Смерть никогда не стареет

Евгений Сухов, 2016

Зверски убита жена профессора Чекулаева – Анна. У ее соседа Павлова сыщики нашли орудие убийства – молоток со следами крови жертвы. Дело закрыто, Павлов получил срок. Но с этим никак не может смириться друг осужденного – редактор газеты Геннадий Нехватов. У него есть неопровержимые доказательства невиновности Павлова, которые он собирается обнародовать с помощью известного журналиста Аристарха Русакова. Встреча назначена на автобусной остановке. Договорившись с Нехватовым о дальнейших действиях, Русаков собирается уходить, как вдруг замечает подозрительную старушку с точно таким же, как у Нехватова, «дипломатом». Хитрый взгляд старушки показался Русакову очень знакомым…

Глава 3

Я начинаю новое расследование, или Что мне рассказали

Когда я пришел в телекомпанию, то поначалу в голове у меня был сплошной вакуум: никаких мыслей относительно того, что случилось на автобусной остановке. Потом на ум пришла поговорка, что аппетит появляется во время еды. Может, и с мыслями так же? Просто надо расшевелить эту пустоту, поговорить с кем-то о том, что произошло, вот тогда нужные мысли и появятся?

Ноги сами принесли меня к кабинету шефа. Впрочем, ему-то как раз и нужно рассказать про взрыв на автобусной остановке, как руководителю предприятия, в котором я работаю. Ну и вообще… Мужик он грамотный, может, присоветует что-нибудь толковое, от чего можно будет оттолкнуться и что может привести движение моих мыслей в нужном направлении.

Я постучал в дверь кабинета.

— Войдите, — раздалось из-за двери не сразу. Возможно, шеф был чем-то занят и ему было нужно какое-то время, чтобы освободиться от дел или отвлечься. Так или иначе, но, получив разрешение, я открыл дверь кабинета и вошел.

— Добрый день, Гаврила Спиридонович, — поздоровался я.

— Добрый, — ответил шеф. — Что у тебя?

— Кажется, новое дело, — сказал я. — Но я не знаю пока, как к нему подступиться.

— Щас, — шеф покопался в стопке бумаг, прочитал бегло одну из них, черкнул что-то в лежащем на столе открытом блокноте, закрыл доисторическую папку с белыми тесемками, завязал их в узел с петелькой и поднял на меня ясный взор: — Рассказывай, — произнес он и немного поерзал в кресле, то ли устраиваясь поудобнее, чтобы слушать и вникать, то ли проявляя нетерпение. Ведь яркого журналистского расследования, о котором бы говорила часть города, принадлежащая к нашему зрителю, не было с того самого момента, когда само собой рассосалось дело об «Измайловском маньяке», которое я вел еще в январе этого года.

— Значит, так, шеф, — начал я. — Сегодня по дороге в нашу телекомпанию меня окликнул бывший главный редактор газеты «Московский репортер» Геннадий Павлович Нехватов. Я до того, как вы взяли меня в вашу телекомпанию, работал в этой газете два года. Я вам об этом рассказывал, если вы помните.

— Помню, — сказал шеф. — Продолжай.

— Мы не виделись с ним шесть с половиной лет, — продолжил я. — Я не знал, чем в это время занимался Нехватов, как жил, с кем дружил, но, судя по всему, в роскоши он не купался, а возможно, что даже и нуждался. Похоже, он продал даже свой «Фольксваген», поскольку сидел на лавочке на остановке и ждал автобус. Мы разговорились. Вид он имел озабоченный и при себе у него был старенький «дипломат» с какими-то бумагами — документами по делу, которым он занимался, по его словам, уже несколько лет. Похоже, что это дело и подкосило его в материальном плане плюс съедало все его время. Скорее всего, то, чем он занимался, стало делом всей его жизни…

— Да что за дело-то? — уже заинтересованно спросил шеф.

— А вот этого я как раз и не знаю, — развел я руками. — Немного поговорив, мы с ним условились встретиться сегодня в семь вечера у него на квартире. Он сказал, что расскажет мне все с самого начала. После этого я пошел на работу, а Нехватов стал дожидаться своего автобуса. И когда я отошел от остановки, последовал взрыв, который убил Нехватова.

— Взрыв? — недоверчиво посмотрел на меня шеф.

— Точно так, — сказал я. — Самый настоящий. Меня так толкнуло в спину взрывной волной, что я едва не упал. Одну женщину ранило, а другую, похоже, контузило. У павильона снесло крышу.

— Откуда взрыв-то?

— Это взорвалась бомба, которая была в «дипломате» Нехватова.

— Ты же сказал, что там были какие-то бумаги? — недоуменно посмотрел на меня шеф.

— Правильно, сказал, — подтвердил я. — Так оно и было… Это полицейские поначалу решили так, что взорвался «дипломат» Нехватова. А потом оказалось, что «дипломат» Геннадию Павловичу подменили. Его «дипломат» с бумагами забрали, а «дипломат» со смертельным зарядом подсунули. Причем заряд смертельным был только для него…

— То есть убить хотели именно Нехватова? — спросил шеф и добавил: — Я тебя правильно понял?

— Так точно, — ответил я. — Геннадий Павлович кому-то очень сильно мешал. И документы, что были у него в «дипломате», для кого-то были очень опасны. Вот кто-то одним махом и документы у него изъял, и самого его убил, — твердо и без тени сомнения добавил я.

— Да, история очень занимательная, — раздумчиво протянул шеф. — А кто такие эти «кто-то»? — спросил он, снова взглянув на меня. — У тебя есть какие-нибудь зацепки?

Я честно ответил:

— Никаких.

— А кто подменил твоему бывшему шефу «дипломат» — известно? — задал шеф новый вопрос.

— А вот тут я являюсь главным свидетелем, — не без гордости сообщил я. — Поскольку видел некую старушку, которая, может, никакая и не старушка, а только под нее маскирующаяся гражданка, у которой в руках был точно такой же «дипломат», как у Нехватова. И когда она присела с ним рядом, а я это видел собственными глазами, то заговорила его, отвлекла его внимание и незаметно подменила «дипломат». А потом села с «дипломатом» Геннадия Павловича на автобус, и когда он отъехал, то нажала кнопочку радиоуправляемого устройства и взорвала оставленный «дипломат», начиненный взрывчаткой. Теперь мне уже не узнать, что мне хотел рассказать Геннадий Павлович и какие бумаги находились в его «дипломате».

— И что теперь? Ты собираешься вести расследование? — заинтересованно спросил шеф.

— А вы на это даете «добро»? — поинтересовался я.

— А оно тебе нужно? — пытливо посмотрел на меня шеф.

Вопрос был поставлен правильно, поскольку разрешение на журналистское расследование мне нужно было чисто формально. Ибо расследованием убийства Геннадия Павловича Нехватова я бы занялся все равно.

Поэтому я ответил весьма уклончиво:

— Будет лучше, если вы дадите свое «добро» на расследование этого убийства. Ведь взрыв практически произошел на моих глазах. Я был последним, если не считать этой закамуфлированной старушенции, кто с ним разговаривал. Именно мне Нехватов сообщил, что занимается вот уже несколько лет каким-то серьезным делом, ставшим в его жизни очень важным… Кроме того, Геннадий Павлович был моим коллегой и товарищем. Мы вместе проработали два года. А еще он был просто хорошим человеком…

— Я тебя понял, Старый, — произнес шеф и согласно кивнул: — В общем, я возражений не имею.

— Спасибо, шеф, — просто сказал я.

— С чего думаешь начать? — спросил он заинтересованно.

Это был самый больной вопрос. Но в ходе разговора с шефом в моей голове стал складываться простенький план. На что я и рассчитывал, затевая весь этот разговор.

— Надо узнать, что это было за дело, которому Нехватов отдал последние несколько лет жизни… — озвучил я первую часть своего плана. Потом добавил: — Еще надо будет постараться узнать, для кого он и его бумаги представляли опасность. Нужно будет расспросить всех его знакомых, соседей. Может, кто и знает, чем он занимался последнее время…

— Хорошо, действуй, начало верное, — сказал шеф. — А эту твою новую программу мы назовем… — шеф немного подумал (а название циклов передач было сугубо его прерогативой) и выдал: — «Взрыв на автобусной остановке». Подходит? — Он вопросительно посмотрел на меня.

— В самую точку, — ответил я. — Просто и в то же время интригующе.

— Вот и славно, — констатировал шеф. — Степа в твоем распоряжении. Ступай, работай! Жду результатов.

Я кивнул, встал с кресла и вышел из кабинета.

С чего начинать — я уже представлял…

* * *

Мне потребовалось немало усилий, чтобы отыскать вырванный из блокнота листочек с номером телефона Витюни Жмуркина, что он записал мне с год назад, когда мы повстречались с ним на Белорусском вокзале. Я тогда прикидывался бомжем, ведя журналистское расследование сразу по нескольким темам, а именно: откуда у бомжей пачки евро и кто мочит этих бомжей. Громкое дело было, надо сказать. Представляете, в тупике на железнодорожных путях Белорусского вокзала стоят четыре товарных вагона, заполненных палетами, на которых в качестве груза размещены неподъемные кубы с пачками евро. Чьи это деньги, как они оказались на путях, для каких целей предназначены? Впрочем, для чего они были предназначены, вскоре мне стало более-менее ясно: скорее всего, планировался государственный переворот или серьезная заварушка. Ну что-то наподобие того, что произошло на Украине. И, надо сказать, такого переворота не состоялось благодаря моему участию, а «бесхозные» евро ушли по выбранному мной назначению: они были растасканы бомжами, вокзальными нищими, побирушками и служащими вокзала из числа простых работяг. Пятой колонне досталась только дырка от бублика, за что они меня едва не замочили. Но человек в песочном пуловере от Кельвина Кляйна решил оставить меня в живых, чтобы я мог воочию убедиться, что все мои потуги в восстановлении справедливости тщетны на фоне растущего беспредела.

Так вот… Год назад я внедрился в ряды бомжей Белорусского вокзала с целью сбора материала, необходимого мне в моем расследовании. Как и все остальные граждане без определенного места жительства, входившие в определенные группы со старшим во главе, я должен был приносить в общую кассу оговоренную сумму. Это значило, что я должен был работать: собирать банки и бутылки с последующей их сдачей, подворовывать, выпрашивать «на хлебушек» и так далее. Я выбрал работу собирательную. То есть выискивал бутылки и пивные банки, примерно так, как собирают грибы в лесу. Только вместо леса была территория вокзала, а вместо деревьев — люди. Впрочем, через час-другой я переставал замечать прохожих, как и они меня. У них был свой мир, у меня, вросшего в образ бомжа, — свой. И эти сферы никогда не соприкасались, разве что только во времени. Для всех остальных людей я был ничто. Не более чем мокрица. И относились они ко мне как к членистоногому. То есть я, конечно, существую, но лучше бы подальше от места их существования…

Я был сосредоточен в себе. И на деле, которым был занят. Если я находил где-либо бутылку, то выливал остатки содержимого и мягко, без звука клал бутылку в сумку. Если находил алюминиевую пивную банку, я сплющивал ее и тоже отправлял в сумку. Я как будто бы существовал вне пространства. И когда меня окликнули: «Старый, это ты»? — вернуться в это пространство мне стоило больших трудов…

Я поднял голову и увидел Витю Жмуркина, заместителя главного редактора «Московского репортера».

— Да, это я, — сказал я негромко. — Здравствуй, Витюня.

— Точно, это ты! — Витюня Жмуркин был явно рад меня видеть. И в то же время выглядел несказанно раздосадованным. — А что ты здесь делаешь? — Он придирчиво оглядел меня с ног до головы и удивленно спросил: — У тебя ж все хорошо устроилось? Ты ж вроде на телевидении служил? — И добавил, что я был успешным репортером, делал классные программы, которые он с удовольствием смотрел. После чего стал их перечислять: — «Последнее желание», «Кто убил Санина», «Можно ли победить зло». — А затем спросил: — Что такое произошло с тобой, что ты стал бутылки на вокзале собирать?

Витюня говорил очень громко, что для меня было опасно и чревато разоблачением.

— Тише, я работаю, тише… — шипел на него я, но он продолжал громко удивляться. — Да заткнешься ты наконец, — уже резко сказал я, сунув ему кулаком под ребра. — Я работаю, понимаешь? Ра-бо-та-ю…

— Работаешь? — удивленно произнес Витюня.

— Да. Что, не видишь разве? — перевел я взгляд на свою добычу в виде бутылок и сплющенных банок.

— Так это у тебя зада-а-ание! — догадался наконец бывший зам главного редактора. — Типа, работаешь «под прикрытием»… А ты молодчик! На самое дно проник!

— Да, работаю. Только меня никто не «прикрывает»… — ответил я раздраженно.

— Здорово! — опять громко воскликнул Витюня, что заставило меня скрипнуть зубами и поежиться, будто от холода.

— Тише, прошу тебя, тише, — стал я уже злиться на Жмуркина. — За мной могут наблюдать.

— Да? Кто? — стал Витюня вертеть головой по сторонам. — Да тут нет никого!

— Да не верти башкой, — снова зашипел я на Жмуркина. — Дай-ка мне лучше немного денег…

Витюня достал бумажник и раскрыл его:

— А сколько тебе дать?

— Дай сколько можешь, — пробурчал я.

Витюня пошарил в бумажнике, вынул пятисотенную купюру и охотно протянул мне:

— Столько хватит?

— Хватит, хватит, — сказал я и быстро сунул купюру в карман. — Когда все закончится, я тебе их отдам… Дай мне твой телефон.

— Так давай я тебе позвоню, и у тебя будет мой номер телефона, — предложил Витюня.

— Витюня, — посмотрел я на Жмуркина как на малое дите, — у меня нет сотового и быть не может, ведь я бомж.

— Ах да… — сморгнул виновато Витюня Жмуркин и произнес: — Погоди, я сейчас.

Вот тогда-то он и написал в своем блокноте свой номер телефона, вырвал листок и передал его мне…

* * *

На мой вызов никто не ответил.

Я набрал номер Жмуркина еще раз. После чего через некоторое время послышалось нетерпеливое:

— Да!

— Ты почему телефон-то не берешь? — строго спросил я. — Спишь, что ли?

— Занят был, — последовал недоуменный ответ. — А это кто?

— Эх, Витюня, — я придал голосу максимальную разочарованность. — Это Аристарх Русаков.

— Старый! Как я рад тебя слышать! — Голос Пети Жмуркина был неподдельно радостный. — Сколько лет!

— Не так уж и много, — сказал я. — Как дела, Витюня? Ты все копирайтерствуешь?

— Ну да, — ответил Жмуркин.

— То есть сидишь дома? — констатировал я.

— Скорее лежу, — хохотнул Витюня. — Ноутбук тоже лежит. На животе. Так и набираю статьи.

— И как по деньгам? — поинтересовался я.

— Да когда как, — ответил Жмуркин. — Если вовремя схвачу хорошие заказы, то хорошо. Есть несколько вээмов, с которыми я работаю по персональным заказам. В общем, работы хватает.

— Значит, своим звонком я тебя отвлек от работы? — немного разочарованно произнес я.

— Теперь уже неважно, — ответил Витюня. — Есть пара заказов, но они не очень срочные.

— Это хорошо, — резюмировал я. — Тогда, я полагаю, тебя можно еще сильнее отвлечь?

— Да, можно, — сказал Жмуркин. — Встретиться хочешь?

— Именно, — ответил я. — А ты помнишь, Витюня, что я тебе пять сотен рубликов должен?

— Забыл, — не сразу ответил Жмуркин. — Неужели такое было?

— Было, не сомневайся.

— Значит, в то время я был богатый.

— Вот, хочу тебе их отдать, — заявил я. — И вообще имеется разговор.

— Ну тогда приезжай ко мне, — отозвался Витюня. — Я теперь из дома редко выхожу. Вот разве что продукты купить да за квартиру заплатить. В общем, только по необходимости.

— Напомни мне свой адрес, пожалуйста, — попросил я.

Жмуркин назвал улицу, дом и квартиру.

— Все, выезжаю, — сказал я и отключил связь.

* * *

Когда я входил в холостяцкую квартиру Жмуркина, то на меня повеяло каким-то особым мужским уютом и налаженностью быта. Когда все выверено до мелочей, ничего лишнего, каждая вещь находится на своем месте и несет конкретную функцию.

Надо сказать, что Витюня Жмуркин никогда не был женат. Не потому, что он был каким-то уродливым малым или ярым женоненавистником, он как раз был довольно симпатичным и обаятельным парнем. Причина в ином: к женщинам он относился спокойно. То есть, если у него заводилась девушка, ему было с ней хорошо, когда же она уходила, не дождавшись от него предложения руки и сердца, особенно не горевал. Он ни о чем никогда не жалел, никому не завидовал, не сокрушался и поживал довольно спокойно без всяких встрясок и волнений. Возможно, что кто-то иной назвал бы такую жизнь унылой и неинтересной, но самому Витюне такое существование было по душе.

Мы тепло пожали друг другу руки, и я, чтобы не забыть, протянул ему сразу пятисотенную купюру.

— Вот мой должок, — сказал я. — Спасибо… Ты меня очень выручил тогда, на вокзале.

— Да не за что, — ответил Витюня, очевидно, так и не вспомнив вокзальную «эпопею». — Проходи.

Я прошел в комнату и осмотрелся. Все на своих местах, ничего лишнего, много света и воздуха. Главный предмет и основное украшение комнаты — кожаный диван. На широкой спинке дивана — чашка с недопитым кофе.

Около дивана кресло. На кресле лежит ноутбук. Диван и кресло — рабочее место Вити. На диване он работает, ест, отдыхает. Проснулся — и уже на рабочем месте. Ни транспорта тебе, ни толкучки в метро в часы пик и, как следствие, — никаких транспортных расходов…

— Вот так и живу, — просто проговорил Витюня Жмуркин, заметив, что я разглядываю его жилище.

— А что, мне нравится, — отвечаю я.

Минут десять мы с Витюней говорим о том, о чем могут говорить люди, давно не видевшиеся: то есть ни о чем и обо всем одновременно, а потом я задаю ему мучивший меня вопрос:

— Ты давно не видел Геннадия Павловича?

— Давно, — немного подумав, отвечает Жмуркин.

— А как давно? — спрашиваю я.

— Щас вспомню, — Витюня уходит в себя, отчего-то ерошит волосы, которые у него уже редеют, потом говорит: — После того как он с нами попрощался, я виделся с ним дважды. Первый раз — месяца через два после закрытия нашего «Московского репортера». Он сказал, что продолжает бороться за газету, и если ему удастся ее как-то воскресить, то он непременно позвонит всем нам. То есть мне, тебе, корректору Полине Шлыковой и Вове Чикину. Всем, кто оставался с ним до последнего момента существования «Репортера». Но, как видишь, он не позвонил. А второй раз, — Жмуркин морщит лоб, вспоминая, — я с ним встретился в метро. Это было пару лет назад. Нет, вру, мы с ним виделись три года назад, в две тысячи двенадцатом. Он спросил меня, чем я занимаюсь. Я сказал, что официально нигде не работаю и пишу статьи для Интернета. Когда же я спросил его, чем он занят и где работает, то он ответил, что заделался независимым журналистом и пытается помочь своему другу, которого невинно осудили и посадили в тюрьму за не совершенное им преступление. Мы еще немного поговорили, и он вышел. А я поехал дальше…

— А кто этот его друг, за что его посадили? — спросил я.

— Геннадий Павлович не назвал его и за что посадили тоже не сказал, — пожал плечами Жмуркин. — Сказал только, что это был его лучший друг, они знакомы с детства, вместе росли, вместе учились и вместе воевали в первую чеченскую войну…

— Спасибо, Витюня, — произнес я, задумавшись. Может, помощь этому другу и была делом последних лет жизни Геннадия Павловича Нехватова, о котором он и хотел со мной поговорить? Вполне возможно. Это на него очень похоже. Вот только информации пока крайне мало…

— Скажи, Вить, как ты думаешь, из наших кто-нибудь может знать, чем занимался Геннадий Павлович в последние годы? Может, Нехватов виделся с Вовой Чикиным или Полиной и рассказал им что-то конкретное о своих делах?

Я задал вопросы, не очень-то ожидая, что Витюня на них ответит. Так оно и вышло…

— Не знаю, — посмотрел на меня Жмуркин. — Шлыкову я вообще с тех пор ни разу не видел, а с Чикиным мы иногда созваниваемся, раз в полгода. Поговорим минуту-другую, и все.

— А я их обоих потерял.

— Ну захотел бы — не потерял, — резонно заметил мне Жмуркин и отвел взгляд.

— Это верно, — промолвил я. И мне стало стыдно. Ну почему так случается: работаешь с человеком вместе, рад всегда его видеть; приятельствуешь, дружишь даже, делишься наболевшим, пьешь с ним водку и пиво, а когда жизнь тебя с этим человеком вдруг разводит, ты о нем как-то очень быстро забываешь, тем самым натурально вычеркивая из жизни. Получается как-то потребительски, что ли: был человек рядом — был нужен. Не стало этого человека рядом — ну и хрен с ним!

— Да ладно, чего загрустил, — Витюня сказал это так, словно собирался погладить меня по голове и тем самым успокоить, как неразумное дитя. — Всем нам было нужно как-то налаживать жизнь, когда «Московский репортер» закрыли. У всех у нас были свои заботы, да и времени катастрофически не хватало ни на себя, ни на семью. А тут коллеги, да еще и бывшие. Не до них уже… Жизнь как-то вперед идет.

— Так-то оно так, — согласился я. — Но все равно как-то это… неправильно, что ли. Несправедливо…

— Ну это не единственная несправедливость в жизни, — философски изрек Витюня Жмуркин. — И отнюдь не самая жестокая…

Мы не стали с Витей выпивать, вспоминая наши денечки в «Московском репортере» и какие-то смешные случаи и ситуации, которые с нами случались едва ли не ежедневно, когда мы вместе работали в этой газете. Не стали вести разговоры «за жизнь», столь приятные для застольной беседы и ни к чему не обязывающие. Ведь и у Виктора, и у меня были дела, не совместимые с выпивкой и бесполезной тратой времени. Вите надо было иметь трезвую голову, чтобы писать статьи, а мне — чтобы составить хоть какое-то представление о деле, за которое я взялся. А то, что дело будет непростое, я уже сообразил. Однако простых дел у меня, собственно, никогда и не было.

Разве незапутанным и архисложным было дело об убийстве популярного актера Игоря Санина? А дело о массовых отравлениях простых жителей Измайлово посредством молочного отдела одного из самых популярных в Измайловском районе продуктовых магазинов? Да и последнее дело, которое я расследовал, — о семейной чете владельцев измайловского кафе «Берлога» Бориса и Клементины Шацких, маньяках-извращенцах — разве оно было простым? Но убийство Геннадия Павловича Нехватова несколько выбивалось из этого ряда.

Во-первых, он был моим коллегой, уважаемым и весьма достойным человеком.

Во-вторых, он сам собирался рассказать мне о деле, которым занимался несколько лет кряду, и даже хотел посоветоваться со мной, как с телерепортером, ведущим журналистские расследования. Очевидно, дело это касалось его друга, с которым он вместе рос, учился и служил в армии.

В-третьих, я чувствовал себя обязанным Геннадию Павловичу. Он меня многому научил, ценил как профессионала, а я о нем попросту позабыл. Скверно как-то получается. И никакие отговорки на нехватку времени, массу забот, семейные обстоятельства и прочие неразумные причины не могут служить мне оправданием.

А в-четвертых, мне не давали покоя молодые губы старушки, подсевшей к Нехватову и поменявшей его «дипломат». А еще ее взгляд, который она бросила в мою сторону. Странное дело, но ее глаза показались мне знакомыми…

У меня не было никаких сомнений в том, что это была ряженая старушенция.

Мы с Витей еще некоторое время поболтали, после чего наступила вполне объяснимая пауза: говорить особо было не о чем. Пора было и честь знать, то есть прощаться и подаваться восвояси.

Я попросил у Жмуркина телефон Вовы Чикина. Он мне его охотно назвал. Мы обменялись еще парой дежурных фраз, после чего я сказал Вите, что мне пора идти.

— Будешь звонить Чикину, передай ему от меня большой привет, — сказал Витюня.

— Обязательно, — пообещал я. — Ну бывай.

— Бывай, — ответил Витюня. — Рад был тебя повидать.

— И я, — сказал я.

— Не пропадай.

Мы попрощались, пожав друг другу руки, и я ушел, чтобы больше никогда не увидеться?

* * *

— Привет, Вова, — сказал я, когда на том конце провода соизволили взять трубку.

— Привет, — равнодушно ответил Вова Чикин и замолчал. Он всегда был предупредителен и несказанно тактичен. Именно эти качества его характера не позволяли ему спросить: «Кто это?» Ведь тем самым он невольно мог обидеть собеседника. Так он думал…

— Это некто Аристарх Русаков, — выручил я Чикина. — Помнишь такого засранца?

Некоторое время трубка молчала. А потом буквально взорвалась не очень связными восклицаниями и возгласами:

— Старый! Ты? Этого просто не может быть!

— Я, Вовчик.

— Это точно ты? Голос, кажись, твой… Откуда? Вот это да-а… Вот это подарок! Как ты? Где? Откуда звонишь?

— Я здесь и никуда не уезжал.

— А помнишь, как мы вместе с Геннадием Павловичем, Витюней Жмуркиным и Полиной воевали за правду? И вообще…

— Помню. Вова.

— Конечно, помнишь. Нет, ты молодец. Взял — да и позвонил… Вот ведь, а? Ну ты даешь, Старый. Ты просто не представляешь, как я рад!

— Я тоже рад.

— Я больше рад, — засмеялся Вова. — Откуда у тебя мой номер?

— Мне твой телефон Витюня Жмуркин дал, — признался я.

— Да? — неизвестно чему обрадовался Вова. (Неужели простому факту, что Витюня Жмуркин дал его номер телефона мне?) — Как он?

— Благополучно, — ответил я. И добавил: — Просил передавать тебе большой привет.

— Спасибо, — еще больше обрадовался Вова. — Нет, вы все же, ребята, молодцы. Созваниваетесь. Встречаетесь вот. А я… Погряз в каких-то своих бытовых проблемах как… не знаю кто… Ни с кем из вас не вижусь. Не звоню никому. Ты вот захотел — и узнал мой номер. А я вот не узнал. Получается, что не захотел…

Эх, Вова. Еще пару часов назад я так же думал про себя. Оказывается, забывать своих бывших товарищей, которые не рядом, — довольно распространенная болезнь. К большому сожалению.

— Я чего звоню-то, — решил я перейти к главному. — Ты, случайно, не поддерживал связь с Геннадием Павловичем?

— Виделись пару раз, — не сразу ответил Чикин.

— Когда? — быстро спросил я.

— Давно, — ответил мой бывший сослуживец. — Года три назад.

— О чем разговаривали?

— Да я уж и не помню, — нерешительно ответил Вова.

— Нехватов не говорил тебе, случайно, чем он занимается, где работает? — спросил я.

— Нет, — сказал Вова. — Он все больше обо мне расспрашивал. А о себе только сказал, что пока нигде не работает.

— Ясно, — произнес я. Чикин о деле Нехватова ничего не знает. Может, в курсе Полина Шлыкова?

— А Полину ты давно видел? — спросил я.

— Шлыкову? — переспросил Вова.

— Да.

— Виделись недавно. Мы ведь с ней недалеко друг от друга живем. Вот иногда и пересекаемся. То в метро встретимся, а то в продовольственном магазине.

— А телефон у тебя есть ее? — с надеждой спросил я.

— Конечно, есть, — ответил Чикин. — И у нее мой тоже есть. Но мы друг другу не звоним…

— Ну раз вы время от времени встречаетесь, что звонить-то, — резонно произнес я.

— Ну да, возможно, — пробурчал Вова, отыскивая, очевидно, номер Полины Шлыковой. — Ага, вот, нашел. Записывай.

Я записал номер телефона Полины Шлыковой. Мы с Вовой тепло распрощались, пообещав звонить друг другу.

А почему нет?

* * *

Полина Владимировна Шлыкова уже три года как пребывала на пенсии по старости. В это было трудно поверить, поскольку в редакции «Московского репортера» ее все звали просто Полина. И только деликатный Вова Чикин называл ее (и то не всегда) Полиной Владимировной. Правда, она продолжала трудовую деятельность: работала корректором в одной газете и покуда не собиралась уходить, поскольку помогала дочке, у которой с работой все время не ладилось. То она работала в какой-то фирме, изготовляющей на заказ мебель, то, разругавшись с начальством, уходила и устраивалась на завод, где по прошествии нескольких месяцев повторялось то же самое. Потом дочь устроилась администратором в салоне красоты, где ей положили хороший оклад, но чисто бабская компания с вечными интригами, косыми взглядами и перешептываниями ее опять не устраивала, и дело вновь заканчивалось увольнением по собственному желанию. Все эти метания приводили к тому, что с деньгами у дочери Полины Владимировны всегда была напряженка, и она то и дело приходила к маме, которая в силу материнских чувств выворачивала все карманы и отдавала своему ненаглядному чаду все, что у нее на данный момент имелось.

Так повторялось из месяца в месяц, так что бросать службу корректором Полине Владимировне было не с руки. Да и нравилась ей работа: исправлять журналистские ошибки и опечатки и правильно расставлять запятые…

Когда я набрал номер ее телефона, ничего этого я еще не знал. Как Витюня Жмуркин и Вова Чикин, трубку она взяла не сразу, ведь номер-то высвечивался совершенно незнакомый. А здесь стоит подумать — а следует ли отвечать.

Наконец я услышал:

— Да.

Голос у нее был усталым и немного грустным. Я вспомнил, что всегда называл эту милую женщину Полиной, но обращаться к ней таким образом по прошествии шести лет посчитал неправильным. Придав голосу официозный тон, произнес:

— Полина Владимировна Шлыкова?

— Да, — уже с нотками удивления и тревоги ответила она.

— Вас беспокоят с телеканала «Авокадо», — начал я издалека.

— Да? — Ее удивление не знало границ.

— Именно так! — ответил я настолько убедительно и твердо, что у Полины не осталось никаких сомнений в искренности собеседника.

— А… чем я, простите, заинтересовала ваш телеканал? — осторожно спросила Шлыкова.

— Вы ведь знали бывшего главного редактора газеты «Московский репортер» Геннадия Павловича Нехватова? — спросил я. И тотчас спохватился, что произнес «знали» вместо «знаете». Но было уже поздно…

— Да, — ответила Шлыкова. — Знала и знаю. Это очень хороший и добрый человек.

— Мы делаем передачу, в которой одним из действующих лиц будет являться Геннадий Павлович, — произнес я. — Поэтому вопрос: насколько хорошо вы его знаете?

— Достаточно хорошо, — после небольшой заминки ответила Шлыкова. — Мы два года работали вместе в газете «Московский репортер», а когда нашу газету закрыли, то связь друг с другом не потеряли. Встречались, созванивались. Он помог мне трудоустроиться, ну и вообще…

— И вы знаете, чем Геннадий Павлович занимался последнее время, какой вел образ жизни? — снова спросил я.

— Конечно, конечно, — живо отреагировала Полина. — Геннадий Павлович делился со мной своими проблемами, а я своими.

— Это очень хорошо, — констатировал я. — Отсюда у меня к вам такое предложение: как вы смотрите на то, чтобы рассказать о Нехватове все, что вы о нем знаете, на камеру?

— И что, это потом покажут по телевизору? — спросила она.

— Покажут, — вполне определенно ответил я.

— А это обязательно — снимать меня на камеру? — нерешительно спросила Шлыкова. — Просто так поговорить нельзя? Под запись. Или на диктофон, например.

— Мы же телевизионный канал, Полина Владимировна, — с небольшой долей участия произнес я. — Нам нужен видеоряд, синхроны. Картинка. Да вы не беспокойтесь, — поспешил заверить ее я. — Это будет обычное журналистское интервью, только снятое на камеру.

— Ну я не знаю, — снова нерешительно промолвила Шлыкова. — Все это как-то… неожиданно, что ли…

— Согласен, — сказал я. — Поэтому мы можем отложить наше интервью… скажем, до завтра. Ну как? — После этой фразы наступило молчание, после которого мне нужно было произнести что-то очень убедительное. И я сказал вполне искренне: — Согласитесь, ведь Геннадий Павлович вполне достоин того, чтобы рассказать о нем людям.

— С этим я полностью согласна, — произнесла Полина Шлыкова.

— Значит, вы должны согласиться и дать нам интервью, — вполне резонно заметил я.

— А когда и где? — начала сдаваться бывший корректор газеты «Московский репортер».

— Это как вам будет удобно, — сказал я.

— Тогда, — Шлыкова немного помолчала, — вы не могли бы приехать ко мне домой? Завтра вечером, скажем, к семи часам. Мужа не будет дома, дочь живет отдельно, так что нам никто не помешает. Просто у меня много работы. А времени, как всегда, не хватает. И мне не хотелось бы выходить из дома и попусту тратить время на дорогу.

— Без проблем, — ответил я. — Завтра в семь вечера мы у вас. Какой у вас домашний адрес?

Когда Шлыкова продиктовала мне адрес, то, чуть помедлив, добавила:

— Простите, но не могли бы вы назвать себя и еще раз сказать, какой телеканал вы представляете?

— Наш телеканал называется «Авокадо», — ответил я и замешкался. Почему я не представился Шлыковой сразу? Даже не знаю. Может, потому, что хотел сначала просто пошутить. Что у меня не очень получилось, и теперь я попал в достаточно неловкое положение. А может, опасался, что Шлыкова упросит меня не снимать ее, когда поймет, с кем именно разговаривает. Полина Шлыкова никогда не любила повышенного к себе внимания и на людях была не очень-то разговорчива. Да и специфика ее работы была отличной от журналистской. Ведь журналисты работают с людьми и ситуациями вокруг них, а корректор трудится сугубо с текстами. То есть в тишине и полном одиночестве… А иметь синхрон со знающим и уважающим Нехватова человеком мне для будущей программы ох как было нужно! Но все равно, назвать себя следовало, раз об том спрашивали. И я нерешительно произнес: — Меня зовут…

— Как, вы говорите, называется ваш телеканал? «Авокадо»? — переспросила меня Полина Шлыкова, не дав мне назвать свое имя. — А вам незнаком Аристарх Русаков?

— Как же незнаком, очень даже знаком, — уклончиво ответил я.

— Как у него успехи? — заинтересованно спросила Полина.

— У него все благополучно, — ответил я.

— Вам очень повезло, — промолвила Шлыкова.

— В смысле? — поинтересовался я.

— В том смысле, что Аристарх Русаков большой умница, — без тени сомнения ответила Полина.

— Спасибо, — сказал я.

К похвале, как и всякий творческий человек, я всегда был неравнодушен, тем более что в данном случае она была произнесена за глаза. Что польстило мне еще больше.

— Мы с Аристархом вместе работали два года в газете «Московский репортер», где главным редактором был как раз Геннадий Павлович Нехватов, — сказала Шлыкова. — Так что Русаков тоже может многое рассказать об этом замечательном человеке.

— С ним мы уже поговорили, — ответил я. — Теперь очередь за вами.

— Хорошо, — сказала Шлыкова. — Завтра в семь я буду вас ждать. Кстати, много хорошего о Геннадии Павловиче Нехватове могут еще рассказать его бывшие сослуживцы Виктор Жмуркин, который был его заместителем, и Владимир Чикин. Дать вам их телефоны?

— Спасибо, мы с ними уже побеседовали, — ответил я.

— Да? — спросила Полина. — Ну тогда до завтра.

— До завтра, Полина Владимировна, — сказал я и положил трубку.