля сначала даже
с улыбкой, вызываемой образностью его речи и оригинальными сравнениями, но вскоре улыбка эта приняла оттенок снисходительности и, наконец, в чертах доктора Караулова появилось не только выражение утомления, но прямо-таки внутреннего страдания.
Вскоре он совершенно перестал слушать графа, только что окончившего какую-то пикантную историю
с известной артисткой и перешедшего к не менее пикантному приключению одной светской львицы, приключению, которое составляло злобу дня петербургских гостиных.
Отрывки из всей этой истории еще проникли в сознание Федора Дмитриевича, а затем мысли его перенеслись на четыре года назад, тоже к беседе
с этим же баловнем судьбы и людей, графом Владимиром Петровичем Белавиным.
Федор Дмитриевич не брал от нее ничего
с последних классов гимназии, живя уроками, и даже ухитрялся из своих грошовых заработков делать подарки «мамочке», как он называл ее, по привычке детства.
Образ ее — строгой исполнительницы материнского долга — вдохновлял юношу на труд, вселял энергию для борьбы
с лишениями и поневоле заставлял его быть «образцовым сыном образцовой матери».
Скорее нежные попечения любимого сына, нежели его лекарства имели чудодейственную силу — она приободрилась, но, увы, ненадолго; в конце июля она снова слегла, и готовящийся выступить на практическое поприще врач в самых воротах этого поприща встретился
с бессилием науки в деле восстановления гаснущей жизни.
В августе он опустил гроб
с дорогим для него существом в могилу, близ церкви соседнего села, а сам
с растерзанным глубокою печалью сердцем вернулся в Петербург и засел готовиться к выпускным экзаменам.
В этом состоянии как-то машинально он вошел в один из подъездов дома по Литейной улице, по которой жил и сам, и, забравшись на второй этаж, нажал пуговку электрического звонка у парадной двери, на которой, как жар, сияла медная доска
с выгравированной крупными черными буквами надписью: «Граф Владимир Петрович Белавин».
Молодой чисто даже франтовато одетый лакей отворил дверь и на вопрос Караулова: «дома ли барин?» отвечал
с приветливой улыбкой.
Снявши
с помощью лакея свое пальто, Федор Дмитриевич вступил в гостиную, убранство которой, несмотря на дороговизну и изящество, носило неуловимый отпечаток жилища холостяка.
Из гостиной дверь вела в кабинет, тоже слишком вылощенный и прибранный,
с чересчур тщательно и аккуратно заставленным письменным прибором и другими атрибутами письменным столом, чтобы признать его за кабинет делового человека.
При входе в кабинет Караулова граф Белавин вскочил
с оттоманки, на которой лежал
с газетой в руках.
— Женишься… ты!.. — произнес
с удивлением Федор Дмитриевич и даже отделился от спинки кресла, на которое сел, поздоровавшись
с хозяином.
— Женюсь, дружище, женюсь… ты, конечно, удивлен, но увы, любовь не свой брат… не кочерыжка, не бросишь, как говорит «золотая Мина», знаешь ее… Впрочем, что я спрашиваю вегетарианца о вкусе рябчика
с душком.
— Не могу… Почему? —
с тревогой в голосе спросил Владимир Петрович.
— Кора!.. — упавшим голосом повторил Федор Дмитриевич, не обратив внимания на патетический возглас Белавина, решившегося отложить свадьбу
с любимой девушкой из-за траура друга.
— Да, Кора, я разве не сказал тебе, что я женюсь на Конкордии Васильевне Батищевой… Разве ты не знаешь ее?.. Но что я спрашиваю, ты, кажется, не знаком ни
с одной женщиной моложе пятидесяти лет…
— Кто всех более всему этому удивлен, так это я сам, — продолжал граф. — Кто мог бы сказать, что наступит день, в который я буду влюблен
с честными намерениями!
— Однако это случилось, и всего несколько месяцев тому назад. Я прошлой зимой поехал, по обыкновению, за границу, таскался по Италии и Швейцарии и, наконец, в декабре попал в Ниццу. Потянуло меня в Монте-Карло, где я хотел попытать счастья в рулетку. Кстати, я тебе не советую знакомиться
с этой игрой.
— Однако
с этими отступлениями я никогда не только не кончу, но даже не дойду до самой сути.
Восторг его друга граничил
с болтливостью.
Караулов слушал Белавина
с этим нехорошим чувством подозрительности.
В то время, когда я восторженными глазами издали следил за моей богиней, на том же бульваре появилась княгиня Лидская, приходящаяся мне даже какой-то дальней родственницей, и при встрече
с интересующими меня особами остановилась и стала дружески разговаривать.
Княгиня встретила меня очень радостно и тотчас представила беседовавшим
с ней дамам, сказав массу комплиментов по моему адресу.
Положим, она только что вышла из института, это было ее первое заграничное путешествие, со школьной скамьи она перешла прямо в дом своей тетки, купчихи Ольги Ивановны Зуевой — она не торгует ничем, ее муж был коммерсант на европейскую ногу, ворочал миллионными подрядами и даже вращался среди сановников и титулованных лиц по разным комитетам, отсюда и знакомство
с Зуевой княгини Лидской…
— Что
с тобой? — обратил наконец граф внимание на выражение лица своего приятеля. — У тебя такой вид, что я могу подумать, что ты мне завидуешь…
— Ничуть, я говорю тебе, ты прав… Но переменим этот разговор… Скажи лучше, что ты сам намерен делать
с таким огромным состоянием?
— Что я намерен делать? Странный вопрос! Прежде всего, как честный человек, я откровенно сказал моей невесте, что мое состояние очень расшатано и что от довольно значительного состояния у меня теперь осталось менее, чем немного. Она была в восхищении от моей откровенности и заявила, что все ее состояние будет моим. Ты не можешь себе вообразить,
с какой очаровательной наивностью велся ею этот деловой разговор.
— А ее тетка тоже согласилась
с этим? — спросил Федор Дмитриевич.
— А-а… — как-то неопределенно протянул Караулов. — Но все же ты мне не ответил на вопрос, что ты будешь делать
с этими миллионами.
Только богатые люди умеют обращаться
с деньгами. Люди труда испытывают перед богатством зачастую род суеверного страха. Не они управляют своим состоянием, а состояние управляет ими. А это уже никуда не годится!
Да и на самом деле, разве касается его вопрос, что будет делать граф
с упавшими ему
с неба миллионами.
— Почему же не решиться… Я совершенно уверен, что сумею завязать
с моей женой ее первый и последний роман и таким образом окончательно овладеть ее сердцем… Наивность и иллюзии скоро исчезнут и через пять лет у меня будет жена — самая восхитительная из всех женщин.
Федор Дмитриевич почувствовал, что сделал над собой последнее усилие, что долго оставаться
с глазу на глаз со своим другом он не в состоянии.
С миниатюрной, грациозной фигурой,
с точно выточенным из мрамора личиком, белизна которого оттенялась черными, как смоль, волосами, а самое лицо как бы солнечными лучами освещалось светлыми, как майское небо, голубыми глазами, Кора, как звала ее тетка, производила обаятельное впечатление на всех, кто ее видел.
В недавно минувшее время для избежания недоразумений золотопромышленники платили горному исправнику по пяти рублей
с человека в лето, т. е. время, когда производятся работы, и вопрос о паспортах предавался забвению.