Неточные совпадения
Другая гостья была княжна Варвара Ивановна Прозоровская. Стройная шатенка, с тонкими чертами лица и с тем наивным испуганно-недоумевающим взглядом голубых
глаз, который так нравится в женщинах пожившим людям. Маленький ротик и родимое пятнышко
на нижней части правой щеки были ее, выражаясь языком паспортов, особыми приметами. Княжне Прозоровской шел двадцатый год, что не подлежало сомнению и никем не оспаривалось.
— Что такое ты там видишь
на ковре? — спросила княжна Александра Яковлевна, щурясь своими близорукими
глазами.
Они не смогли додуматься, что именно это «убожество» красавицы княжны заставляло ее быть
на самом деле чрезвычайно разборчивой. Убожество это произошло с княжной в младенчестве, когда она была окружена множеством нянек и мамок, одна из которых, заговорившись с другой, уронила ребенка, всецело оправдав пословицу, что «у семи нянек дитя без
глазу», что и причиняло молодой девушке много нравственных страданий.
Княжна Баратова не отвечала. Она широко раскрытыми
глазами смотрела
на лежавшего брата и только после довольно продолжительного молчания сказала...
Первая пришла в себя Александра Яковлевна. Она приподнялась, встала и обвела
глазами кабинет, лежавшего
на диване брата и
на полу его бесчувственную невесту. Нечто вроде злорадной усмешки промелькнуло
на ее губах. Несколько минут она стояла посреди кабинета, как бы соображая. Затем она вдруг вскрикнула почти диким голосом и снова упала
на пол.
Этот крик был услышан слугами, которые и явились в кабинет его сиятельства. Их удивленным
глазам представилась странная картина: лежавшего
на диване князя и валявшихся
на полу двух барышень. Позванные горничные унесли бесчувственных княжон в апартаменты княжны Александры, где молодых девушек стали приводить в чувство. Княжна Александра Яковлевна пришла в себя первая.
Княжна удивленно вскинула
на нее
глаза.
Княжна окинула было его снова гневным взглядом, но это было лишь
на мгновенье: она опустила
глаза под неотводно смотрящими
на нее черными, как уголь,
глазами графа.
Началась служба. Обе княжны, сестра и невеста, молились почти все время
на коленях. После них усерднее всех молилась Капитолина Андреевна. Слезы нет-нет да и блистали в ее прекрасных печальных
глазах.
В отряде уже знали, как отнесся генерал к раненому молодому офицеру, любимому солдатами за мягкость характера, за тихую грусть, которая была написана
на юном лице и в которой чуткий русский человек угадывал душевное горе и отзывался
на него душою. Такая сердечность начальника еще более прибавляла в
глазах солдат блеска и к без того светлому ореолу Суворова.
В сущности, Василий Иванович был добрый барин, но не терпел и строго взыскивал за обман. Бывало, сойдет с крыльца и станет у притолоки, возле деревянного солдата.
На барском дворе у крыльца стоял деревянный раскрашенный солдат с громадными усищами и выпученными
глазами. Станет Василий Иванович возле солдата и смотрит, что делается во дворе. Глядит, идет какой дворовой, выпросил у ключника гуся или индейку.
Василий Иванович с удивлением вскинул
на него
глаза.
Через несколько минут мальчик, весь бледный и трепещущий, появился
на пороге кабинета. Его чуткое детское сердце угадывало, что здесь сейчас решится его судьба. Он обвел своими умными
глазами отца и мать и остановил взгляд
на Аврааме Петровиче. В этом взгляде смешивались и страх, и надежда.
Этот ответ так поразил Василия Ивановича, что он отступил
на шаг. Авдотья Федосьевна усиленно заморгала
глазами,
на которых появились слезы. Были ли это слезы радости или печали — неизвестно.
— Что-о-о?! — вытаращил
на него
глаза Василий Иванович.
Глаза старика, хотя и сердитого
на своего ребенка, наполнились слезами.
Твердой поступью взошла она
на роковой помост. Простая одежда придавала еще больший блеск ее прелестям. Один из палачей сорвал с нее небольшую епанчу, покрывавшую грудь. Стыд и отчаяние овладели молодой женщиной. Смертельная бледность покрыла ее прелестное лицо. Слезы хлынули градом из прекрасных
глаз. Ее обнажили до пояса, ввиду любопытного, но молчаливого народа.
Затем она лишь
на мгновенье подняла
глаза на Александра Васильевича и окинула его таким взглядом, что тому жутко стало.
Глаша была, что называется, король-девка, высокая, статная, красивая, с лицом несколько бледным и истомленным и с большими темно-синими
глазами. Русая коса толстым жгутом падала
на спину. В своем убогом наряде она казалась франтовато одетой, во всех движениях ее была прирожденная кошачья грация и нега.
Я делала башмаки
на тонких подошвах, вымыла волосы квасом, выучилась говорить поточнее прежнего и ежеминутно потуплять
глаза в землю…
Александр Васильевич стоял с неподвижностью столпа. Его
глаза были устремлены
на открытое море. Чудный вид открывался из Монплезира, но молодой Суворов не был художником, картины природы не производили
на него особенного впечатления — он относился к ним со спокойным безразличием делового человека.
Если его
глаза и были устремлены
на море, то только потому, что это море было перед ним. Мысли его были в Петербурге и, как это ни странно, вертелись около женщины.
Раз Александр Васильевич не выдержал и обнял ее. Она вдруг побледнела, слезы брызнули из ее
глаз… Освободившись от его объятий, она убежала. Молодой Суворов остался в полном недоумении. Растерянно глядел он
на оставленные Глашей
на столе книги.
Он отступил шага
на два назад. Глаша действительно была неузнаваема. Из сравнительно полной, здоровой девушки она сделалась буквально обтянутым кожей скелетом. Ее лицо приобрело какую-то мертвенную восковую прозрачность, и лишь синие
глаза сделались еще больше, как бы выкатились из орбит и приобрели какое-то светлое, страдальческое выражение.
Она остановилась и вопросительно посмотрела
на него полными слез
глазами.
Лицо Глаши, когда она говорила эту длинную тираду, оживилось,
глаза заблестели,
на щеках появился румянец. Она была положительной красавицей. Молодой Суворов невольно залюбовался
на нее и слушал, затаив дыхание.
В самой комнате, куда вошли Суворов и Марья Петровна, царил полумрак. Нагорелая сальная свеча, стоявшая
на столе, невдалеке от кровати, бросала
на последнюю какой-то красноватый отблеск. Глаша лежала разметавшись, и обострившиеся, как у покойницы, черты лица носили какое-то страдальческое выражение, закрытые
глаза оттенялись темной полосой длинных ресниц, пересохшие губы были полуоткрыты.
Голова больной бессильно упала
на подушки,
глаза снова закрылись.
Она даже приподнялась
на локте и нетерпеливыми
глазами, из которых вот сейчас были готовы брызнуть слезы, глядела
на Александра Васильевича.
Она не отвечала, но тело ее как-то странно вытянулось. Широко открытые
глаза остановились и в них как бы застыло выражение безграничной любви и надежды. Александр Васильевич понял, что держит труп. Он бережно опустил его
на кровать и быстро вышел из комнатки.
Перед ним мелькали только что виденные им
глаза покойной, полные надежды, которой не суждено было осуществиться, и любви,
на которую не могло быть достойного этой любви ответа. Нервная дрожь охватила все его члены.
Несмотря
на первую сердечную рану, которую нанесла ему жизнь смертью Глаши, Суворов не предался отчаянию, не отстал от дела. Он только еще более ушел в самого себя и в исполнение своих служебных обязанностей и в изучении военных наук старался найти забвение происшедшего. Он и достиг этого. И если образ Глаши и устремленные
на него ее
глаза и мелькали порой перед Александром Васильевичем, то лишь для того, чтобы напомнить ему его клятву о сохранении целомудрия.
Первое дело, происходившее
на его
глазах, было занятие, в июле месяце, Крассена, в Силезии. Армия вслед за тем двинулась к Франкфуртуна-Одере, и к ней присоединился Лаудонь с 15 000 австрийских войск.
Александр Васильевич управлял штабом корпусного командира Фермора.
На его
глазах двигались главные рычаги войны, и он имел возможность критически относиться ко всему происходившему. Когда, после Кунерсдорфской победы, Салтыков остался стоять
на месте и даже не послал казаков для преследования бегущего неприятеля, Суворов сказал Фермору...
С грохотом то и дело по улицам проезжали телеги, наполненные страшным грузом — почерневшими мертвыми телами. Телеги сопровождались людьми, одетыми в странную вощеную или смоленую одежду, с такими же остроконечными капюшонами
на головах и в масках, из-под которых сверкали в большинстве случаев злобные
глаза. Телеги медленно ехали по городу, направляясь к заставам, куда вывозили мертвецов — жертв уже с месяц как наступившего в Москве сильного мора.
Отец Иоанн отодвинул щеколду и сам быстро отошел от калитки. В последнюю вошел парень лет двадцати пяти, судя по костюму, фабричный, с обстриженными в скобку белокурыми волосами, с лицом, опушенным жидкой бородой, и усами, цвет которых был светлее цвета волос
на голове, и с бегающими хитрыми серыми
глазами.
— Откровение! — вытаращил
на него
глаза отец Иоанн.
Григорий Павлов остановился и пытливо посмотрел своими хитрыми
глазами на священника. Тот тоже подозрительно глядел
на него.
Станислав Владиславович повел
на приятеля своими блестящими
глазами, которые, казалось, были подернуты маслом.
— То есть как глупость? — вытаращил
на него
глаза Сигизмунд Нарцисович, остановившись посредине кабинета.
Он остановился и пристально посмотрел
на княжну Александру. Он был поражен со своей стороны промелькнувшим в ее
глазах злобным огоньком. Последний не был для него неожиданностью, но его самого поразила его проницательность.
Сигизмунд Нарцисович замолчал и снова уставился
глазами на Александру Яковлевну, желая, видимо, знать, какое впечатление произвело
на нее все сказанное им.
Совместная жизнь, несмотря
на бдительный надзор Эрнестины Ивановны, давала возможность князю Баратову и княжне Варваре хотя и редко, но уединяться. Не знали они, впрочем, что кроме старой гувернантки за ними наблюдали еще два зорких, горящих ревностью
глаза. Эти
глаза были
глаза Капочки.
Безгранично и, главное, безнадежно влюбленная в князя, молодая девушка первое время как-то свыклась с немым созерцанием своего героя и довольствовалась тем, что глядела
на него исподтишка, полными восторженного обожания
глазами. Он ей казался каким-то высшим существом, близость к которому невозможна ни для одной женщины.
Она не заметила, что
на его
глазах не было и следа слез, да и не могла заметить этого. Она была почти в обмороке. Мгновенно задуманная комедия была сыграна.
В этой-то комнатке и застаем мы Капочку
на другой день после рокового для нее вечера, переживающую воспоминания о недавно минувшем. Завеса спала с ее
глаз. Она поняла вдруг все, о чем еще вчера едва ли имела даже смутное представление.
Он сказал это таким резким тоном, что Капочка испуганно вскинула
на него свои
глаза.
Старый князь был один со своими думами о дочери. Он никому не решился бы поверить их, даже Сигизмунду Нарцисовичу, мнения которого он спрашивал по каждому, даже мелочному, хозяйственному вопросу. Ему казалось, что в этих его видах
на богача-князя все-таки скрывается корысть, что Кржижановский взглянет
на него своими черными
глазами, какими, по мнению князя Ивана Андреевича, обладал его друг, и ему, князю, будет совестно.
Та вскинула
на него
глаза, пораженная тоном, которым была сказана эта фраза, и послушно последовала за отцом. Князь впустил дочь и затворил наглухо двери.
— Он мне нравится, — подняла
на него
глаза княжна Варвара.