Убегай!

Харлан Кобен, 2019

Ваша дочь связалась с плохим парнем. Она уходит из дому и ясно дает вам понять, что искать ее не нужно. Однажды вы случайно встречаете ее в парке. Но перед вами уже не та взбалмошная девчонка, какой вы ее помните, а женщина, которая сильно напугана и явно находится в беде. Вы умоляете ее вернуться домой, но она убегает от вас. И вы делаете единственное, что могут сделать родители в подобной ситуации: следуете за ней в темный и опасный мир, о существовании которого никогда не подозревали. Прежде чем вы это осознаете, и ваша семья, и ваша жизнь будут поставлены на кон. И чтобы защитить себя и свою дочь от зла, вы должны встретиться с ним лицом к лицу. Впервые на русском!

Глава восьмая

Когда Саймон вернулся домой, Ингрид встретила его у двери. Они обнялись.

— Только успела рухнуть в кровать, — сказала Ингрид, — как заявилась полиция.

— Знаю.

— Вдруг зазвенел дверной звонок. А я все никак не могла проснуться, — кажется, целая вечность прошла. Думала, это доставка… хотя меня всегда берегут от подобных вещей.

Под теми, кто ее бережет от подобных вещей, она подразумевала консьержей. Раз в неделю Ингрид дежурила ночью в отделении реанимации. И все консьержи знали, что на следующий день она отсыпается, поэтому, если случалась какая-нибудь доставка, курьер должен был оставлять товары внизу. В половине седьмого возвращался с работы Саймон и забирал их.

— Я кое-как натянула на себя спортивный костюм. Приходит полицейский. И давай выпытывать, есть ли у меня алиби. Будто я подозреваемая.

Саймону, конечно, все это уже было известно. Ингрид связалась с ним, как только консьерж сообщил, кто трезвонит в дверь. А потом Эстер послала своего сотрудника, чтобы во время допроса он был рядом с Ингрид.

— И еще только что звонила Мэри из реанимации. Оказывается, копы наведались и в больницу, чтобы проверить, была ли я там. Ты представляешь?

— Они и у меня требовали алиби, — сказал Саймон. — Эстер считает, что это просто обычный порядок.

— Все равно я не понимаю. Что конкретно случилось? Убили Аарона?

— Умышленное убийство, да.

— А где Пейдж?

— Похоже, никто не знает.

Тут подошла Ласло и стала скрести Саймона лапой по ноге. Оба посмотрели на собачку и увидели ее умоляющий взгляд.

— Давай вдвоем прогуляем ее, — сказал Саймон.

Через пять минут они пересекли западную часть Центрального парка и вышли к Шестьдесят седьмой улице; туго натянув поводок, Ласло тащила их за собой. Слева от них, на виду, однако в несколько укромном месте, расположилась крошечная игровая площадка, оформленная в ярких, кричащих тонах. Казалось, совсем недавно они приводили сюда играть сначала Пейдж, затем Аню, а потом уж и Сэма, но с тех пор прошла целая жизнь. Они сидели тогда на скамейке, вся площадка была перед ними как на ладони, даже головой вертеть не обязательно, и на душе было хорошо и спокойно — это место посреди огромного парка в этом огромном городе, расположенное всего в квартале от их дома, казалось совершенно безопасным.

Они прошли мимо знаменитого ресторана «Таверна на лужайке» и, повернув направо, двинулись на юг. Мимо прошествовала колонна школьников в одинаковых желтых футболках — так они более заметны и не потеряются во время экскурсий или походов на природу. Саймон подождал, пока они отойдут подальше, за пределы слышимости.

— Убийство, — сказал он. — Это чудовищно.

На прогулку Ингрид надела длинный легкий плащ.

— Продолжай, — сказала она и сунула руки в карманы.

— Все тело Аарона было обезображено.

— Как это?

— Тебе в самом деле нужны подробности? — спросил он.

— Странно, — сказала Ингрид, сдерживая улыбку.

— Что странно?

— Ведь ты терпеть не можешь насилие даже в кино, — сказала она.

— А ты врач, который при виде крови даже бровью не поведет, — договорил он за нее. — Но может быть, сейчас я это понимаю лучше.

— Что именно?

— То, что сказала мне Эстер, нисколько меня не шокировало. Возможно, потому, что это реальность. Просто реагируешь — и все. Как ты с пациентом в реанимации. Когда это на экране, всегда есть чудесная возможность отвернуться и не смотреть. А в реальной жизни…

Он замолчал.

— Ты не закончил, — сказала Ингрид.

— Это глупо, я понимаю. По данным источников Эстер, убийца перерезал Аарону горло, хотя, по ее словам, это еще мягко сказано. Рана была такая глубокая, что голова почти отделилась от тела. Еще ему отрезали три пальца. И еще отрезали…

— У живого или уже у трупа? — деловито, как настоящий врач, спросила Ингрид.

— Что?

— Я про ампутацию. Он был еще жив, когда ему резали пальцы?

— Не знаю, — сказал Саймон. — А это имеет какое-то значение?

— Может быть.

— Не понимаю.

Ласло остановилась и выполнила ритуал обнюхивания с проходящим мимо колли.

— Если Аарон был живой, когда его резали на куски, — сказала Ингрид, — значит его пытали, чтобы выудить какую-то информацию.

— Что за информацию?

— Не знаю. Но теперь никто уже не сможет найти нашу дочь.

— Ты думаешь…

— Ничего я не думаю, — сказала Ингрид.

Они снова остановились. Их глаза встретились, и на короткое мгновение, несмотря на шагающих мимо людей, несмотря на ужас, в котором они сейчас пребывали, он снова всем существом окунулся в этот взгляд, да и она тоже. Он любил ее. И она его любила. Просто, но то-то и оно, что у тебя это есть. У каждого своя работа, вы растите детей, и в жизни бывает всякое, и победы, и поражения, и ты как бы плывешь по течению, проживая свою жизнь, дни кажутся длинными, а годы мелькают быстро, и время от времени ты вспоминаешь, что надо остановиться и посмотреть на своего партнера, спутника жизни, просто посмотреть на того, кто бок о бок идет с тобой по безлюдной дороге, и ты понимаешь, как много вы значите друг для друга.

— Для полицейских, — сказала Ингрид, — Пейдж просто никчемная наркоманка. Они не станут ее искать, а если станут, то лишь затем, чтобы арестовать как сообщницу или за что-нибудь еще похуже.

Саймон кивнул:

— Значит, все зависит от нас.

— Да. Где убили Аарона?

— У них на квартире, в Мотт-Хейвен.

— Ты знаешь адрес?

Он снова кивнул. Адрес дала ему Эстер.

— Можно начать оттуда, — сказала Ингрид.

Таксист подъехал к двум железобетонным заграждениям, перекрывающим улицу, словно с той стороны шли военные действия.

— Дальше ехать не могу, — сообщил он.

Водителя звали Ахмедом. Он развернулся и хмуро посмотрел на Саймона:

— Вы уверены, что это здесь?

— Да.

Ахмед взглянул на него с подозрением:

— Если ищете, где купить, я знаю местечко безопаснее, чем здесь…

— Все в порядке, спасибо, — сказала Ингрид.

— Я не хотел вас обидеть.

— Все нормально, — сказал Саймон.

— Но вы же… мм… не станете из-за этого плохо оценивать мою работу, да? Только на одну звездочку?

— Чистые пять звездочек, брат, — заверил его Саймон, открывая дверцу машины.

— Мы дали бы шесть, если бы можно было^[16], — добавила Ингрид.

Они выбрались из «тойоты». Саймон был в сером спортивном костюме и кроссовках, Ингрид — в джинсах и свитере. На голове у обоих бейсбольные кепки, у нее спереди написано классическое «Нью-Йорк янкиз»^[17], у него — логотип гольф-клуба, эту кепку он получил на память на каком-то благотворительном мероприятии. Все прилично, естественно, в глаза не бросается, хотя на самом деле все было совсем не так.

Четырехэтажное ветхое здание без лифта не столько разваливалось, сколько крошилось на стыках между кирпичами, как старое пальто на швах. Пожарная лестница, казалось, при малейшем толчке готова была оторваться и упасть, ржавчины в ней было больше, чем самого металла, так что возникал вопрос, что хуже — сгореть в огне или помереть от столбняка. На тротуаре на кучу черных пластиковых пакетов с мусором был брошен видавший виды матрас, отчего они превратились в бесформенную массу. Парадное крыльцо выглядело так, будто с него постоянно сыпался крошившийся бетон. На двери цвета мокрого асфальта красовалось какое-то витиеватое граффити, исполненное аэрозольной краской. Неподалеку среди высоких стеблей бурьяна валялись отдельные части автомобилей и старые автомобильные покрышки, все это непонятно зачем было огорожено новенькой проволочной сеткой, поверх которой была пущена колючая проволока, будто кому-то может взбрести в голову воровать этот хлам. Строение справа некогда, вероятно, представляло собой роскошный особняк из красновато-коричневого песчаника, окна которого вместо выбитых стекол были заложены фанерой, что придавало ему такой заброшенный вид и вызывало столь острое чувство одиночества и отчаяния, что у Саймона снова болезненно сжалось сердце.

И вот здесь когда-то жила его девочка, его Пейдж.

Саймон взглянул на Ингрид. Она тоже смотрела на это здание широко раскрытыми глазами, и в лице ее выражалось чувство утраты. Она перевела взгляд на крышу особняка и выше: за ним совсем недалеко маячили муниципальные многоэтажки.

— И что теперь? — спросил Саймон.

Ингрид огляделась вокруг.

— Кажется, мы не все как следует продумали, как считаешь? — сказала она.

Она шагнула к двери с граффити, не колеблясь, повернула ручку и с силой толкнула. Дверь со скрипом отворилась. Они вошли в помещение, которое с большой натяжкой можно было бы назвать вестибюлем; запашок здесь стоял еще тот: застарелый и едкий, смесь затхлой плесени и гниения. С потолка свисала на проводе лампочка без плафона мощностью в какие-нибудь жалкие двадцать пять ватт, тускло освещая пространство.

«Вот здесь она и жила, — думал Саймон. — В таком вот месте жила Пейдж».

В голове теснились мысли о выборе жизненного пути, об ошибках в принятии решений, о развилках на этом пути, о том, какие шаги, какие повороты привели Пейдж в это адское место. И в этом виноват он, разве не так? Ну да, в каком-то смысле так и есть. Эффект бабочки^[18]. Измени хоть самую малость — и изменишь все. Постоянные вопрошания «а что, если» — ах, если бы только можно было вернуться назад и что-то изменить в прошлом. Пейдж хотела писать. Предположим, она послала бы одно из своих сочинений его другу, который работал в литературном журнале, существующем на пожертвования, и там бы ее напечатали. Стала бы она больше работать над своими произведениями? Пейдж отказали в досрочном зачислении в Колумбийский университет. Должен ли был Саймон сильнее надавить, призвать на помощь старых друзей, чтобы они поговорили с членами приемной комиссии? Свекор Ивонны входил в руководство колледжа Уильямс. Она тоже могла бы что-нибудь сделать, если бы постаралась. Конечно, это было бы большое для Пейдж дело. Да все, что угодно, могло изменить траекторию ее жизни. Пейдж очень хотела завести у себя в общежитии кошку, а он так и не привез ей котеночка. В седьмом классе она подралась со своей лучшей подругой Мерли, и он как отец палец о палец не ударил для того, чтобы они помирились. Пейдж любила турецкие сэндвичи с американским сыром, но только не с чеддером, но Саймон иногда забывал об этом и делал их с другим сыром.

Ты с ума себя сведешь своими воспоминаниями.

Такая была хорошая девочка. Лучшая дочка на свете. Такая чувствительная: пустяковая неприятность — и чуть не плачет, но Саймон никогда на нее не сердился и не ворчал. Хотя, может быть, стоило. Может быть, это пошло бы ей на пользу. Глаза у нее вечно были на мокром месте, чуть что — и плачет, черт побери, это страшно действовало ему на нервы, потому что, по правде говоря, у него не хватало мужества признаться ей в том, что у него самого та же проблема, из-за любой мелочи к глазам подступают слезы, и приходится притворяться: мол, что-то не так с контактными линзами или несуществующая аллергия, а то и просто уходить в другую комнату, чтобы никто ничего не заметил. А вот если бы он признался, ей самой было бы легче, была бы хоть какая-то отдушина, и она бы сблизилась, подружилась с отцом, которому взбрело в голову изображать из себя фальшивого мачо, мол, если папа никогда не плачет, то и она должна чувствовать себя в безопасности, более защищенной. А получилось наоборот, она в конце концов стала еще более уязвима.

Ингрид уже поднималась вверх по искореженной лестнице. Заметив, что Саймон застрял где-то внизу, она обернулась:

— Ты в порядке?

Саймон тряхнул головой, отбрасывая нахлынувшие воспоминания, и двинулся следом за ней.

— Третий этаж, — сказал он. — Квартира «В».

На первой лестничной площадке валялись остатки какой-то мебели, скорее всего когда-то бывшей диваном. Рядом — смятые банки из-под пива, переполненные окурками пепельницы. На следующем этаже Саймон заглянул в коридор. В конце его стоял худой чернокожий мужчина в майке-алкоголичке и потрепанных джинсах. Лицо его заросло курчавой седой бородой, такой густой, что можно было подумать, он доедает овцу.

На третьем этаже они увидели желтую ленту с надписью: МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ, ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН; она крест-накрест пересекала массивную железную дверь, обозначенную буквой «В». Ингрид решительно направилась к двери. Потянулась к ручке, попробовала нажать.

Ручка не поддалась.

Ингрид сделала шаг назад и жестом попросила попробовать Саймона. Он послушно взялся за ручку. Вертел ее и вверх, и вниз, толкал дверь, тянул на себя.

Заперто.

Стена вокруг была до того прогнившая, что казалось, ткни Саймон кулаком, и она рухнет, пожалуйста, заходи, но вот запертая дверь никак не поддавалась.

— Эй!..

Простое словечко, сказанное нормальным тоном, разорвало застоявшийся воздух, как выстрел из пистолета. Саймон и Ингрид вздрогнули и обернулись. Это был тот самый тощий чернокожий с кудрявой бородой. Саймон поискал глазами пути отхода. Ничего не нашел, кроме лестницы, по которой они пришли, а она сейчас была перекрыта.

Медленно и не сознавая, что делает, Саймон шагнул вперед и встал между Ингрид и чернокожим.

Несколько секунд никто не говорил ни слова. Все трое просто молча стояли в этом мрачном коридоре и не двигались. На верхнем этаже кто-то включил музыку: загромыхали басы, сердито принялся что-то выкрикивать вокалист.

Тогда чернокожий раскрыл рот.

— Вы ищете Пейдж, — сказал он.

Это не был вопрос.

— Вы, — продолжил он, подняв руку и указывая пальцем на Ингрид. — Вы ее мать.

— Откуда вы знаете? — спросила Ингрид.

— Очень похожи на нее, просто одно лицо. Или это она похожа на вас? — Он погладил курчавую бороду. — Вечно я это путаю.

— Вы знаете, где сейчас Пейдж? — спросил Саймон.

— Вы за этим сюда пришли? Ее ищете?

Ингрид шагнула к нему:

— Да. Так вы знаете, где она?

Он отрицательно покачал головой:

— Извините, нет.

— Но вы знаете Пейдж?

— Да, я ее знаю. Я живу прямо под ними.

— А тут есть еще кто-нибудь, кто мог бы это знать? — спросил Саймон.

— Еще кто-нибудь?

— Ну да, какой-нибудь друг.

Чернокожий улыбнулся:

— Я ее друг.

— Тогда еще какой-нибудь друг.

— Не думаю. — Он указал подбородком на дверь. — Вы пробовали попасть туда?

Саймон посмотрел на Ингрид.

— Да, — сказала та, — мы надеялись увидеть…

Он сощурил глаза:

— Что увидеть?

— Честно говоря, я и сама не знаю.

— Мы просто хотим ее найти, — добавил Саймон.

Человек снова погладил курчавую бороду, подергал за кончик, словно хотел, чтобы она стала длиннее.

— Я могу вас впустить туда, — сказал он.

Он сунул руку в карман, порылся в нем и выудил ключ.

— Откуда он у вас…

— Я же сказал, что я ее друг. У вас что, нет таких друзей, у которых может храниться ваш ключ, просто на тот случай, если вы случайно захлопнете дверь… да мало ли зачем?

Он двинулся к ним.

— Если копы разозлятся, что лента порвана, я все свалю на вас. Так что давайте зайдем.

Комната была больше похожа на конуру: без окон и примерно раза в два меньше площадью, чем спальня Пейдж в общежитии колледжа. На полу два матраса, один возле правой стены, другой прислонен к левой. Просто голые матрасы, никаких кроватей. И никакой другой мебели тоже.

В правом углу стояла гитара Пейдж. Рядышком на полу в три стопки уложена одежда. В остальном жуткий беспорядок, словно по комнате прошел небольшой смерч, но вот почему-то не задел ее аккуратно сложенной одежды. Саймон широко раскрытыми глазами все смотрел на эти стопки, и тогда Ингрид взяла его за руку и сжала ее. Да, Пейдж всегда бережно относилась к своей одежде.

С левой стороны на деревянном полу застыло пятно крови.

— Ваша дочь никогда не делала никому вреда, — сказал чернокожий. — Только себе самой.

Ингрид повернула к нему голову:

— Как вас зовут? — спросила она.

— Корнелиус.

— А меня Ингрид. Это отец Пейдж, Саймон. Но вы ошибаетесь, Корнелиус.

— В чем?

— Она сделала больно не только одной себе.

Корнелиус подумал, потом кивнул.

— Видимо, это правда, Ингрид. Но, понимаете, в ней все равно много хорошего. Все равно. Мы с ней часто играли в шахматы. — Он посмотрел в глаза Саймону. — Она говорила, что это вы научили ее играть.

Саймон кивнул, говорить сейчас он не мог, боялся, что не выдержит.

— Еще она любила гулять с Хлоей. Это моя собака. Кокер-спаниель. Говорила, что дома у нее тоже была собака. Сказала, что скучает по ней. Я понимаю, Пейдж принесла вам страдания, но сейчас я говорю о намерениях. Я видел это и раньше, увижу и снова. Это дьявол — он вечно ловит тебя в свои сети. Всюду сует свой нос, тычет пальцем, пока не найдет твою слабость, а потом, понимаешь, залезает прямо тебе под кожу, поселяется в твоей крови. Например, с помощью выпивки. Или азартных игр. Воплощается в вирус, так тоже бывает, рак, например, или еще что-нибудь в этом роде. А еще дьявол живет в героине, в роке, в метамфетамине… Да в чем угодно. И все это дьявол, хоть и обличье разное.

Он повернулся и посмотрел на кровавое пятно на полу.

— Дьявол может быть и в человеческом обличье тоже, — сказал Корнелиус.

— Я думаю, вы и Аарона знали? — спросил Саймон.

Корнелиус продолжал смотреть на кровь.

— Вы понимаете мою болтовню про дьявола, который попадает прямо в кровь человека?

— Да, — сказала Ингрид.

— Иногда ему вовсе не нужно вмешиваться и подталкивать. Человек сам все за него делает. — Корнелиус посмотрел на них. — Я никому не желал бы смерти, но, говорю вам, бывало, поднимусь сюда к ним, а он под кайфом, да и Пейдж тоже, лежат тут в собственной вонище, а я смотрю на него, смотрю на то, что он натворил, и мечтаю о том…

Голос его затих.

— Вы обращались в полицию?

— Это они обращались ко мне, но мне нечего было им сказать.

— А когда вы в последний раз видели Пейдж?

Корнелиус помедлил.

— А я вроде надеялся, вы мне что-нибудь скажете.

— В смысле?

В коридоре послышался какой-то шум. Корнелиус высунул туда голову. Прямо к ним ковыляла юная парочка, парень и девушка прижались друг к другу так тесно, что трудно было сказать, где кончается один и начинается другой.

— Корнелиус, — с акцентом сказал молодой человек, — что тут, б-блин, происходит?

— Все нормально, Энрике. Как дела, Кэнди?

— Обожаю тебя, Корнелиус.

— Я тебя тоже.

— Что, уборкой занимаешься? — спросил Энрике.

— Не-е… Просто решил посмотреть, все ли в порядке.

— Этот козел был полное дерьмо.

— Энрике! — воскликнула Кэнди.

— Что?

— Он же умер.

— Значит, теперь он мертвое дерьмо. Так лучше?

Энрике сунулся в дверь, заглянул в комнату и увидел Саймона с Ингрид.

— Кто это тут с тобой?

— Просто какие-то копы, — ответил Корнелиус.

Поведение парочки сразу изменилось. Прежде ленивая, расслабленная походка вдруг стала куда более целеустремленной.

— О, приятно познакомиться, — пропела Кэнди.

Они оторвались друг от друга, заторопились вглубь коридора и в самом конце его скрылись в какой-то комнате. Корнелиус с улыбкой смотрел им вслед, пока они не исчезли из виду.

— Корнелиус… — сказала Ингрид.

— Мм?

— Когда вы в последний раз видели Пейдж?

Он медленно повернулся, печальным взглядом окинул комнату.

— То, что я сейчас вам скажу, — начал он, — я не сказал полицейским по очевидным причинам.

Они ждали продолжения.

— Вы должны меня понять. Может быть, я что и приукрашиваю, рассказывая тут вам про Пейдж, про то, как хорошо она относилась ко мне и к Хлое. Но дело в том, что она была тот еще подарочек. Наркоша. Когда приходила ко мне… ну, то есть типа в шахматы поиграть или перекусить чего-нибудь, что уж тут говорить, хотя я не люблю об этом трепаться, я за ней все время присматривал. Понимаете, о чем я? Беспокоился, как бы она чего-нибудь не стащила, ведь все наркоши такие.

Саймон все понимал. Пейдж и у них тащила все, что плохо лежит. Из бумажника Саймона пропадали деньги. А когда исчезли кое-какие украшения Ингрид, Пейдж заявила, что она тут ни при чем, да с таким артистизмом, что это тянуло на «Оскара».

«Все наркоши такие».

Наркоша.

Его дочь — наркоманка. Саймон никогда не позволял себе открыто выговорить это слово, но, сорвавшись с губ Корнелиуса, оно обрушилось на него как ужасная, неопровержимая реальность.

— Я видел Пейдж за два дня до того, как убили Аарона. Внизу, возле входной двери. Я входил в дом, а она бежала вниз по лестнице. Чуть не шлепнулась. Будто убегала от кого-то. Так быстро, что я и вправду испугался, что она споткнется и упадет.

Корнелиус смотрел куда-то в пространство, словно все еще видел ее перед собой.

— Я протянул к ней руки, чтобы не дать ей упасть. — Корнелиус поднял руки, хотел показать, как он это сделал. — Я окликнул ее. Но она как ветер пронеслась мимо и выскочила на улицу. То есть такое бывало и раньше.

— Что бывало и раньше? — спросила Ингрид.

Корнелиус повернулся к ней.

— Ну, когда она так быстро пробегала мимо меня. Словно не в себе, словно не видит меня, не знает, кто я такой. Так бывало не раз: пробежит вот так мимо — и к пустырю, который у нас тут рядышком. Заметили его, когда подходили к дому?

Саймон и Ингрид одновременно кивнули.

— Он весь окружен колючкой, но там сбоку есть проход. Вот она и бежит за дозой… к Рокко.

— Рокко?

— Это местный наркодилер. Аарон на него работал.

— Аарон торговал наркотиками?

Корнелиус вскинул брови:

— А это вас удивляет?

Саймон и Ингрид обменялись быстрыми взглядами. Нет, это их нисколько не удивляет.

— Дело в том, что, когда наркоману нужна доза, вы можете хоть защитников НФЛ поставить на его пути, он все равно прорвется. Так что все, о чем я говорю сейчас — ну, то, что она мчалась как сумасшедшая, — в этом не было ничего странного.

— А в чем тогда было странное?

— На лице у Пейдж я заметил синяки.

У Саймона даже зашумело в ушах, а собственный голос зазвучал словно откуда-то издалека:

— Синяки?

— И кровь тоже. Словно ее избивали.

Саймон сжал кулаки. Его охватила ярость, горячая волна прокатилась по всему телу. Наркотики, наркоша, обдолбанная, что там еще — он ведь мог что-то с этим сделать, как-нибудь остановить все это.

И кто-то избил его девочку.

Саймон живо представил себе, как безжалостная рука складывается в кулак — сжимается, как сжались сейчас его кулаки, — потом кулак отходит назад, на лице презрительная ухмылка, и этот кулак врезается в беззащитное лицо его дочери.

Жгучая злость, бешеная ярость бушевала в его груди.

Если это был Аарон и если каким-то чудом Аарон оказался бы сейчас перед ним, Саймон убил бы его, ни секунды не колеблясь. Без всякой жалости. И не чувствуя себя виноватым.

Прикончил бы его на месте.

Саймон снова ощутил теплую ладонь Ингрид, она взяла его за руку, возможно пытаясь привести в чувство.

— Я понимаю, каково вам сейчас, — сказал Корнелиус, глядя Саймону в глаза.

— И что вы тогда сделали? — спросил Саймон.

— А кто говорил, что я что-то делал?

— Но вы ведь поняли, что я сейчас чувствую, — сказал Саймон.

— Это не значит, что я что-то сделал. Я ей не отец.

— Значит, пожали плечами и занялись своими делами?

— Возможно.

Саймон покачал головой:

— Не верю, что вы могли спустить ему такое.

— Я его не убивал, — сказал Корнелиус.

— Если это сделали вы, — сказал Саймон, — дальше этой комнаты ничего не пойдет.

Корнелиус бросил быстрый взгляд на Ингрид. Она кивнула, как бы пытаясь подбодрить его.

— Пожалуйста, расскажите, что было дальше.

Корнелиус потеребил седую бороду. Снова оглядел комнату с таким видом, будто оказался в ней в первый раз в жизни и увидел, насколько она запущенная.

— Да, я поднялся сюда.

— И?..

— Постучал в дверь. Она была заперта. Тогда я достал свой ключ. Как сделал это сегодня. Открыл дверь…

Музыка наверху умолкла. В комнате стало совсем тихо.

Корнелиус посмотрел на матрас на полу справа.

— Аарон лежал вот здесь. В отключке. Воняло так, что трудно было дышать. Мне хотелось поскорей убежать и забыть обо всем.

Он замолчал.

— И что вы сделали? — спросила Ингрид.

— Осмотрел костяшки его пальцев.

— Простите?

— Костяшки пальцев на правой руке Аарона были ободраны. Ссадины были свежие. И тогда я все понял. А чего тут удивительного, подумал я. Конечно, это он ее бил. Я, значит, стоял над ним…

Он опять замолчал. На этот раз с закрытыми глазами.

Ингрид шагнула к нему.

— Все нормально, — сказала она.

— Как я говорил уже, Ингрид, я целыми днями об этом думал. Может быть… может быть, я сделал бы больше, будь такая возможность. Не знаю. Если бы этот подонок не спал. Если бы он не спал и попытался что-то объяснить, оправдаться. Может, тогда бы я просто пошумел, и все. Вы меня понимаете? Ну вот, стою я и гляжу на этот кусок дерьма. И может быть, на этот раз, после того, что я увидел… ну вот я и подумал, что сделаю что-нибудь, а не просто покачаю головой и поплетусь прочь.

Корнелиус открыл глаза.

— Но я ничего не сделал.

— Вы ушли оттуда, — сказала Ингрид.

Он кивнул.

— А тут по коридору идут Энрике и Кэнди, ну, как сегодня. И я закрыл дверь и пошел вниз.

— И это все?

— Это все, — ответил Корнелиус.

— С тех пор вы Пейдж не видели?

— И Пейдж не видел, и Аарона не видел. Когда пришли вы вдвоем, я подумал, что, возможно, я был не прав.

— В чем не правы?

— Может быть, Пейдж отправилась вовсе не на пустырь, не к Рокко. Может быть, она убежала домой и рассказала мамочке с папочкой о том, что случилось. И вот они явились сюда и… в общем, они же одна семья. Одной крови. Поэтому сделали кое-что большее, чем просто думать об этом.

Корнелиус внимательно разглядывал их лица.

— Нет, все было не так, — возразил Саймон.

— Да, теперь я это понимаю.

— И нам нужно ее отыскать, — сказал Саймон.

— И это я понимаю.

— Надо узнать, что она делала после того, как убежала отсюда.

Корнелиус кивнул:

— Это означает, что вам надо повидаться с Рокко.

Примечания

16

Работа таксистов в Нью-Йорке оценивается по пятибалльной системе.

17

«Нью-Йорк янкиз» — профессиональный бейсбольный клуб, базирующийся в Бронксе.

18

Эффект бабочки — естественно-научный термин. Проиллюстрирован, в частности, в рассказе Р. Брэдбери «И грянул гром», где говорится о том, как гибель бабочки в далеком прошлом изменяет мир очень далекого будущего.