Неточные совпадения
Елена Петровна молча посмотрела на него. Молча пошла
к себе в комнату — и молча подала большой фотографический портрет: туго и немо, как изваянный, смотрел с карточки человек, называемый «генерал Погодин» и отец. Как утюгом, загладил ретушер морщины на
лице, и оттого на плоскости еще выпуклее и тупее казались властные глаза, а на квадратной груди, обрезанной погонами, рядами лежали ордена.
Однажды в такую ночь Саша бесшумно спустился с кровати, стал на колени и долго молился, обратив
лицо свое в темноте
к изголовью постели, где привешен был матерью маленький образок Божьей Матери Утоли Моя Печали.
— Чудесный закат! — сказал Колесников, спокойно усаживаясь на скамейке как раз посередине между Линочкой и Женей Эгмонт. —
К моему
лицу идет, того-этого, как нельзя лучше!
Небо между голыми сучьями было золотисто-желтое и скорей походило на осеннее; и хотя все
лица, обращенные
к закату, отсвечивали теплым золотом и были красивы какой-то новой красотой, — улыбающееся
лицо Колесникова резко выделялось неожиданной прозрачностью и как бы внутренним светом. Черная борода лежала как приклеенная, и даже несчастная велосипедная шапочка не так смущала глаз: и на нее пала крупица красоты от небесных огней.
— Кот? А кот сразу поверил… и раскис. Замурлыкал, как котенок, тычется головой, кружится, как пьяный, вот-вот заплачет или скажет что-нибудь. И с того вечера стал я для него единственной любовью, откровением, радостью, Богом, что ли, уж не знаю, как это на ихнем языке: ходит за мною по пятам, лезет на колена, его уж другие бьют, а он лезет, как слепой; а то ночью заберется на постель и так развязно,
к самому
лицу — даже неловко ему сказать, что он облезлый и что даже кухарка им гнушается!
Но, должно быть, этот смех успокоил стражников; все же один, подав коня
к тротуару, наклонился и заглянул в
лица, увидел блестящие пуговицы Сашиного гимназического пальто и, либо спросонок, либо по незнакомству с мундирами, принял его за офицера: выпрямился и крикнул сипловатым басом...
Эта потребность уйти из дому и блуждать по улицам являлась всякий раз, как сестра уходила
к Жене Эгмонт, — и так радостно и беспокойно и волнующе чувствовалось отсутствие сестры, словно в ее
лице сам Саша таинственно соприкасался с любовью своею.
«Вот кого я люблю!» — думал Саша про Еремея, не отводя глаз от застывшего в огненном озарении сурового
лица, равнодушного
к шутке и разговору и так глубоко погруженного в думу, словно весь лес и вся земля думали вместе с ним.
Колесников смотрел с любовью на его окрепшее, в несколько дней на года вперед скакнувшее
лицо и задумался внезапно об этой самой загадочной молве, что одновременно и сразу, казалось, во многих местах выпыхнула о Сашке Жегулеве, задолго опережая всякие события и прокладывая
к становищу невидимую тропу. «Болтают, конечно, — думал он, — но не столько болтают, сколько ждут, носом по ветру чуют. Зарумянился мой черный Саша и глазами поблескивает, понял, что это значит: Сашка Жегулев! Отходи, Саша, отходи».
Мысленно приделал Колесников бороду
к Сашиному этому
лицу — получился генерал Погодин, именно он, хотя даже карточки никогда не видал.
Радостно оглянулся на Колесникова — и у того преобразилось
лицо, в глазах смешное удивление, а весь как дитя, и не одинок уже, хотя близок
к слезам и бороду дергает беспомощно.
Что-то грозное пробежало по
лицам, закраснелось в буйном пламени костра, взметнулось
к небу в вечно восходящем потоке искр. Крепче сжали оружие холодные руки юноши, и вспомнилось на мгновение, как ночью раскрывал он сорочку, обнажал молодую грудь под выстрелы. — Да, да! — закричала душа, в смерти утверждая жизнь. Но ахнул Петруша высоким голосом, и смирился мощный бас Колесникова, и смирился гнев, и чистая жалоба, великая печаль вновь раскрыла даль и ширь.
И, только метнув в сторону точно случайный взгляд и поймав на лету горящий лукавством и весельем глаз, улыбнется коротко, отрывисто и с пониманием, и
к небу поднимет сверхравнодушное
лицо: а луна-то и пляшет! — стыдно смотреть на ее отдаленное веселье.
Еремей нехотя повернул свое темное
лицо, и странно — что-то вроде великолепного, барского пренебрежения и
к самому Колесникову, и
к его словам мелькнуло на этом мужицком
лице; и равнодушно сказал...
«Жив!» — радостно сообразил Колесников, но сообразил и другое и… С
лицом, настолько искаженным, что его трудно было принять за человеческое, не слыша пуль, чувствуя только тяжесть маузера, он убийцею подошел, подкрался, подбежал
к Петруше — разве можно это как-нибудь назвать?
Лица он тогда не рассматривал, но твердо до случая запомнил и теперь, вызвав в памяти, внимательно и серьезно оценил каждую черту и свел их
к целому — бледность и мука, холодная твердость камня, суровая отрешенность не только от прежнего, но и от самого себя.
«Хорошее
лицо, такое, как надо», — решил Жегулев и равнодушно перешел
к другим образам своей жизни:
к Колесникову, убитому Петруше,
к матери,
к тем, кого сам убил.
— Говори, — сухо приказал он, спиной прислонившись
к дереву и плохо в сумерках различая
лицо.
К утру Колесникову стало лучше. Он пришел в себя и даже попросил было есть, но не мог; все-таки выпил кружку теплого чая. От сильного жара лошадиные глаза его блестели, и
лицо, покраснев, потеряло страшные землистые тени.
Но что за странный характер у юноши! Там, где раздавило бы всякого безмерное горе, согнуло бы спину и голову пригнуло
к земле, — там открылся для него источник как бы новой силы и новой гордости. Правда, на
лицо его лучше не глядеть и сердца его лучше не касаться, но поступь его тверда, и гордо держится на плечах полумертвая голова.
Согнувшись зябко, подставят ветру спину, и
к югу обернут помертвелое
лицо свое и человек, и ломкие стебли засохших трав, и вершины дерев, и мертвые в лугах поблекшие цветы.
Неточные совпадения
По правую сторону его жена и дочь с устремившимся
к нему движеньем всего тела; за ними почтмейстер, превратившийся в вопросительный знак, обращенный
к зрителям; за ним Лука Лукич, потерявшийся самым невинным образом; за ним, у самого края сцены, три дамы, гостьи, прислонившиеся одна
к другой с самым сатирическим выраженьем
лица, относящимся прямо
к семейству городничего.
Лука стоял, помалчивал, // Боялся, не наклали бы // Товарищи в бока. // Оно быть так и сталося, // Да
к счастию крестьянина // Дорога позагнулася — //
Лицо попово строгое // Явилось на бугре…
Гаврило Афанасьевич // Из тарантаса выпрыгнул, //
К крестьянам подошел: // Как лекарь, руку каждому // Пощупал, в
лица глянул им, // Схватился за бока // И покатился со смеху… // «Ха-ха! ха-ха! ха-ха! ха-ха!» // Здоровый смех помещичий // По утреннему воздуху // Раскатываться стал…
Бурмистр потупил голову, // — Как приказать изволите! // Два-три денька хорошие, // И сено вашей милости // Все уберем, Бог даст! // Не правда ли, ребятушки?.. — // (Бурмистр воротит
к барщине // Широкое
лицо.) // За барщину ответила // Проворная Орефьевна, // Бурмистрова кума: // — Вестимо так, Клим Яковлич. // Покуда вёдро держится, // Убрать бы сено барское, // А наше — подождет!
И, сказав это, вывел Домашку
к толпе. Увидели глуповцы разбитную стрельчиху и животами охнули. Стояла она перед ними, та же немытая, нечесаная, как прежде была; стояла, и хмельная улыбка бродила по
лицу ее. И стала им эта Домашка так люба, так люба, что и сказать невозможно.