Ночь волшебства

Даниэла Стил, 2016

Раз в году в Париже происходит удивительный Белый ужин, гости которого, мужчины и женщины, зажигают и выпускают в небо белоснежные китайские фонарики. Если верить легенде, сбудется заветное желание каждого, кто выпустил такой фонарик. Но в жизни, увы, все не так просто. Чья же мечта сбудется, а чьи надежды разобьются о жестокую реальность? Сумеют ли владельцы империи от-кутюр Бенедетта и Григорио не только сохранить свой бизнес, но и преодолеть кризис в отношениях? Удастся ли сберечь семью финансисту Жану Филиппу и редактору знаменитого журнала Валерии, которым предстоит долгая разлука? И что ожидает лучших друзей – сценаристку Шанталь и антрепренера Дхарама, – чье доверие и симпатия друг к другу скоро подвергнутся серьезным испытаниям? Летят, летят в рассветное небо белые фонарики – и каждый уносит за собой чью-то пока несбывшуюся мечту!..

Глава 4

Когда Валерия тем вечером пришла домой с работы, напряжение, повисшее в их доме, можно было резать ножом. Она почти не разговаривала с Жаном Филиппом после того, как он сообщил ей о Пекине. Отправив детей спать, они поужинали в полном молчании. Жану Филиппу казалось, что таким образом жена наказывает его, хотя после того скандала она сказала, что ей надо подумать. И тем не менее ничего не обсуждала с ним, хмурилась, будто прикидывала в уме все «за» и «против» того или другого варианта, решив не отвлекаться на остальные темы, казавшиеся ей сейчас малозначительными.

Их дети были еще слишком малы, чтобы понять причину разлада, царившего в доме, но инстинктивно чувствовали возникшее между родителями напряжение. Окончательное решение вопроса о переезде неизбежно должно было так или иначе отразиться на детях. Валерия считала далеко не идеальным воспитание западных детей, росших в Пекине. Даже если никакие другие аспекты не станут помехой, все равно загрязненность воздуха ужасала, жизненные условия были тяжелыми, поэтому большинство западников не брали детей с собой в Пекин. Детям Валерии и Жана Филиппа было пять, три и два года. Валерия беспокоилась о медицинском обслуживании для них, о риске подхватить какую-нибудь заразу. Убеждая жену переехать в Китай, Жан Филипп приводил примеры, когда другие семьи перебирались туда, и это расширяло горизонты их детей с малых лет. Однако она мучилась сомнениями.

Валерию останавливало еще и то обстоятельство, что мир моды был неумолимой и крайне изменчивой средой, и она вряд ли так просто могла бы вернуться туда спустя три и тем более пять лет. Валерия не была готова отказаться от всего достигнутого. Временами она удивлялась, как Жан Филипп мог даже предложить ей такое. И хотя понимала, что он исходил из общих интересов их семьи, не могла не сердиться на него за желание перевернуть всю ее жизнь с ног на голову.

После первого известия о возможности смены работы он пытался несколько раз поговорить с ней, но она непременно отказывалась.

— Почему бы нам просто не обсудить это? — спросил он, заканчивая ужин и умоляюще глядя на нее.

— Потому что я не хочу. Я не желаю, чтобы ты давил на меня! — вспылила Валерия. — Мне необходимо обдумать это все без твоего воздействия.

— Но я не собираюсь уговаривать тебя или заставлять ехать туда, — рассудительно произнес Жан Филипп, но она не хотела слушать его, потому что не верила ему.

— В самом деле? — Валерия посмотрела на него и положила вилку на стол. — А вот мне сдается, что ты только и ждешь, чтобы я просто согласилась. Это не будет моим решением, Жан Филипп. Ты просто не оставляешь мне выбора. Отправиться вместе с тобой в такое место, которое я уже готова ненавидеть, и при этом поставить крест на своей карьере, либо остаться здесь, и тогда ты будешь всю жизнь корить меня за упущенную возможность. Ты зарабатываешь больше, чем я, и мне уже стало казаться, что ты имеешь и более весомый голос в нашей семье. Но я не думаю, что так уж честно противопоставлять его моему. А что, если мы не приживемся там, или дети начнут болеть, или ты не получишь тех денег, которые так тебя привлекают сейчас? Тогда что?

— Тогда мы вернемся домой, — негромко ответил он.

— И к этому времени я потеряю работу. Мне потребовалось тринадцать лет, чтобы занять высокое положение в «Вог». Почему я должна отказаться от всего этого? Только потому, что ты зарабатываешь больше, или потому, что ты мужчина?

— Мы сделали бы это для нашей семьи, Валерия. Ради нашего будущего. Это будет большой шаг вперед для всех нас. Надеюсь, ты понимаешь, что я прав. Время сейчас работает на нас, рынок развивается, я могу сделать состояние.

— Но нам не нужно состояние, — серьезно произнесла она. — Нам вполне хватает того, что есть.

— Тогда пусть это будет наше окончательное решение. Я просто получил шанс зарабатывать больше и отверг его. Возможно, когда-нибудь мы снова получим такой шанс. Но я не смогу зарабатывать так много во Франции или даже в Штатах, — сказал Жан Филипп, хотя никогда даже не думал перебраться за океан: они полностью укоренились во Франции, и она им очень нравилась.

— Почему деньги должны управлять нашей жизнью? Раньше ты никогда не допускал подобного. И это одна из причин, по которой мне нравится здесь жить. Да и что нас ждет в Пекине? Мы же не китайцы, для нас это совершенно другая культура, да и далеко не простой город. Все такого же мнения. И ты хочешь принести все это в жертву деньгам, которые там заработаешь? Я совершенно не уверена, что тоже хочу этого.

— Значит, мы не поедем, — сказал он, подводя итог нелегкому разговору.

Жан Филипп чувствовал себя побежденным ее аргументами, в особенности связанными с детьми, и не мог отрицать их справедливость. Ему не хотелось лгать ей. Он понимал, что они упускают хороший шанс, что те, кто приглашал его, надолго запомнят этот отказ, но не хотел расстраивать жену.

Валерия, все еще сидевшая за компьютером, пожелала ему спокойной ночи, когда он отправился в постель. Она уже несколько дней не целовала его, а ночью превращалась в злобную фурию, готовую обвинить его в чем угодно. Никогда ранее Валерия так не вела себя, но сейчас чувствовала, что не только вся ее жизнь, но и их брак висят на волоске. Что случится, если они станут перетягивать канат каждый в свою сторону? Ничто в пекинском предложении не привлекало ее, но Жан Филипп отчаянно хотел получить эту работу. Она понимала, что между ними началась война, отравляющая их отношения. Они оба чувствовали, как построенный ими мир распадается на части. Из союзников и единомышленников они в один миг превратились во врагов, что абсолютно немыслимо в их прежней совместной жизни. И каково бы теперь ни было их решение, один из них обязательно проиграет, а то и вся семья окажется в проигрыше.

В пятницу после полудня, когда Шанталь поднималась на борт самолета, который должен был унести ее в Берлин, думать она могла только о предстоящей встрече с младшим сыном. Она везла его любимые деликатесы, два новых свитера, поскольку то, в чем она его раньше видела, выглядело ужасно, а также несколько книг, которые, как ей казалось, он был бы рад прочитать. Она даже захватила с собой набор инструментов, чтобы сын мог сделать у себя хотя бы небольшой ремонт. Шанталь всегда следила за всем в доме, и ее дети неизменно добродушно посмеивались над подобной чистоплотностью. Эрик был единственным, кто ценил это и любил, когда мать опекала его. Ей было крайне жаль, что художественное сообщество Берлина было куда более авангардным, чем в Париже, и профессионально Эрик ощущал себя счастливее именно там. Он чувствовал, что со своим искусством будет куда более нужным в Берлине, невольно лишая тем самым мать столь необходимого ей общения с ним.

Отношения Шанталь с дочерью складывались не так хорошо, как с Эриком, поэтому Шарлотте нравилось жить в отдалении от матери на другой половине земного шара. А Поль просто влюбился в Штаты, когда еще учился в кинематографической школе при Университете Южной Калифорнии, и в тридцать один год выглядел куда более американцем, чем французом, прожив там тринадцать лет. И лишь любимый сын Эрик, нежный доверчивый парень, обожал ее общество. Им всегда было весело вместе. Когда умер отец Эрика, ему едва исполнилось три года, и она воспитывала его одна. Именно по нему она больше всего скучала, даже в свои двадцать шесть лет он оставался для нее ребенком.

Эрик по-медвежьи неуклюже обнял мать, встретив ее около стойки выдачи багажа, и на одолженном у друзей автомобиле отвез ее к себе домой, потому что всегда настаивал на том, чтобы она останавливалась у него, а не в отеле. Он наслаждался их совместными завтраками и длительными беседами. Он зарабатывал на жизнь искусством, но Шанталь время от времени помогала ему материально, хотя он ни о чем не просил ее.

Проживал Эрик в районе Фридрихсхайм, платил совсем крошечную арендную плату за подобные конуре апартаменты, но также снимал студию в этом доме, где устраивал свои инсталляции. Студия Эрика представляла собой одну из лучших авангардных концептуальных галерей Парижа. Шанталь гордилась сыном, хотя совершенно не понимала его работ, и восторгалась его известностью. А еще она любила шумные сборища его друзей и ощущение богемности окружающей среды. Нечастые свидания с Эриком всегда становились для нее настоящим праздником.

Когда они добрались до жилища Эрика, Шанталь достала из чемодана продукты, привезенные специально для него, и он пришел в восторг. Сын тут же открыл банки с паштетом, а Шанталь приготовила тосты в старой духовке, которой он никогда не пользовался. В его обществе она снова чувствовала себя матерью, с удовольствием слушала истории, которые он рассказывал, смеялась вместе с ним над его приколами и говорила о своем сценарии из времен Второй мировой войны. Общаясь с ним, Шанталь остро чувствовала, как сильно по нему скучает и как пуста ее жизнь без детей, разлетевшихся по свету. Увы, то время, когда они были маленькими, миновало безвозвратно, и теперь ей оставалось только довольствоваться короткими и столь редкими встречами с ними.

Что ж, таковым оказалось искусство быть матерью взрослых детей, и оно далось ей не так уж просто. С их отъездом в ее жизни образовалась пустота, но она ни намеком не обмолвилась с ними об этом. Она не считала их виновными в том, что они повзрослели и у них появились свои интересы, как бы горько это ни было для нее. Ей оставалось смириться с таким положением вещей, и у нее это получалось с переменным успехом. Вот, например, свидания с младшим сыном всегда поднимали ей настроение на несколько недель. Приезжая к Эрику, она искренне радовалась, проводя с ним время, а он забрасывал работу, чтобы уделять все внимание матери.

В один из вечеров они пригласили на ужин Аннелизу, его новую подружку. Она оказалась милой девушкой из Штутгарта, студенткой, изучавшей искусство и боготворившей Эрика. Аннелиза совершенно не скрывала, что он, по ее мнению, гений, а Эрик смущался ее восхищением, но был очень рад, что она понравилась Шанталь, несмотря на ее многочисленные татуировки и пирсинг на лице. Шанталь давно уже привыкла к таким художествам: видела у его друзей и подруг, — но сам Эрик, к счастью, ничем подобным не обзаводился.

Шанталь забавляло, сколь ее дети отличались друг от друга. Шарлотта всегда была самой консервативной из всех, сторонилась бесшабашных друзей младшего брата и их образа жизни. Порой девушка даже позволяла себе делать замечания матери относительно ее якобы богемных костюмов и просила надевать что-нибудь более строгое, когда мать навещала ее в Гонконге и они собирались в ресторан. Поль же с радостью принял все аспекты жизни в Штатах, включая бодибилдинг и тяжелые силовые тренировки. В течение уже многих лет он придерживался вегетарианства, всегда просвещал мать относительно всевозможных диет и брал ее с собой в гимнастический зал, когда она бывала в Лос-Анджелесе. Шанталь жаловалась Жану Филиппу, что сын едва не угробил ее своими кардиоупражнениями. Зато, едва покинув Новый Свет, она набрасывалась на нормальную еду и даже иногда курила, когда ощущала потребность в этом. Единственное преимущество жизни в одиночестве заключалось в том, что она могла делать все, что ей хочется, но это была слишком слабая компенсация за то, что она так редко видела своих детей…

Перед отъездом из Берлина в воскресенье вечером Шанталь набила холодильник Эрика продуктами, которые он любил, заменила все перегоревшие лампочки в его жилище, отмыла до блеска полы, отремонтировала две перекошенные полки в его студии, заменила сломанный светильник, сводила сына в ресторан и провела довольно много времени с его новой подружкой, чтобы лучше узнать ее. Все вместе они сходили в Музей гамбургского вокзала, один из любимых Шанталь, и от этого похода Эрик и Аннелиза тоже получили удовольствие.

Шанталь долго не отпускала Эрика от себя, расставаясь с ним в аэропорту, и еле сдерживала слезы, не зная, когда они увидятся в следующий раз. Проведенное вместе время было, как всегда, замечательным, но она поднималась по трапу в самолет, отправляющийся в Париж, с тяжелым сердцем, так как время это пролетело слишком быстро.

Когда самолет взлетел, Шанталь сидела, грустно глядя в окно, под которым мерцал вечерними огнями Берлин, и даже, когда самолет приземлился в Париже, а она отправилась получать багаж, мысли об Эрике не оставляли ее. Она сделала несколько дюжин фотографий сына на мобильный телефон, которые собиралась распечатать, оправить в красивые рамочки и развесить по гостиной. Она всякий раз поступала так, навестив кого-то из детей, словно хотела напомнить самой себе, что они все же существуют, даже если она не может видеть их каждый день.

Стаскивая тяжеленный чемодан с багажной ленты, Шанталь задела кого-то позади себя, обернулась, чтобы извинится, и обнаружила, что смотрит прямо в лицо того самого мужчины, который принес фонарики на Белый ужин и с которым она встретилась в магазине, когда покупала деликатесы для Эрика. Мужчина тоже смутился, узнав ее, но быстро пришел в себя и предложил ей поднести ее чемодан, по крайней мере до тех пор, пока она не найдет грузовую тележку.

— Нет, спасибо, я справлюсь сама. Тем не менее я вам благодарна.

— И все же позвольте вам помочь. Я вполне смогу поднести его хотя бы до края тротуара. Вы же видите, у меня нет багажа.

Он был облачен в деловой костюм и выглядел вполне респектабельно, а в руках держал всего лишь черный атташе-кейс. Она же путешествовала в джинсах и свитере: только такой комплект одежды требовался ей для посещения Эрика в Берлине.

— Вам удалось повидать сына? — светским тоном поинтересовался он, неся ее чемодан, а она снова устыдилась за его тяжеленный вес.

— Да, удалось. Вот возвращаюсь.

— И как, был он рад тем вкусностям, что вы привезли ему? — улыбнулся он, вспомнив о паштете из гусиной печени. — Меня вот никогда не баловали ничем подобным. Ваш сын счастливый парень. А что это вы привезли с собой от него? — спросил он с усмешкой. — Небось шары для боулинга?

Его вопрос рассмешил Шанталь.

— Там инструменты. У сына всякий раз нужно что-нибудь отремонтировать в доме.

При этих словах что-то изменилось в выражении его лица. Только сейчас он понял, какая она хорошая мать и как, должно быть, скучает по сыну, который живет так далеко, в Берлине.

— А вот и тележки, можно остановиться. Здесь вам удобно?

— Вполне, — произнесла она.

— Кстати, меня зовут Ксавье Томас, — представился мужчина, ставя ее чемодан на тележку для багажа.

— Шанталь Живерни, — сказала она в свою очередь, пожимая ему руку.

— Где вы живете? — вежливо спросил он.

— На улице Бонапарта, в шестом доме.

— Надо же! Я живу совсем рядом с вами. Может, поедем в одном такси?

Поколебавшись секунду, Шанталь кивнула. Ей представилось странным, что она уже несколько раз столкнулась с ним. В такси он попытался объяснить это:

— Я думаю, это судьба. Когда мы как бы случайно попадаемся друг другу на глаза три раза, это что-то значит. В первый раз на Белом ужине. Там было семь тысяч четыреста человек. Вы могли сидеть за любым столиком, и мы бы никогда не встретились. Потом в гастрономическом отделе универмага, и вот теперь в аэропорту. Мой рейс из Мадрида опоздал на два часа. Если бы он прибыл вовремя, мы бы непременно разминулись. Вместо этого мы здесь, что чертовски удачно для вас, поскольку я не знаю, как бы вы тащили этот тяжеленный чемодан. Совершенно ясно, что мы были обречены встретиться вновь. Из уважения к этому факту и силам, которые управляли нами, не угодно ли вам поужинать со мной? Я знаю одно приличное местечко, которое вам наверняка понравится.

Ксавье назвал бистро, которое Шанталь и Жан Филипп регулярно использовали для совместных обедов. Воистину их мир был полон совпадений, и хотя Шанталь собралась было сказать ему, что устала и хочет домой, но потом решительно тряхнула головой. Какого черта! Почему бы и не поужинать с интересным мужчиной? Он выглядел молодо и явно не старался соблазнить ее, просто был дружески к ней расположен. Шанталь всегда претило возвращаться домой в ее одинокое молчаливое жилище, после того как она гостила у кого-то из своих детей.

— С удовольствием, — согласилась она.

Он улыбнулся в ответ, и на лице его отразилось удовлетворение.

— Тогда давайте сначала забросим ваш чемодан, иначе мне придется заниматься этим после плотного ужина, хоть это и было бы неплохим упражнением. Надеюсь, в Берлине его таскал ваш сын.

— Именно так. Он хороший парень, — с гордостью произнесла Шанталь.

Вскоре они подъехали к ее дому, и она поднялась с чемоданом в лифте, а Ксавье остался ждать внизу. Шанталь задержалась у себя буквально на мгновение, чтобы причесаться и поправить губную помаду.

По дороге к бистро Ксавье объяснил, что у него была встреча с клиентом в Мадриде, которая заняла всего один день. Шанталь узнала, что он адвокат, специализируется на международных авторских правах и интеллектуальной собственности. В Мадрид летал обсудить некоторые вопросы с французским автором, живущим в Испании и являющимся его давним клиентом. Шанталь же рассказала, что она драматург и пишет сценарии для документальных и художественных фильмов.

— У вас красивое имя, — заметил Ксавье, когда они пришли в бистро и он попросил провести их на террасу.

Столик оказался совсем близко к тем, за которыми обычно сидели они с Жаном Филиппом, и владелец ресторана узнал Шанталь, а потом и Ксавье.

— Вы часто здесь бываете? — спросил Томас, задвигая атташе-кейс под стул и, когда она кивнула, добавил: — Я тоже. Возможно, мы могли видеть здесь друг друга и раньше.

— Вполне вероятно.

За ужином Ксавье расспрашивал Шанталь о ее детях, и она рассказала, а затем последовали подробные вопросы о ее работе. Оказывается, он смотрел два фильма по сценариям Шанталь, которые изрядно его впечатлили. Ей было очень приятно общаться с этим человеком, ведь он действительно искренне интересовался ее делами и нисколько не красовался перед ней. Шанталь тоже стала расспрашивать Ксавье о его работе, а на вопрос, замужем ли она, ответила, что овдовела, когда дети были еще совсем маленькими, и потом не выходила замуж. Ксавье, в свою очередь, признался, что жил с женщиной семь лет, но год назад они расстались.

— Не произошло ничего из ряда вон выходящего, не было никакой трагической истории. Она не сбежала с моим ближайшим другом. Мы просто очень много работали и постепенно отдалялись друг от друга. Когда между нами возникла скука, мы оба согласились, что пришло время для перемен. Наши отношения просто исчерпали себя.

— Вы были достаточно умны, большинство людей этого не понимают и остаются вместе, люто ненавидя друг друга.

— Ни я, ни она не хотели ждать такого развития отношений, — негромко произнес Ксавье. — Таким образом, мы остались добрыми друзьями. Сейчас она по уши влюблена в парня, которого встретила полгода назад. Я думаю, они собираются пожениться. Ей сейчас тридцать семь лет, и она отчаянно хочет детей. В этом всегда было главное различие между нами. Я не очень-то верю в брачные узы и совершенно точно не хочу детей.

— Когда-нибудь вы можете изменить свое отношение, — проговорила она, и он улыбнулся в ответ.

— В тридцать восемь лет, учитывая к тому же мое нежелание иметь детей вплоть до сегодняшнего дня, я, вероятно, так никогда их и не захочу. Я сказал ей об этом в самом начале наших отношений. Полагаю, она надеялась, что сможет переубедить меня, но ей это не удалось. А ее биологические часы тикали все громче и громче, что стало еще одной весомой причиной нашего расставания. Мне вовсе не хотелось лишать ее шансов обзавестись детьми, раз уж она и в самом деле стремилась к полноценной семье. Мои убеждения трудно поколебать: отцовству я всегда предпочитал отношения с любимой женщиной. Дети никогда не остаются с тобой. Ты вкладываешь в них свою любовь, а потом они разлетаются из семейного гнезда. Но женщина, которую ты выбрал, надеюсь, останется.

— Слова ваши весьма разумны, — улыбаясь, сказала Шанталь. — В свое время никто мне этого не объяснил, и теперь я мать детей, живущих по всему свету. Они отлично проводят время, а я едва вижу их всех, что отнюдь не доставляет мне особого удовольствия. Они живут в Берлине, Гонконге и Лос-Анджелесе.

— Должно быть, вы много вложили в них, дав им возможность так широко расправить крылья и разлететься по миру.

Это было интересное замечание с его стороны. Жан Филипп всегда говорил то же самое.

— Или разогнала их так далеко, как только смогла, — сказала она, по-прежнему улыбаясь, но в голосе ее прозвучала грусть.

Шанталь казалась ему хорошим человеком, и он уже почти полюбил ее детей только за то, как она говорила о них. Она принимала их такими, какие есть, и не навязывала своего мнения, не учила жить по своему разумению, и это произвело на него впечатление.

— Мои дед и отец были адвокатами и надеялись, что мы с братом пойдем по их стопам. Поскольку брат стал музыкантом, я чувствовал себя обязанным поддержать семейную традицию, и вот я здесь, ужинаю с вами, слетав в воскресенье в Мадрид, чтобы повидаться с клиентом. Но по крайней мере, мне нравится дело, которым я занимаюсь. Я намеревался стать адвокатом по криминальным делам, но, за исключением весьма редких значительных преступлений, это оказалось таким скучным и малоинтересным делом, что я занялся интеллектуальной собственностью и по-настоящему полюбил своих клиентов. Я предпочел не работать в фирме своих родственников. Они занимались налоговыми вопросами, но закрылись, когда мой отец ушел на пенсию. Их дела вызывали у меня скуку и зевоту до слез. Похоже, ваши дети нашли себе интересную работу.

— Так и есть. Я всегда говорила им, чтобы они следовали своим мечтам, когда мы жили вместе. Они верили мне, и вот теперь каждый из них стал тем, кем хотел: банкиром, режиссером фильмов, художником.

Она улыбалась, говоря это, и он смог заметить, как она гордится их достижениями.

— Вы сделали своим детям отличный подарок, предоставив свободу выбора, — с одобрением проговорил Ксавье.

— Жизнь слишком коротка, чтобы заниматься тем, что тебе не по душе. Взять, к примеру, меня. Сначала я была журналисткой, но ненавидела эту работу. Мне потребовался не один год, чтобы понять, что я люблю писать. Для нас наступили трудные времена, когда я лишилась мужа и должна была зарабатывать на жизнь творческой работой. Это меня несколько пугало, но потом все наладилось. Мне очень нравилось писать.

— И у вас это здорово получается, — прокомментировал Ксавье.

Они оживленно проговорили все время ужина, и около одиннадцати часов он проводил ее домой.

— Мне бы хотелось как-нибудь пообедать с вами или снова поужинать, если вы не против, — с надеждой произнес Ксавье, и она не смогла понять, что это было — просто дружеское предложение или приглашение на свидание, что представлялось невероятным из-за разницы в возрасте.

Он не спрашивал, сколько ей лет, но, исходя из возраста ее детей, из чего Шанталь не делала секрета, становилось понятно, что она значительно старше его. По ее прикидкам, между ними была разница лет в семнадцать, хотя это не бросалось в глаза. Безусловно, Шанталь льстила себе, надеясь, что он пытается пригласить ее на свидание, однако не видела причин, по которым они не могли бы просто оставаться друзьями. Обычно она не ужинала с незнакомцами, но их пути пересекались достаточно часто, так что на этот раз она решила сделать исключение, в особенности после встречи на Белом ужине.

— Пожалуй, это неплохая мысль, — произнесла она, улыбнувшись ему.

Довольный ответом Шанталь, Ксавье протянул ей свою визитку и попросил позвонить ему, чтобы и в его телефоне появился ее номер.

— Давайте осуществим это побыстрее, — сказал он улыбаясь, — чтобы нам больше не пришлось встречаться в магазинах или аэропортах. А то я определенно не смогу дождаться Белого ужина следующего года.

Шанталь рассмеялась и решила поддержать его шутку:

— Я тоже вряд ли смогу столько ждать, хотя очень надеюсь, что вы и тогда придете и принесете еще больше фонариков, и сядете недалеко от нас. Вы сделали тот вечер чудесным для всех нас.

— А вы превратили его в праздник для меня, — признался он, устремив на нее интригующий взгляд темно-карих глаз.

Теперь в этом его взгляде было нечто куда большее, чем простая дружба. Шанталь почувствовала вдруг что-то вроде разряда тока, прошедшего сквозь все ее тело, но постаралась убедить себя, что это ей только кажется. У Ксавье был очень выразительный взгляд, в котором отнюдь не скрывался и чисто мужской интерес. Она отметила для себя, что этот взгляд не имеет ничего общего с теплым, дружеским, даже братским взглядом Жана Филиппа. «Уж не бабник ли он?» — подумала Шанталь. Однако в поведении Ксавье не было ничего фривольного — такого, как у Грегорио. Ксавье вовсе не заигрывал с ней, а четко дал понять, что его к ней тянет. Он казался совершенно искренним, и Шанталь решила, что он должен понравиться Жану Филиппу, что было очень важно для нее, поскольку она уважала мнение друга. Может быть, однажды они пообедают вместе, все трое.

Шанталь еще раз поблагодарила Ксавье за ужин, когда он подвел ее к парадной двери, и помахала рукой, нажимая кнопки кодового замка. Открыв дверь, она скрылась за ней.

Ксавье вернулся домой пешком, все время улыбаясь.