Роза Марена

Стивен Кинг, 1995

Четырнадцать лет Рози Дэниэльс была замужем за тираном-полицейским. В один прекрасный день она решила – хватит. Но муж считал иначе: как охотник травит добычу, так он преследовал ее, мало-помалу сходя с ума от ненависти. И тогда Рози, спасая свою жизнь, ушла в воображаемый мир, где стала совсем другой женщиной – Розой Мареной. А погоня продолжалась…

I. Капля крови

1

На самом деле, эти четырнадцать лет она прожила как в аду. Только она этого не сознавала. Почти все эти годы она жила словно во сне — в глубоком оцепенении, больше похожем на смерть. Ей часто казалось, что ее жизни просто не существует, что в один прекрасный день она обязательно проснется — красиво потягиваясь и зевая, как героиня диснеевского мультфильма. Обычно подобные мысли посещали ее, когда она отлеживалась в постели и приходила в себя после особенно жестоких побоев мужа. Такое случалось три-четыре раза в год. В восемьдесят пятом — в год, когда Нормана доставала та самая Венди Ярроу, когда он схлопотал на работе выговор с занесением в личное дело, когда у нее был «выкидыш», — он избивал ее чуть ли не каждый месяц. В сентябре она снова попала в больницу. Это был второй и последний случай, когда ей пришлось обращаться к врачам после того, как Норман с ней «поговорил по душам». Больше такого не было… по крайней мере на сегодняшний день. Тогда она кашляла кровью. Он три дня не пускал ее в больницу, надеясь, что все пройдет само собой. Но ей стало хуже. Когда стало ясно, что без врачей не обойтись, он сказал ей, что следует говорить в больнице (он всегда говорил, что ей следует говорить), и отвез ее в госпиталь Святой Марии. Он не повез ее в центральную городскую больницу, потому что в центральную городскую больницу ее отвезла «скорая» после «выкидыша». Как оказалось, на этот раз у нее было сломано ребро, которое пропороло легкое. Во второй раз за три месяца она пересказала историю о падении с лестницы. Ей показалось, что ей не поверил даже студент-практикант, который присутствовал при первом осмотре и наблюдал за лечением. Однако никто не стал задавать лишних вопросов. Ей просто выправили ребро, подлечили и отослали домой. Норман, однако, сообразил, что ему очень крупно повезло. И впредь был осмотрительнее.

Иногда по ночам, когда Рози лежала в постели, пытаясь заснуть, у нее в сознании мелькали образы, похожие на холодные и чужие кометы, летящие сквозь черноту. Чаще всего ей представлялся мужнин кулак с кровью, размазанной по костяшкам пальцев и по толстому золотому кольцу, которое ему вручили вместе с дипломом об окончании Полицейской академии. На кольце были выгравированы три слова: Верная служба обществу. И нередко бывали такие дни, когда, проснувшись наутро, она находила у себя на груди или на животе вдавленный отпечаток этих трех слов, похожий на синий штамп Санэпидемконтроля на кусках говядины или свинины в мясном отделе.

Всякий раз эти образы приходили к ней именно в тот момент, когда она уже засыпала, расслабившись в блаженной полудреме. И тут у нее перед глазами возникал окровавленный кулак, готовый ударить ее в лицо. Она мгновенно просыпалась и еще долго лежала без сна рядом с мужем, пытаясь унять мелкую дрожь и надеясь, что он ничего не почувствует, не повернется к ней — сам полусонный — и не всадит кулак ей в живот или в бедро за то, что она его разбудила.

Она вошла в этот ад, когда ей было всего восемнадцать, и пробудилась от тяжкого сна лишь через месяц после своего дня рождения, когда ей исполнилось тридцать два года. Почти полжизни спустя. И разбудила ее капля крови. Одна капелька крови размером не больше десятицентовой монетки.

2

Она заметила кровь, когда застилала постель. На простыне, с ее стороны, ближе к верхнему краю постели — там, где лежат подушки. На самом деле можно было бы сдвинуть подушку чуть влево и закрыть размытое пятнышко, которое теперь, когда высохло, стало темно-бордовым. Да, это было бы проще всего. И самое главное, искушение именно так и сделать было уж слишком велико. Если бы у нее были чистые белые простыни, то можно было бы перестелить одну простынь. Но дело в том, что у нее не осталось ни одной чистой смены белого постельного белья. А если она сменит белую простынь с пятном на чистую, но в цветочек, тогда ей придется перестилать всю постель. Потому что иначе муж снова взбесится.

Она даже знала, что он ей скажет: Нет, вы посмотрите на это. Это же черт знает что. Она даже белье постелить не может по-человечески. Снизу белая простыня, сверху — цветная. А всё это от лени. И в кого ты такая ленивая?! А ну-ка иди сюда, милая. Нам с тобой надо поговорить. И очень серьезно поговорить.

Она стояла со своей стороны кровати прямо в желтом квадрате солнечного света, льющегося из окна. Ленивая неряха, — которая целыми днями только и делает, что моет и чистит их маленький дом (если Норман заметит хотя бы единственный смазанный отпечаток пальца в уголке зеркала в ванной, он изобьет ее смертным боем) и каждый вечер встречает мужа вкусным горячим ужином, — она стояла у кровати и тупо смотрела на засохшее пятнышко крови на простыне. Если бы кто-то сейчас увидел Рози со стороны, он бы, наверное, принял ее за умственно отсталую идиотку — настолько пустым и вялым было ее лицо, лишенное всякого выражения. Но ведь кровотечение прекратилось, твердила она себе. Я была уверена, что оно прекратилось. Чертов мой нос.

Муж редко бил ее по лицу. Он знал, что можно делать, а что нельзя. По лицу можно бить пьяных ублюдков, которые сопротивляются при аресте. (А счет задержанных Норманом за его долгую службу сначала просто в полиции, а потом в следственном управлении уголовной полиции шел, наверное, на сотни.) Но если ты слишком часто бьешь по лицу кого-то из честных граждан — свою жену, например, — то в конце концов наступает такой момент, когда окружающие просто перестают верить в рассказы о том, как она неудачно упала с лестницы, или в темноте налетела лбом на открытую дверь ванной, или наступила на грабли на заднем дворе. Люди все понимают. Люди болтают. И в один распрекрасный день у тебя могут случиться крупные неприятности, пусть даже жена держит язык за зубами. Потому что блаженное время, когда люди не лезли в чужие дела, давно миновало. Теперь всем до всего есть дело.

Норман все это понимал. Вот только нрав у него был слишком уж вспыльчивым и горячим, и иногда он срывался. Нечасто, но все же… Как, например, вчера вечером, когда она принесла ему второй стакан чая со льдом и нечаянно пролила пару капель ему на руку. Бабах, и кровь полилась у нее из носа, как вода из прорванной водопроводной трубы — еще прежде, чем он успел сообразить, что ударил ее по лицу. От нее не укрылось, с каким отвращением он смотрел на ее разбитый нос, из которого хлестала кровь, заливая ей губы и подбородок. Потом отвращение сменилось тревожной задумчивостью. Он как будто прикидывал про себя: а что, если он малость не рассчитал силы и сломал ей нос? Это значит, что ему снова придется везти ее в больницу. Ей показалось, что он сейчас изобьет ее по-настоящему. И она снова забьется в угол и будет сидеть там, скорчившись на полу и глотая слезы. И задыхаться, и пытаться вдохнуть хотя бы немного воздуха, чтобы ее стошнило. В передник. Всегда — только в передник. В этом доме не плачут. И не кричат. И не возражают против заведенных порядков. И если тебя рвет от боли, нельзя, чтобы хоть капелька рвоты попала на пол. Потому что иначе тебе отвернут башку. В буквальном смысле слова.

Но у него все же сработало чувство самосохранения, которое всегда обострялось в критических ситуациях. Он достал из морозильника несколько кубиков льда и завернул их в кухонное полотенце. Потом отвел Рози в гостиную. Там она легла на диван и приложила импровизированный компресс со льдом к переносице, между слезящимися глазами. Он сказал ей, что именно к этому месту и нужно прикладывать лед, чтобы кровь остановилась быстрее и чтобы назавтра нос не распух. Она понимала, что ему наплевать на то, что у нее идет кровь. Его беспокоило только одно: чтобы нос не распух. Завтра ей идти по магазинам, а распухший нос все-таки не синяк под глазом. Его не спрячешь под темными очками.

Потом Норман вернулся на кухню — доедать ужин: вареную рыбу с жареной молодой картошкой.

Когда утром Рози глянула на себя в зеркало, ей показалось, что нос действительно почти не распух. (Первый тщательный осмотр Норман провел самолично, после чего небрежно приобнял ее за плечи, выпил чашечку кофе и ушел на работу.) А кровь остановилась еще вчера, буквально через пятнадцать минут после того, как она приложила к носу компресс со льдом… то есть это Рози решила, что кровотечение остановилось. Но ночью, пока она спала, одна предательская капелька крови вытекла у нее из носа и расплылась пятном на простыне. А это значит, что теперь ей придется перестилать всю постель, хотя у нее жутко болит спина. В последнее время спина у Рози болит постоянно: стоит только нагнуться или поднять что-нибудь даже не очень тяжелое. Чаще всего Норман бьет ее по спине. В отличие от «мордобития», как он сам это называет, бить по спине — это надежно и безопасно… при условии, если та, кого бьют, умеет держать язык за зубами. А Норман лупцует ее по почкам уже четырнадцать лет. И Рози давно уже перестала тревожиться и удивляться тому, что кровь у нее в моче появляется все чаще и чаще. Кровь в моче — это просто еще одна неприятная вещь, связанная с замужеством. Ничего особенно страшного в этом нет. Наверняка миллионы женщин живут еще хуже. Только в их городе тысячи женщин живут еще хуже. Так ей, во всяком случае, представлялось. До сегодняшнего утра.

Она смотрела на капельку крови на простыне, и внутри у нее закипало непривычное озлобление и чувство горькой обиды. Ее всю как будто покалывало миллионами острых иголок. Она это чувствовала, но не знала, что подобные ощущения испытывает человек, наконец пробудившийся ото сна.

У ее половины кровати стояло уютное кресло-качалка из гнутой древесины. Рози всегда называла его про себя винни-пухским креслом. Причем она даже не знала, почему именно винни-пухским. Она отступила на шаг назад, не сводя глаз с крошечного пятнышка крови, которое так выделялось на белой простыне, и опустилась в кресло. Почти пять минут она просто сидела в своем винни-пухском кресле, а потом вдруг вскочила, услышав голос, прозвучавший в пустой комнате. Она даже не сразу сообразила, что это был ее собственный голос.

— Если так пойдет дальше, он меня просто убьет, — произнесла она вслух. И уже потом, когда она более или менее оправилась от потрясения, ей пришло в голову, что она обращается к капельке крови — крошечной частичке себя, которая уже умерла. Вытекла у нее из носа и умерла на белой простыне.

Ответ прозвучал у нее в сознании, и он оказался гораздо страшнее того, что она только что высказала вслух:

А вдруг он тебя не убьет? Ты никогда не задумывалась, что будет, если он тебя не убьет?

3

Нет, об этом она не задумывалась. Ей не раз приходило в голову, что однажды он изобьет ее слишком жестоко или ударит куда-нибудь не в то место (хотя до сегодняшнего утра она ни разу не позволяла себе высказать это вслух, пусть даже только себе). Но она почему-то действительно никогда не задумывалась над тем, что вполне может так получиться, что она не умрет…

Странный зуд в теле все нарастал. Обычно она просто сидела в своем винни-пухском кресле, сложив руки на коленях и глядя на свое отражение в зеркале сквозь приоткрытую дверь ванной. Но в это утро она начала качаться в кресле. Вперед и назад, резкими судорожными рывками. Ей надо было качаться. Это зудящее покалывание во всем теле, когда каждая мышца буквально дрожит от напряжения, заставляло ее качаться. Тем более что сейчас Рози меньше всего на свете хотелось разглядывать себя в зеркале, хотя нос и вправду почти не распух.

Иди сюда, девочка. Нам надо поговорить. Очень серьезно поговорить.

И так — четырнадцать лет. Сто шестьдесят восемь месяцев, начиная со дня их свадьбы, когда муж оттаскал ее за волосы и укусил в плечо только за то, что в их брачную ночь она нечаянно хлопнула дверью. Один выкидыш. Одно почти прорванное легкое. Эта ужасная мерзость, которую он с ней проделал теннисной ракеткой. Старые отметины у нее на теле. В тех местах, где тело закрыто одеждой. По большей части следы от укусов. Норман любит кусаться. Поначалу она пыталась себя убедить, что он это делает как бы в порыве страсти. Теперь ей даже не верилось, что когда-то она была такой молодой и наивной. Но ведь, наверное, была.

Иди сюда. Нам надо поговорить. Очень серьезно поговорить.

И вдруг что-то как будто сместилось у нее в голове, и она поняла, что́ это был за зуд, который теперь охватил ее всю. Раздражение. Ярость. Да, именно ярость. И как только она это поняла, ее мысли приняли совсем уже странное направление.

Беги отсюда, явственно прозвучало у нее в голове. Беги. Прямо сейчас. Сию же минуту. Даже не переодевайся. Иди в том, в чем есть. Уходи.

— Но это же просто смешно, — произнесла она вслух, раскачиваясь в винни-пухском кресле. Все быстрее и быстрее. Ее взгляд зацепился за пятнышко крови на простыне. С этого ракурса оно казалось жирной точкой под восклицательным знаком. — Это просто смешно. Куда мне идти?

Куда угодно. Туда, где не будет его, подсказал тот же голос, идущий откуда-то изнутри. Только если ты хочешь уйти, то уходи прямо сейчас. Пока…

Пока — что?

Ответ простой. Пока она не заснула снова.

Ей вдруг стало страшно. Это в ней заговорило все то, что в ней было забитого, и запуганного, и погрязшего в многолетних привычках. Она с неподдельным ужасом осознала, что на полном серьезе задумывается над этой крамольной мыслью. Уйти из дома? Где она прожила четырнадцать лет? Где у нее есть все, что ей нужно? Уйти от мужа, который хоть и чересчур вспыльчив и бьет ее смертным боем, но все же приносит в дом деньги, и, надо сказать, неплохие деньги? Что за нелепая мысль. И придет же такое в голову… И даже думать об этом забудь.

И она бы, наверное, забыла. То есть наверняка бы забыла, если бы не капелька крови на простыне. Одна-единственная капля крови.

Тогда не смотри на нее, и всё, нервно твердила та Рози, которая считала себя практичной и рассудительной женщиной. Не смотри на нее, ради Бога. Иначе она доведет тебя до беды.

Вот только Рози уже не могла не смотреть. Не могла оторвать взгляд от этого темно-красного пятнышка на простыне. Она смотрела на каплю крови, раскачиваясь в кресле. Все быстрее и быстрее. Ее ноги в белых домашних туфлях скользили по полу в нарастающем ритме качаний (зуд ярости теперь сосредоточился в голове, будоражил мозги, распалял ее, подогревая решимость). И вот о чем она думала: Четырнадцать лет. Четырнадцать лет он со мной говорит серьезно. «Иди сюда. Нам надо поговорить». Выкидыш. Теннисная ракетка. Три выбитых зуба. Один из них я проглотила. Сломанное ребро. Побои. Щипки. И укусы, конечно. Укусы вообще без счета. И еще столько всего…

Прекрати! Зачем об этом думать?! Все равно это бессмысленно, потому что ты никуда не уйдешь. Даже если решишься уйти, все равно далеко не уйдешь. Он разыщет тебя и вернет домой. Можешь даже не сомневаться. Он полицейский. Розыск пропавших людей — это его работа. А свою работу он делает хорошо…

— Четырнадцать лет, — пробормотала она. И теперь она думала не о прошедших четырнадцати годах, а о тех, которые ждут ее впереди. Потому что тот другой голос, прозвучавший в самых глубинах ее существа, был прав. Ведь вполне может так получиться, что Норман ее не убьет. И на что она будет похожа после еще четырнадцати лет безжалостных избиений, которые он называет серьезными разговорами?! Сможет она согнуть спину? Будет у нее хотя бы час в день — да пусть хоть пятнадцать минут, — когда ее почки не будут жечь, как раскаленные камни, застрявшие где-то в спине? А если когда-нибудь он ударит ее по какому-то жизненно важному органу и у нее что-то внутри «отключится»? Скажем, рука перестанет сгибаться или нога отнимется. Или нерв на лице защемит, и ее перекосит, и будет она ходить с одной половиной лица живой, а другой омертвевшей, как бедная миссис Даймонд, которая работает в магазине «Лавка 24» у подножия холма…

Она резко поднялась на ноги, оттолкнув кресло так, что его гнутая спинка ударилась о стену. Пару секунд она просто стояла, тяжело дыша и сверля взглядом темно-бордовое пятнышко на простыне, а потом вдруг сорвалась с места и направилась к двери в гостиную.

Ну и куда ты идешь? — вопила у нее в голосе миссис Сама Рассудительность. Та Рози, которая готова была согласиться на то, чтобы ее искалечили или даже убили, лишь бы и дальше иметь сомнительную привилегию всегда точно знать, на какой именно полке в кухонном шкафу лежат пакетики с чаем и где под раковиной стоят моющие средства. Куда ты идешь? Неужели ты думаешь…

Она выкинула из сознания этот предательский голос. И сама поразилась тому, что у нее это получилось. До теперешнего момента она и понятия не имела, что способна на что-то подобное. Она взяла свою сумку со столика у дивана и направилась к входной двери. Гостиная вдруг показалась ей очень большой, а несколько шагов до двери — невыносимо долгими.

Я буду действовать поэтапно. По шагу зараз. Если я буду продумывать все шаги заранее, я боюсь струсить.

Вообще-то Рози не думала, что у нее может возникнуть такая проблема. Во-первых, то, что она сейчас делала, больше всего походило на бредовую галлюцинацию. Не может же женщина, в самом деле, просто так уйти из дома и бросить мужа, поддавшись минутному порыву… Такое только во сне бывает, правильно? А во-вторых, Рози давно привыкла ничего не загадывать на будущее. Эту привычку она развивала в себе с той памятной ночи — их первой брачной ночи, — когда муж укусил ее, как собака, за то, что она нечаянно хлопнула дверью.

Ты все равно никуда не уйдешь. Тебе запала не хватит и до конца квартала, снова возник в голове голос миссис Сама Рассудительность. Ты хотя бы переоделась, что ли. А то в этих джинсах у тебя задница поперек себя шире. И причесаться бы не мешало.

Рози замерла на месте. Сейчас она была очень близка к тому, чтобы вообще отказаться от своей безумной идеи. Еще прежде, чем выйти на улицу. Но тут она поняла, что́ пытается с ней сотворить этот предательский голос. Он отчаянно пытается удержать ее в доме. И действует, надо сказать, очень хитро. Сколько времени уйдет на то, чтобы переодеться и причесаться? Минуты две-три… Но для человека в ее положении даже пара минут — это слишком много.

Этих двух-трех минут вполне хватит… На что? На то, чтобы снова заснуть. Когда она переоденется и застегнет молнию на юбке, ее уже будут мучить сомнения. А когда она закончит с прической, она решит, что у нее было временное помутнение мозгов — острый приступ умопомешательства, связанный с ежемесячным женским недомоганием.

А потом она вернется в спальню и перестелит постель.

— Нет, — сказала она себе. — Нет, ни за что.

Но уже взявшись за ручку двери, она снова помедлила.

Она проявила-таки здравомыслие, воскликнула миссис Сама Рассудительность. Но сквозь облегчение и торжество в ее голосе сквозило и легкое разочарование, если такое вообще возможно. Аллилуйя, девочка проявила-таки здравомыслие. Лучше поздно, чем никогда!

Но облегчение и торжество тут же сменились безмолвным ужасом, когда Рози решительно направилась к полке над газовым камином, который Норман поставил в гостиной два года назад. Того, что ей нужно, вполне могло там и не быть. Обычно муж оставлял ее там, на полке, лишь за несколько дней до зарплаты (чтобы не соблазняться, как он говорил). Но проверить не помешает. Рози знала его пин-код. Это был номер их домашнего телефона с переставленными первой и последней цифрами.

Не стоит этого делать! — истошно вопила миссис Сама Рассудительность. Представляешь, что будет, когда он узнает, что ты взяла его вещь?! Будет ТАКОЕ, что лучше уж сразу повеситься, чтобы долго не мучиться.

— Ее все равно там нет.

Но она была там. Зеленая кредитная карточка «Мерчантс-банка» с выдавленным на ней именем мужа.

Нет, не трогай ее! Не смей!

Но она поняла, что посмеет. Очень даже посмеет — всего-то и нужно, что вспомнить про капельку крови. Ту самую капельку крови. Тем более что это была и ее карточка тоже. Ее деньги тоже. У мужа с женой все должно быть общим. Кажется, так говорится в клятве, которую произносят перед алтарем?

И дело было даже не в деньгах. Просто Рози сейчас было нужно как-то заткнуть этот предательский голос миссис Сама Рассудительность. Ей было нужно сделать что-то такое, что превратило бы ее внезапный и безотчетный порыв к свободе в осознанную необходимость и осознанный выбор. В глубине души она знала, что если она сейчас не совершит хоть какой-то поступок, то она вряд ли дойдет даже и до конца квартала — ее захватят тревожные мысли о неясном и неопределенном будущем, которое представится ей полосой слепого тумана, и она повернет обратно, и вернется домой, и примется в спешке перестилать постель, чтобы успеть до полудня вымыть полы на первом этаже… теперь в это трудно поверить, но, проснувшись сегодня утром, Рози думала только о том, что ей надо вымыть полы.

Не обращая внимания на голос, возмущенно вопящий в ее сознании, Рози взяла кредитку, бросила ее себе в сумку и поспешно направилась к двери на улицу.

Не делай этого, остановись! — взвыла миссис Сама Рассудительность. Ты сама знаешь, Рози, что за ТАКОЕ он не просто тебя изобьет. Он тебя искалечит, так что ты загремишь в больницу. Или вообще убьет.

Да, она это знала. Но она все равно шла к двери, наклонив голову и выставив плечи вперед, как человек, который идет против сильного ветра. Он, конечно, ее изобьет или вообще убьет… но сначала ему придется ее найти.

На этот раз Рози не стала медлить у двери. Она повернула ручку, открыла дверь и вышла на улицу. Ярко светило солнце. Была середина апреля. На деревьях уже набухали почки. Рози на мгновение замерла на пороге. Ее тень легла на ступеньки крыльца и на бледно-зеленую молодую траву, как силуэт, вырезанный из плотной черной бумаги острыми ножницами. Она стояла, полной грудью вдыхая свежий весенний воздух. Пахло влажной землей, которую промочил (и, может быть, оживил) ливень, прошедший ночью, когда Рози спала и не знала о том, что у нее из носа вытекла капля крови и засохла на простыне.

Весь мир пробуждается ото сна, вдруг подумалось ей. Не только я, но весь мир.

Когда она закрывала за собой дверь, она увидела, что по тротуару бежит мужчина в спортивном костюме. Он помахал ей рукой, и она помахала в ответ. Она прислушалась к себе, не завопит ли опять этот предательский внутренний голос. Но голос молчал. То ли заткнулся от потрясения, когда она слямзила с полки кредитку мужа, то ли его успокоила мирная тишина апрельского утра.

— Я ухожу, — пробормотала она. — Я действительно ухожу.

Но она все же помедлила на крыльце. Как зверек, которого долго держали в клетке и который никак не может поверить в то, что его выпускают на свободу. Она протянула руку назад и прикоснулась к ручке на входной двери — на двери, что вела в ее клетку.

— Все, с меня хватит, — прошептала она. Потом сунула сумку под мышку и сделала первые десять — двенадцать шагов в полосу тумана, которым теперь обернулось ее будущее.

4

Эти десять — двенадцать шагов привели ее к тому месту, где бетонная дорожка выходила на тротуар, — к тому самому месту, где минуту назад пробежал мужчина в спортивном костюме. Она повернула налево, но тут же остановилась. Норман как-то ей говорил, что люди, которые думают, будто они выбирают направление произвольно — например, если ты заблудился в лесу и пытаешься выйти куда-нибудь наугад, — на самом деле почти всегда поворачивают в направлении своей «рабочей» руки. То есть правши идут вправо, а левши — влево. Скорее всего это было не так уж и важно. Но Рози вдруг поняла, что ей просто не хочется, чтобы он догадался, куда она повернула на Вестморленд-стрит, когда ушла из дома.

Ей не хотелось, чтобы он оказался прав.

Пусть даже в такой незначительной мелочи.

Вот почему вместо того, чтобы свернуть налево, она повернула направо — в направлении ее «нерабочей» руки — и пошла вниз по склону холма. Когда она проходила мимо «Лавки 24», она едва подавила в себе безотчетное побуждение прикрыть рукой половину лица. Она уже чувствовала себя преступницей, которая скрывается от правосудия. Ужасная мысль вгрызлась ей в мозг, точно крыса — в головку сыра. А вдруг он вернется с работы пораньше и увидит ее на улице? Вдруг он увидит, как она идет по тротуару: вся растрепанная, непричесанная, в старых джинсах и белых домашних туфлях, с сумкой под мышкой? И он, конечно же, призадумается: а какого черта она разгуливает по улицам, когда ей положено сидеть дома и драить полы на первом этаже? И он ее спросит, какого черта. И велит подойти поближе. Да. Он ей велит подойти поближе. А потом он с ней поговорит. Очень серьезно поговорит.

Не будь идиоткой. С чего бы ему возвращаться домой? Он ушел только час назад. Это же полный бред.

Да… но иногда люди делают вещи, которые можно определить исключительно одним словом — «бред». Вот она, например… то, что она сейчас делает, это вообще не укладывается ни в какие рамки. А вдруг у него сработает его пресловутая интуиция? Он же не раз говорил, что, когда начинаешь работать в полиции, через какое-то время у тебя развивается нечто вроде шестого чувства, которое предупреждает тебя заранее, что с тобой может случиться какая-то гадость. Как будто что-то внутри свербит. Шило в заднице, называется, сказал он однажды. Не знаю, как еще можно определить. Наверное, это звучит смешно, но если ты спросишь у копа, он уж точно смеяться не будет. И это самое шило в заднице мне уже пару раз жизнь спасало. Вот так-то, милая.

А вдруг последние минут двадцать у него это шило как раз и свербит? Вдруг ему клюкнет, что надо бы съездить домой? Причем домой он поедет именно по этой дороге. Рози уже пожалела, что не повернула налево, как собиралась вначале. И тут ей в голову пришла совсем уже жуткая мысль, причем очень правдоподобная мысль… не говоря уж о том, что, если бы все действительно получилось так, как представилось Рози, это была бы величайшая ирония судьбы. А что, если Норман остановился у банкомата — что в двух кварталах от их полицейского отделения, — чтобы снять на обед баксов десять — двадцать, с удивлением обнаружил, что забыл карточку дома, и решил по-быстрому съездить за ней?

Успокойся. Чего ты себя пугаешь? Ничего подобного не случится. Ничего не случится.

Из-за ближайшего поворота на Вестморленд-стрит вырулила машина. Красная машина. И это было то еще совпадение, потому что их собственная машина была именно красной… то есть не их, а его машина. И кредитная карточка тоже была его. И деньги, которые можно снять по кредитке. Так вот, у них была новая красная «сентра». И машина, которая сейчас ехала прямо навстречу Рози… это была как раз «сентра». Не слишком ли много совпадений для одного раза?

Погоди, это же «хонда»!

Только это была никакая не «хонда». Рози просто выдавала желаемое за действительность. Это была «сентра». Новенькая ярко-красная «сентра». Его красная «сентра». Ее самый жуткий кошмар воплотился в реальность — почти в ту же секунду, как только она об этом подумала.

На мгновение ей показалось, что ее почки сейчас взорвутся от боли. Они вдруг переполнились и сделались невероятно тяжелыми, и она испугалась, что не утерпит и обмочится прямо в штаны. Неужели она и вправду решила, что сумеет отделаться от него? Она, наверное, сошла с ума.

Сейчас уже поздно об этом думать, прозвучал в голове голос миссис Сама Рассудительность. Только теперь он уже не дрожал в истерике. Теперь это был просто голос той части сознания, которая еще не утратила способности связанно рассуждать — холодный, расчетливый голос того существа, которое превыше всего остального ставит стремление выжить. Лучше подумай о том, что ты ему скажешь, когда он остановится рядом и спросит, что ты здесь делаешь. И постарайся придумать что-нибудь действительно убедительное. Ты же знаешь, какой он умный и проницательный.

— Цветы, — пробормотала она. — Я вышла немного пройтись и посмотреть, у кого из соседей уже распустились цветы. — Она стояла теперь на месте, плотно сжимая бедра, чтобы, как говорится, ее не «прорвало». Поверит он ей или нет? Оставалось только надеяться. Потому что ничего другого в голову не приходило. — Я собиралась дойти только до угла Сент-Марк-авеню, а потом сразу вернуться домой и начать мыть…

Она умолкла на полуслове и ошалело уставилась на машину — все-таки «хонда», причем далеко не новая и вовсе не красная, а скорее морковного цвета, — которая медленно проехала мимо. Женщина, сидевшая за рулем, с нескрываемым любопытством взглянула на Рози, и Рози подумала: Если бы это был он, он не купился бы ни на какую историю, пусть даже самую правдоподобную. Он бы все понял по твоему лицу. На нем все написано крупными буквами, да еще и подсвеченными, как неоновая реклама. Ну что, теперь ты вернешься домой? По-моему, самое время выкинуть из головы всю дурь и вернуться домой.

Но она не могла вернуться. Всепоглощающее желание срочно сходить в туалет прошло, но мочевой пузырь оставался таким же тяжелым и перегруженным, почки по-прежнему дергало от боли, ноги подкашивались, а сердце так бешено колотилось, что ей стало страшно. Ей никогда не подняться обратно на вершину холма, пусть даже подъем был совсем не крутым. Она просто не может, не выдержит…

Да можешь ты, можешь. А то ты не знаешь. Ты еще и не такое выдерживала в своей распрекрасной семейной жизни… и ничего, жива.

Ладно. Может, она и сумеет подняться на холм. Но теперь она думала о другом. Иногда он звонил. Обычно раз пять-шесть в месяц, но иногда чаще. Просто «привет, как дела, купить чего-нибудь по дороге, может, печенья или мороженого, ну все, пока». Только в этих звонках не было ни внимания, ни заботы. Он просто ее проверял, вот и все. И если Рози не брала трубку, телефон просто звонил. Автоответчика у них не было. Она однажды спросила, а не купить ли им автоответчик на всякий случай. Он вполне дружелюбно пихнул ее кулаком в бок и сказал, чтобы она слушала и запоминала. «Ты у нас автоответчик» — вот что он ей сказал.

А вдруг он позвонит, и никто не ответит?

Ничего страшного. Он подумает, что я пошла в магазин пораньше.

Только этот номер не пройдет. Вот в чем дело. Утром — полы. Магазин — после обеда. Так было всегда и так, по мнению мужа, должно продолжаться и впредь. Потому что такой порядок. В доме номер 908 по Вестморленд-стрит не поощрялись никакие внезапные порывы. Если он позвонит…

Она снова пошла вперед. Она понимала, что ей надо свернуть с Вестморленд-стрит на ближайшем же перекрестке, хотя очень слабо себе представляла, куда ведет Тремонт-стрит и в ту, и в другую сторону. Впрочем, сейчас это было не важно. Сейчас было важно другое: как можно скорее убраться подальше от этой дороги, по которой муж всегда возвращался с работы домой, если ехал из города по шоссе I-295. Как можно скорее убраться отсюда, чтобы не чувствовать себя яблочком на стрелковой мишени.

На Тремонт-стрит она повернула налево и попала в совсем уже тихий квартал городского предместья. Она пошла мимо маленьких и аккуратных домиков, отделенных друг от друга невысокими живыми изгородями или рядами декоративных деревьев. Похоже, в этом квартале особенной популярностью пользовался лох узколистый. В садике перед одним из домов поливал клумбу мужчина, очень похожий на Вуди Аллена: веснушчатый, в очках в роговой оправе и бесформенной синей шляпе, лихо сдвинутой на затылок. Он на мгновение оторвался от своего занятия и помахал Рози рукой. Похоже, сегодня на всех снизошло добрососедское настроение. Наверное, из-за прекрасной погоды. Но Рози вполне обошлась бы без этих маленьких знаков внимания. Ей даже не надо было напрягаться, чтобы представить, как он потом пойдет по ее следу с терпеливым упорством хорошей ищейки, как он будет расспрашивать всех и каждого, применяя свои хитрые полицейские штучки для стимуляции памяти и размахивая ее фотографией.

Помаши ему тоже, если не хочешь, чтобы он запомнил тебя как угрюмую недружелюбную тетку. Неприятные впечатления держатся в памяти дольше. Поэтому помаши ему и иди себе дальше.

Она помахала ему и пошла себе дальше. Ей опять захотелось в туалет, но она уже поняла, что придется терпеть. В округе не было ничего, что могло бы решить эту маленькую проблему, — только дома, изгороди, зеленые лужайки и ряды декоративных деревьев.

Она услышала за спиной шум машины и поняла, что это он. Она в ужасе обернулась — глаза широко распахнулись и потемнели от страха — и увидела ржавый «шевроле», который полз посередине улицы со скоростью утомленного пешехода. За рулем сидел старик в соломенной шляпе, и вид у него был решительный и перепуганный одновременно. Рози быстро отвернулась, пока старик не заметил, что она тоже вся из себя перепуганная. Она сдвинулась с места, споткнулась, а потом решительно зашагала вперед, слегка склонив голову. Почки опять разболелись. Казалось, что переполненный мочевой пузырь сейчас просто лопнет. Не было никаких сил терпеть. Еще пара минут — и всё. Случится непоправимое. И тогда можно будет распрощаться с надеждами уйти незамеченной. Возможно, никто не запомнит бледную брюнетку, которая шла по улице погожим весенним утром, но бледную брюнетку, которая ходит по улицам с расплывшимся мокрым пятном на джинсах, запомнят все. И забудут не скоро. Так что проблему надо решать. И как можно скорее.

Через два дома впереди на той же стороне улицы стоял небольшой одноэтажный домик шоколадного цвета. Все его окна были наглухо задернуты шторами. На крыльце лежали три газеты. Четвертая газета валялась прямо на дорожке у нижней ступеньки крыльца. Рози быстро огляделась, чтобы убедиться, что за ней никто не наблюдает, торопливо прошла через двор и свернула за дом. На заднем дворе было пусто. На ручке двери, закрытой алюминиевой сеткой, висела записка. Рози подошла поближе — ей уже приходилось семенить, сжимая ноги, — и прочла отпечатанное сообщение: «Привет, я Энн Корас. Я представляю местное отделение фирмы «Эйвон». На этот раз не застала вас дома, но я обязательно загляну еще раз. Спасибо! И если вас интересует продукция фирмы «Эйвон», позвоните мне по телефону 555–1731». Снизу, уже от руки, была проставлена дата. 17 апреля. Два дня назад.

Рози еще раз огляделась. С одной стороны ее закрывала густая живая изгородь, с другой — плотный ряд декоративных деревьев, все тех же лохов узколистых. Она быстренько расстегнула ремень и молнию на джинсах и присела в закутке между задним крыльцом и уложенными друг на друга плоскими бензиновыми канистрами. Только теперь она сообразила, что ее было прекрасно видно с верхних этажей двух соседних домов. Но теперь уже было поздно об этом тревожиться. И потом, по сравнению с тем облегчением, которое Рози испытывала сейчас, все остальное казалось настолько пустым и мелким… по крайней мере на данный момент.

Ты, похоже, совсем рехнулась.

Да, рехнулась. А то она не понимает… Но сейчас, когда ее переполненный мочевой пузырь все-таки освободился от болезненного давления и горячая струйка растеклась зигзагообразными ручейками по кирпичам в закутке между задним крыльцом и канистрами, все ее существо вдруг переполнилось странной безумной радостью. В это мгновение она поняла, что должен чувствовать человек, который только что перешел мост через реку, и оказался в чужой незнакомой стране, и сам поджег мост у себя за спиной… и теперь стоит на берегу и, вдыхая воздух полной грудью, смотрит на то, как превращается в пепел его единственный путь к отступлению.

5

Почти два часа она шла пешком по незнакомым улицам и кварталам и в конце концов вышла на широкую аллею где-то в западной части города. Перед входом в большой магазин «Мир красок и ковров» Рози увидела телефон-автомат и решила вызвать такси. Она позвонила, заказала машину и с удивлением узнала, где она сейчас находится — уже не в городе, а в предместье Мэплтон. Она стерла в кровь обе пятки. Но это и неудивительно: она прошла пешком более семи миль.

Такси подъехало через пятнадцать минут. За это время Рози успела сходить в маленький магазинчик в дальнем конце аллеи. Там она купила себе дешевенькие темные очки и ярко-красный шарфик из искусственного шелка. Она вспомнила, как Норман однажды сказал ей, что, если ты хочешь отвлечь внимание от своего лица, нужно надеть что-то яркое — что-то такое, что сразу «цепляет» взгляд.

Таксист оказался неопрятным толстяком с всклокоченными волосами, воспаленными красными глазами и дурным запахом изо рта. На его мешковатой вылинявшей футболке красовалась карта Южного Вьетнама, а снизу шла надпись: «ПОСЛЕ СМЕРТИ Я ПОПАДУ В РАЙ, ПОТОМУ ЧТО УЖЕ ОТСЛУЖИЛ СРОК В АДУ. ЖЕЛЕЗНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК, 1969». Первым делом толстяк быстро окинул Рози оценивающим взглядом. Его красные глазки-бусинки на миг задержались на ее губах, потом на груди, а потом на бедрах. После чего он потерял к пассажирке всяческий интерес.

— Куда едем, красавица? — спросил он.

— На автовокзал, пожалуйста.

— В Портсайд, что ли?

— Это автовокзал?

— Ага. — Он поднял глаза и поймал ее взгляд в зеркальце заднего вида. — Только это в другой конец города надо пилить. За двадцать баксов доедем легко. У тебя есть двадцать баксов?

— Конечно, — сказала Рози. Потом поглубже вдохнула и выпалила: — А можно будет проехать так, чтобы где-нибудь по пути остановиться у банкомата «Мерчантс-банка»?

— Эх, мне бы твои проблемы, — отозвался таксист и включил счетчик. На экране зажглось: ПОСАДКА $ 2,5.

Так у нее началась новая жизнь. Причем за начало отсчета Рози приняла то мгновение, когда надпись ПОСАДКА пропала и цифры на счетчике с тихим щелчком сменились с $ 2,5 на $ 2,75. Всё. Начиная с этого мгновения, она никогда больше не назовет себя Рози Дэниэльс, разве что только в тех случаях, когда без этого будет не обойтись. И не только потому, что Дэниэльс — это его фамилия и называться его фамилией просто опасно, но еще и потому, что теперь в ее жизни его не будет. Теперь она снова станет собой, Рози Макклендон, той девочкой, которая в восемнадцать лет оказалась в аду и пропала. Конечно, она понимала, что раз она носит фамилию мужа, иногда ей так или иначе придется называться этой фамилией, но в душе — для себя — она все равно будет оставаться Рози Макклендон.

На самом деле, я Рози, подумалось ей, когда таксист выехал на мост Транкатоуни. Она улыбнулась словам Мориса Сендака и голосу Кэрол Кинг, которые плыли в ее сознании, точно бесплотные призраки. Настоящая Рози, вот так.

Но так ли это на самом деле?

Настоящая она или нет?

Вот и проверим, сказала она себе. И проверка уже начинается. Прямо здесь и сейчас.

6

На Ирокез-сквер таксист остановился и указал пальцем на ряд банкоматов, установленных прямо на площади, где еще был фонтан и какая-то блестящая хромированная скульптура, непонятно что изображавшая. Крайний слева банкомат был ярко-зеленого цвета.

— Этот сойдет? — спросил таксист.

— Да, большое спасибо. Я ненадолго, на пару минут.

Но она все-таки провозилась гораздо дольше. Сначала ей никак не удавалось набрать правильную комбинацию цифр пин-кода, хотя клавиши были такими большими, что не попасть по ним можно было только при сильном желании. Когда же Рози с грехом пополам справилась с набором пин-кода, она надолго задумалась, сколько снять денег. В конце концов остановилась на семидесяти пяти долларах. Набрала семь-пять-запятая-ноль-ноль, нерешительно положила палец на клавишу ВЫПОЛНИТЬ ОПЕРАЦИЮ и тут же отдернула руку. Если Норман ее разыщет, он ее изобьет смертным боем. Это за то, что она убежала из дома. Но когда он узнает, что она украла его кредитку… и осмелилась снять с нее деньги, он ее измордует так, что она очень надолго заляжет в больницу. (Измордует — вопросов нет. Если вообще не убьет, явственно прозвучало в сознании. Он же запросто может тебя убить. И если ты, Рози, об этом забыла, то ты просто дура.) Тогда стоит ли рисковать жизнью ради каких-то паршивых семидесяти пяти долларов? Не маловато ли будет?

— Да, — пробормотала она и опять протянула руку к клавишам с цифрами. На этот раз она набрала три-пять-ноль-запятая-ноль-ноль… и вновь замерла в нерешительности. Она понятия не имела, сколько денег — «наличности», как любил говорить Норман, — лежит на счету на карточке. Но триста пятьдесят долларов — это уже очень приличная сумма. Когда Норман узнает, он просто взбесится…

Ее рука уже потянулась к клавише СБРОС/ПОВТОР, но тут Рози снова задумалась: а не все ли равно. Он в любом случае взбесится. Отступать уже поздно. Пути назад нет.

— Вы еще долго, мэм? — раздался у нее за спиной раздраженный голос. — А то у меня обеденный перерыв закончится.

— Ой, простите, пожалуйста. — Рози даже подпрыгнула от неожиданности. — Просто я тут… задумалась.

Она нажала на клавишу ВЫПОЛНИТЬ ОПЕРАЦИЮ. На экране банкомата зажглась надпись ПОЖАЛУЙСТА, ЖДИТЕ. Ждать надо было недолго, но и за эти несколько секунд в воображении Рози успела возникнуть такая картина: сейчас банкомат разразится пронзительным воплем сирены и синтезированный механический голос заорет на всю площадь «ЭТА ЖЕНЩИНА ВОРОВКА! ЗАДЕРЖИТЕ ЕЕ! ЭТА ЖЕНЩИНА ВОРОВКА!»

Но вместо того, чтобы изобличить ее в воровстве, банкомат высветил на экране «спасибо», пожелал ей приятного дня и выдал семнадцать двадцаток и одну десятку. Рози робко, не поднимая глаз, улыбнулась молодому человеку, который дожидался своей очереди у банкомата, и едва ли не бегом вернулась к такси.

7

Автовокзал представлял собой низкое просторное здание, выкрашенное в унылый песчаный цвет. Автобусы самых разных компаний — не только «Грейхаунда», но и «Трейлуэйз», «Американ пасфайндерс», «Истерн хайвейз» и «Континентал экспресс» — окружали его по периметру. Они стояли, уткнувшись мордами в посадочные платформы, и были похожи на откормленных хромированных поросят, присосавшихся к невообразимо уродливой свиноматке.

Рози остановилась у главного входа и заглянула внутрь. Там было вовсе не так многолюдно, как она и надеялась, и боялась (в толпе она бы чувствовала себя безопаснее, но с другой стороны, за четырнадцать лет, в течение которых она не общалась почти ни с кем, кроме собственного мужа и его сослуживцев, которых он изредка приглашал к ним на обед, у нее развилась хроническая агорафобия, боязнь открытого пространства). Народу было действительно маловато. Скорее всего потому что была середина недели: не выходной и не праздник. И все же на первый взгляд человек двести там было. Одни слонялись без дела по залу, другие просто сидели на старомодных деревянных скамейках с высокими спинками, кто-то мучил игровые автоматы, кто-то пил кофе в закусочной, кто-то стоял в очереди за билетом. Маленькие детишки ревели, как испуганные потерявшиеся телята, цеплялись за руки матерей и, запрокинув голову, разглядывали выцветшие узоры на потолке. Громкий раскатистый голос, отдающийся гулким эхом, как глас Божий в библейско-эпических фильмах Сесила Б. ДеМилля^[1], объявлял по радио маршруты ближайших автобусов: Эри, Пенсильвания; Нашвилл, Теннесси; Джексон, Миссисипи; Майами, Флорида (бестелесный раскатистый голос произнес «Майама»); Денвер, Колорадо.

— Женщина, — окликнул ее усталый голос. — Послушайте, женщина. Помогите, чем можете, а?

Она обернулась и увидела бледного парня с гривой засаленных черных волос, который сидел на полу у главного входа, прижавшись спиной к стене. На коленях парень держал табличку: «БЕЗДОМНЫЙ, БОЛЬНОЙ СПИДОМ. ПОМОГИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА».

— У вас ведь наверняка завалялась какая-то лишняя мелочь. Может, подкинете пару монет? Вы ведь будете жить, наслаждаться жизнью, кататься на катере по Саранаку, а меня и на свете уже не будет. Помогите несчастному, а?

Рози вдруг охватила какая-то странная полуобморочная слабость на грани умственной и эмоциональной перегрузки. Ей показалось, что здание автовокзала начало увеличиваться в размерах и стало огромным, как кафедральный собор. В беспорядочном движении людей по проходам и закоулкам гигантского зала было что-то зловещее. Мимо Рози прошел мужчина с безобразным сморщенным мешком кожи сбоку на шее, который подрагивал, как живой. Мужчина шагал, низко наклонив голову, и волочил за собой за лямку брезентовый рюкзак. Рюкзак шипел по-змеиному, скользя по грязному плиточному полу. Из рюкзака выглядывала голова игрушечного Микки Мауса с беззаботной улыбкой на рожице. Раскатистый «глас Божий» объявил по вокзалу, что экспресс компании «Трейлуэйз», следующий в Омаху, отправляется через двадцать минут — пассажиров просят пройти на посадку к выходу номер семнадцать.

Ничего у меня не получится, вдруг подумала Рози. Я не смогу… не смогу жить в этом мире. И дело не в том, чтобы знать или не знать, где лежат пакетики с чаем и средства для мытья посуды. Дверь, за которой он меня бил, все-таки отгораживала меня от всей этой безумной путаницы. И теперь мне уже никогда не вернуться обратно — в ту дверь.

На мгновение у нее в сознании вспыхнул поразительно яркий образ из детства. У них в классе в воскресной школе висела такая картина: Адам и Ева, прикрывающие наготу фиговыми листками, бредут босиком по каменистой тропе с одинаковым выражением стыда и отчаяния на лицах. Бредут навстречу горькому и бесцветному будущему. У них за спиной остались врата в райский сад, утопающий в буйстве цветов. Грозный крылатый ангел стоит перед запертыми вратами, и меч у него в руках сияет ужасным светом.

— Не смей так думать, не смей! — закричала она, и парень, сидевший у входа, испуганно вздрогнул и едва не уронил табличку. — Не смей, слышишь?!

— О Господи, вы уж меня извините, пожалуйста, — пробормотал он, закатив глаза. — Эко вас шандарахнуло, и я не думал…

— Нет-нет… это я не про вас… это я о своем…

До нее вдруг дошло, что она сейчас делает — пытается оправдаться перед нищим попрошайкой, который сидит у входа на автовокзал. Полный бред. Рози так и сжимала в руке два доллара — сдачу, которую дал ей таксист. Она швырнула их в коробку из-под сигар, что стояла у ног парня с табличкой, и вошла в здание автовокзала.

8

Еще один молодой человек — привлекательный прощелыга с крошечными усиками в стиле Эррола Флинна^[2] на красивом, но не внушающем никакого доверия лице — пристроился у дальней стены главного зала и затеял прямо на чемодане игру в «угадай карту из трех», которую Рози узнала, потому что видела передачу по телевизору.

— Женщина, угадайте карту, — предложил он. — Пиковый туз. Которая из трех?

Рози представился кулак, направленный ей в лицо. Она его видела, как наяву. Видела золотое кольцо на среднем пальце — кольцо с выгравированной на нем надписью: Верная служба обществу.

— Нет, спасибо, — сказала она. — Это уже не мои проблемы.

Он посмотрел на нее, как на беглую пациентку дурдома. Но Рози это нисколечко не задело. Ей не было дела до этого парня. Как и до парня у главного входа, который якобы — а может, и вправду — болен СПИДом. Как и до мужчины с безобразным наростом на шее и Микки Маусом в рюкзаке. У нее хватает своих проблем. Ее проблема — это Рози Дэниэльс… то есть Рози Макклендон… и это ее единственная проблема.

Она зашагала вперед по центральному проходу, но увидела урну и остановилась. На круглом зеленом боку железной корзины красовалась выполненная по трафарету короткая надпись в повелительном наклонении: НЕ СОРИТЬ! Рози открыла сумочку, достала кредитную карточку, пару секунд подержала ее в руке и решительно опустила в урну. Ей было жалко выбрасывать карточку, но с другой стороны, ей сразу же стало гораздо легче. Если оставить карточку у себя, то в какой-то момент она просто не устоит перед искушением снова снять с нее деньги… а Норман ведь не дурак. Он жестокий, да. Но далеко не дурак. Не стоит давать ему никаких зацепок. Потому что иначе он ее точно найдет. И это надо иметь в виду.

Рози сделала глубокий вдох, на пару секунд задержала дыхание, потом резко выдохнула и направилась к расположенным в центре зала справочным автоматам, чтобы посмотреть расписание автобусов. Она шла не оглядываясь. А если бы оглянулась, то увидела бы, что парень с усиками в стиле Эррола Флинна уже роется в урне в поисках той штуковины, которую только что выкинула эта придурковатая дамочка в темных очках и с ярко-красным шарфом на шее. Ему показалось, что это была кредитка. Может быть, он и ошибся. Но проверить все-таки не помешает. А вдруг ему повезет? Ведь иногда человеку везет. Да что — иногда?! Очень часто везет. Не зря же Америку называют Землей возможностей.

9

До ближайшего большого города в западном направлении было всего двести пятьдесят миль. Рози решила, что для нее это слишком близко. Она остановилась на следующем большом городе, на пятьсот пятьдесят миль подальше. Этот город тоже располагался на берегу озера, как и ее родной город, но в другом часовом поясе. Автобус — «Континентал экспресс» — отправлялся туда через полчаса. Она прошла к кассам и встала в очередь. Сердце отчаянно колотилось в груди, во рту пересохло. Когда мужчина, стоявший в очереди перед ней, уже отходил от окошка с билетом, ей пришлось закрыть рот ладонью, чтобы заглушить отрыжку, которая обожгла горло привкусом выпитого с утра кофе.

Сейчас тебе лучше не называться ни тем, ни другим своим именем, сказала она себе. Если в кассе попросят назвать твое имя, назовись как-нибудь по-другому.

— Я вас слушаю, мэм. — Кассир взглянул на нее поверх смешных половинчатых очков, опасно повисших на самом кончике носа.

— Анджела Флайт, — выпалила она. Так звали ее лучшую подругу. Еще в начальной школе. А после Анджелы у Рози и не было никаких друзей. Потому что в обрейвилльской средней школе она познакомилась с парнем, за которого вышла замуж через неделю после выпускного, и они с ним создали маленькое государство «на двоих»… государство, границы которого были закрыты для туристов.

— Простите, мэм?

Рози с ужасом сообразила, что вместо названия города, куда ей надо ехать, она назвала кассиру имя человека. Можно представить

(он, наверное, украдкой поглядывает на мои запястья и шею: не осталось ли там следов от смирительной рубашки),

как странно это прозвучало. Она так смутилась, что вся покраснела. Ей действительно было ужасно неловко. Она попыталась собраться с мыслями и привести их хотя бы в подобие порядка.

— Извините, — пробормотала она, и ее охватило одно неприятное и пугающее предчувствие: что бы ни ждало ее в будущем, это простое и жалкое слово будет тянуться за ней по пятам, как консервная банка, привязанная к хвосту бродячей собаки. Она четырнадцать лет прожила за дверью, которая наглухо отгораживала ее от мира, и теперь она чувствовала себя как перепуганная мышь, которая перепутала норки и сунулась в чужой дом.

Кассир по-прежнему смотрел на нее поверх забавных половинчатых очков, и теперь в его взгляде читалось сдержанное раздражение.

— Так я могу что-нибудь для вас сделать, мэм?

— Да, пожалуйста. Мне нужен билет на автобус, который уходит в одиннадцать ноль пять. Там еще есть места?

— Штук сорок, я думаю. Вам туда и обратно или только туда?

— Только туда. — Рози снова почувствовала, что краснеет. Она вдруг поняла, насколько значимыми и решающими были эти слова. Она попыталась выдавить из себя улыбку и повторила, стараясь, чтобы слова прозвучали не так весомо, как в первый раз: — Только туда, пожалуйста.

— С вас пятьдесят девять долларов семьдесят центов, — сказал кассир, и у нее все внутри перевернулось от облегчения. Она ожидала, что билет будет стоить гораздо дороже. Она уже приготовилась к тому, что ей придется потратить почти все деньги, которые у нее были.

— Спасибо.

Должно быть, кассир распознал в ее голосе нотки искренней благодарности, потому что он оторвался от бланка, который уже приготовился заполнять, и улыбнулся ей. И в его глазах больше не было ни раздражения, ни настороженности.

— Всегда рад помочь. Ваш багаж, мэм?

— Я… у меня нет багажа, — растерялась Рози и вдруг поняла, что боится его взгляда. Она попыталась придумать какое-то более или менее убедительное объяснение — наверняка это звучит подозрительно: одинокая женщина уезжает в далекий город безо всякого багажа, с одной только дамской сумочкой, — но ничего подходящего в голову не приходило. Однако, взглянув на кассира, она поняла, что никаких объяснений не нужно. Кассир не нашел в ее словах ничего подозрительного. Он даже не проявил ни малейшего любопытства. Он просто кивнул и принялся заполнять бланк билета. Рози вдруг сообразила, в чем тут дело. Вот только приятного в этом не было ничего. Таких, как она, в Портсайде навидались достаточно. Наверное, этот кассир чуть ли не каждый день продает билеты женщинам вроде нее — женщинам, которые прячут глаза за стеклами темных очков, покупают билеты в далекие города в других часовых поясах и выглядят так, словно они потеряли себя и забыли, что они делают и зачем.

10

Рози испытала несказанное облегчение, когда автобус отъехал от здания автовокзала (точно по расписанию), повернул налево, переехал через мост Транкатоуни и вырулил на шоссе I-78. Когда они проезжали мимо последнего из трех съездов в город, Рози увидела треугольное здание со стенами из сплошного стекла. Новый центральный офис полицейского управления. Ей вдруг пришло в голову, что вполне может так получиться, что сейчас муж сидит у себя в кабинете за одним из этих громадных окон и даже смотрит в окно на большой междугородний автобус, который едет на запад по федеральной скоростной автостраде. Она закрыла глаза и медленно сосчитала до ста. А когда снова открыла глаза, здание полицейского управления осталось уже позади. И будем надеяться, что навсегда.

В автобусе Рози села сзади, поближе к последнему ряду. У нее за спиной тихо гудел дизельный двигатель. Она снова закрыла глаза и прислонилась щекой к стеклу. Заснуть у нее не получится. Она слишком взвинчена, чтобы заснуть. Но отдохнуть все-таки не помешает. Потому что она уже чувствовала, что в ближайшее время у нее будет мало возможностей отдохнуть. А вот сил ей понадобится немало. Она до сих пор поражалась тому, как внезапно и быстро всё переменилось. Это было похоже, скорее, на острый сердечный приступ или удар. Но уж никак не на перемену в жизни. И «перемену» — это еще мягко сказано. Она не просто переменила жизнь, она вырвала прошлое с корнем, как фиалку из горшка. Ничего себе перемена… Нет, сейчас она не заснет. Ни за что.

И с этой мыслью она погрузилась в дрему — то самое мягкое забытье на грани яви и сна, когда ты еще не спишь, но уже не воспринимаешь реальность. Она плыла в этом зыбком пространстве, как легкий пузырек воздуха, смутно осознавая звуки, доносящиеся извне: ровный гул двигателя, шелест шин по асфальту, звонкий голос ребенка, который сидел в четырех-пяти рядах впереди, — он расспрашивал маму, долго ли им еще ехать до тети Нормы. И в то же время ее захватило странное ощущение, что она как бы вышла за пределы себя, и теперь ее больше ничто не связывает, и ее сознание раскрылось, как цветок (разумеется, роза), — раскрылось, как это бывает только на грани яви и сна, когда ты уже засыпаешь, но еще сознаешь себя.

На самом деле, я Рози…

Голос Кэрол Кинг поет песню на слова Мориса Сендака. Голос плывет в коридоре пространства, где сейчас Рози. Он доносится словно издалека. Отдается звенящим эхом в сопровождении хрупкой и призрачной музыки.

…настоящая Рози, вот так…

Похоже, я все-таки засыпаю, подумала она. Я засыпаю. Подумать только!

Со мной шутки плохи, приятель… Прими это просто как факт…

Серый призрачный коридор исчез, и она оказалась уже под открытым небом. В каком-то месте, где было темно. В ноздри ударили запахи лета — сладкие, сильные запахи, которые переполнили ее всю. Среди них особенно выделялся аромат жимолости, медленно расплывающийся в пространстве. Где-то в темноте стрекотали сверчки, и когда Рози подняла глаза, она увидела в небе луну, похожую на лицо, вырезанное из отполированной кости. Ее белый свет был везде. И в лунном свете туман, поднимавшийся от спутанных трав под ее босыми ногами, казался белесым дымом.

На самом деле, я Рози… настоящая Рози, вот так…

Она сложила ладони чашечкой, так что они почти соприкасались большими пальцами, подняла руки над головой и взяла луну в рамочку, как картину. И когда легкий ночной ветерок ласково погладил ее по рукам, ее сердце на миг переполнилось радостью, а потом сжалось от страха. Она почувствовала дремлющую жестокость этого места, как будто где-то поблизости в дурманяще ароматных травах притаились свирепые хищные звери с большими зубами.

Роза. Иди сюда, девочка. Нам надо поговорить. Очень серьезно поговорить.

Она обернулась и увидела, как его кулак несется к ней из темноты. Ледяные подтеки лунного света поблескивали на золотом кольце выпускника Полицейской академии. Она увидела, как его губы растянулись в подобие страшной улыбки…

…и, вздрогнув, проснулась. Она сидела в автобусе, на своем месте, прижимаясь щекой к стеклу. Лоб покрылся испариной. Дышала она тяжело, надрывно. Наверное, так продолжалось достаточно долго, потому что стекло почти все запотело от ее дыхания и сквозь него ничего не было видно. Она провела по стеклу ладонью и выглянула в образовавшийся просвет. Они уже почти выехали из города. За окном все еще тянулись бесконечные ряды пригородных автозаправочных станций и закусочных, но за ними уже виднелись поля.

Я ушла от него, думала она. Не важно, что будет со мной потом, главное, я от него ушла. Даже если теперь мне придется ночевать в подъездах или где-нибудь под мостом, но я все-таки от него ушла. Он больше уже никогда меня не ударит, потому что я от него ушла.

Но она вдруг поняла, что и сама до конца в это не верит. Он придет в ярость, когда узнает. И будет пытаться ее разыскать. В этом Рози ни капельки не сомневалась.

Он меня не найдет. Не найдет. Я не оставила никаких следов. Мне даже не пришлось называться именем школьной подруги, когда я покупала билет. Кредитку я выбросила, а это самое главное. Как он меня найдет? Никак не найдет…

И все же она боялась… он полицейский, и это его работа — искать пропавших людей. Ей надо быть осторожнее. Да, осторожнее.

На самом деле, я Рози… настоящая Рози, вот так…

Да, наверное, все это правильно. Вот только она себя чувствовала далеко не такой крутой, как героиня песни. Наоборот. Она себя чувствовала жалким обломком кораблекрушения в открытом море. Ужас, который она испытала под конец своего краткого сна, не исчез с пробуждением. Но, кроме страха, было и приятное возбуждение. И радость, и пьянящее ощущение если не силы, то хотя бы свободы.

Она откинулась на высокую спинку сиденья и стала смотреть в окно. Последние закусочные и магазины остались позади. Теперь за окном был уже настоящий сельский пейзаж: недавно вспаханные поля и деревья, подернутые той изумительной дымкой молодой зелени, которая бывает только в апреле. Она смотрела в окно, сцепив руки в замок на коленях, а большой серебристый автобус уносил ее навстречу пока еще неизвестному будущему.

Примечания

1

Сесил Блаунт ДеМилль (1881–1959) — режиссер, продюсер, драматург. Один из основателей Голливуда. Снял множество фильмов, в том числе несколько на библейские темы. — Здесь и далее примеч. пер.

2

Эррол Флинн — актер, звезда Голливуда 30–40-х гг. Его амплуа — романтичные и отважные герои в приключенческих и военных фильмах. Его имя в сознании американцев стало синонимом беззастенчивого прожигателя жизни и покорителя женских сердец.