Неточные совпадения
Владимир Петрович принадлежал к людям, которые служат сами
себе слушателями и россказни которых больше всего забавляют их самих. Они упиваются своей собственной речью, не обращая внимания, что их собеседники далеко не находят ее интересной
по самому свойству предмета, до которого она относится.
Надо заметить, что это бегство из общества произошло далеко не
по причине скромности Ольги Ивановны. Она, глядевшая на все глазами покойного, находила
себя совершенно достойною стоять в рядах представительниц высшего столичного общества и стремилась в него, как и покойный, пока эти представительницы были ей нужны
по делам ее мужа.
Она,
по настоянию мужа, перестала употреблять поговорки и пословицы в разговоре, но в думах своих позволяла
себе эту роскошь — дань ее чисто русского народного происхождения.
— Ха, ха, ха… — покатывалась Маруся, — ты имеешь вид будто сейчас бросишься меня бить… Слуга покорная… Я этого не хочу… Не я ведь напросилась бегать с тобой
по магазинам, ты сам пришел ко мне и просил меня помочь тебе… Если тебе неприятно, что я смеюсь… я пойду домой… Покупай все сам… Не плакать же мне оттого, что тебе пришла охота жениться… Были средства и ты позволял
себе быть холостым… Истратился… — женись… Я смеюсь всегда над всем и ни тебе, и ни твоей будущей супруге мне это запретить.
Венчание происходило в церкви Пажеского корпуса, и
по странной игре случая невесту ввел в церковь тот самый государственный старец, у кармана которого нашла
себе утешение балетная Маруся после разрыва с графом Белавиным.
Она напоминает
собою упавший с дерева прекрасный
по наружности плод со сгнившей сердцевиной.
По свойственному всем подобным ему людям эгоизму, он обвинял всех, кроме
себя: жену и даже малютку-дочь, отнявшую у него первую.
Работа
по службе была несложна, но вскоре молодой доктор с отзывчивой душой и с искренним желанием работать нашел
себе практику среди крестьян, с большим доверием, спустя короткое время, начавшим относиться к «военному дохтуру», нежели к изредка посещавшему врачебный пункт, находившийся в селе, земскому врачу.
Графиня Конкордия, конечно, и не догадывалась, что ее муж исповедовался уже письменно перед своим другом, ярко обрисовав картину их семейной жизни. Она не считала
себя вправе выносить сор из избы,
по любимому выражению ее тетки, даже перед другом Владимира.
Он торопил исполнением канцелярских формальностей, но все же только через две недели было получено желанное разрешение, и Федор Дмитриевич очутился в вагоне железной дороги, той самой дороги,
по которой так недавно проехала та, которая все более и более наполняла
собою все его существо.
Случай, за который намерен был ухватиться Федор Дмитриевич Караулов, чтобы поговорить серьезно с графом
по поводу его отношений к жене, не заставил
себя долго ждать.
Федор Дмитриевич переломил
себя и молча последовал за графом
по устланной ковром и уставленной тропическими растениями лестнице.
В трезвом виде Геркулесов примирился с годами со своей судьбой и даже с иронией называл
себя не литератором, а «специалистом
по пожарам».
Она действительно и пила, но и в мрачном одурении кутежей не могла примириться с этой жизнью, которая вынуждает быть всю ночь на выставке, которая вынуждает улыбаться, невзирая на горе, болезнь, скуку с этой жизнью, которая иногда
по целым часам приковывает к пьянице, с обязательством выносить его пошлые требования, жизнью ужасней геенны огненной, ужаснее тюрьмы и каторги, так как нет другого существования более унизительного, более жалкого, как ремесло этих несчастных, обреченных на подлый труд, влекущий за
собой зловещее изнеможение.
Она видела в нем свое отражение, видела
себя, нагло развалившуюся на подушках, причесанную по-бальному, видела свое короткое платье, разукрашенное кружевами, свою чересчур открытую шею и грудь, и обнаженные руки, уснащенные бьющими в нос духами.
Он представлял ее
себе волнующейся и трепещущей, но
по большей части скромной и преданной.
Он снова пошел фланировать
по Невскому, прошел до Адмиралтейства, несколько времени полюбовался на адмиралтейский шпиц, как бы на что-либо для него новое, вернулся, снова зашел к Доминику, приказал подать
себе содовой воды, снова перечитал номера журналов и снова ушел.
Полупьяная она сидела
по целым часам одна на стуле или диване, устремив осоловелый взгляд в одну точку, иногда вздрагивала и с отчаянием хватала
себя за голову.
Но однажды, когда она при его возвращении вскочила и стала метаться
по комнате, натыкаясь на мебель, как бы ослепнув от усиленной невралгии, он схватил ее, чтобы удержать на ногах, и привлек к
себе очень близко и ощутил запах водки.
Если бы он уехал из Петербурга
по другой причине, он вел бы
себя как школьник на каникулах.
Он не мог найти
себе места: скучал и тосковал
по ней.
Он упрекал
себя за то, что не удержал Аристархова, не узнал от него адреса Фанни и бесплодно искал актера
по всем трактирам и ресторанам, где тот когда-то часто бывал.
— Полноте, граф, не возвышайте голоса, пора окончить этот спор. Он слишком тяжел для нас обоих. Вот, что я решила окончательно и бесповоротно. Вы возьмете половину того, что еще осталось от нашего состояния, и отдадите мне остальное. Я буду располагать этой частью
по моему усмотрению, и чтобы вас освободить, а также избавить
себя от ваших упреков в том, что я сделала вас несчастным, я уезжаю не только из этого дома, но и из Петербурга.
Он обвинял, впрочем, в этом отчасти самого
себя, он сожалел, что природа не наградила его более легким, веселым характером. Тогда бы он мог,
по крайней мере, помириться с жизнью, какова она есть, находить хорошее во всех ее проявлениях, не требовать, быть может, невозможного, не мечтать об идеалах, так как эти мечты приносят одни страдания.
Он чувствовал, однако, что говорит против
себя. Он понимал, что он исключение в этой толпе, а
по исключению нельзя выводить правила. Все удовольствия ему были противны. Ему было не до них!
Но и в его сердце жила надежда, что все еще обойдется, что в конце концов она будет счастлива, что она завоюет
себе это счастье, принадлежащее ей
по праву.
Однажды поздно вечером, возвращаясь к
себе домой пешком
по Караванной, он услыхал произнесенным свое имя.
— Не могу знать… Я знаю только, что вчера
по приезде он посылал меня в адресный стол справляться о местожительстве графа Владимира Петровича Белавина, и вчера же вечером ездил к нему, но не застал его дома… Вернувшись, он несколько раз повторял про
себя: «кажется невозможно привести этого отца к последнему вздоху его дочери».
Дорогой она все время думала над вопросом: сам от
себя или же
по поручению ее мужа вызывает ее Федор Дмитриевич?
Графиня просила Караулова принять на
себя все распоряжения
по части похорон, с непременным условием похоронить графа в Финляндии, рядом с его дочерью Корой.
В одной из газет, щеголяющей большими подробностями происшествий, было добавлено: «
По полицейским справкам оказалось, что жена покойного уже с месяц как подала объявление об исчезновении своего мужа, найденного теперь так трагически покончившим с
собою».