Цикл Кверти. Ваше место в этом вагоне

Л. К. Шан

Сборник сочинений, замерзших на сибирских ветрах. «На моей кровати снег» – это альманах историй, рассказов и новелл, объединенных общей идеей, но существующих самостоятельно, как отдельные произведения. В данной книге представлены две истории из серии: «Цикл Кверти» и «Ваше место в этом вагоне».

Май

Который был час, она сразу не разобрала, хотя за два ночи перевалило совершенно точно. Она хрипло крикнула «Щас!» и поспешно застегнула пуговицы на рубашке. Обула тапочки и открыла дверь.

Свет из коридора был тусклый, и она не смогла разглядеть лицо пассажира, хотя определенно это был мужчина, явственно нервничающий.

«Наверно он долго меня тут будил. И чего ему?»

Со времени отправления уже прошло более двух суток, и если не считать приятного кратковременного знакомства с Шурой, весь путь на восток проходил обычно, рутинно. Были ненормальные пассажиры, которых приходилось усмирять, были крикливые детеныши безответственных мамочек, были скучающие алкаши, которые на каждой станции набирали пива и чего покрепче, и закрывались у себя в купе, заливая алкоголем однообразные часы путешествия. Но в целом все шло спокойно, без драк, ссор и криков, как это обычно бывает на таких долгих рейсах, когда есть много времени поговорить по душам со своими родными и близкими. Хотя, справедливости ради, скажем, что у Веры Анатольевны таких случаев и не бывало во общем-то, пожалуй, никогда. И пускай поначалу она их жутко боялась, но со временем не без разочарования сокрушалась, что даже какого-нибудь сорвавшегося пьяницы в ее вагоне не завелось.

«Снова все будут расспрашивать, и снова будет нечего рассказать. Я самая скучная проводница на свете. У всех что-то происходит, даже если это электричка Москва — Ярославль, а у меня…».

И вот посреди ночи этот назойливый стук. Такой бывает только в случае непредвиденного форс-мажора.

— Да… слушаю ва…

— Вы позволите войти? — голос был встревоженный, и совсем не сонный. Мужчина воровато обернулся на пустой коридор, и аккуратно вскользнул внутрь её купе.

— Это как пони… Пассажирам тут… Мужчи… — она, моментально просыпаясь, опешила от его бестактности.

— Пожалуйста, не прогоняйте меня. Выслушайте лишь, и, умоляю, говорите тише. Только сначала закройте дверь. — на этих словах он сам закрыл дверь и присел на её разложенную полку. Ей ничего не оставалось, как остаться стоять напротив, совсем рядом с ним. Она зажгла свет. Его лицо было желтым то ли от тусклой лампы ее купе, то ли действительно от какой-то тяжелой болезни. Он был широк в плечах, и ему было заметно тесно в ее маленькой комнатушке. Он ссутулился и говорил как будто в пол, хотя постоянно поднимал на нее свои глаза, единственное, что во всем его темном одеянии могло отражать свет. Взгляд был уставший и затравленный, хотя не без живого благородства, отметила про себя Вера Анатольевна, так как ничего другого примечательного в его внешности не было:

— Что произошло?

— Я вам все сейчас объясню…. Вас как зовут?

— Вера. Анатольевна.

Он мог бы в ответ представиться тоже, это было бы правильно и вежливо, но вместо этого, он, кажется, обрадовался:

— Какое красивое имя! Какое нужное…. Мне нужна ваша помощь, Вера.

«Из какого он купе…», — цепкая память на лица и даже имена Веры Анатольевна не очень хотела работать в такое неподходящее время, но лицо ей определенно казалось безосновательно знакомым.

«Кажется он из того купе, где одиночки едут».

Такое случается нечасто, пожалуй, даже совсем редко, однако на этом рейсе Вере Анатольевне один раз уже так повезло. Вернее, ее пассажиру. Представьте себе, самый долгий переезд на всю страну, и тебе не с кем слова молвить! Днями сидишь в пустом купе и смотришь в окно на бесконечные поля и пролески, и все это в совершенном, то есть полном одиночестве — ужас, какое невезение! Даже сама она — Вера Анатольевна, человек абсолютно одинокий и любящий уединение, сочла бы это наказанием, а тут… В этом кстати купе вчера ехал Шурик, благо ему было недалеко и он сошел уже через шесть с половиной часов. Слава Богу, с ума со скуки не сошел. От воспоминания смешного солдата у Веры Анатольевны потеплело на душе: «Вот почему он ко мне пристал со своими разговорами, мерзавец! От скуки!»

— Чем я могу помочь? — участливо, и даже с некоторой теплотой в голосе спросила Вера Анатольевна. А сама подумала «Надеюсь, он-то не со скуки ко мне заглянул». И одернула себя, мол, бред.

— Дело очень деликатное, мне неудобно вас просить, но у меня, кажется, нет выбора. — он совсем опустил голову, — Я попал в дурацкую ситуациию, и виноват в этом сам. Не буду вас нагружать ненужной информацией, в общем…. Как вы знаете через 24 минуты остановка… уже через 22.

Вера Анатольевна машинально взглянула на часы — действительно, скоро прибытие в Канск.

— Поэтому я и зашел к вам, наверное, уже многие не спят и собирают вещи.

Вера Анатольевна не поняла, это он объяснял ей свое поведение или задал вопрос, поэтому она на всякий случай ответила:

— Нет, немногие. Одно купе сходит, по-моему.

— Один? Это моя остановка. — пояснил он. — А других сходящих тут, получается, нет?

— Скольким тут нужно выходить, по-вашему? Все в Красноярске вышли — подавляя зевок, ответила она. — У нас, по-моему, ближайшие потом выходят утром, уже в Тайшете.

— То есть, никто не выйдет из вагона до самого утра? — в его голосе снова прозвучали непонятные волнения: то ли от тревоги, то ли от радости.

— Ну почему… Короче, дверь открываются в любом случае. — Она начала раздражаться, от непонимания ни ситуации в целом, заставившей ее проснуться на двадцать минут раньше, ни от своей роли в ней. — А в чем дело-то?

— Понимаете, это действительна моя остановка. — она внимательно смотрела на его усилия выдавливать из себя слова. — И меня там, наверняка будут ждать. — он снова затих.

— Молодой человек, если вам нужна моя помощь, говорите отчетливо и быстро, вы разбудили меня чтобы мямлить? Что вам нужно? — не вытерпела Вера Анатольевна. Кажется, на него подействовало.

— Да-да, только ради Бога, тише. — было видно как он собирается с духом, — как я уже говорил, я попал в дурную историю, и мне грозит в лучшем случае суд. Едва ли меня пожалеют и дадут хотя бы условное, поэтому я бы хотел избежать такого исхо…. О нет, не подумайте, я не убийца и не вор, нет! Я простой вальщик мяса. Я… дурак. У нас на рынке крышует один, Игоревский фамилия, вот он действительно в законе и все дела. В общем, там долго рассказывать, я с ним схлестнулся, вернее, даже не с ним, а с его отморозками бритыми. Слово за слово, мне бока помяли, и щеку вот. — он подставил щеку, где видимо должен был находиться след шрама, но в такой полутьме Вера Анатольевна ничего особенного не заметила. Она внимательно слушала, как он продолжал, — ну и я одному из них там сломал челюсть. Я не хотел, это вышло случайно, — он, будто, оправдывался, — и в общем, потом, спустя несколько дней у дома еще встретили, хотели поломать наверное, до конца. Но я опять, какому-то из них арматурой колено, вроде бы, перебил. Хорошо, родители в деревне живут, недалеко тут, сто километров, у них там дом свой, вот я от них и еду. — он снова замолк, как бы пересиливая себя. — У меня там под половичком в бане… вот, — он полез во внутренний карман пиджака, и вынул на свет, Вера Анатольевна ахнула — пистолет, и продолжил, причем уже ровно и почти спокойно, — вы не бойтесь, прошу вас. Я злого ничего делать не хочу, это, — он указал на пистолет, — обычный травмат, им покалечить можно, а убить нельзя. Ну почти. — он повертел его в руке.

— Уберите это немедленно!

— Я был в армии, держал оружие, — кажется, на нее этот факт не подействовал, поэтому он послушно спрятал пистолет назад внутрь.

— Короче говоря, меня там караулят сейчас. Они знают, что я на этом поезде еду и знают, что он через 15 минут прибывает.

— Давайте я сообщу в полицию? Объясню, вас встретят.

— Нельзя! Нельзя в полицию, у этого Игоревского свои люди и среди ментов, они его прикрывают, иначе он бы давно уже сам загремел. Прокурор тоже его человек, меня быстро загребут и в лучшем случае…. Хотя зачем им я в тюрьме? — он посмотрел сквозь нее вперед, глаза сделались стеклянным и потеряли свой блеск. — Скорее всего, так кончат.

— Зачем же вы туда возвращаетесь?! Как вы будете дальше там жить?

— Мне всего на один раз нужно домой заглянуть. Понятно, что путь мне туда заказан, но если сейчас они встречают меня тут, на станции, значит у дома сейчас должно быть пусто. Пока они поймут, что я сошел раньше или не сошел вообще… Это лишние полчаса. Мне нужна заминка во времени, чтобы я мог зайти к себе и собрать все необходимое. — он добавил спустя несколько секунд — я и пистолет взял, ну… так, на всякий случай. Вдруг все-таки поймают.

Они оба замолчали, думая о своем. Вера Анатольевна совершенно не представляла, как можно помочь в такой ситуации этому, кажется, совершенно незлому человеку, а сам он, вероятно, рисовал в своем воображении сцену, когда он сойдет с подножки поезда.

— У нас осталось совсем мало времени. Через двенадцать минут поезд прибудет. Я вынужден просить вас, Вера, открыть мне дверь.

— Что?! На ходу?

— Да, Вера. Не перебивайте только. Впереди, — он глянул снова на часы, минут через 7, будет достаточно крутой поворот. Поезд будет сбрасывать скорость. Железная дорога там идет на искусственном пригорке из гравия, с одной стороны заканчивается лесополоса, а с другой стороны уже виднеются первые загородные домики. Вы откроете мне дверь с внешней стороны поворота, чтобы машинист не увидел меня в боковое зеркало, когда будет смотреть на хвост состава. Я спрыгну, спрячусь в деревьях, пережду, пока вы проедете, и побегу к себе. У меня будет 5 минут времени, пока поезд приедет на станцию, минуты 2—3 пока они будут меня искать тут. — он запнулся. — Возможно, Вера, они будут спрашивать у вас обо мне. — он замолчал, но она и так поняла просьбу. Однако, он произнес неожиданное, — Пожалуйста, не верьте им. — он поднялся и взял Веру за плечи.

— О боже, да какая разница! Как вы будете прыгать? Я….я не могу, вы убьетесь!

— Надо подобрать момент для прыжка, поезд на повороте будет идти со скоростью 20—25 километров в час, не более.

— Но там же высоко! — она смотрела ему в глаза снизу вверх. Они снова блестели.

— Думаю, я выживу. Бывали высоты и пострашнее. — он улыбнулся. Впервые за все эти несколько минут в её купе. — Пойдемте, Вера, нельзя терять ни минуты. Поворот уже совсем рядом.

Они вместе вышли из купе. Вера Анатольевна, совсем ошеломленная, вся в смятении вышла первой, и тоже, как он, кинула взгляд назад на коридор, все так же безмятежно сонный и пустой. Дала ему знак, мол, можно, и он вышел. Они быстро прошли в тамбур и закрыли за собой дверь. Она стала у двери, а он остался чуть позади, контролируя в оба окошка возможное перемещение случайных пассажиров.

— Я вас еще раз убедительно прошу, одумайтесь. Давайте вместе что-нибудь придумаем! — Вера Анатольевна, совершенно не могла представить себе, какая жизненная ситуация может заставить такого хорошего человека бросаться прямо камни с идущего поезда. Она добавила — Прошу вас!

— Вера, вы чуткий человек, — он взял ее за руку, — я и не ожидал, что вы так сразу примите мою сложную ситуацию и поймете все, без лишних слов. Спасибо вам за это понимание и готовность. Но, честное слово, у меня другого выхода нет, мне нужно рискнуть сейчас, чтобы остаться в живых потом. Поэтому… — он показал взглядом на дверь.

— А куда вы потом? Как дальше? — она не сдвинулась с места, хотя в тамбуре, было очень ветрено, а на ней была лишь тоненькая рубашка.

— Соберу вещи и на север. На прииски какие-нибудь.

— На север?! — она даже расстроилась. — Как далеко…. Я надеюсь, вас там оставят в покое, и у вас все будет хорошо.

— Спасибо вам, Вера.

Больше говорить было не о чем, поэтому, во избежание неловкой паузы, Вера Анатольевна, развернулась к двери. Через несколько секунд холодный ночной ветер ворвался в тамбур и их голоса перестали быть слышны. Он что-то силился ей сказать, но перекричать ветер, в такую пору и в такой момент было неразумно. Поэтому он просто кивнул ей и кротко улыбнулся, а она стояла, потупив в растерянности голову, не зная, поступила ли она правильно, и спасет ли она этим человеку жизнь или, наоборот, толкает его на погибель. Через мгновенье поезд начал замедлять ход и входить в поворот. Вера Анатольевна пропустила его вперед, и он, взявшись за ручку, стал выглядывать из вагона. Огляделся по сторонам, сел боком на ступеньки и его почти перестало быть видно, нижняя часть тела терялась где-то далеко внизу. Он еще раз обернулся к ней, и свет луны осветил его лицо. Оказалось, что ему на вид лет около тридцати, причем снова подкатило секундное ощущение далекого знакомства, но в следующее мгновение оно улетучилось, когда он, ловко спрыгнув со ступенек, отсоединился от состава и мгновенно исчез где-то внизу, во мгле. Вера Анатольевна испуганно подбежала к краю, бесполезно пытаясь высмотреть в ночи хоть какое-то движение или блеск. Однако шум колес и свист ветра заглушал любые звуки, доносившиеся извне, а луна, словно по договору, заплывая за облако, скрыла следы того, кто так жадно хотел спрятаться в ее бесконечной тьме. И она успокоилась.

*****

Когда поезд остановился в Канске, а она, совсем незаспанная, открывала дверь вагона, и в него вошли четверо вышибал под два метра ростом — она не переставала думать о нём.

И когда они обнаружили открытое окно в его купе, и постельное белье, оставшееся нетронутым и холодный не надпитый чай — она думала о нем.

И когда они искали его, рыская по вагону, матерясь и заглядывая в туалет, и ее купе, и даже отсек для использованного белья — она продолжала думать о нем.

И потом, когда поезд снова тронулся, и через дверь было видно, как они звонят кому-то по телефону — она все думала о нем.

Думала о нем, отсчитывая время, и надеясь, что он сумел добежать до дома, никем не замеченный, а потом благополучно покинуть этот маленький городишко, ставший для него опасным. Она почему-то была абсолютно уверена, что он смог удачно приземлиться. Хотя, возможно, и внушала себе это. Во всяком случае, так хотелось бы в это верить, что он цел и невредим. Ведь тогда, возможно, когда-нибудь…

Она разжала кулак и под тусклым светом своей лампочки еще раз, уже, наверное, десятый, прочла написанное: «До когда-нибудь, Вера. А.». Это лежало у нее на столе, когда она вернулась с тамбура. Она улыбнулась и положила листок себе под подушку, а потом легла спать, желая всей душой покоя и сохранности этому доброму человеку на его тревожном пути.