Границы памяти

Ян Кириллов

Память – наше всё, а память о прошлых жизнях способна дать настоящую власть. Тысячелетиями за девятью мирами наблюдает Доктрина границ. У тайной межмировой власти есть основания бояться даже раба, который в прежнем воплощении умел летать, не говоря о бывшем императоре, которого свергли из-за навета его полководца.

© Ян Кириллов, 2020

ISBN 978-5-4498-6102-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Небоскрёбы Нью-Йорка спорили с самим небом. Просторным, синеющим в головокружительной высоте. Отсюда не было видно ни одной звезды: маленькие мерцающие дочери космоса будто стыдливо прятались, уступая логотипам, экранам, вывескам и окнам высоток. Это был Манхэттен. Сорок вторая улица.

Молодой поляк Хенрик Ростоцкий пытался не улыбаться и чувствовал себя сумасшедшим. Уголком рта, он позволил себе маленькую слабость. Поляк обернулся вокруг своей оси. Ещё раз поглядел наверх, чуть приоткрыв рот, не до конца понимая, реальны ли окружавшие его высотки.

Через минуту, Хенрик уже находился далеко от сорок второй улицы. Не настолько, чтобы это могло шокировать после двух подобных «скачков», но достаточно далеко, чтобы осознать — на такси в это место уж точно не добраться. Тем более, за такой короткий срок. Он был на острове Свободы, откуда Манхэттен хорошо проглядывался, правда не изнутри, а издалека. Теперь небоскрёбы тянулись на фоне заката темнеющей стеной. Нет, всё же с этого ракурса побеждала природа, и человек не мог ей противостоять. Пока.

Ростоцкий тяжело дышал. Ещё минуту назад он стоял на тротуаре сорок второй улицы, а пять минут назад — на подземной парковке. В Мюнхене.

— Мир Полярной Звезды удивителен, — мужчина в зелёном плаще, стоявший неподалёку, щёлкнул металлической зажигалкой.

— Что, прости? — обернулся к нему Хенрик.

— Так называется этот Мир. Есть очень красивое предание, почему именно так. Сначала вообще хотели назвать Пустыней. Однажды небольшой отряд воинов оказался в Египте. Без каких-либо злых намерений, по нелепой случайности. Когда невольные гости обратили взоры наверх, они увидели звёзды. Путеводная звезда — Полярная — вывела их на деревню берберов. Так воины и решили назвать этот Мир в честь Полярной звезды, которая их спасла.

Многочисленные туристы проходили мимо, не обращая внимания на немецкий автомобиль, припаркованный прямо на лужайке.

— Они нас что, не видят?

— Видят. Просто не обращают внимания, — мужчина в зелёном плаще крепко затянулся и метко, с двадцати шагов, закинул окурок точно в урну.

Один японец нервно потряс камерой. Видимо, аппарат сломался. Неподалёку, супружеская пара из Германии уже с минуту, по очереди, пыталась сделать фото, однако то снимки выходили смазанными, то палец попадал в объектив.

— Ну, что ж! Я своё обещание выполнил. Твоя очередь!

— Любая просьба? — не без опаски уточнил Хенрик.

— Любая просьба, — значительно повторил мужчина и подошёл к автомобилю. Он жестом пригласил Хенрика обратно в машину и сел на пассажирское сиденье. — Я хочу, чтобы ты разогнался и на полной скорости въехал в бордюр.

— Это что, шутка? — растерялся поляк.

— Доверься мне.

Спорить было бесполезно, и Хенрик, уже утративший веру в здравый смысл, пристегнулся и завёл мотор. Предпоследнее было скорее рефлексом, чем соображением безопасности. Автомобиль разогнался.

Хенрик мог себе представить два сценария. Первый: машина сломает ограждение, упадёт в Атлантический океан и утонет на глазах у толпы. Второй: «немец» не выдержит удара, стекло треснет, а сам Хенрик разобьёт голову о руль. Так или иначе, он был готов ко всему. Но только не к такому.

Ни первого, ни второго, не произошло. Автомобиль даже не коснулся бордюра. Машина, пассажир, сам Хенрик, остров — всё распалось на мельчайшие белые частицы, похожие на снег или «белый шум», и закружилось против часовой стрелки. Почему-то именно это запомнилось Хенрику лучше всего — направление. Частицы плыли в чёрной пустоте с нарастающей скоростью, пока не слились в единые сплошные полосы, чтобы собраться в новую картину.

От заката к рассвету. За доли секунды. Сознание Хенрика помутилось, когда вместо моря, туристов и линии небоскрёбов, он увидел высоченные заснеженные сосны.

Ростоцкий не помнил, как очутился на кушетке. Одними глазами, он осмотрел помещение. Не хватало двух стен. Объяснение пришло быстро: он лежал в коридоре. Серые матовые стены расслабляли в неярком свете. Кудрявая женщина лет двадцати пяти, в пиджаке и в очках, осторожно била Хенрика по щекам.

— Мужчина, и в обморок? — незлобно усмехнулась она, когда поняла, что поляк очнулся. — Тем более, от такой ерунды, — она помогла ему встать.

— Ох, ты ж Дева Мария! Сильно я ударился? — Хенрик осторожно потрогал свой лоб. Как ни странно, тот не болел.

— Вы не ударились. Отключились во время «скачка». Такое бывает. Кстати, я — Лиза. Старший патрульный.

— Хенрик. Ростоцкий, — он пожал руку женщине. — Новичок.

— О, так вы учитесь на агента! Я вам завидую, — улыбнулась Лиза. — Как ваша голова? Не кружится?

— Пустяки, — он щёлкнул пальцами. — Постойте. Лиза? Мне кажется, Марк о вас говорил кое-что. Не вы ли мой преподаватель?

— Если да, это будет моё самое интересное знакомство со студентом, — посмеялась она, и Хенрик ответил тем же. — Вы откуда, Хенрик?

— Из… Нью-Йорка. Вроде бы.

— Я имею в виду, где вы родились.

— А! В Лодзе. Но сейчас живу в Германии, в Мюнхене. Я увидел объявление. На стене.

— Да-да, — с ностальгией улыбнулась Лиза. — Все мы его видели.

Хенрик осмотрел коридор. Стену украшал индуистский символ. Кажется, он назывался «Ом». Рядом почему-то висел христианский крест. Но что смутило ещё больше — на этой же стене были исламский полумесяц, звезда Давида, древнеегипетский анкх, зороастрийский фаравахар и символы многих других религий.

— Можете идти?

Ростоцкий покивал, и Лиза провела его по коридору в небольшой, но уютный кабинет со светло-бежевыми стенами. Предложив Хенрику стул и стакан воды, Лиза села напротив.

— Вам уже проводили вводную лекцию? — с надеждой спросила Лиза и обрадовалась, когда Хенрик ответил «нет». — Что ж, это значит, самое интересное у вас впереди. То, что вам предстоит узнать об окружающем мире, Хенрик, шокирует вас гораздо сильнее, чем пережитые вами «скачки». Некоторые от этой информации сходят с ума. Надеюсь, с вами этого не случится.

— О чём речь?

— Марк уже, наверное, вам кое-что объяснил? Я расскажу остальное, чтобы у вас не осталось вопросов. Марк уже говорил вам о Тари?

— Что-то припоминаю. Их, вроде бы, девять.

— Угу. Совершенно верно. И один из них наш. Хенрик, скажите по секрету, вы атеист?

— Скорее, агностик.

— Как вы думаете, что происходит с нами после смерти? Не с телом. Я говорю о сознании.

— На этот счёт есть разные… кхм… теории. В одних верованиях, — начал он излагать как хороший ученик у доски.

— Стоп, стоп, стоп! Да, вы правы, верований много, но где факты?

— Нет научных фактов!

— В науке нашего Мира — да. Но что происходит объективно? На ваш взгляд.

— Просто смерть. Просто чернота и всё. Вечное небытие… что за глупый вопрос?

— Доктрина не задаёт глупых вопросов, Хенрик.

— Сдаюсь! — он откинулся на спинку стула. — За последние сутки я пережил столько! Столько! Объявление. Встреча с Марком. Эти «скачки». Нью-Йорк. Манхэттен.

— И всё-таки, я вам завидую, — Лиза опустила подбородок на скрещенные руки. — Знаете, почему? Вы были птенцом.

Хенрик открыл рот.

— Да-да, птенцом! Который ещё не вылупился из яйца. Он жил внутри, в кромешной тьме, и думал, что таков весь мир. И вот он вылупился. Увидел свет. Узнал, что мир огромен, разнообразен и удивителен! Это вы, Хенрик.

— Даже не знаю, что сказать. Расскажите об организации. Чем она занимается?

— Мы служим Доктрине границ, — улыбнулась Лиза, наклонив голову в бок. — И наша миссия — оберегать Мир Полярной Звезды.

— От кого?

— От самого себя, в том числе.

* * *

На громадном континенте, в самом его центре, окружённый древними отвесными скалами, расположен город Лучезарный. Это столица Девяти Пиков — одного из самых могущественных государств Мира Богини Хатм — и вотчина Громояда, Тридцать второго Вседержителя Пятой династии.

Все окрестные ручьи и горные реки стекаются по каналам в искусственное озеро, вокруг которого и построен великий город. С одной стороны это озеро сдерживает плотина такой высоты, что и три великана, встав друг другу на плечи, не смогли бы дотянуться до её вершины. Озеро кормит всех. От высших каст — советников, военачальников и наложниц, до низших — граждан, свободных рабочих и рабов. Кроме самого Громояда — в сопровождении своих военачальников вседержитель летает на магических железных мельницах, что издают устрашающий грохочущий звук. Рёв этих машин держит в страхе и повиновении граждан Лучезарного, а врагам внушает ужас. Каждый вечер громомашины, как их прозвали граждане, слетаются в Генеральный штаб, находящийся по правую сторону от Замка Громояда. По левую сторону расположена обсерватория, где люди науки постигают секрет мироздания и борются с твёрдостью камня. Самое главное и высокое строение — Замок Громояда — расположено в противоположной стороне от плотины и отделено от озера Прекрасным садом. Замок увенчан тремя куполами, сверкающими небесной лазурью и украшен узором из рубинов и янтаря.

Представительницы высшей касты — наложницы — могут отдыхать в Прекрасном саду, куда свезены диковинные растения со всего мира. В саду полно деревьев, одни только листья которых превышают человеческий рост, дивных певчих птиц и мраморных фонтанов.

Город, населённый свободными горожанами, разрастается вокруг, словно волны от булыжника, упавшего в воду. Утром и вечером он дышит, суетится беспокойным муравейником. В полуденный зной, жизнь лучезарного замирает на несколько часов.

Ещё дальше, в скалах, выдолблены пещеры, где просто, но со вкусом, живут свободные рабочие. Им дана привилегия властвовать над рабами. Рабы же обитают исключительно в нижней части города. Маленькими хибарами усеяна просторная и пустынная территория. Горожане жалуются, что власти не хотят её заселить и давят на рабочих. Рабочие, в свою очередь, избивают рабов. Рабам, кроме камня, избивать некого. Ниже раба — только скотина. С раннего вечера до позднего утра рабы долбят скалы в поисках драгоценных камней и полезных ископаемых, а заодно и для расширения территории. Милостью рабочих, в полуденную жару рабы освобождены от своего труда. Всё остальное время — шестнадцать часов — они проводят с кирками, мешками и тележками. Мозолистыми руками, тысячами и тысячами этих рук, построены и плотина, и каналы.

В царстве Громояда очень любят всё считать. Особенно когда речь идёт о собственности, в том числе и живой. Всему здесь принято давать какое-то числовое название, и даже целая страна названа Девятью Пиками. Так как рабы, по высшему разумению богов, не имеют души, то и давать им имена было бы глупостью. Поэтому, у рабов есть только числа. В шестидесятисемиричной системе царства Девяти Пиков шестьдесят семь будет «ол», а сорок — «иу». Так, имя одного из тысяч рабов, полученное после смерти предыдущего владельца этого имени — Óлиу — означает «сто семь».

Каждый вечер, когда солнце начинает медленно скатываться в сторону Замка Громояда, «сто семь» покидает хибару, чтобы пойти работать. Олиу любит ночь. В это время от жары ни следа, над головой ясные звёзды, а надзиратели тебя не видят. Можно немного расслабиться, но только товарищи тебя прикроют. Отлынивать от работы должен кто-то один, ведь чуткие на ухо надзиратели слышат, сколько кирок работают в данный момент. Под утро становится тяжелее всего. Тело покрывается потом, вены вздуваются, а спина краснеет от ударов отдохнувших за ночь рабочих.

Когда приходит полдень, Олиу, на ватных ногах, бредёт домой, в свою в хибару, где его ждут чай и горстка холодного риса.

Сегодня он опять ничего не добыл. Значит, не повысят его до рабочего. Для этого надо иметь хотя бы четырнадцать голов ценных камней, а у него за шестнадцать лет жизни, только три головы с небольшим.

Новый вечер — новый трудовой день. Раз в месяц выдают чистую робу. Старая, к тому времени, рвётся и чернеет. Олиу выдали свежую, и он радуется ей, словно мальчишка сладостям. Под одеждой, чистой и красивой, гуляет ветер. Он приятно щекочет уставшее тело. Такой прохладный и по-своему «сладкий», после сотен часов «солёной» пыли. Получение новой робы — чем не повод устроить себе маленький отгул? Сбежать с карьера потайным лазом в горах, за водопадом, и наверх, в каменные город и Прекрасный сад.

Товарищ Олиу — Гэ́гхи, или «пятьдесят шесть» — предлагает так и поступить, а сам подменит и прикроет. В своё время, Олиу сделает то же для Гэгхи. Олиу, конечно, согласен.

Спасительный водопад. За ним — тропа в скале, продолбленная рабами специально для таких вылазок. Она ведёт к лестнице, очень высокой и крутой, шириной в десять человеческих ростов. Наверх! В город. Главное, чтобы не увидели горожане. В чистой одежде, он не должен привлекать внимания.

Добравшись до города, Олиу стоит на краю плотины и смотрит на карьер с высоты. Люди отсюда кажутся мелкими-мелкими муравьями, понемногу, ноготь за ногтем, откусывающие от большого куска хлеба.

Вот и Прекрасный сад. Здесь настолько прохладно, что роса до сих пор покоится хрусталиками в листьях. Нет, это не роса — это садовники поливают растения, чтобы те не сохли под палящим солнцем. Листья огромны, размером с маленького человека. Настолько большие, что, кажется, залезешь в один такой, и он будет качать тебя, словно гамак.

Можно улечься около фонтана и слушать мирное журчание воды. Олиу скидывает сандалии. Босиком шагает по траве. Что за жизнь! Рай.

— Его точно здесь нет?

— Я смотрел. Пошли!

В кустах было очень легко спрятаться, правда, пришлось исколоть себе руки и спину. Но оно того стоило. Солдаты ушли. Суровые мужские голоса растаяли вдали, заглушённые пением птиц. Олиу вернулся к фонтану и растянулся на траве.

Каждые тридцать три вздоха он оглядывался, чтобы узнать, нет ли кого рядом. В зарослях бамбука мелькнула тень. Чёрная тень. Уж не та ли это богиня, что карает лентяев? Сколько их, этих богинь в обширном пантеоне божеств и полубожеств? Олиу предпочёл не думать ни о богах, ни о каре.

Вдали раздавался плеск. Подражая ему, лился тонкий женский смех. Солнечные лучи играли в листьях, создавая причудливые узоры на траве. Всё казалось таким беспечным, лёгким и вкусным, сочным, что хотелось выпить это всё — и воздух, и листья, и зелень, и смех. Вобрать в себя и не отпускать никогда. Оставался только час на то, чтобы запомнить этот миг на всю оставшуюся жизнь.

Вновь послышался топот солдатских сапог.

«Отдохнуть не дадут!»

Раздосадованный Олиу, на цыпочках, обогнул фонтан. Среди бамбука порхнула та же чёрная тень. Сочный воздух сада приобрёл острый привкус опасности.

Неугомонные солдаты вновь прошли мимо и раб вернулся на траву.

«Матерь Всех Богов, сделай так, чтобы они не вернулись».

Олиу подложил руки под голову и начал потихоньку засыпать.

Что-то загородило свет. Он открыл глаза. Прямо над ним стояла женщина в чёрной накидке и в капюшоне.

— Ты кто? Чего тебе надо? — раб отполз.

Она приставила палец к губам.

— Твой друг сейчас в опасности. Беги к нему. Сейчас же.

— Но я ещё не отдохнул! — возмутился Олиу, словно имел право здесь находиться. — У меня целый час. Я только пришёл.

— Поверь мне. Если ты не уйдёшь сейчас, будешь жалеть всю оставшуюся жизнь, — сказала она монотонно и спокойно.

Из-за пальм показались две красивые наложницы. Из всей одежды на них были только белые полупрозрачные набедренные повязки.

— Эй, Буревласка, пойдём с нами, искупаемся, — позвали они.

— Ты меня понял? — снова обратилась к Олиу женщина в чёрном. — Иди.

— Симпатичный мальчик. Может, он пойдёт с нами?

— Нет, — Буревласка отошла к девушкам. — Он уже уходит, — она кинула на него холодный взгляд и, вслед за наложницами, скрылась в пальмовой роще.

Внизу, в карьере, между тем, работа остановилась. Схватившись за грудь, «пятьдесят шесть» корчился на земле. Над ним стоял надзиратель и, оглядывая всех, кричал:

— Кто к нему приставлен?! Кто должен ему помогать?!

В ответ слышалось только неуверенное:

«Сто семь». «Сто семь».

— Где он?!

«В… это». «В яме для нужд». «Да». «Проблема у него». «Да, с животом». «Живот прихватило».

Если кто-то пытался подойти к «пятьдесят шесть», надзиратель бил его кнутом.

— Помогать должен парный! Где парный?!

«Сто семь» ненавидел себя. Ненавидел окружающий мир. Но и оставаться лежать на траве он тоже не мог — трава теперь обжигала его. По пути вниз по лестнице, он проклинал женщину в чёрном всеми богами.

Вернувшись, он вновь застал пыльный карьер, мозоливший глаза всю его жизнь. Грубый «солёный» воздух ударил в ноздри.

— Где «сто семь»?! — продолжал кричать рабочий.

Олиу схватил друга и взвалил его себе на спину.

— Наконец-то. Я уж думал, сдохнет тут, — надзиратель плюнул, развернулся и медленно зашагал в сторону хижины.

«Сто семь» донёс больного Гэгхи до лазарета. В небольшом сарайчике из сухого бамбука, молодой, покрытый гнойниками, врач презрительно осмотрел Гэгхи и дал ему листья дурманящего растения от боли.

— Два дня пусть полежит. Тяжёлое не поднимать. Пусть таскает тележку или что-то в этом роде. Рабочий разберётся. Принимать настой три раза в сутки.

Весь следующий день Олиу пришлось вкалывать за двоих. Рабы словно забыли о вчерашнем, и только и делали, что обсуждали погоду. Женщины были им недоступны, алкоголь — тем более. Так, больше рабам, кроме работы, говорить было не о чем.

— Лить будет! — уверял один.

— Да не, — спорил другой.

— Видишь, как наползло?!

— Да как наползло, так и расползётся. Хэх!

«Сто семь» долбил камни со злостью. К чёрной женщине. К «пятьдесят шесть». К надзирателям. Руки болели и тряслись, осколки летели в лицо. Всего этого раб не замечал.

Работу неожиданно прервали. Рабов выстроили в один ряд. Трое солдат в блестящих панцирях стояли перед шеренгой. Рядом с ними — с десяток рабочих. Широкоплечий командир с искривлённым носом выгнул спину, держа на вытянутой руке сандалии. Без слов было понятно, что собираются делать солдаты. Пока командир медленно шёл вдоль шеренги, двое его подчинённых в упор разглядывали ноги рабов. Чьи ноги босы?

Олиу поёжился. Зажмурился в слепой надежде, что его, каким-то чудом, обойдут стороной.

Не обошли. Правда, не его. Седьмой справа от него, тоже был не обут. Сколько раб ни божился, что порвал сандалии, сколько ни кричал и ни вырывался, его схватили и поволокли перед шеренгой, орудуя палками, словно топорами по туше. Посиневшего, вспухшего и покрытого ссадинами и кровоподтёками, бедолагу пнули к лазарету.

Спустились сумерки. Рабочие разошлись по своим хижинам. Синие тучи повисли над карьером. Подняв глаза на уступ выше, раб «сто семь» увидел знакомую фигуру. Женщина в чёрном. Со всей силы, он вогнал кирку в породу. Снова поднял глаза, тяжело дыша, гневно. Фигура развернулась и, скрывшись по самую макушку, подняла руку и сделала приглашающий жест.

Раб оглянулся на ряд хижин. Рабочие были заняты незамысловатой игрой в камушки. Решив, что никто ему не помешает, он оставил кирку в породе и поднялся по лестнице, выдолбленной в скале, на уступ.

Буревласка провела «сто семь» в типичное рабочее жилище в скале, с круглым входом, закрытым занавеской. Внутри было светлее, чем казалось снаружи. В центре комнаты горели две чаши. Между ними стояла курительница на подставке. Буревласка расположилась на подушках, у стены. Олиу предложила сесть напротив. В тёмном углу он заметил Гэгхи. На этот раз, «пятьдесят шесть» не выглядел больным. Он даже был одет во всё чистое. Гэгхи мирно сидел, подложив ноги под себя, и курил трубку.

— И что это значит?

— Олиу! — перевела его взгляд на себя Буревласка. — Слушай меня внимательно. От этого зависит вся твоя дальнейшая судьба. Я задам тебе три вопроса. Отвечать ты должен быстро. Не думая. Если ты ответишь неправильно хотя бы на один вопрос, ты забудешь всё, что здесь было и вернёшься к своей обычной жизни. Всю оставшуюся жизнь ты будешь рабом. Но если ты ответишь верно, твоя судьба изменится навсегда. Ты обретёшь силу, которой подвластна сама природа. Славу, о какой не смеет и мечтать даже сам Громояд. Твоя жизнь будет полна опасности, боли, страданий. Но она также будет полна любви, и счастья, и смысла. Ты станешь новым существом. На порядок выше. На порядок сильнее.

— А если откажусь?

— Выбор за тобой.

Комнатный воздух дрожал. Олиу бросало в пот. Всё плыло перед глазами. Голова кружилась. Ему показалось, что прохладная волна ночного ветра окатила его с ног до головы.

— Я согласен, — произнёс Олиу.

— Вдохни полной грудью. Несколько раз. Глубже! — она приняла трубку у Гэгхи и затянулась. — Вот так. Теперь расслабься.

— Не могу. Я так и не получил удовольствия там, у фонтана.

— Демиурге! — Буревласка закатила глаза. Поднялась с подушек, подошла к рабу и опустила руки на его плечи. Плавными нежными круговыми движениями она помассировала ему плечи и спросила: — Так лучше?

— Да.

— Закрой глаза, — она вернулась на подушки. — Мысли прочь. Мыслей нет. Ни о чём не думать.

Олиу поморщился.

— Не могу ни о чём не думать.

— Чёрный.

— Что?

— Чёрный.

— В смысле.

— Чёрный.

Наконец, до него дошло. Мысленно, Олиу начал повторять: «Чёрный. Чёрный. Чёрный». Вскоре перед глазами возникла тёмная сгущающаяся пустота. Сознание вдруг замерло, застыло. Умолк внутренний голос. Всем стал чёрный. Чёрный. Чёрный.

В тишине раздался голос. Чистый, неискажённый, пробивающий темноту. Этот голос поочерёдно задал три вопроса. Олиу не помнил, чтобы отвечал на них. Только его губы непроизвольно шевелились. Вскоре, он открыл глаза.

— Что ты чувствуешь?

Он долго молчал. Смотрел на женщину, пытаясь узнать в ней кого-то. Взглянул на Гэгхи. Тот кивнул, глубоко затянувшись трубкой.

По ощущению, прошло не меньше половины суток. На самом же деле, миновала лишь пара часов.

Буревласка вновь поднялась, погасила чаши и курительницу, подошла к двери, отдёрнула занавеску. Свежий ночной воздух — не иллюзорный, а реальный — наполнил комнату. Вместе с ним, сквозь пелену тишины прорвался звук дождя. Грохот грома. Запах мокрой глины. Чёрная небесная вода и молнии приветствовали нового человека.

— Почему он не реагирует? — прошептала Буревласка, с тревогой глядя на Гэгхи.

— Олиу?

— Он больше не Олиу. Я не могла ошибиться? Нет, не в этот раз, — она подбежала к нему и положила ладони ему на щёки. — Кто ты?!

Раб встал на ноги.

— Кто ты? — уже мягче, почти умоляющие, посмотрела женщина ему в глаза.

— Я — Небесный Странник.

Она улыбнулась и прослезилась. Посмотрела на «пятьдесят шесть». Тот широко улыбнулся.

— С возвращением, Áммерт, — сказал Гэгхи, подошёл и обнял его. — Я — Кáйрил. Первый из Одиннадцати. Твой брат.

— Я знаю, — тихо произнёс тот.

— Меня зовут Эрмéрия, — представилась Буревласка. — Ты меня не помнишь. Я младше тебя в сто раз.

— Как вы меня нашли?

— Это долгая история, — ответил Кайрил. — Чтобы просчитать каждую инкарнацию, нужны месяцы, а то и годы.

Бывший Олиу внезапно посерьёзнел. Прислушался к шуму ливня. Знакомый ненавистный рокот был уловим вдалеке, на кромке слуха.

— Нам пора, — сказала Эрмерия.

— У меня ещё не все дела здесь доделаны, — Аммерт нахмурился и сжал кулаки.