Неточные совпадения
Зачем же точно неведомый голос нашептывает мне их на ухо, зачем, когда я просыпаюсь ночью, передо мною в темноте проходят знакомые картины и образы, и зачем, когда является один бледный образ, лицо мое пылает, и
руки сжимаются, и ужас и ярость захватывают дыхание, как в тот день, когда я стоял лицом к лицу
с своим смертельным врагом?
Я задумал написать ее во весь рост, одну, стоящую прямо перед зрителями,
с глазами, устремленными перед собой; она уже решилась на свой подвиг-преступление, и это написано только на ее лице:
рука, которая несет смертельный удар, пока еще висит бессильно и нежно выделяется своею белизною на темно-синем суконном платье; кружевная пелеринка, завязанная накрест, оттеняет нежную шею, по которой завтра пройдет кровавая черта…
Я написал ее
руки, плечи и стан, но когда принялся за лицо, отчаяние овладело мною. Пухленькое молодое лицо,
с немного вздернутым носом, добродушными серыми глазками, доверчиво и довольно жалобно смотревшими из-под совершенно круглых бровей, заслонило мою мечту. Я не мог пересоздать эти неопределенные и мелкие черты в то лицо.
Он взял меня за
руку, заставил сойти
с дивана и подвел к зеркалу.
Я оглянулся и увидел Бессонова. Он сидел за мраморным столиком, на котором стояла бутылка вина, рюмки и еще что-то такое. Низко нагнувшись,
с блестящими глазами, он оживленно шептал что-то сидевшей за тем же столом женщине в черном шелковом платье, лица которой нам не было видно. Я заметил только ее стройную фигуру, тонкие
руки и шею и черные волосы, гладко зачесанные
с затылка вверх.
Бессонов, держа в
руке рюмку
с вином, поднял на меня свои оживившиеся и покрасневшие глаза, и на лице его ясно выразилось неудовольствие.
Я почувствовал, что кровь бросилась мне в голову. В том углу, где я стоял в это время спиною к стене, был навален разный хлам: холсты, кисти, сломанный мольберт. Тут же стояла палка
с острым железным наконечником, к которой во время летних работ привинчивается большой зонт. Случайно я взял в
руки это копье, и когда Бессонов сказал мне свое «не позволю», я со всего размаха вонзил острие в пол. Четырехгранное железо ушло в доски на вершок.
Я думал обо всем этом, а
рука с углем ходила по холсту; я делал наброски позы, в которой хотел представить Надежду Николаевну, и стирал их один за другим.
Он вышел в коридор, крикнул что-то прислуге, и через минуту явился сам капитан. Это был крепкий, коренастый старик, очень свежий,
с гладко выбритым лицом. Войдя в комнату, он щегольски расшаркался и подал Гельфрейху
руку, мне же сделал только безмолвный поклон.
Она ушла, слабо пожав мою
руку; мы остались одни. Скоро пришел Гельфрейх; я предложил Бессонову остаться
с нами обедать. Он отвечал не сразу, занятый какою-то мыслью, но потом вдруг опомнился и сказал...
Было очень тепло; капитан шел в довольно щегольском меховом пальто, расстегнутом и раскрытом около шеи; цветной атласный галстук
с яркой булавкой выглядывал из меха; шляпа капитана блестела, как полированная, а
рукой, обтянутой в модную желтую перчатку
с толстыми черными швами, он опирался на трость
с большим костяным набалдашником.
Семен посмотрел на меня
с выражением преувеличенного изумления и всплеснул
руками...
Много потрудились эти
руки и от сильной работы, что всю жизнь они делали, дрожат и ходенем ходят, и
с трудом переворачивают листы святой книги…
И
рука его дрожит, и дрожит в ней желтый лист книги
с красными и черными литерами.
Она улыбалась, и плакала, и целовала мои
руки, и прижималась ко мне. И в ту минуту во всем мире не было ничего, кроме нас двоих. Она говорила что-то о своем счастии и о том, что она полюбила меня
с первых же дней нашего знакомства и убегала от меня, испугавшись этой любви; что она не стоит меня, что ей страшно связать мою судьбу со своей; и снова обнимала меня и снова плакала счастливыми слезами. Наконец она опомнилась.
— Затем, чтобы сказать вам несколько слов. Вы думаете быть счастливым
с ней? — он указал
рукою на Надежду Николаевну. — Вы не будете счастливы! Я не позволю вам этого.
Я увидел, как он переложил ключ в левую
руку, а правую опустил в карман. Когда он вынул ее, в ней блестел предмет, которому я тогда не успел дать названия. Но вид этого предмета ужаснул меня. Не помня себя, я схватил стоявшее в углу копье, и когда он направил револьвер на Надежду Николаевну, я
с диким воплем кинулся на него. Все покатилось куда-то
с страшным грохотом
И вот из ближнего посада, // Созревших барышень кумир, // Уездных матушек отрада, // Приехал ротный командир; // Вошел… Ах, новость, да какая! // Музыка будет полковая! // Полковник сам ее послал. // Какая радость: будет бал! // Девчонки прыгают заране; // Но кушать подали. Четой // Идут за стол
рука с рукой. // Теснятся барышни к Татьяне; // Мужчины против; и, крестясь, // Толпа жужжит, за стол садясь.
«Жениться? Ну… зачем же нет? // Оно и тяжело, конечно, // Но что ж, он молод и здоров, // Трудиться день и ночь готов; // Он кое-как себе устроит // Приют смиренный и простой // И в нем Парашу успокоит. // Пройдет, быть может, год-другой — // Местечко получу — Параше // Препоручу хозяйство наше // И воспитание ребят… // И станем жить, и так до гроба //
Рука с рукой дойдем мы оба, // И внуки нас похоронят…»
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая
рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться
с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Те же и почтмейстер, впопыхах,
с распечатанным письмом в
руке.
В окно высовываются
руки с просьбами.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера,
с тем чтобы отправить его
с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И
руки дрожат, и все помутилось.
Хлестаков. Нет, я влюблен в вас. Жизнь моя на волоске. Если вы не увенчаете постоянную любовь мою, то я недостоин земного существования.
С пламенем в груди прошу
руки вашей.