Ринама Волокоса, или История Государства Лимонного

Марина Соколова, 2012

«Это могло произойти только у нас на Луне, в нашей стране Лимонии. С чего это всё началось? Наверное, с того, что Ринама узнала государственный секрет. Секрет был так себе: государственное подслушивание. Однако для Лимонии это был очень большой секрет, потому что в ней всё было засекречено. С чего началась повальная засекреченность – бог его знает. Может быть, с большой лжи, на которой строилась вся лимонная пропаганда. А может быть, с „железного занавеса“, за который Лимонию старалась упрятать враждебная капиталистическая система…»

10

Вместе с мамой Ринама объездила чуть ли не все республики огромного ксегенского государства. Страна занимала шестую часть планеты, и на её разнообразной территории разные люди жили по-разному. И всё же повсюду потихоньку текла узнаваемая устоявшаяся ксегенская жизнь, в которой Ринама чувствовала себя, как дома. Правда, в некоторых местах ей напоминали, что она приехала в гости; например, в Катрибилпе, которая присоединилась к ксегенскому государству перед второй мировой войной и не ощущала себя вполне ксегенской. На протяжении лунной истории Катрибилпа то входила в состав Лимонии, то выходила из неё. Коренные жители редко жили независимо, чаще всего они являлись чьим-нибудь придатком. Поэтому Катрибилпа была населена разными народностями, к которым аборигены относились настороженно, оберегая чистоту катрибилпийской крови и катрибилпийского языка. Тем не менее в Катрибилпе тоже были смешанные браки, но совсем немного, особенно по сравнению с Каубом. Как правило, байернаджазцы с удовольствием женились на водяных девушках, которые тоже охотно вступали в смешанные браки, потому что надо было выходить замуж, а по статистике на десять водяных девчонок приходилось девять водяных ребят. Ещё меньше в Катрибилпе было вывесок на водяном языке, на что ксегенская власть смотрела сквозь пальцы. Вообще она явно ослабила вожжи в этом привилегированном крае, не мешая катрибилпийцам обеспечивать себя продуктами и товарами. Те лимонцы, которым ксегенская власть очень сильно мешала, приезжали в Катрибилпу отовариваться. Коренные жители с большим трудом скрывали неприязнь к приезжим согражданам, отворачиваясь от людей, говоривших на чужом языке.

Ринама с клокочущим возмущением относилась к националистам; они были чужие, а все остальные лимонцы — свои, близкие, понятные. Среди близких и понятных байернаджазцев было немало сексуально озабоченных хулиганов, которые доставляли Ринаме много беспокойства и неудобств. После окончания средней школы девушка убежала от них в Водяную республику, где неустанно гонялась за синей птицей счастья. Со второй попытки Ринама обосновалась в столице Водяной республики и всего ксегенского государства — непреодолимо притягательной и совершенно невозможной Совкме. От всех других городов Лимонии столица отличалась невероятными размерами. В ней всё было громадно: дома, проспекты, парки, в которых копошились человеческие муравейники, от которых отбивались отдельные особи, терявшиеся в необъятных столичных просторах. Совковые особи сновали вперёд и назад, сталкивались друг с другом; как муравьи, узнавали «своих» по запаху; однозапаховые кучковались, а разнозапаховые разбегались в разные стороны.

Когда Ринама приехала в столицу в первый раз, её острому обонянию все совковые запахи показались чужими. Она с треском провалилась на первом и главном вступительном экзамене в Институт иностранных языков. Она не сдала цинафрийский язык; и в этом не было ничего удивительного, так как от абитуриентов требовалось абсолютное знание чужого языка. Огорчённая, но не сдавшаяся девушка возмечтала о том, чтобы чужие совковые запахи стали ей родными. (Как всегда, она добилась своего, хотя покорение Совкмы продолжается до сих пор, потому что этот город непобедим). Вторую попытку Ринама предприняла через год, и она оказалась успешной. Настойчивая и скрупулёзная работа под руководством опытного репетитора ейверского происхождения — обаятельной и очаровательной Ребекки Ивановны — наконец увенчалась успехом — и Ринама поступила на цинафрийский факультет Совкового Педагогического института. Она сняла комнату в коммунальной квартире в самом центре Совкмы — в Рушниковом переулке — и приступила к дегустации совковых запахов. Очень скоро выяснилось, что все запахи были родные, ксегенские, только со своеобразными столичными нюансами. Ринама шарахалась от запахов алкоголя, никотина и мужского пота; зато, как бабочка, летела на соблазнительные запахи тонких духов под цинафрийскими названиями «Папийон», «Клима» и «Шанель». Кроме того, её привлекали насыщенные запахи неуёмной рушниковой толпы и знаменитых столичных театров; головокружительные запахи совковых парков и танцплощадок; вкусные запахи кафе, кулинарий и магазинов; пресные запахи библиотек и кинотеатров. Способная девушка везде успевала и при этом была на хорошем счету в институте. В Совкме она ела и одевалась ещё лучше, чем в Каубе, потому что в столице было всё на любой вкус; но Ринаме не нужно было всё, а только то, что ей больше всего нравилось. Она получала то, что хотела, с помощью неиссякаемой энергии, которую щедро растрачивала в немеренных совковых очередях; а также с помощью неиссякаемых денег, которыми её снабжала классическая мама, вернувшаяся на море в качестве пассажирского помощника капитана. Однако на первое место девушка ставила помощь друзей, которых в неистощимой столице было видимо-невидимо. Ринама чувствовала себя в Совкме, как у себя дома, — в своём родном Каубе. Повсюду была Родина, родные ксегенские люди-добропорядочные, отзывчивые, сердобольные. С их помощью Ринама поселилась в тихой коммунальной квартире с интеллигентными соседями, которые тоже стали её друзьями. Но больше всего друзей она нашла в родном институте. Педагогический институт был большой, состоял из пятнадцати факультетов, разбросанных по всей Совкме. Они различались по профилю и по профессионализму. Цинафрийский факультет был одним из лучших, а может быть, самым лучшим. Его профессиональный и человеческий уровень определялся уровнем преподавательского состава. На факультете работали высокоинтеллигентные люди; каждый из преподавателей был, как минимум, интересной личностью. Им удалось создать атмосферу трудового соперничества, свободы самовыражения, взаимного уважения, почитания таланта и красоты. Половина преподавателей цинафрийского языка относилась к водяной нации, другая половина — к ейверской; и в этом не было ничего удивительного, во-первых, потому, что республика была водяная, а во-вторых, потому, что ейверы в ней обжили лучшие места. В политику эту многострадальную нацию не пускали (вероятно, сказывался линтасский синдром), на фабрики и в колхозы она сама не шла (вероятно, чуралась тяжёлого физического труда), а вот около заграницы ейверов было очень много. Дело в том, что цинафрийский факультет находился очень близко к загранице, и все преподаватели и студенты были выездными. Они ездили в Цинафрю и в цинафроговорящие страны, в то время как цинафрийцы приезжали к ним на факультет. А заграница — это деньги, это «тряпки», это перспектива. Жившие по дарвиновскому закону ейверы зарабатывали широкую жизненную перспективу трудом, талантом, жизнеспособностью, национальной круговой порукой. Они легко просачивались сквозь разрозненных водяных — всё дальше и дальше, за самую далёкую границу — и оседали там навсегда.