Граница ночи. Роман в новеллах

Автандил Хазари

Им выпало жить на границе эпох. Ныне их век считается зарёй Нового времени. Но для них он – начало долгой сумрачной ночи.

Трон

Лошади, пофыркивая, остановились. «Похоже, это здесь» — подумал барон, смотря из маленького окошка кареты на крепкий каменный дом. Найти его среди буйных зарослей нехоженной городской окраины, да ещё в ранние осенние сумерки, было непросто, но именно Агриппу знающие люди рекомендовали как лучшего в своём деле. Барон несколько раз ударил тяжёлым дверным молотом и стал ждать ответа.

Дверь грузно приотворилась, и в щели показалось лицо пожилого привратника.

— Моё имя — барон фон Ольденбург. Я прибыл по важному делу к досточтимому Агриппе из Неттесхайма.

Привратник распахнул дверь и жестом пригласил войти. Обстановка дома была аскетичной: барону в ожидании приёма даже негде было присесть. Он оглядывал неуютное жилище, пока привратник не проводил его в специальную залу, в центре которой восседал немолодой седобородый человек. На столе лежала открытая книга и перо, рядом стояла чернильница. Подходя к столу, барон заметил, что мебель расположена в центре нескольких окружностей, между которыми рассыпаны надписи на латыни и других языках. Слова, отдельные буквы, какие-то значки и диаграммы, а в центре — крест с наложенной на него пятиконечной звездой.

— Моё имя — барон Генрих фон Ольденбург, — снова начал представляться визитёр, присаживаясь на мягкий стул. — Я пришёл к вам по важному делу. Видите ли…

— Не мне, — Агриппа вскинутой рукой остановил его. — Мне только суть: власть, деньги, женщины, война…

— Власть.

— Условия подобных сделок вы, надеюсь, знаете?

— Безусловно.

— Тогда начнём.

Агриппа убрал со стола всё лишнее и достал испещрённый загадочными символами клинок с отделанной серебром рукояткой. Воткнув его в стол, маг мелом нарисовал вокруг клинка звезду, закрыл глаза и отстранённо, тихо, но очень отчётливо произнёс:

— Вечный и всемогущий Боже, предписывающий воздавать тебе славу молитвами, молю Тебя послать мне духа из ордена Юпитера, что помогает Тебе править небесным сводом, дабы служил он мне охотно, верно и истинно. — Агриппа помолчал, затем продолжил. — Духи, в чьей помощи я нуждаюсь, узрите эти знаки и Священные Имена Бога, наполненные силой. Оставьте несчастных, которых вы мучаете, бросьте злые дела, выходите из своих пещер, нор и тёмных чуланов на светлое место, где Божественная доброта соединит нас. Слушайте наши приказы и выполняйте их. Ваше избавление в повиновении, а не в сопротивлении. Приказываю вам Таинственными Именами Элохе, Агла Элохим Адонай Гиборт. Амен.

Агриппа снова замолчал, но только барон открыл рот, как он продолжил:

— Я вызываю тебя, Махиэль, во Имя Отца, и Сына, и Святого Духа, благословенной Троицы, невыразимого Единства. Заклинаю тебя, Махиэль, дух власти и величия, суда и воздаяния, дух высшей справедливости, явись нам, покажи себя, чтобы мы могли видеть и слышать тебя, говорить с тобой, и чтобы ты исполнял наши желания, истинно и верно служил нам. Услышь меня в этот день, мои мольбы и слова, Священные Имена Бога Элохе Эль Элохим Элион Зебаот Эскерехис Иа Адонай Тетраграмматон. Амен.

Старик замолчал и медленно открыл глаза. Он молчал, и барон счёл благоразумным не открывать рот, пока его не попросят. Так прошло несколько минут. Вдруг из тёмной соседней комнаты почти беззвучно вышла юная привлекательная девушка в сером одеянии до пола. Не поднимая головы и не глядя на мужчин, она скромно села на стул в дальнем углу залы.

— Это Махиэль, — сказал Агриппа. — Уважаемый барон, расскажите Махиэлю вашу историю.

— Я — барон Генрих фон Ольденбург, — начал тот излагать суть дела. Мысли путались, речь давалась с трудом, он чувствовал, как под пышным одеянием тело зябнет и покрывается гусиной кожей. — Я младший сын графа Иеронима Ольденбургского. Самый нелюбимый и презираемый им сын. Достаточно сказать, что мои старшие братья унаследовали титул графов, а я — всего лишь барон. Отец никогда не мог разглядеть во мне способностей государственного деятеля, он считал, что я не достоин править графством после его смерти. Хотя именно я в каждом поступке руководствовался только интересами государства, в то время как трое моих братьев думали лишь о ратных подвигах, богатстве и славе. Поэтому, когда я узнал, что граф Иероним собирается разделить меж ними наш Ольденбург, то решил воспрепятствовать этому. Старшего Дитриха я подкараулил, когда тот гулял вдоль реки, и столкнул со скалы. Второму брату, Рихарду, я подсыпал в пищу яд. Третьего брата, Оттона, когда он возвращался с недостойной его титула попойки, на тёмной улице встретил нанятый мной убийца. Я казнил их, ибо решил, что они не способны править нашим графством! Но отец и тогда не отдал его мне. Он завещал Ольденбург своей дочери от первого брака, бывшей тогда замужем за курфюрстом Пфальца. И когда отец умер, войско курфюрста заняло нашу столицу, и новый правитель установил в государстве свои порядки. А мне, законному наследнику ольденбургского престола, дали только небольшой отряд воинов да крохотное владение с тысячей крестьян. Но я заслуживаю большего, мой удел — великий трон и корона правителя!

— Как идут дела в твоём нынешнем владении? — спросила Махиэль неожиданно низким голосом.

— Прекрасно! — Барон всё сильнее распалялся, его страх совершенно улетучился. — Прежде всего, я поставил каждому жителю деревни клеймо, чтобы все знали: это собственность барона Генриха фон Ольденбурга. Эти проклятые крестьяне наконец-то узнали, что такое работать по-настоящему! Мы искоренили грех праздности, теперь никто не болтается без дела, как раньше, ведь я обложил их такими налогами, что им приходится постоянно трудиться, дабы выплатить их, да ещё и себя прокормить. А кто не платит, тех я сажаю в яму. И они не ропщут, ведь я объяснил им: только честный труд есть основа добродетельной жизни. Роптавшие же лишились языков. А кузнеца, который выковал на один меч больше, чем ему заказал мой двор, я осудил на сожжение в его собственной жаровне, ибо попытку восстания мужиков нужно давить в зародыше. В итоге дела в моём владении приобрели стройность, богатство увеличилось, а люди стали жить в соответствии с божьими установлениями, предписывающими каждому червю рыть свой кусок земли. И теперь я прошу тебя, всемогущий Махиэль, помочь мне вернуть Ольденбург под мою сень, или дать другое государство, дабы изложенные мною принципы строительства добродетельного царства обрели плоть и кровь.

Махиэль подняла на барона полные равнодушия глаза прекрасной девы и долго смотрела, не мигая. Ему снова стало страшно, он ждал решения своей судьбы с тревогой и сомнением. Наконец, дух произнёс:

— Езжай к себе и жди гонца.

И медленно покинула залу, исчезнув во мраке соседней комнаты. Радостный барон щедро расплатился с магом и отбыл восвояси.

Неделя тянулась за неделей, но ничего не происходило. В душе Генриха поселились сомнения, а не было ли всё, произошедшее у мага, лишь инсценировкой для вытягивания из него денег? С чего он взял, что та девица на самом деле была духом, а не обычной деревенской шлюхой, игравшей роль духа за монету? Со временем мысль об обмане окрепла и утвердилась в его голове, он проклинал себя за доверчивость и мечтал поквитаться с Агриппой. Сияющий трон из его грёз поблёк и стал казаться далёким и недосягаемым. Все эти правители германских государств, курфюрсты, герцоги да маркграфы, ничтожества, желавшие только пьянствовать и портить девок, сидели на своих собственных престолах, а он, больше всех достойный титула правителя, прозябает среди мерзких скотов, свист кнута понимающих лучше слов государственной мудрости. От этих мыслей барон озлоблялся, становился резким и раздражительным, и его настроение на своих шкурах чувствовали все окружающие. Телесные наказания и пытки стали делом привычным, а на беглецов барон со свитой из числа данных ему курфюрстом солдат устраивал охоту. Тела крестьян, растерзанных собаками, сажали на колья и ставили вдоль единственной ведущей из деревни дороги, дабы они служили уроком другим.

Осень обернулась зимой, ту сменила весна, затем пришло лето, а когда и оно стало клониться к упадку, к барону пожаловал гонец. Мечты о троне воспылали в нём с прежней силой, и он принял посла с необычайным воодушевлением. Тот принёс волнующую весть: в расположенном неподалёку княжестве Гессен-Кассель опустел трон, и некому его занять. А он, Генрих фон Ольденбург, оказался ближайшим родственником умершего князя по материнской линии. Барон ничего не знал про это государство и тамошних родственников, но это не имело значения: он не верил своему счастью, он благодарил Бога, Дьявола, всех духов и святых за эту награду его терпению. Значит, старый колдун не врал, и церемония была настоящей!

Генрих не желал медлить. Собрав свиту, он объявил придворным радостное известие и предложил отправиться в новую страну вместе. Солдатня, перед которой замаячила перспектива превратиться во владетельных дворян, согласилась без колебаний. Показавшаяся вдруг ещё более мелкой и убогой деревушка оставлена на наместника, лучшие кони впряжены в карету, вещи погружены на обоз, и процессия двинулась в путь. Всадники поигрывали на сентябрьском солнце новенькими доспехами, а сам барон то и дело пересаживался на обитый бархатом облучок кареты, чтобы первым увидеть свою новую страну, свой собственный престол.

Наконец, обоз подобрался к самой границе княжества. Ориентиром служили две скалы, торчавшие из земли по обе стороны дороги. Вот добрались и до них. Въехав в эти своеобразные ворота, путники обнаружили, что местность изменилась. Зелёное полотно степи, прореженное цветочными вкраплениями, внезапно сменилось чёрнотой земли, прикрытой лишь сморщенными шляпками бледных грибов. Дальше — густой заболоченный лес, непролазная чаща, из которой доносились тревожные звуки. Погода испортилась, наползли тяжёлые тучи, то и дело срывались капли дождя. Оставалось лишь удивляться этим внезапным природным метаморфозам. Барон закутался в плащ, выпил вина и вгляделся вдаль, надеясь увидеть впереди пункт назначения. Однако видимость была плохой, воздух словно загустел, мутный и плотный. Барону казалось, что чем напряжённей он смотрит в окружающий его пейзаж, тем пристальней тот смотрит на него. Он настолько явственно чувствовал чьё-то присутствие, что лишь напряжением воли удерживал себя от беспрестанных оглядываний.

Нет, только вперёд, позади и по сторонам для него больше ничего нет. Ещё будет время всё здесь осмотреть, ведь это уже его владения, теперь он здесь король, он заплатил за своё право на этот титул большую цену.

Вдруг из сумрачной мглы выплыли силуэты людей. Сначала барону показалось, что это путники, шедшие навстречу процессии. Однако по мере приближения он понял, что люди не идут по дороге, а висят на рели, прибитой к двум столбам на обочинах. Четверо мужчин и одна женщина. Ноги мертвецов болтались всего в метре над дорогой, и проехать под ними или объехать было невозможно. Возница остановил карету, и барон, набравшись решимости, поднял взгляд к их лицам. И тут же пожалел об этом, ведь ему пришлось заглянуть в открытые глаза мертвецов.

Ему доводилось смотреть в глаза казнённых им людей, и он был готов поклясться, что они выглядят совсем иначе, нежели те, что смотрели сейчас на него. Эти были словно живыми, видящими, испытующими; они не свидетельствовали об обретении их владельцами вечного покоя, а кричали об их страдании и молили о помощи. «Чёрт подери, и здесь одни преступники!» — подумал барон. Мысль о том, что повешенные до сих пор живы, он отбросил как смехотворную и отдал приказ очистить дорогу. Двое всадников с алебардами спрыгнули с коней и принялись рубить рель возле концов. Та не оказала сопротивления, и вскоре мертвецы повалились в грязь. Оттаскивать их с дороги посчитали нецелесообразным, и карета, подскакивая, двинулась по телам. Сам не понимая, зачем, барон глянул вниз. Несчастные продолжали смотреть на него, и он отвернулся.

Даже это происшествие не смогло заставить барона залезть внутрь кареты: он желал видеть страну, над которой ему выпало властвовать. К тому же ему хотелось встретить живых людей и засвидетельствовать их почтение. И через час унылого пути Генриху выпала такая возможность. По дороге двигалась пешая процессия, спереди и сзади шли солдаты в чёрных латах, а между ними несколько десятков человек, скованных одной цепью. На их плечах коромыслами лежали брёвна, давящие головы к земле. Небольшие выемки помогали бревну удержаться на шее, а кандалы, висящие на цепях с обоих концов брёвен, страховали от попыток освободиться от тяжкого груза. Заметив приближающихся всадников, люди стали жаться к обочине.

— Эй, вы, за что наказаны эти люди? — окликнул конвоиров барон. Один из них, отвратительный лысый здоровяк, нехотя обернулся и пристально посмотрел на своего нового господина.

— Каждый за своё, — ответил он.

— Знаешь ли ты, кто я?

— Знаю, — сказал тот с едва уловимой усмешкой. — Ты — наш новый король. Приветствуем тебя, ваше величество!

И процессия продолжила путь. Барона такой приём привёл в бешенство, он ожидал несколько иного поведения от подданных. Однако начинать своё царствование со стычки глупо, благоразумнее сначала добраться до замка и вступить на престол, а затем уже привести в порядок дисциплину. Двинувшись дальше и вновь поравнявшись с процессией, барон внимательно посмотрел на конвоиров. У всех в лицах и фигурах были какие-то изъяны, чего нельзя было сказать о пленниках, вполне обычных людях. «Отвратительные уроды, как на подбор» — подумал барон о своих новых слугах.

Уже почти стемнело, когда обоз достиг расположенного у подножия замка городка. Дела здесь шли не лучшим образом, всюду царил упадок и разруха. Дома маленькие, из сгнившей и потемневшей от сырости и старости древесины; узкие изломанные улицы утопали в грязи и нечистотах. Люди жили в нищете и скученности. Лица были усталыми и измождёнными, на них лежала печать уныния и равнодушия. Барон подметил, что на улицах совершенно нет детей, играющих возле домов или бегающих стайками. Женщины заняты только работой, в их руках было что угодно, только не ручки детей. «Это плохо, — рассуждал барон. — Если женщины не рожают достаточно детей, то в скором времени некем будет пополнять армию».

Наконец обоз выехал на главную площадь городка, от которой до замка вела прямая улица. Здесь располагалось несколько относительно крупных и крепких зданий, возле которых кучковались солдаты в чёрных латах. «Что-то вроде казарм для следящего за порядком в поселении войска», — предположил барон. Какого только сброда не было среди солдатни: хромые, косые, искалеченные, покрытые шрамами, ожогами и нелепыми рисунками. Взгляд цеплялся только за их уродства, но не за обычную для этого сословия воинскую стать и выправку. И сразу же Генрих наметил реформу: «Это никуда не годится. О короле судят в том числе и по его войску. Что будут думать обо мне соседние правители, когда увидят под моими величественными знамёнами этих выродков?»

На площади отсутствовали все присущие городу заведения. Не шла торговля, мужичьё не горланило возле кабаков, часы на ратуше не задавали ритм городской жизни. Отсутствие церкви особо поразило барона, да и недостаток злачных мест показался ему большим упущением. «Народу нужно жрать, — рассуждал он, — глазеть на всякие гнусности и верить, что в конце никчёмной жизни каждого из них ждёт высшая награда — вечность. Тогда толпа послушнее, чем под страхом немедленной смерти. А тут и поглазеть, кроме как на казни, не на что. Зато к этому здесь, похоже, имеют вкус». Спешившись, он шёл мимо позорных столбов, к которым цепями были прикованы залитые кровью и грязью люди; мимо колодок, кольев, дыб, виселиц… И всюду крик, вопль, стон… Здесь же была вырыта яма, в которой, трясясь от холода и страха, сидели несколько человек с прикрытыми только грязью телами. Они поднимали головы, тянули к барону руки, умоляли вытащить их отсюда. Их властителю стало не по себе, и он поспешил вернуться в карету. Обоз двинулся к замку.

Невысокий, приземистый, тёмного камня, замок являл пример полного отсутствия мысли в архитектуре. Стены были покрыты копотью и плесенью, защитный ров отсутствовал; всё кричало о бедности бывшего правителя. Новоявленного князя вышли встречать придворные. Возглавлял их невысокий человек в бесформенном балахоне. Морщинистое лицо скрывал капюшон. Человек заговорил, пуская слюну по подбородку:

— Приветствуем тебя, о великий правитель нашего бесприютного царства! Меня зовут Эрих, я регент. Надеемся, ты прибыл к нам по велению души, и путь сюда не был для тебя слишком тяжким.

— Благодарю тебя, Эрих, путешествие прошло замечательно. Я спешу вступить на престол, принять титул князя и взяться за управление. Дела у вас идут, как я имел возможность увидеть, далеко не идеально. Но я это исправлю.

Барон говорил с большим воодушевлением, а регент лишь слегка улыбался, пряча лицо под капюшоном. Генрих отдал приказ отвести лошадей в конюшню, а спутников — в лучшие покои. Сам же он изъявил желание осмотреть замок. И в первую очередь — тронную залу. Та оказалась большой, тёмной и очень холодной. Сам трон был грубой работы, из железа, покрытого ржавчиной. Барон решил сесть на него, хотя смутное чувство тревоги вдруг поднялось из каких-то неведомых глубин. Но отступать было некуда, придворные смотрели на него испытующе и ждали торжественного момента. И вот Генрих фон Ольденбург осуществил свою мечту — сел на трон. Теперь он правитель, владыка собственного государства, распорядитель земель и душ.

Регент принёс корону, железный обруч с чёрным камнем, и протянул её новому хозяину. Но стоило только короне опуститься на голову барона, как из трона выскочили железные скобы и захлопнулись на запястьях и лодыжках Генриха. Он попытался вырваться, но холодный металл держал крепко.

— Что всё это значит? — кричал владыка. — Я требую немедленно освободить меня!

Но новые придворные лишь громко хохотали над ним. А трон тем временем ощетинился шипами; они впивались в тело барона, протыкали ноги, руки и спину, буравили, рвали плоть. Под сиденьем разгорался огонь, и трон, казавшийся поначалу таким холодным, превратился в жаровню. Корона сдавила ему череп, он кричал и просил пощады, молил о свободе или о смерти, но ответом был лишь смех.

Вдруг барон увидел, как сквозь толпу придворных прошла прекрасная девушка в сером одеянии до пола. Она приблизилась к трону и положила прохладную руку на лоб Генриху, отчего боль внезапно оставила его.

— Молю тебя, пощади, отпусти домой, — кричал он. — За что мне это? У нас же был договор…

— Я не покупатель, я — судья, воздающий тебе меру за меру низости твоей. Высоты же твои покрыты туманом. Ты судил, теперь ты судим. И твой приговор — вечность.

Она убрала руку, и боль вернулась. Барон не мог сдерживать её, он кричал и молил о спасении, хотя знал, что его крик не покинет этих стен. Махиэль медленно отвернулась и скрылась за спинами хохочущих придворных. Жир на уродливых лицах колыхался, губы дрожали, рты брызгали слюной, грязные пальцы указывали на него, великого правителя страны, из которой нет возврата.