Неточные совпадения
— А каждый,
кто знал его — любил
его! — закончил проповедник.
—
Знаете ли вы, Иван Павлович, — вспыхнул Шатов, — даже дружба имеет свои границы, и
кто их переходит, того следует порой и останавливать. Я попросил бы вас не вмешиваться в мои дела с моей объявленной и обрученной невестой и избавить меня от ваших нравоучений, которые мне, признаться, очень надоели.
— Я понял бы, — заговорил
он снова, — если бы ты потребовала от меня отчета в нашей добыче, я сам пришел сюда предложить тебе денег, чтобы улучшить твое положение здесь в тюрьме, чтобы заплатить какому-нибудь знаменитому адвокату. —
Кто знает — тебя могут и оправдать! Наконец, чтобы обеспечить тебя на худой конец на каторге: деньги и там сила, способная превратить ее чуть ли не в земной рай, — я все это, повторяю, понял бы.
Она избегала называть
его по имени, но Антон Михайлович
знал, о
ком она говорит.
— Не могу ли я
узнать от вас, как мне поступать далее и
кому сдать привезенные мною вещи покойной княгини? — обратилась она к
нему.
«Нет, нет, не надо ей даже намекать на это, а то
кто знает, она может этого потребовать, а я… я в ее власти», — скрежеща зубами подумал
он и встал.
Николай Леопольдович молчал, до крови закусив нижнюю губу. Подозрения, что Петухов затевает против
него что-то недоброе, разрасталось в
его душе. С тех лор, как
он попал в первую петлю
им самим сплетенных тенет и был всецело в руках Александры Яковлевны Гариновой,
он с какой-то болезненной боязливостью стал относиться ко всем,
кто знал его близко при жизни Зинаиды Павловны.
Он находился в постоянном страхе, что вот-вот явится еще кто-нибудь и напомнит
ему о прошлом, напомнит
ему о
его виновности; и
кто знает, удастся ли
ему купить молчание этого грядущего неизвестного лица, и какою ценою?
Хотя княжна ни разу не назвала
его в своей исповеди ни по имени, ни по фамилии, но человек, доведший ее до преступлений, был так ясно обрисован, что едва ли бы
кто затруднился тотчас же
узнать в
нем Николая Леопольдовича.
«
Они не пойдут доносить на меня сами, не придут продавать мне свое молчание, но если от
них потребуют показаний,
они скажут правду, а эта правда для меня страшнее всякой лжи. Для следствия нужна только нить, а бусы улик нанижутся сами.
Узнают и о моих отношениях к Петухову и Гариновой; позовут и
их; а
кто знает, будут ли
они молчать? Тому и другой я уже составил обеспеченное состояние. Нет, необходимо надо купить у Стешки эту бумагу».
Она давно замечала страшную перемену в своем любимце;
знала его ухаживания за какой-то московской актрисой Пальм-Швейцарской, смотрела на это ухаживанье сквозь пальцы, считая это увлечение со стороны сына обычною данью молодости, не подозревая ничего серьезного и, конечно, не имея ни малейшего понятия о том,
кто эта Пальм-Швейцарская.
— Не хотела причинять тебе лишнего беспокойства, в трезвом виде, да бывало и выпив —
он могила,
кто же
знал, что с
ним стрясется такая беда.
Сделать в этих планах графиню Варвару Павловну своей невольной, но главной помощницей являлось для
него необходимым, и
он стал настойчиво и упорно добиваться свиданья с ней. Это, как мы
знаем, было не легко. Но Гиршфельд был не из тех, у
кого опускаются руки при первом препятствии. Выдержкой и настойчивостью
он мог похвастаться.
— По-моему, Николай Леопольдович прав, я не
знаю, почему бы тебе не согласиться.
Кто знает, при твоей игре —
он может увлечься, а тогда
он у тебя всегда на глазах… — заметила Марья Викентьевна.
«Если я начну вместе с бароном Розеном против
него дело.
Он делец и конечно
его затянет и,
кто знает, может быть, и окажется правым — я ведь не читал ни одной бумаги, которые подписывал. Чем же я буду жить? Пусть в таком случае барон выдаст мне эти пять тысяч из моих денег, тогда я решусь».
Кто знает, как она разрешит
его?
—
Кто знает, на меня здесь злы многие… — сомнительно покачал головой Николай Леопольдович. — С этим миллионным делом Луганского многим я поперек горла встал, — добавил
он после некоторой паузы.
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «
Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
Кнуров. Ничего тут нет похвального, напротив, это непохвально. Пожалуй, с своей точки зрения, он не глуп: что он такое…
кто его знает, кто на него обратит внимание! А теперь весь город заговорит про него, он влезает в лучшее общество, он позволяет себе приглашать меня на обед, например… Но вот что глупо: он не подумал или не захотел подумать, как и чем ему жить с такой женой. Вот об чем поговорить нам с вами следует.
— Полно, не распечатывай, Илья Иваныч, — с боязнью остановила его жена, —
кто его знает, какое оно там письмо-то? может быть, еще страшное, беда какая-нибудь. Вишь, ведь народ-то нынче какой стал! Завтра или послезавтра успеешь — не уйдет оно от тебя.
Неточные совпадения
Как бы, я воображаю, все переполошились: «
Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?»
Они, пентюхи, и не
знают, что такое значит «прикажете принять».
Чудно все завелось теперь на свете: хоть бы народ-то уж был видный, а то худенький, тоненький — как
его узнаешь,
кто он?
О! я шутить не люблю. Я
им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на
кого… я говорю всем: «Я сам себя
знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не
знаю твоей книжки, однако читай ее, читай.
Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из
них все то, что переведено по-русски.
Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
Правдин. А
кого он невзлюбит, тот дурной человек. (К Софье.) Я и сам имею честь
знать вашего дядюшку. А, сверх того, от многих слышал об
нем то, что вселило в душу мою истинное к
нему почтение. Что называют в
нем угрюмостью, грубостью, то есть одно действие
его прямодушия. Отроду язык
его не говорил да, когда душа
его чувствовала нет.