Букет кактусов

Лариса Уварова

Студентка первого курса университета Саша Александрова, симпатичная восемнадцатилетняя девчонка из провинциального городка, с головой окунается в студенческую жизнь, где ее ожидают не только радость и веселье, но и тяжелые испытания. У Саши появляются новые друзья. Тут же она встречает свою первую любовь, которая оказывается роковой и круто меняет всю ее последующую жизнь...

Книга вторая. Гроза

8

Капли начавшегося дождя мгновенно расчертили стекла машины длинными косыми штрихами. Несмотря на это, Ольга Геннадьевна Жемчужникова возвращалась в город в самом солнечном настроении. Уик-энд на заводской турбазе был как по нотам разыгран! С погодой им повезло просто расчудесно: никто не помнит, чтобы в апреле стояла такая теплынь. Они с Вадимом даже позагорали голышом в уединенном местечке пляжа; он сказал, что вряд ли кому-нибудь из сослуживцев взбредет на ум соваться сейчас к воде, да еще в такие заросли — и оказался прав.

— Гляди, лисичка-сестричка, как парит сегодня! Не иначе гроза будет: видишь тучки там, на юго-западе?

— Ты что, в апреле?!

— «Люблю грозу в конце апреля…» — продекламировал Вадим, переврав классика. — Элементарно, Ватсон. У нас в Закарпатье — обычное дело. Может, это я к вам привез такую моду!

И в самом деле: тучи, постепенно берущие в кольцо небосвод, до обеда безупречно голубой, выглядели все подозрительнее. Но они не омрачили воскресного отдыха: этой парочке, связанной затянувшимся служебным романом, и без того пора было собираться в обратный путь. Вадим непременно хотел поспеть на встречу с кандидатом в первые президенты России, которая должна была начаться в «Рубине» в пять. Ольга не разделяла этого энтузиазма: ее не волновала ни свобода, ни ее «глашатаи». А впрочем, в апреле девяносто первого ее вообще ничто не волновало — кроме того единственного дела, которое занимало все ее существо.

Нет, главный повод мажорному настроению Ольги Геннадьевны дала, конечно, не погода. Куда приятнее была долгожданная новость, которую сообщил ей Вадим: он наконец-то поговорил с женой насчет развода! Собственно, женщина, с которой он прожил больше двадцати лет, нажив двоих детей, давно перестала быть женой Вадиму Кривицкому. С тех самых пор, как полтора года назад в жизни сорокавосьмилетнего инженера-конструктора появилась Ольга, его рыжая «лисичка-сестричка» с раскосыми янтарными глазами. Но только в прошедшую пятницу — непосредственно перед этим самым давно запланированным уик-эндом — все было окончательно решено на семейном совете: разбитого не склеить, разводу быть. Дети, слава Богу, взрослые: дочка замужем, сын заканчивает институт. Квартира остается, конечно же, матери с детьми, машина и недостроенная дача — отцу.

Само собой, Ольга Геннадьевна обрадовалась бы еще больше, узнай она, что бывшее семейство ее избранника решило в добровольном порядке освободить в ее пользу и трехкомнатную заводскую квартиру. Но Ольга Жемчужникова, будущая Кривицкая, была не просто хищницей, а хищницей-реалисткой: она всегда знала, что возможно, а что — нет. И давно решила для себя, что жить они с Вадимом будут у нее на улице Комиссаржевской. Это единственный вариант. Вадим хоть и важная фигура на заводе — начальник КБ! — но вторую квартиру за три года работы не дадут и ему. Если, конечно, его высокопоставленный братец не похлопочет за «младшенького». Однако на это рассчитывать не приходится: этот чертов партократ, зануда-моралист, с самого начала горой встал на защиту «законного» брака. Как будто тот, который собирается заключить с Вадимом она, Ольга Жемчужникова, — незаконный! Ну ничего… Когда они поженятся, всесильному Герману Кривицкому волей-неволей придется обласкать новую невестку. Никуда не денется! Ведь он так любит своего братика Вадика, а Вадик любит ее, «лисичку-сестричку»…

Итак, Ольга понимала, что жить придется у нее. По крайней мере, на первых порах. Но тут нежданно возникло новое препятствие! Вадим Кривицкий, похоже, был таким же неисправимым идеалистом, как и Феликс, ее первый супруг.

— Постой, Олюшка, а как же твой «пасынок», Борис? Ведь ему двадцать шесть, он завтра сам жену в дом приведет, а тут мы с тобой… Нет, по-хорошему, тебе самой надо бы оттуда уйти, освободить парню дорогу! Ну подумай: кто ты ему теперь, после смерти его отца? Даже некрасиво как-то получается: живешь под одной крышей с молодым одиноким мужиком… Кстати: он к тебе не пристает, а?! — И Вадик с шутливой подозрительностью заглянул ей в глаза.

Ольгу бросило в жар, но она и бровью не повела. Мужественно выдержала взгляд жениха.

— Кривицкий, как тебе не стыдно! Он же мальчишка! Не забывай, в свое время я заменила Борису мать. И ты еще спрашиваешь, кто я ему!..

— Не смеши. Мать она заменила… Ты же всего на каких-то двенадцать лет старше его!

— На тринадцать, но дело даже не в этом. Факт, что я его законная мачеха и имею на эту квартиру такие же права, как и Борька.

— Нет уж, лисичка-сестричка. Ты — еще туда-сюда, а я?.. Как хочешь, но я так не могу. Не хочу, чтобы он по гроб жизни меня ненавидел.

По такому показателю, как упрямство, Вадим значительно превосходил ее бывшего мужа — это Ольга давно уяснила. И потому временно отступила. А через пару месяцев как бы невзначай, между прочим, вернулась к трудной теме.

— Ты знаешь, Вадик, кажется, мой Борька женится!

— Ну вот, а я что тебе говорил?

— Да нет, все дело в том, что невесту-то он подцепил с квартирой! Кажется, у нее там одна мать в трехкомнатной, я точно не в курсе. Ты же знаешь, мы с Борисом сейчас не ладим… Но жить они намерены там, он сам сказал. Если так, то это и для нас хорошая новость, верно?

— Ну, ты погоди, лисичка-сестричка: это еще, как говорят, вилами на воде писано. Он еще не женился и не переехал…

— Но если все-таки женится и переедет — тогда как? Вадим, не увиливай от ответа! Я устала встречаться с тобой на квартирах подруг, понимаешь?!

«Сама живи пока, с тобой я ничего по закону сделать не могу, — сказал как-то Борька. — Но если здесь появится кто-нибудь из твоих хахалей… Тогда пеняй на себя, поняла? Пока менты подоспеют, вам обоим уже понадобятся санитары». И Ольге Геннадьевне как-то не пришло в голову проверить — не пустая ли то угроза…

— Понимаю, Олюшка, как не понять. Думаешь, я сам не устал от такой жизни? Если в самом деле все так, как ты говоришь, тогда отчего же… Если он и правда выпишется и не будет претендовать на квартиру — в чем я, честно говоря, сомневаюсь… В общем, нужно будет с ним серьезно поговорить. Разумеется, не давить на парня. Если только он добровольно…

— Разумеется, дорогой. Предоставь это мне.

Этот разговор состоялся примерно за месяц до уже упомянутого судьбоносного совета в распавшейся семье Кривицких. И дней за десять до другого бурного объяснения — между двумя людьми, которых насмешница-судьба тоже связала общей фамилией и общей жилплощадью. Однако считать их одной семьей мог только такой «неисправимый идеалист», каким был покойный Феликс Михайлович Жемчужников.

Припомнив ту недавнюю сцену в квартире на улице Комиссаржевской, Ольга Геннадьевна невольно передернула плечами, словно от озноба. Второй раз в жизни она видела Борьку в бешенстве. Да что там видела: сама стала причиной и объектом его гневного припадка! Брр… Почти как тогда, когда погиб Феликс.

Жемчужникова инстинктивно потерла горло — настолько живо оно хранило ощущения, вызванные двухнедельной давности железной хваткой Бориса. Ощущения, прямо скажем, мало приятные! Могильные… Слава Богу, что на ней был свитер из ангорки с толстым воротником — только благодаря ему не осталось следов от пальцев этого негодяя. Пришлось бы тогда объясняться с Вадимом, а эти объяснения могли бы их завести о-ох как далеко…

Глядя на дорожный пейзаж сквозь стекло, испещренное дождевыми брызгами, штрихами и зигзагами, она думала о своем и едва слушала болтовню Вадима — о погоде и о политике, о видах на урожай и на будущее демократии.

Ольга Геннадьевна думала: до чего же несправедливо устроена жизнь! Ну почему она одним с самого рождения дает все, чего можно пожелать, и даже больше?! В то время как другим — которые ничуть не дурнее и не уродливее! — приходится когтями и зубами выцарапывать у судьбы каждую малость…

Угораздило же ее появиться на свет от простого шофера, да еще в захудалом райцентре! Своим умом зарабатывать хороший аттестат, своим умом поступать в МГУ на экономический, потом подыскивать приличное место для распределения…

Примерно за год до ее появления на заводе овдовел главный инженер Жемчужников, и Ольга решила, что судьба таким образом явила ей наконец-то немного справедливости. Правда, кандидату в мужья было уже за сорок, и внешне он был далеко не Ален Делон, и удалью — не Бельмондо, и к тому же имел на иждивении сына-подростка… Но все это Ольга была согласна принять «в нагрузку» к несомненным достоинствам Феликса Михаловича: его зарплате и премиальным, квартире в центре города, даче в Сосновке и «Жигулям» новой модели. И, конечно, к его «блестящей» фамилии: она тоже сыграла далеко не последнюю роль. Ольга с детства злилась на собственную — «серенькую», неказистую. И стеснялась отцовского, «шоферского» имени: «Ольга Геннадьевна»… Тьфу! Звали бы ее Ольга Феликсовна — совсем другое дело.

Тут мысли Ольги Геннадьевны — мысли, десятки и сотни раз крутившиеся в ее рыжекудрой головке! — вновь вернулись к тому человеку, который как раз и носил отчество, казавшееся ей таким престижным, «не шоферским».

«Мерзавец, паршивый щенок! Неблагодарная тварь! Нет, он не посмеет разболтать Вадиму. Как? Они ведь даже не знакомы. Не пойдет же он специально на завод! И анонимку писать не станет — нет-нет, Борька негодяй, но не настолько! Ничего он не сделает. Особенно теперь, когда я прижала его к стенке… Он мне за все заплатит! И за „шлюху“, и за „убийцу“, и за свои пальчики на моей шее. Все будет по-моему. Или женится на Люськиной дочке и пойдет к ним в примаки, или…»

Ольга Геннадьевна хищно усмехнулась.

— Ты что, лисичка-сестричка? О чем думаешь?

— Конечно, о тебе, милый. О ком же мне еще думать!

— Ах, так это, значит, ты надо мной смеешься?!

— А разве нет повода? Вот ты жалуешься, что опять «дворники» заело, а сам их даже не включил!

Если она сейчас и кривила душой, то самую малость. Ольга Жемчужникова действительно думала теперь о своем женихе. И посмеивалась — тоже над ним: снисходительно, как посмеиваются над наивностью ребенка, чьи реакции вполне предсказуемы. Ну, а если даже Борька доберется до Вадима и расскажет ему все — что тогда? Неужели она не сумеет убедительно изобразить праведный гнев? Оскорбленную добродетель приемной матери, которую неблагодарный пасынок — из ревности или шкурных побуждений — обвиняет во всех смертных грехах?! Неужели Вадик поверит какому-то мальчишке, а не ей, ради которой он бросил семью, не побоялся ни парткома, ни обкома, ни «общественного мнения»?..

Ерунда. Полная чушь! Конечно же, Вадим поверит ей. Потому что он, в силу своей идеалистической натуры, просто не сможет поверить в то, что услышит от этого щенка. Потому что у того нет доказательств! Единственную улику — ту фотографию с двусмысленной надписью, которую она сдуру подарила Борьке перед его уходом в армию и про которую они оба забыли, — уничтожила эта ненормальная девчонка, что крутила с Борисом последние года полтора.

Правда, и улика-то была не улика, а так… «Моему любимому сыночку и мужу от мамочки». Ну и что такого? Прочти эту дарственную кто-нибудь посторонний — подумали бы, что снимок предназначался одновременно для сына и его отца, и только. Ольга специально так выпендрилась, чтоб истинный смысл был понятен только Борьке и больше никому. Тогда им обоим было приятно лишний раз пощекотать себе нервишки. И действительно: сколько народу видело эту фотку, но никто ничегошеньки не заподозрил! Даже Феликс…

Но ведь эта девчонка из провинции — Александра или как ее там — почему-то сразу поняла все! Сразу, как только откопала ту фотографию среди старого хлама в Борькиной комнате… Просто удивительно! Слава Богу, что эта влюбленная студенточка тогда изодрала снимок на мелкие клочки. Раз она догадалась — мог бы и Вадик поверить. Фу ты, не приведи Господи!

Ольга Геннадьевна припомнила еще один эпизод своей биографии, связанный со студенточкой из Звенигорска. Потом ей вспомнились другие мгновения — более приятные. Вспомнилось то давнее субботнее утро на жемчужниковской даче в Сосновке…

Феликс, как всегда по выходным, торчал на заводе допоздна, его ждали только к вечеру. Ольга, которой недавно исполнилось двадцать девять, была замужем за главным инженером уже пятый год — срок вполне достаточный, чтобы в ее точеном теле возникла острая, сосущая жажда новых ощущений. Собираясь на озеро, она задумчиво наблюдала из окошка, как ее ладно скроенный пасынок подтягивается на самодельном турнике. Насчитала раз тридцать — и сбилась.

Уже давно она с интересом — и не без удивления — присматривалась к подросшему Борьке. Тот за целый день, бывало, ни слова не скажет своей молодой мачехе, кроме хмурого «здрасте». Но ее опытный глаз все чаще подмечал, как при малейшей женской вольности с ее стороны штаны у парня предательски встают «палаткой»…

Пухлые капризные губки Ольги Геннадьевны тронула игривая улыбка. Она приняла решение. А почему нет?

«Сынок» оказался таким способным учеником, что «мамочка» только удивлялась. Но не огорчалась, о нет! За все шесть лет их близости — с перерывом на Борькину армию — у Ольги Геннадьевны не было повода обидеться на своего пасынка в постели. И вот однажды, таким же летним субботним утром, безоблачным и многообещающим, все разом кончилось… Ее «двоемужество», прочное материальное положение, машина и даже дача. Дачу пришлось продать: ни Борька, ни она сама не могли после всего случившегося бывать в Сосновке.

В тот роковой день Феликса тоже ждали под вечер, как обычно. А его, на грех, принесло в неурочный час! Надо же: бедняга ни о чем не догадывался, пока своими глазами не увидел свою жену и сына, так сказать, при исполнении. Они так увлеклись, что даже не услышали, как подъехала машина… Не мудрено, что обманутый муж и отец отреагировал неадекватно: как полоумный прыгнул в «Жигули» и помчался не разбирая дороги. А тут — сердечный приступ…

«Да, скверно все вышло с Феликсом. Роковое стечение роковых обстоятельств!»

А с другой стороны… Если б не это «роковое стечение» — как бы все они выбрались из патовой ситуации? Развод, только развод! И пришлось бы ей, Оле Жемчужниковой, начинать свою борьбу с нуля. За все — кроме разве что фамилии…

После похорон Феликса Михайловича пасынок удостаивал ее лишь холодным презрением. Ольга бесилась, но в конце концов ей пришлось смириться. Настолько, что она стала думать: такова ее карма. «Мы разошлись, как в море корабли…» Что ж, еще не вечер. Ей тогда было только тридцать пять. А не заглядывать в паспорт, так больше четвертака не дашь. Она еще очень, очень недурна, и она просто обязана позаботиться о себе! У нее все получится. А этот сопливый ублюдок, возомнивший себя суперменом, пусть катится ко всем чертям! В конце концов, он не единственный мужик на свете. реалистка!

Когда городские окраины сменились величественными зданиями Плехановской, большая часть которой была застроена после войны в стиле «социалистический ампир», над крышей Вадимовой «Лады» впервые полыхнуло, а потом и крепко громыхнуло. Будто испугавшись, дождь на несколько мгновений притих, а потом с новой силой обрушился на город. Редкие прохожие на тротуарах помчались бегом под зонтами-парусами, наполненными бурей.

— Ну вот тебе и гроза, лисичка-сестричка! Что я говорил? Ч-черт, какая пробка… Наверное, что-то там с трамваем впереди.

Кривицкий озабоченно взглянул на часы.

— Ладно, Вадик, высади меня здесь, — милостиво разрешила Ольга Геннадьевна. — Тебе же сейчас направо. А то потом не пробьешься обратно, еще полчаса потеряешь.

— Ну что ты, Олюшка: льет как из ведра! Промокнешь!

— Это за полквартала-то? Не бойся, растаять не успею: кое-что тебе останется!

Она игриво провела ладонью по его бедру — от колена к паху, и Вадим судорожно вцепился в руль сразу ослабевшими руками.

— Прижмись поближе к тротуару, я выскочу. — Ольга достала из сумки зонт и чмокнула любовника в щеку. — Чао, милый, до завтра! Спасибо за чудесный уик-энд.

«Какая женщина! — смятенно думал Вадим, провожая глазами изящную фигурку под розовым зонтиком.

Когда Ольга Геннадьевна, бегом преодолев свои полквартала, вскочила в просторный подъезд, выложенный кафельной плиткой, ее текстильные полукеды были мокры насквозь, а с ветровки и брюк — не говоря уж про зонт — ручьями стекала вода. Снаружи бушевала настоящая гроза с ливнем. А здесь, за двойными дверями подъезда, стихия отдавалась лишь слабым шумом дождя и редкими приглушенными раскатами. Каждый шаг, каждое движение рождали гулкое эхо. Было пустынно, таинственно и совершенно темно — как ночью. Разумеется, никто из соседей не догадался включить свет: ведь из-за грозы стемнело средь бела дня!

Чертыхаясь и отфыркиваясь, Ольга Геннадьевна пошарила сбоку на стене, щелкнула кнопкой выключателя, но светлее не стало. Вот дьявол! Наверное, пацаны опять лампочку выкрутили. Или из-за грозы что-то с электричеством?.. Этого еще не хватало!

А, черт с ним, с этим светом! Не так уж тут и темно — разве у самой двери… Не споткнется же она, в самом деле! Осторожно выбрасывая вперед ноги, Ольга преодолела широкий лестничный пролет — самый первый. Здесь действительно было посветлее: сквозь пыльное окошко на лестницу проникал сумрачный свет, размытый потоками дождя.

В этот миг ослепительная вспышка молнии на доли секунды выхватила из мрака каждую трещинку в ступеньках, каждую букву «настенной росписи»… Вслед за этим грохнуло так, как если бы снаружи обрушилась на землю вся Вселенная. Скорее! Скорей к себе, на четвертый этаж, укрыться от этой ужасной стихии… Почему-то этот всегда сумрачный, но такой знакомый подъезд, в который она ежедневно заходит столько лет подряд, сегодня вызывал у Ольги Геннадьевны смутную, необъяснимую тревогу. Какое-то противное сердечное дрожание… Вот что значит — гроза! Пожалуй, лучше все-таки, чтобы Борька оказался дома…

Но его не было. В квартире, которую ей пришлось отпирать всеми тремя ключами, было почти так же, как в подъезде: темно, сыро и абсолютно тихо — если не считать светопреставления за окнами. Ольга нажала спиной на тяжелую старинную дверь из натурального дерева, услышала, как слабо щелкнула собачка английского замка, и неуверенно позвала:

— Борис?..

В ответ, как и следовало ожидать, не раздалось ни звука. Вздохнув — не то разочарованно, не то, наоборот, с облегчением, — хозяйка щелкнула выключателем в прихожей. Слава Богу, со светом все в порядке! Лампочка под круглым матовым плафоном едва заметно моргала, но в квартире сразу стало уютнее. «И где его только носит в такую грозищу, Господи?..» А, черт с ним. Пора ей привыкать к тому, что скоро Борьки здесь совсем не будет. Между ними все уже выяснено, точка! Скоро здесь, на этих тридцати восьми квадратных метрах, воцарится Вадик Кривицкий — окончательно и бесповоротно. Уж тогда-то у нее всегда будет рядом надежное плечо, где можно спрятать испуганное личико от грозы.

Пристроив раскрытый зонт у самой двери, Ольга Геннадьевна расшнуровала и с отвращением сбросила с себя мокрые кроссовки, стряхнула с плеч куртку. Сунула ноги в теплые домашние тапочки и обошла всю квартиру — удостовериться, что Бориса действительно нет дома. Заглянула в его комнату, прошла на кухню, где на подоконник сквозь двойную раму протекла дождевая лужа, даже проверила зачем-то ванную и туалет… В ванной она задержалась: открыла оба крана, отрегулировала струю так, чтобы та была толстой и достаточно горячей, и заткнула пробкой белоснежную никелированную емкость.

В этот момент резкий телефонный звонок прорезал шум воды за окном и в квартире, и женщина от неожиданности вздрогнула.

— Алло?.. Алло, вас слушают!.. Да говорите же, черт возьми!

В трубке явно чувствовалась жизнь, но она не проявила себя ни единым словом. Потом раздался щелчок, и Жемчужникова услышала короткие гудки. Она с ожесточением швырнула трубку на рычаг: «Придурок!» Наверное, какой-то идиот понял, что не туда попал, и решил не затруднять себя извинениями.

Ольга Геннадьевна прошла к себе в комнату, открыла створку шифоньера — так, чтобы видеть себя в большом зеркале, — и стала раздеваться. Стянула влажные, прилипшие к телу джинсы, не спеша расстегнула батник, сняла черный полупрозрачный французский лифчик — недавний подарок Вадима. Вадик, бедняга, просто «тащится» от черного белья, с ума сходит… впрочем, Борька тоже. Последними пали маленькие трусики — того же цвета и той же кондиции, что и «анжелика».

Еще несколько минут она деловито обследовала свою обнаженную фигуру на предмет загара, потом достала с полки чистое белье и отправилась в ванную. «Что-то затянулась эта проклятая гроза… Просто невероятно, до чего долго длится!»

По давней своей привычке Ольга Геннадьевна, отправляясь в ванную, прихватила с собой телефон: так она поступала всегда, когда оставалась в квартире одна. Ведь она любит плескаться долго, а вдруг в это время позвонит кто-нибудь важный и нужный?.. В этот раз привычка пришлась кстати: не успела рыжекудрая русалка занести ножку над краем ванны, как телефон опять затрезвонил. Чертыхнувшись, Ольга потянулась к нему.

— Алло, здравствуйте, — услышала она сквозь шум льющейся воды далекий женский голос. — Я могу поговорить с Борисом?

Этот голос она никогда не слышала.

— Его нет дома! — рявкнула Ольга Жемчужникова, которая вовсе не собиралась быть любезной с Борькиными девками.

— А когда он появится?

— Понятия не имею, он мне не докладывается.

Она хотела уже швырнуть трубку, но трубка неожиданно возвысила голос, заторопилась.

— Простите, я бы тогда хотела… Ведь это его… это Ольга Геннадьевна, да?

— Вы очень догадливы. А вы кто, собственно?

— Я Александра. Саша Александрова… Я понимаю, это не то имя, которое… которое способно вызвать радость у вас в голосе, но только… Мне надо с вами поговорить!

— А мне с вами — не надо! — Ольга Геннадьевна даже задохнулась от такой наглости. — Честно говоря, совершенно не представляю, о чем мы с вами можем беседовать. После всего…

— О Борисе, — твердо ответила трубка.

— Ну нет, эта тема меня больше не интересует. Всего хорошего, маленькая бесстыдница!

— Постойте, минуточку! Пожалуйста, мне очень нужно! Можно мне сейчас зайти к вам, ненадолго? Вы не волнуйтесь, я только…

— Ах, вот даже как?! Еще чего не хватало… «Не волнуйтесь»! Да с какой стати я буду волноваться у себя дома?! Я тебя просто не впущу, вот и все! И вообще, — Ольга Геннадьевна перешла на визг, — я занята, понятно? Оставьте меня в покое! Я не желаю ни видеть вас, ни говорить с вами!

Жемчужникова наконец-то бросила трубку. Хамка бесстыжая, она еще звонит сюда! Да еще после того, как Борька дал ей отставку!

Дрожание лампочки под потолком и отдаленный раскат грома очень убедительно проиллюстрировали праведный гнев голой фурии. Ольга Геннадьевна осторожно попробовала ногой воду в ванне, которая все еще наполнялась: ага, нормально. Сейчас она заберется в эту теплую купель, расслабится и успокоится. Будет думать о Вадиме!

Она поставила в ванну одну ногу, потом вторую. И тут только впомнила, что наружная дверь закрыта на одну «собачку». Ну да ладно, не вылезать же теперь… Черт! Это, оказывается, еще не все, что она позабыла — из-за этого отвратительного звонка. Пена для ванны!

Ольга Геннадьевна обернулась, потянулась к полочке за любимым лавандовым ароматом. В это время ее левая рука инстинктивно ухватилась за змеевик уже отключенного отопления, проходящий по задней стенке ванной: очень удобно держаться, когда садишься и встаешь. Ольга Жемчужникова всегда боялась поскользнуться в своей сверкающей ванне…

И тут произошло невероятное, немыслимое! Молния с ужасающим треском пробила крышу, ворвалась в это уютное царство белоснежной сантехники и голубого кафеля, прошла сквозь Ольгу Геннадьевну и ее наполненную водой ванну. Она еще успела увидеть, как все это — и кафель, и ванна, и она сама! — вспыхнули ослепительным синеватым светом, мертвым светом. Успела ощутить, как волосы у нее встали дыбом, глаза вылезли из орбит, и кровь закипает в жилах… Она кричала — так, что лопались связки, — но не слышала своего крика.

Потом Ольга Геннадьевна почувствовала, что молния выходит из нее через сердце. «Наконец-то…» Свет погас, и больше не было ничего.

9

–… Девушка, вы скоро?! Дайте позвонить товарищу по несчастью!

Саша Александрова медленно повесила телефонную трубку, злобно пищавшую ей в ухо короткими гудками. Медленно отошла от автомата, машинально отжала свой слипшийся сосульками «конский хвост», который сочился водой словно плохо закрытый кран. Потом прислонилась лбом к стеклу.

«Что дальше?..»

Там, на Плехановской, по которой она бежала еще десять минут назад, бушевал вселенский потоп. Одежда была не в лучшем состоянии, чем волосы, но девушка этого не замечала. Даже на щеках у ней до сих пор не просохли крупные капли дождя. Впрочем, если б кому-нибудь пришла фантазия попробовать их на вкус, он бы удивился: эти капли были соленые.

Справа и слева от нее, и сзади, и кругом разговаривали люди, смеялись, восторженными воплями приветствовали каждую вспышку молнии и каждый громовой раскат. В тесный «предбанник» магазина «Океан» набилось не меньше трех десятков Сашиных товарищей по несчастью, так же как она застигнутых врасплох воскресной апрельской грозой.

Александра усмехнулась сквозь слезы. «Эх, знал бы ты, родненький, мои несчастья…»

А ведь еще год назад — всего только год! — она была так счастлива, и ничто тогда не предвещало грозы… Подперев мокрое лицо ладонями — чтобы никто не видел ее слез, — Александра вспоминала весь этот последний год своей жизни. Сценка за сценкой, эпизод за эпизодом…

Она вспомнила такие же апрельские дни, их с Борькой «медовый месяц» у него в квартире. Когда его мачеха изволила отбыть в Москву — тогда еще Саша и помыслить не могла, что эта женщина может быть Борису кем-то еще, кроме нелюбимой мачехи. «Месяц» был длиною всего в одну неделю, но ей тогда показалось, что она стала старше и опытней на целые годы. Наверное, так оно и было на самом деле.

С самой первой ночи Борька не делал почти никаких скидок на ее неопытность и стыдливость. Только снисходительно объяснял, что к чему, когда Саша оказывалась слишком уж непонятливой. Впрочем, его снисходительность была лишь верхушкой такого айсберга страсти, что девушка заранее прощала ему все «учительские замашки». Многие Борькины сексуальные эксперименты казались ей слишком смелыми, а его требования — нахальными; его опытность очаровывала и немножко пугала, но не вызывала у Саши никаких сомнений. Она была уверена, что все это должно делаться именно так и не иначе: Борька лучше знает! Он вообще знает все и все умеет.

В первый же день сотворения ее нового мира Борис посадил ее к себе на колени и задал такой вопрос, от которого она просто чуть не провалилась сквозь землю. Потом вышел в другую комнату и вскоре вернулся с какими-то таблетками и мазями. Не обращая внимания на ее попытки возмутиться, очень подробно объяснил, как всем этим пользоваться.

— Глупенькая, мы же с тобой хотим получать удовольствие, а не проблемы! Ты можешь забеременеть, понимаешь? А это гораздо безопаснее, чем аборт.

Как ни странно, за всеми переживаниями последних дней Александра совсем упустила из виду возможные последствия интимной близости и потому растерялась. А когда пришла в себя, то сильно удивилась.

— О чем ты говоришь, Борька?! Ведь у нас все равно должны быть дети, правда? При чем же тогда аборт?

— Конечно, будут, Шурик, но не сейчас же! Надо сперва институт закончить — мне, по крайней мере. Устроиться в жизни… Да и ты у меня еще слишком маленькая! — Борис нежно щелкнул девушку по носу. — Погуляй пока…

Конечно, он был прав — как всегда.

Все началось прошедшей зимой, незадолго до нового, тысяча девятьсот девяносто первого года. Вернее, началось-то гораздо раньше — летом, только вот Александра узнала обо всем лишь спустя месяцы. Да и то по воле слепого случая! Если бы она в тот день не пошла в областную научную библиотеку — посмотреть редкую литературу для реферата, которой не оказалось в университетской «научке», — может, и до сих пор не ведала бы, что она у Бориса Феликсовича вовсе не единственная «яркая брюнетка». Не только в прошлом, но и в самом что ни есть настоящем!

Саше вспомнилась очередь за творожными сырками в библиотечном буфете, спины двух девиц, стоявших перед нею. Одна из них рассказывала подружке о своих сердечных делах, в том числе и о некоем Борьке Жемчужникове:

— Помнишь того парня, с которым у меня было летом… Ну, в «Каравелле»? Я тебе говорила… Ну да, а теперь появился! Недели две назад нашел меня на репетиции в студии, представляешь? Я обалдела! — девица чуть понизила свой хорошо поставленный голос. — Ну, и прямо из клуба потащил в какую-то пустую хату в Юго-Западном… Представляешь?!

Борька Жемчужников! Красивая фамилия… Да если б даже было сказано только это — и то совпадение исключалось: слишком яркое сочетание! Это ж не какой-нибудь там Петя Иванов… Но были еще и «Каравелла», и «пустая хата» в Юго-Западном районе — квартира Борькиного одноклассника, уехавшего за большими деньгами на Север, квартира, в которой она сама бывала столько раз…

— Не реви! — приказала Маринка, влив в нее рюмку «трофейного» коньяка и уложив в постель. (Обе девчонки уже жили в общежитии). — Я знала про этот «медицинский роман». Не знала только, что пошел рецидив.

— Как — знала?! — задохнулась Саша. — Да как ты… А еще подруга! Ты почему ничего мне не сказала?!!

— Ты на меня свои зеленые глазоньки не таращи, а лучше мозгами поработай. Я тебя предупреждала, что твой Борька гад и бабник? Предупреждала. Что ты мне ответила? Не суйся, мол, Мелешкина, не твоего ума дело. Разве не так?

Александра рыдала, уткнувшись в подушку. Возразить было нечего.

— Вот сказала б я тебе, Сашка, — и что дальше? Поверила бы ты мне? Да ни в жизнь! Решила бы, что я опять качу бочку на твоего чудесного Бореньку, и я бы стала врагом номер один… Ладно, прости меня, дурочку, слышишь? Говорю же — не знала, что он опять с этой медичкой таскается. Думала, все в прошлом, так зачем тебе зря переживать…

И Мелешкина рассказала, что эту самую Светку штаб прислал на замену неожиданно заболевшего «судового врача» «Каравеллы». Пробыла она на позициях недолго — что-то около двух недель, однако успела наделать шуму среди команды… В этот раз Борька был гораздо осторожнее, чем два года назад в колхозе, и все-таки «медицинский роман» не заметили разве самые безнадежные лохи.

— Ты б давно уже и сама узнала. Да только стройотрядовцы — народ не болтливый, потому и не было утечки, — закончила Маринка. И отрубила: — Если ты простишь этого козла, то нашей дружбе конец, так и знай!

Саша торжественно поклялась не прощать. Тем же вечером Борька молча выслушал ее пламенную отповедь на пустынной аллее парка. Его тонкие губы кривились в усмешке, а темно-серые глаза смотрели в сторону.

— Ну что ж… Возразить мне нечего: ты кругом права, Шурик. Оправдываться глупо, просить прощения — пошло. Я тебе сказал, что со Светкой покончено. Но если ты решила, давай разойдемся как в море корабли. Пока!

И, повернувшись, он быстро зашагал прочь между двумя рядами заснеженных скамеек.

Тогда Александра целых четыре дня пыталась привыкнуть к новой жизни. Вернее, к ее отсутствию: ей казалось, что жизнь кончилась. А на пятый день Жемчужников с помощью предателя Фили заманил девушку в пустую аудиторию, запер дверь на стул, упал ей в ноги — в буквальном смысле — и не отпускал до тех пор, пока та не простила. Маринка жутко ругалась, но и она не сдержала данное слово…

Потом почти полтора месяца Борька был очень похож на того «ангела-хранителя», который в прошлом году обхаживал наивную первокурсницу Сашу Александрову. Только встречались они теперь реже: он ссылался на профессиональные дела, на то, что занят поисками предстоящей работы — «доходного места». По этой же причине стал чаще пропускать занятия, иногда Александра не видела его по два-три дня… Маринка многозначительно смотрела на подругу и шумно вздыхала, но Саша делала вид, что ничего этого не замечает.

Они вместе встретили Новый год, пили шампанское за «наше счастье» и даже поговорили о своей свадьбе — отложенной, правда, на неопределенный срок. Успокоенная, Саша сдала зимнюю сессию как и подобало студентке-отличнице и на короткие каникулы в Звенигорск уехала почти что счастливая.

А потом… Потом все сразу полетело в тартарары — покой, счастье, любовь…

После их «медовой недели» то был второй раз, когда Саша снова очутилась в квартире на улице Комиссаржевской: прошел почти год! Ольга Геннадьевна, которую она знала только понаслышке и с которой вовсе не стремилась познакомиться лично, уехала с ночевкой на заводскую турбазу — праздновать восьмое марта. Ожидая Бориса Феликсовича из ванной, «Шурик» от нечего делать стала перебирать пожелтевшие черно-белые снимки, как попало сваленные в картонную коробку. Вот крошечный Борька в детской кроватке, улыбается… Борька на трехколесном велосипеде, чуть постарше… Борька с мамой и папой, наверное, на даче… Пардон, а это кто?..

Александра смотрела на большой, весьма профессионально выполненный портрет молодой женщины, кокетливо опершейся подбородком на сцепленные кисти рук. Если б не прическа — длинные распущенные волосы в мелких кудряшках, — она была бы очень похожа на кинозвезду Лолиту Торес. И если бы не взгляд… Что-то было отталкивающее в этих выразительных, чуть-чуть раскосых, сильно накрашенных глазах.

Саша озадаченно перевернула снимок и прочла надпись, выведенную мелким «кудрявым» почерком: «Моему любимому сыночку и мужу от мамочки». Ниже стояла дата — 25 мая 1982 года. Девушка быстро сопоставила: в марте Борьке исполнилось восемнадцать, значит, эту фотку ему подарили перед самым призывом. Мачеха?.. Ну конечно, других вариантов быть не может. «Любимому сыночку», хм… То, что Борька был когда-то у Ольги Геннадьевны «любимым сыночком», стало для Саши откровением. Он рассказывал совсем другое. И, главное, почему «сыночку и мужу», почему она подарила им один снимок на двоих? Да еще накануне проводов в армию… Странно как-то!

— Что это ты там рассматриваешь?

Борис стоял на пороге комнаты, вытирая полотенцем мокрые вихры.

— Борька, кто это? Твоя Ольга Геннадьевна? Боже, какая трогательная дарственная! Оказывается, вы с ней не всегда были врагами, а?

Она встретилась глазами со своим парнем — и увидела, как его взгляд скользнул мимо нее на снимок, потом метнулся вбок и, описав полный круг по стенам и потолку, наконец-то достиг Александры. Все это длилось доли секунды, но их оказалось достаточно. Мгновенное Борькино замешательство стало тем толчком, от которого в голове девушки проснулась страшная догадка.

Жемчужников холодно усмехнулся — он уже взял себя в руки.

— Это моя новая «мамочка» пыталась выдать желаемое за действительное. Где ты это откопала? Дай сюда!

Он приблизился и протянул руку, но Саша кошачьим прыжком перебралась на другую сторону софы. Широко распахнутыми зелеными глазами она смотрела в лицо женщины, которая нашла «два в одном». Теперь Александра поняла, что ей не понравилось в этом взгляде: то был взгляд проститутки, нацелившейся на клиента.

— Борька, ты… Ты — с ней?!. — Она ошарашенно переводила глаза с портрета на того, кому он предназначался. — Нет, это невозможно!

— Дура ненормальная, что ты несешь?!

Отшвырнув полотенце, Жемчужников перемахнул через софу и зажал Сашу в углу. Она увидела его глаза: они были сейчас совсем белые от бешенства. Он вцепился в снимок, пытаясь выхватить его из рук девушки, но та держала крепко, и артистически-проститутская мордашка Ольги Геннадьевны мгновенно оказалась разодранной на две неравные части.

— Значит, это правда… Ты был ее любовником! Иначе ты бы так не взбесился. Впрочем, почему — был? Может быть, и сейчас…

Саша обессиленно уронила руку с рваным куском фотографии. Борис злобно скомкал в кулаке свою половину — ему досталась меньшая — и зашвырнул бумажный комочек в дальний угол комнаты. В бессильной ярости поискал глазами — что бы такое еще скомкать и зашвырнуть — и остановился на Александре.

— Да, правда! Правда! Ты этого хотела? Ну, получай свою правду! Правдоискательница… Это было правдой пять лет назад, но тебе ведь на это наплевать! Тебе непременно надо перетрясти все грязное белье, всех выпотрошить и вывернуть наизнанку, всех сделать несчастными! И себя — себя в первую очередь. Неужели тебе было плохо со мной без этой долбаной правды?! Чего тебе не хватало — внимания? Ласки, секса? Может быть, денег, подарков? Чего?! Ну, так я расскажу тебе всю правду, до конца. Как эта сука положила на меня глаз, когда я был совсем пацаном, и затащила в постель, и приучила меня к себе… Как все эти годы я ненавидел и ее, и отца, и себя, ненавидел — и трахал, понимаешь?!

Это уже была истерика.

— Трахал, потому что не мог остановиться… И вот теперь еще вынужден жить с ней под одной крышей — с ней, которая каждую секунду напоминает мне, какое я дерьмо! Да, я, Борька Жемчужников, — дерьмо! А ведь я так хотел стать героем… Твоим героем, Шурик! Ну что, стало тебе легче от моей правды?! Может быть, еще сильнее полюбишь меня за муки? А я тебя — за состраданье к ним…

— Я тебя ненавижу, Жемчужников. Не-на-ви-жу!

Мелкие клочки фотобумаги полетели в свежевымытую физиономию несостоявшегося героя…

Она не помнит, как тогда добралась до общежития; кажется, на каком-то перекрестке ее чуть не переехал трамвай. В комнате никого не было. Маринка с чистой совестью гуляла в какой-то компании со своим Мишей (к тому времени он уже успел стать ее «лечащим врачом»), остальные девчонки тоже где-то носились: восьмое марта! Александра не стала рыдать и не стала глотать снотворные таблетки, чтобы покончить счеты с жизнью: ей такое просто не могло прийти в голову. Тем более что у нее еще оставалось важное дело. Она села за стол и написала письмо Ольге Геннадьевне Жемчужниковой — письмо на четырех тетрадных страницах мелким почерком. Она высказала ей все, что о ней думает.

Борис появился в университете только на третий день. Когда он решительно приблизился к Саше прямо внизу, в раздевалке, он был совсем спокоен — только очень бледен и сильно отдавал перегаром, которого не смогла забить никакая мятная жвачка. Девушка изумилась: такого с ним еще не было, как спортсмен Жемчужников пил очень мало.

— Ты и правда очень странная, Александра. Гораздо более странная, чем я думал вначале. Ты просто ненормальная! Ну зачем ты ей написала? Чего ты хотела этим добиться? Вызвать у Ольги угрызения совести, заставить ее посыпать голову пеплом и уйти в монастырь? Или сделать мою жизнь еще более хреновой?.. Что ж, считай, что второе у тебя получилось!

Его глуховатый голос сейчас звучал совсем глухо. Это был голос чужого человека. И он никогда раньше не называл ее Александрой.

— Это все, что ты хотел мне сказать?

— Нет, не все…

И Борис добавил те самые слова. Про то, что они, наверное, ошибались, и теперь надо расстаться — «на время». Потом повернулся и твердым спортивным шагом двинулся к лестнице. Саша смотрела ему вслед и думала, что у Борьки плоховато с логикой. Если он считает, что принял за любовь что-то другое, то почему тогда — на время? Нет, она знала: он уходит навсегда.

Вот и все. «Извини, Шурик».

Простить его она не могла. Но и ненависть — вполне искренняя в тот празднично-траурный вечер! — оказалась недолгой. Саша не перестала любить этого типа тогда, когда он изменял ей, не перестала и теперь — когда узнала, что он изменял собственному отцу с собственной мачехой. Наверное, она вообще не сможет разлюбить Бориса! Это невероятное открытие потрясло девушку и выбило ее из колеи гораздо сильнее, чем сам разрыв с Жемчужниковым. До сих пор Александре казалась надуманной и глупой расхожая сентенция, что любят, мол, ни за что — просто так. Как это — «просто так»?! Она, например, совершенно четко знала, за что она полюбила Борьку. Точно так же, как теперь знала, за что должна его разлюбить! Только любовь почему-то оказалась сильнее этого «должна»…

А спустя месяц покинутая Александра с ужасом убедилась в том, что Жемчужников оставил ей еще одну «проблему» — ту самую, которую он так не хотел иметь. Она была беременна.

…Кто-то случайно толкнул ее локтем, и она очнулась от своей спячки наяву. Гроза, кажется, пошла на убыль, но дождь — еще нет. Давка между двойными дверями магазина, где висел телефон-автомат, только усилилась, и духота стояла невыносимая.

Александра взглянула на часы: невероятно! Прошло только восемь минут с тех пор, как она беседовала с Ольгой Геннадьевной. Всего же того, что она за это время прокрутила перед своим мысленным взором, с лихвой хватило бы на восемь лет.

«Ну зачем ты звонила туда, дуреха?! Ненормальная, совсем ненормальная — Борька прав! Все уже ясно, точки над „i“ расставлены. За полтора месяца он не сделал ни одной попытки помириться. Что ты хотела ему сказать? Растрогать известием, что он станет папочкой? Умолять его жениться на тебе или клянчить денег на аборт? Тьфу ты…»

Сашу даже передернуло — настолько мерзкие вещи говорил сейчас ее внутренний голос. Нет, она не собиралась ни о чем просить. Она только хотела исполнить свой долг — сообщить будущему отцу о ребенке. Ведь, отказываясь от нее, Борька ничего не знал о ее положении! Во всяком случае, он должен стать первым, кто о нем узнает. А там — пусть сам решает, что ему делать.

Она уже не надеялась, что Борис возьмет на себя все эти проблемы. Но еще верила: он поможет их разрешить. Надо только поскорее сказать ему, не носить это в себе, а то так можно сойти с ума! Конец семестра уже пошел наперекосяк, а ведь на носу сессия…

В конце концов она не придумала ничего лучше, как позвонить Борьке домой по телефону. Спокойным голосом передать ему свое сообщение и повесить трубку — вот и все. Так он не будет видеть ее глаза. Так она выиграет время, чтобы подготовиться к его реакции, о которой Саша боялась даже думать.

Ну, а сейчас просто все совпало: воскресный вечер, когда Борька — так она наивно полагала! — должен сидеть дома, гроза с ливнем, телефон-автомат, возле которого она случайно оказалась, застигнутая стихией. И одиночество, безумное одиночество в толпе людей, равнодушно толкающих ее локтями… Нет, она просто не могла не позвонить Борису именно теперь!

Но зачем, черт возьми, она стала разговаривать с этой женщиной?! Почему не бросила трубку, как только услышала ее голос, зачем выдумала эту чушь, что ей надо поговорить с Ольгой Геннадьевной? Да еще и очень надо?! Будто черт дернул за язык, честное слово… В самом деле — о чем им говорить? Все, что Александра хотела сказать Ольге Жемчужниковой, она уже высказала ей в том письме без обратного адреса, с одной подписью. В письме, о котором, кстати сказать, нисколько не жалела.

«Так нет же! Я с ней все равно поговорю! Я посмотрю ей в глаза, я должна… Это из-за нее, рыжей гадины, случилось то, что случилось, это она околдовала Борьку, отворотила от меня! Он, наверное, и сейчас еще спит с ней, старые привычки нелегко забываются… Очень даже хорошо, что Борьки нет дома! Через пять минут я буду там. Скажу, что телеграмма… Она мне откроет, в двери нет глазка… Она не подумает, что это я. Я ее убью!»

10

Перед знакомой дверью на четвертом, последнем этаже — внушительной дверью, выкрашенной блестящей красно-коричневой эмалью, с прикрученной к ней медной цифрой «41», — Саша остановилась перевести дух. У ее ног, на резиновом коврике, тут же образовалась небольшая лужица: ведь у нее даже зонта с собой не было! Какой умник, уходя из дома в ясное апрельское воскресенье, догадается взять зонтик?

Впервые до Александры дошло все безумие ее затеи. Одному Богу известно, чем может кончиться это рискованное мероприятие: ведь она собирается, ни много ни мало, вторгнуться в чужую квартиру, где ее никто не ждет — и это еще мягко сказано… От такой особы, как эта самая Ольга Геннадьевна, можно ожидать всего, вплоть до вызова милиции. А главное — зачем? Какого, собственно, она ждет результата от этого недружественного визита?..

«Если не знаешь, что делать — делай шаг вперед!» Главная заповедь философии каратэ, ее часто повторяет Борька. «Повторял…» — поправила она сама себя, будто речь шла об умершем. Тяжело вздохнув — будь что будет! — Александра решительно протянула руку к кнопке электрического звонка.

Две короткие энергичные трели отозвались эхом внутри квартиры. Саша прочистила горло, приготовившись изобразить казенный голос разносчицы телеграмм. Однако за коричневой дверью не раздалось никаких звуков, свидетельствующих о том, что ее собираются открыть. То есть вообще никаких звуков. Саша снова позвонила, а потом еще.

«Вот те раз! Что она там — уснула, что ли?»

Озадаченная, Александра прислушалась, приложив ухо к двери. Ей почудилось… да нет, она явственно услышала в глубине квартиры глухой шум воды. «Все ясно: она принимает ванну. То-то, когда я с ней говорила, мне почудился шум воды… Вот черт!»

Такой поворот не входил в Сашины планы. Она была настроена решительно и собиралась довести задуманное до конца. Неужели же просто так повернуться и уйти с позором — и только из-за того, что этой стерве-бабе не вовремя вздумалось поплескаться в ванне!

«Уходи ты отсюда, Сашка! Уходи, пока не поздно! Брось эту глупую авантюру!» Но, упрямо отмахнувшись от внутреннего голоса, она не двинулась с места. Внимание девушки привлек стык двери с косяком: ей показалось, что дверь прикрыта не совсем плотно. Не думая о последствиях, повинуясь исключительно логике «глупой авантюры», Александра осторожно нажала на дверь. Потом чуть сильнее…

Оглушительный щелчок эхом пистолетного выстрела раскатился по всему подъезду, и дверь слегка приоткрылась! Сашино сердце упало в пятки от неожиданности. Вот сейчас она уж точно выскочит, и начнется… Одно оправдание: квартира не была заперта. Собачка английского замка неглубоко вошла в свой паз и легко выскочила из него, когда на дверь надавили снаружи.

Но хозяйка почему-то и теперь не спешила выскакивать. И даже не крикнула — вообще никак не отреагировала на вторжение в ее квартиру! «Да что ж такое, неужели она не слышала?! Ведь хлопок и в самом деле был только чуть-чуть послабей выстрела… Хотя у нее там вода льется вовсю, могла и не услышать». В конце концов, Ольга Геннадьевна могла задремать в теплой ванне. Или…

Сашу кольнуло какое-то недоброе предчувствие. Может, с ней там что-нибудь случилось? Уж очень тихо в ванной, подозрительно тихо — если не считать, конечно, шума воды… Ни всплесков, ни мурлыканья — никаких звуков, которые обычно издает купающийся человек. И еще эта вода, как-то чудно она льется…

Вода и в самом деле шумела довольно странно: было такое впечатление, что внутри квартиры работает фонтан «Каскад». Мощная струя била в переполненный резервуар, из которого вода стекала на другой уровень тысячами мелких струек…

Александра просунула нос в образовавшуюся щель и вполголоса позвала:

— Ольга Геннадьевна?..

Когда, повторив имя хозяйки погромче, девушка так же не получила отзыва, она поняла, что ей придется на свой страх и риск пересечь порог и проверить, в чем там дело.

На пути возникло еще одно препятствие в виде раскрытого зонта, поставленного в передней у самой двери; у Саши снова заколотилось сердце, когда он неожиданно заскрежетал, сминаемый дверью. Осторожно устранив помеху (зонт был еще совсем влажный), авантюристка с зелеными глазами прикрыла за собой дверь.

— Ольга Геннадьевна!.. Борис!.. Есть тут кто живой?

Саша сделала несколько несмелых шагов по циновке передней — и увидела огромную лужу, вытекающую из-под двери в ванную. Она уже распространилась на добрую половину кухни: видимо, пол в квартире имел уклон в ту сторону.

— Боже мой!

Уже не думая об осторожности, Александра рывком распахнула дверь с пластмассовым купающимся малышом — и застыла на пороге, беспомощно хватая ртом воздух…

Ольга Геннадьевна была мертва.

Голая, она лежала на дне переполненной ванны, через край которой хлестала вода. Только длинные крашеные волосы с рыжеватым отливом плавали на поверхности, словно бурые водоросли. Они бесшумно колыхались, почти скрывая лицо с полуоткрытым ртом и вытаращенными янтарно-желтыми глазами.

Это было так ужасно, что Александра почувствовала острый приступ тошноты. У нее не было сил добежать до соседней дверцы, и ее вырвало прямо на пол ванной, покрытый водой на целую ладонь.

Плохо соображая, она кое-как прополоскала рот над раковиной и только тогда догадалась закрыть оба крана. Наступила убийственная тишина, которую нарушало лишь тоненькое журчание мелких струек «каскада». Боясь смотреть в сторону трупа, Александра сползла по дверному косяку и тихонько завыла, зажав рот ладонью. Из нее рвался крик, но вместо этого получалось что-то похожее на кошку, застрявшую в водосточной трубе.

«Боже, что теперь делать?! Кого звать?.. Соседей, милицию, „скорую помощь“? Где же Борька, где он?!!»

Мысль о «скорой помощи» натолкнула Сашу на следующее звено в ассоциативной цепочке, и она резво вскочила на ноги. Возможно, Ольга не совсем захлебнулась, и еще жива?! Может быть, она еще успеет ей помочь…

Превозмогая ужас перед этим безжизненным телом, не переставая скулить, Александра зачем-то засучила рукава рубашки (хотя они и так были мокры до нитки!), сунула руки в ванну и, ухватив труп за плечи, вытащила его из-под воды. Убрала мокрые волосы с бледного, кошмарного лица — оно напомнило зарубежные триллеры, которые Саша иногда смотрела по видику в Борькиных компаниях. Заглянула в тусклые зрачки, попыталась нащупать пульс… От потрясения она сразу позабыла все азы первой помощи пострадавшему, которым их учили на кафедре медицины ГО — гражданской обороны.

Впрочем, не надо было быть отличницей, чтобы сообразить: здесь все это ни к чему. Про Ольгу Жемчужникову можно было сказать смело — мертвее не бывает. Последние сомнения у Саши отпали, когда она обнаружила во рту погибшей кровь, смешавшуюся с водой.

Первым душевным движением опоздавшей спасительницы было вытащить женщину из ванны, положить тело в какое-нибудь более пристойное место и чем-нибудь прикрыть. Но едва она просунула руку под коленки бывшей хозяйки этого маленького бело-голубого царства, а другой рукой обхватила ее за плечи, — как резкий телефонный звонок, прозвучавший над самым ухом, заставил девушку вздрогнуть и выпустить свою скорбную ношу. Телефонный аппарат стоял на полке над ее головой, но она его только теперь и заметила.

Александре и в голову не пришло, что в ее положении отвечать на звонок не стоит. Напротив, она схватила трубку с облегчением — точно кто-то протянул ей через пространство долгожданную руку помощи. И когда услышала на том конце провода знакомое хрипловатое «алло» — ее сердце затрепетало: пожалуй, никогда еще она не была так рада слышать своего бывшего возлюбленного!

— Борька, это ты! Слава Богу… Ты где?! Скорей, скорей приезжай! — Не в силах больше произнести ни слова, Саша зарыдала в трубку.

— Александра?!

Даже сквозь собственные истерические всхлипы она уловила в голосе Жемчужникова смятение.

— Как ты… Как ты там оказалась?!! Почему ты ревешь? Где Ольга?!

— Борька… Я… пришла… А она… она в ванне… умерла-а-а…

— Как — умерла?.. Что ты несешь?! Да что случилось, говори толком!

— Н-не знаю… Разрыв сердца… или еще что. Захлебнулась… может быть… Воды полно кругом… Борька, что мне делать?! Приезжай, слышишь! Я тут одна… с ума сойду!

— Воды полно, говоришь?.. — словно эхо повторил Борис.

Саша до глубины души возмутилась его непонятливостью.

— Ах, да при чем здесь вода, Господи! Приезжай немедленно, я же не знаю, что делать! Она умерла, умерла, понимаешь?! А ты про какую-то воду…

— Понял, понял, не кричи. Теперь вижу, что ты не шутишь. Ну-ну, Шурик, не плачь…

Услышав в его голосе прежние ласковые интонации, девушка заревела еще сильнее.

— Перестань же, будь умницей. Послушай меня… Ты внимательно слушаешь?

Саша промямлила что-то маловразумительное, но хлюпать носом перестала.

— Я сейчас приеду и сделаю все что нужно. — Голос Борьки зазвучал твердо, он уже оправился от первого шока. — А ты… Тебе лучше оттуда исчезнуть, Шурик, и побыстрее. Тебя кто-нибудь видел?

— Не-ет… Борька, но почему я должна…

— Ради Бога, не трать время на вопросы и возражения! Потом, когда успокоишься, ты и сама поймешь. Соберись и отвечай на мои вопросы. Ты ее трогала?

— Д-да, я думала, может быть, она еще… Хотела вынуть ее из ванны.

— Ч-черт! Ну ладно, это не так страшно… К чему-нибудь прикасалась?

— Конечно — ко всему. Краны закрыла…

Конец ознакомительного фрагмента.