Медвежьи сны

Светлана Смолина, 2012

В сорок лет начать жизнь с чистого листа… Что это – иллюзия или реальность? Мария Климова бросает вызов судьбе, оставив любимого мужа, богатый дом, привычную жизнь, и отправляется в глухой «медвежий угол», пытаясь сбежать от себя. И сразу же оказывается в поле зрения «хозяина» крохотного городка, который берет столичную беглянку под свое покровительство. Но абсолютная свобода недостижима, и, получив работу певицы в местном ресторане, Маруся понимает, что стала объектом любовного интереса своего покровителя, который всеми правдами и неправдами пытается заслужить ее расположение. Месяцы, проведенные в незнакомом мире, заставляют ее пересмотреть свое отношение к прошлому и – влюбиться в неуклюжего поклонника, так похожего на бывшего мужа Димку. Их роман, долгое время сдерживаемый ее сомнениями, начинает стремительно развиваться. Но безоблачное счастье в любой момент может разбиться об интриги завистников и взаимное непонимание. А тут еще ко всем неприятностям в городок приезжает Дмитрий Климов, и для Маруси снова наступает время сделать выбор…

Глава 3. Сезон охоты

Спустя две недели после отъезда хозяина город пошел вразнос. В ресторане была «заказана» и успешно проведена драка, на окраине города мелкие уголовники устроили разборку со стрельбой, диджей на городском радио напивался с утра и нес околесицу три дня подряд, а «подобие власти» катало разбитных девиц в мурселаго, не щадя подвески. У Маруси сжималось сердце, когда она видела свою любимицу в компании крашеных кудрей и силиконовых прелестей.

Перемены не обошли стороной и ее жизнь. Два с половиной поклонника каждый вечер топтались перед рестораном, поджидая ее выхода. К Фильке, который был половиной, она откровенно благоволила и таскала ему котлеты из кухни. Два других были всего лишь мужчинами, которые соревновались в тщетных попытках привлечь ее внимание. Цветы и конфеты доставлялись в гримерку к каждому выступлению. БМВ и ауди дымили трубами, и оставалось только понять, кому из немецких автопроизводителей она отдает предпочтение. Билеты на концерты или столик в ресторане областного центра можно было выбрать в любой момент.

Марусе было бы откровенно смешно, если бы не было так грустно. Поклонники были молодые, велись на ее недоступность и столичные манеры, рассказывали наперебой о заграничных турне и сорили деньгами, заказывая песни. Дмитрий Алексеевич был прав, на чаевые в медвежьем углу она могла бы безбедно жить, не заботясь о завтрашнем дне. Правда, она никому не отдавала предпочтения и возвращалась домой в сопровождении почетного эскорта из двух машин и Фильки, неспешно трусящего по обочине. Когда на исходе второй недели она обнаружила на пороге квартиры две одинаковые корзины с цветами, ее разобрал такой хохот, что соседская дверь приоткрылась и домработница окинула ее подозрительным взглядом. Но Маруся продолжала хохотать, затаскивая цветы в квартиру и представляя, как два героя мерились корзинами у входа в подъезд.

Подобный стиль ухаживания был ей в новинку. Да и вообще ухаживания мужчин в последние двадцать лет она принимать отвыкла. Присутствие мужа напрочь отбивало у окружающих желание проявлять к ней сексуальный интерес. Димочка конкуренции не терпел ни в чем. И однажды заявленное право собственности было окончательным и пожизненным, если он сам не решался что-то изменить.

Чем дальше река времени уносила ее от рокового дня, когда она написала записку и уехала, тем труднее ей становилось оценивать свой спонтанный поступок как единственно правильный и неизбежный итог ее семейной жизни. Ощущения были похожи на состояние больного после операции. Опухоль была успешно удалена, но действие анестезии закончилось и неизбежная боль накрывала широкими волнами, не давая возможности сосредоточиться на положительном итоге.

В один из дней она приехала к вечернему выступлению и обнаружила, что ресторан закрыт. Маруся подергала массивную ручку парадного подъезда и столь же безуспешно попыталась войти с черного хода. Особняк был тихим и темным, запертым на все замки, а стеклянную дверь украшало лаконичное объявление «учет». Когда она вернулась к машине, на стоянку подкатил внедорожник, и хозяйский охранник вывалился из-за руля.

— Костя, — начала было примадонна, — что-то я не пойму…

— Садитесь! — Константин распахнул пассажирскую дверь. — Он велел вас доставить.

Формулировка «велел доставить» говорила об имперских притязаниях Костиного шефа. Она представила себя европейской принцессой, взятой в плен турецким султаном. О том, как случайные заложницы становятся гаремными наложницами, ей думать не хотелось. Костя обращался с ней почтительно, но холодновато. Предложил закрыть окно, чтобы не простудиться, переключал радио, интересуясь, что она предпочитает, но на вопрос, зачем они едут к хозяину, втянул голову в плечи и нахмурился.

Машина выбралась из города и мягко покатила по недавно залатанной дороге в сторону коттеджного поселка, где и обретался Дмитрий Алексеевич.

Дом был громадный и возвышался темно-коричневой крышей над другими коттеджами, как здание Министерства иностранных дел над арбатскими переулками. Трехметровый забор, скрывающий от посторонних глаз внутренний двор, не уступал в размерах рублевским.

— Зачем ему такой домина? — удивилась вслух Маруся и поймала на себе недоумевающий взгляд охранника. — Это же крепость. Он готовится к осаде?

Но Костя снова промолчал, подал ей руку, когда она выбиралась из машины, и прошел в дом.

— И в чем, по-твоему, заключается смысл жизни?

Спустившийся со второго этажа хозяин не сводил с нее внимательного взгляда, скрестив руки на груди.

— Моей или вашей? — сразу же нашлась Маруся.

— Ты и про мою знаешь?

— Догадаться несложно. А в моей смысла нет, можно не искать. Как съездили?

Это была чистая вежливость. В действительности ей не было дела до того, куда и зачем он ездил. Вопросов она никому не задавала, а обсуждать с шансонеткой ее покровителя никто не решался.

— Ты мне зубы не заговаривай! — вдруг рассвирепел он. — Что за бардак вы там развели?

Марусе было впору испугаться и начать искать причину хозяйского гнева, но долгая жизнь с Дмитрием Климовым научила ее смотреть на вспышки мужского раздражения снисходительно, порой даже весело. Хотя веселье это, обуревающее ее в душе, демонстрировать было не положено, соблюдая правила игры.

— Драка, перестрелка и запойное радио обошли меня стороной, — догадалась она.

— Зато два кобеля, каждый вечер вьющиеся возле твоей юбки, явно обходить тебя не думают?

— У вас плохие осведомители, — еле сдержала улыбку Маруся. — Кобелей три.

— Что значит три? — Дмитрий Алексеевич повел вокруг себя тяжелым взглядом, думая, на чем бы сорвать злость. — Это такая шутка?

— Могу я рассчитывать на ваше гостеприимство в форме кофе? — осторожно спросила она. — Что-то я подсела на кофе, иначе к двенадцати начинаю засыпать.

— Идем, — буркнул он и повел ее на кухню, где у плиты суетилась худенькая пожилая женщина в красном переднике.

При появлении хозяина с гостьей она вопросительно уставилась на обоих, но получив знак от мужчины, вернулась к своим занятиям.

— Так кто третий? — Он вернулся к прерванной беседе, когда на стеклянную поверхность стола были поставлены чашки с кофе и вазочка с печеньем. — Ужин будет позже.

— Я бы предпочла вернуться домой и поваляться с книжкой, если работы сегодня все равно не будет.

— Ты мне зубы не заговаривай! — Дмитрий Алексеевич проявлял явные признаки раздражения. — Поужинаешь и поедешь. Что за третий?

— Местный пес Филька. Я зову его Филимоном. Не люблю собак, но этот… Он меня приручает, похоже.

— Ты издеваешься? — прищурился мужчина. — Третий — пес?

— Да, и в отличие от двух первых он очень симпатичный.

— Это не мешает тебе принимать подношения от мужиков.

— И чаевые тоже, — подтвердила Маруся. — Надо же мне на что-то жить. А цветы и конфеты… они ни к чему не обязывают.

— И ночные прогулки?

— Ах, это… — Маруся от души рассмеялась. — Ночные прогулки в обществе двух соперников куда безопаснее, чем в обществе одного из них. Пока они делят сферы влияния, я могу быть спокойна. Вот когда кто-то соберется отойти в сторону, придется выкручиваться.

— Похоже, ты просто забавляешься? — догадался Дмитрий Алексеевич.

— Пожалуй! Мне не интересны мужчины. — Она выдержала его испытующий взгляд и отхлебнула из чашки. — Отличный кофе.

— Ты слишком молода, чтобы обходиться без них.

— Меня не интересуют мужчины как объекты коллекционирования. И не так уж я молода.

Она дала скользкий ответ на его вопрос, но углубляться в тему он не стал, удовлетворившись ее невинным взглядом и иронической улыбкой. Хотя с тем, что она поторопилась списать себя со счетов, он был не согласен. После трех недель отсутствия он был неприятно удивлен произошедшими событиями, уязвлен ее появившимися поклонниками и пребывал в отвратительном расположении духа, пока она не переступила порог его дома.

— Значит, просто хорошо сохранилась.

— Это потому, что высыпаюсь по утрам, — слегка поддела его Маруся. — И не жарю омлет ни свет ни заря.

Он хмыкнул и мрачно поинтересовался у кухарки судьбой ужина. Маруся с улыбкой взглянула на его профиль с тяжелым подбородком, и воспоминания о прошлой жизни нахлынули на нее, как приливная волна.

Димочка любил борщ. И как Маруся ни билась, сколько рецептов ни перебирала — ей не удавалось приготовить именно то, что ему хотелось. Маленькие секреты и хитрости, которыми под завязку были забиты дамские журналы и поваренные книги, ей не давались. Он ел, хвалил, благодарил, но она чувствовала, что борщ не тот, а муж слишком хорошо воспитан, чтобы сказать прямо. За недели и месяцы кулинарной битвы Маруся научилась готовить кучу блюд, в чем успешно соревновалась с их домработницей, и только чертов борщ оставался для нее недоступным творением. То он был слишком жирный, то слишком светлый, то ему не хватало остроты, то капуста была старовата. Борщ стал ее проклятием на многие годы, и она была готова сдаться, сказав себе, что для владелицы художественной галереи с ее образованием, воспитанием и внешностью роль кухарки — не самая главная.

Вечером того дня у них был запланирован выход «в свет». Вернее, она возилась с ужином, а он позвонил и напомнил, что через два часа им ехать на благотворительный концерт, который продюссировала его мать. Оказалось, что мероприятие с фуршетом планировалось давно, просто он забыл, что приход в паре был обязательным условием. Конечно, мамочка предпочла бы видеть рядом с ним одну из своих протеже, но Дима будто назло матери никогда не приходил на подобные встречи с чужими женщинами. «Машка любой из них даст сто очков форы, — говорил он, чем приводил родственников в состояние белого каления. — А эти твои профурсетки годны только на пару раз!» Ни консерваторское образование Лидочки, ни головокружительная маркетинговая карьера Лорочки, ни третий опубликованный детективный роман Леночки, ни даже папа-олигарх Лялечки не изменили его позиции. Вне маминых мероприятий он вполне мог кувыркаться с Лидочкой и с Леночкой, но на встречи подобного формата возил с собой жену.

Маруся варила борщ, который ненавидела лютой ненавистью, и разрывалась между зеркалом и плитой. До выхода оставалось полчаса, прическа была сделана, макияж готов, платье дожидалось на вешалке. В туфлях, белье и стареньком фартуке Маруся возилась у плиты и не услышала шаги мужа в прихожей. На экране телевизора проходило мировое дефиле, французский комментатор бойко нахваливал новую коллекцию, тощие манекенщицы сменяли одна другую под вспышками фотокамер.

— Ну ты даешь, Машка! — выдохнул Дмитрий Петрович, обхватив полуголую жену двумя руками. — Где тебя так учили мужа встречать?

— Не учили, это случайность. Я почти готова.

— Я тоже, — подозрительно растягивая слова, зашептал он и стащил с нее фартук. — В спальню уже не пойдем.

— Димочка, — слабо сопротивлялась она, — я же причесывалась, красилась…

— Правильно, — одобрил он и враз освободил место на кухонном столе, смахнув ненужные салфетки и пакетики со специями. — Это то, что надо!

Много лет они не делали этого на кухне, впрочем, еще когда делали, их кухня была в три раза меньше нынешней ванной, и единственным местом, где можно было обняться, не рискуя получить травмы, колото-резаные раны или ожоги, был подоконник. Вот на этом самом подоконнике, привлекая внимание соседей из дома напротив, он и подлавливал молодую жену за приготовлением завтрака или ужина.

Но на огромном стеклянном столе в их давно уже не новой квартире, спустя пятнадцать лет после свадьбы, с кипящим на плите борщом, ей не приходилось заниматься с ним любовью.

— Я ужасно голоден, — шептал он ей на ухо, избавляясь от рубашки, и Маруся, приняв давно забытую игру, довольно мурлыкала в ответ.

Когда таймер напомнил, что очередной неудавшийся борщ готов, оба были слишком заняты друг другом, чтобы обратить внимание на такую мелочь. А когда Димочка выпустил жену из объятий и, рухнув на стул, потребовал воды и борща, они уже катастрофически опаздывали на концерт.

— Димуль, твоя мама мне этого не простит, — жалобно сказала Маруся, глядя на мужа влюбленными глазами. — Давай без борща.

— Машка, я ужасно голоден. Ты смерти моей жаждешь?

— Ты уже был голоден… — резонно напомнила она.

— Вот именно. Сегодня мы начали путь к моему сердцу не вполне традиционно. Давай и желудок заодно порадуем.

— Только оденусь, — хихикнула Маруся.

— Теперь уже нет смысла. Тащи борщ, одеться всегда успеешь.

Хотя в этот вечер одеться она все равно не успела. И оба они не успели ответить на телефонные звонки его мамы, и даже поставить в посудомоечную машину тарелки. Все, на что им хватило времени, — продолжить вечер в спальне, ближе к ночи повторить тарелку борща и уснуть, как начинающие любовники, поперек кровати. Наутро, уходя на работу, он поцеловал спящую жену и сообщил ей, что еще один такой борщ — и у него будет инфаркт. «Тебе понравилось?» — спросила она, удерживая его за шею. «Ничего лучше в своей жизни не пробовал! — поклялся он. — Я говорил, что ты у меня совершенство во всех отношениях?» И она безоговорочно поверила ему в то утро, как безоговорочно верила всегда. Как поверила в то, что он разлюбил ее, посчитав супружеский секс на кухне и отшлифовку навыков в приготовлении борща куда менее интересным занятием, чем любовь юных красавиц, которых с каждым годом все успешнее пиарила неугомонная Димочкина мама.

— Ты теперь будешь вспоминать мне этот омлет до конца моих дней?

— Я злопамятная, да! — созналась Маруся, выйдя из задумчивости. — Хотя ваши утренние визиты были приятным разнообразием в ежедневной рутине.

— Я что же, клоун, чтобы развлекать тебя?

— Почему любое мое слово оборачивается против меня? — нахмурилась она. — Я всего лишь посетовала, что вас долго не было. Что-то случилось?

Он хотел огрызнуться на эту избыточную заботу, но злости в себе не обнаружил и промолчал, наблюдая за тем, как домработница раскладывает на столе приборы.

— Я в Москве был, — после затянувшейся паузы сказал мужчина и искоса проследил за произведенным эффектом. — Я раньше часто в столице бывал, а в последние годы что-то не складывалось. Вот решил в политику вернуться, съездил, обстановку разведал, старые связи поднял.

— В политику? — вежливо переспросила Маруся, стараясь унять сердцебиение при упоминании столицы.

— Пока в областную думу.

— Интересно, — солгала она, хотя ей было ни секунды не интересно. — Хотите стать хозяином целой области?

И пока он рассказывал о своих планах, глядя в ее внимательные глаза, память увела ее в город, где прошли лучшие годы жизни, и водила по узким переулкам Пречистенки, по широкой Тверской, по бульварам от памятника к памятнику, где они когда-то бродили с Димочкой, который еще не был мужем.

— Надо же, как мужчины любят ходить во власть! — успела улыбнуться она, когда рассказ хозяина внезапно оборвался. — Не сомневаюсь, что у вас получится.

«Значит, слушала!» — подумал Дмитрий Алексеевич, в середине своего монолога усомнившийся, что гостья пребывала на его кухне, а не витала в облаках.

— За всех не скажу.

Они помолчали, изучая содержимое своих тарелок.

— Мне пора. Спасибо за прекрасный ужин.

— Я тебе еще дом не показал.

— Сегодня уже поздно, — заторопилась она.

— Твой рабочий день в самом разгаре! — напомнил он, опередив ее перед выходом, и загородил собой проход.

— Для светских визитов время уже вышло.

Она не была готова в один вечер изменить свою жизнь, а он не был готов к отказу и смиряться с ним не собирался.

— Ты можешь остаться. Дом большой, места хватит.

Маруся покачала головой и вспомнила, что приехала на чужой машине и самостоятельно добраться до города не сможет. Если только пешком по ночной дороге. От этой мысли холодок пробежал у нее по спине. Откровенный взгляд мужчины не сулил легкого прощания. Похоже, он догадался об этих сомнениях и теперь уверенно улыбался, не уступая дороги.

— Только не говори, что не можешь уснуть в чужой постели.

— Дмитрий Алексеевич, я не останусь, — заупрямилась Маруся. — Не надо настаивать. Ничего хорошего из этого не выйдет.

— Откуда ты знаешь?

— Я месяц назад рассталась с мужем.

— Тем более. Ты же не в отпуск уехала. — Он придвинулся ближе, не принимая во внимание сомнительный аргумент. — Ты сбежала. Следовательно, считаешь себя свободной.

— Дело не в свободе, — вздохнула Маруся. — Я не готова к другим отношениям.

— Никто не говорит об отношениях, — усмехнулся он и поискал в карманах зажигалку. — Вечно вы, бабы, про любовь. Я тебе предложил дом осмотреть. И остаться… на ночь.

— Если разделить эти два предложения, то первое меня может заинтересовать, а второе — нет.

— То есть осмотришь и уедешь? — переспросил он, явно забавляясь разговором.

— Кажется, нам следует внести ясность в понятие «осмотреть дом».

Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу, и та ясность, которую она без лишних слов внесла в их диалог, ему не понравилась. Но, имея власть над всем городом, над женщинами, которых он хотел, над ней, которая добровольно приняла его покровительство и вынужденно оказалась заложником этого покровительства, он не готов был воспользоваться этой властью прямо сейчас.

— В такой форме я еще не получал отказа, — подытожил он и отступил.

В холле возле двери Константин клевал носом, то и дело вздрагивая мускулистым телом. Вечер для него еще не закончился, хозяин не дал распоряжений относительно припозднившейся примадонны, и уйти к себе в гостевой домик он не мог.

— Получилось изысканно, да?

Она смотрела ему в затылок и лучилась улыбкой. Он услышал эту улыбку в ее голосе и уже собрался разозлиться, когда она взяла его под руку и тихонько сказала:

— Но если подходить к вопросу буквально, на дом бы я посмотрела. В общем плане, если не возражаете.

— Тебе забавно, как провинция силится догнать московский уровень? — догадался он.

— Так вы покажете, или разбудим цербера, и пусть везет меня в город? — вопросом на вопрос ответила Маруся, уклонившись от ответа.

Ей не было дела до его дома, ее не интересовал местный уровень жизни. Она и раньше никогда не отличалась внимательностью к деталям и запросто могла не заметить обновки в доме свекрови, даже если обновка занимала половину комнаты, что неизменно вызывало неприязнь у хозяйки. Просто Маруся не хотела обижать человека, который так неуклюже проявлял гостеприимство в своем городе и в своем доме, который ходил вокруг да около, хотя мог просто воспользоваться властью, как это сделал бы любой другой. Который был во многом похож на ее мужа, и она невольно искала в нем расположение и защиту.

Расположение и защита без близости… Способны ли на них мужчины в этом совсем не юном возрасте? Способны ли дружить, не переходя границ дозволенного дружбой? Она ему симпатизировала и немного рисковала, проявляя эту симпатию в форме дружеского участия. Но шагнуть разом в отношения, которые он самоуверенно считал просто сексом, Маруся не могла. Хотя… держать его под руку было надежно и волнительно, и, поймав себя на этой мысли, она отодвинулась на безопасное расстояние. Безопасное не для его притязаний, а для собственных фантазий.

— Пойдем!

Он взбежал по лестнице, словно торопился поскорее закончить неприятное дело. Она еле успевала за ним на высоких каблуках, звук от которых скрадывал толстый ковер на ступенях. Ей не были близки имперские амбиции в оформлении дома, причудливая смесь барокко, ампира и эклектики. Кухня и столовая, выполненные в современном стиле, казались ей куда более удобными для жизни, тогда как кабинет, гостевые спальни и библиотека изобиловали пурпуром и золотом, лепниной и шикарной деревянной мебелью в стиле одного из канувших в Лету Людовиков. Он вел ее по комнатам, распахивая двери, нигде не задерживаясь надолго, и Маруся всем существом ощущала его раздражение и мучилась, как корректно завершить ненужную обоим экскурсию. Бродить за ним по комнатам и вежливо улыбаться было глупо, и когда он прошел мимо одной из дверей, она, изобразив живой интерес, задержала его кокетливой фразой.

— А здесь тайная комната Синей Бороды?

— Здесь моя спальня! — Он вернулся и подошел слишком близко. — Хочешь осмотреть?

— Ох, нет… Не в этот раз! — ляпнула Маруся, отшатнувшись от него как черт от ладана. — То есть я хотела…

— Я услышал, что ты хотела, — уверил ее хозяин с самодовольной усмешкой. — Я подожду.

Краснея, как девочка, и мысленно кляня себя на чем свет стоит, она пошла вниз. Что за порода такая — любой разговор переводить в плоскость взаимоотношений между полами! Она просто осмотрела его дом, просто выслушала его за ужином, просто съездила с ним ночью в цыганский табор, просто варила ему кофе по утрам… Черт возьми, нет в этом ничего простого! Даже самый лояльный наблюдатель сказал бы, что это уже отношения, а никакая не прелюдия к ним. Спустя месяц после бегства из дома она проводит время с другим мужчиной и принимает его ухаживания, если, конечно, все эти медвежьи попытки сближения можно назвать ухаживаниями. Он так откровенно ревнует и контролирует ее, что весь город наверняка уже догадался или даже твердо уверен… И только она, как последняя дурочка, в воспоминаниях о муже не замечает очевидного…

Следуя за ним, она не заметила, как оказалась еще в одной комнате, вернее, в огромном зале, и остолбенела, когда он похвастался: «А это предмет моей особой гордости!» — и широко повел рукой, приглашая ее восхититься увиденным.

— Боже правый! — прошептала побледневшая Маруся и прижала пальцы к занывшим вискам.

Каминный зал отличался от столовой и кабинета, как волкодав отличается от шпица или даже ротвейлера. Массивная мебель из состаренного дерева и декорированный камнем камин с тяжелой кованой решеткой придавали комнате средневековый колорит. На мраморном полу перед камином царствовала шкура бурого медведя, а на темных деревянных панелях, которыми были обшиты стены, между коваными светильниками бесконечными рядами висели головы оленей, кабанов, рысей, волков. Среди этих отрубленных голов с мертвыми янтарными глазами и обнаженными желтыми клыками были чучела белок, лисиц, зайцев, глухарей, уток и дичи поменьше, и от увиденного у Маруси закружилась голова и подкатила тошнота.

— Это моя любимая комната! — похвастался он и повернулся к женщине, готовясь принимать знаки восхищения.

— Я хочу уйти… — выдавила она и еле удержалась на ногах. — Хотя сейчас мне лучше присесть.

Он молниеносно придвинул к ней кресло, накрытое шкурой.

— Ты не любишь животных?

— В замке Конопиште я тоже чуть в обморок не упала. Там еще страшнее, — призналась она, глядя себе под ноги. — Эти трофеи… Муж давно понял, что ничего подобного в дом приносить нельзя.

— Ну, да. Тонкая душевная организация…

— Я не переношу вида мертвых животных. Может, это фобия или что-то подобное. А он любит уехать в глушь с друзьями за новыми трофеями. Но когда эти пластмассовые глаза смотрят со стен, когда то, что было жизнью, превращается в глумление над убитым телом…

— Обычно у женщин эти зверушки вызывают восхищение! — оборвал ее мужчина. — И уж точно никто не падает в обморок в музеях.

— Кроме меня. Ничего не поделаешь, я всегда была такая…

— Да уж, такая, — повторил он, вкладывая в эти слова особый смысл. — Вставай. Отправлю тебя домой, пока не пришлось доктора вызывать.

Он подал ей руку, и Маруся поднялась, но он не двинулся с места.

— Пожалуйста, — вздохнула она и поборола искушение зажмуриться. — Прошу вас…

— Скажи, что ты не этого хочешь.

И, не сделав даже попытки отодвинуться, он положил ладонь ей между лопаток. Она невольно распрямила плечи и подняла голову, оказавшись с ним лицом к лицу.

— Не хочу, — не совладав со своим голосом, подтвердила она.

— А твое тело утверждает обратное.

— Моим телом все еще управляет мой мозг.

Она не могла отвести глаз от его упрямого рта и старалась не думать о поцелуе, который был почти неизбежным.

— Который безбожно врет!

Она понимала, что он прав и чувствует ее куда лучше, чем она сама. И в этом ощущении тоже была ловушка, потому что она всегда полагалась на мнение мужа, когда речь заходила о том, как обустроить ее жизнь. «Тебе надо поесть», — говорил он, и они шли в ресторан, где перед тарелкой с салатом она осознавала, что чудовищно голодна. «Ты не должна носить плащ, вот-вот пойдет снег. Надень шубу, и плевать, что они скажут». Они — это целый мир, который крутился в своих мелких делишках, накинув на плечи модные в этом сезоне курточки и пальтишки, когда она ехала в гости в мехах, как голливудская дива, и, ловя на себе насмешливые взгляды, чувствовала, что ей тепло и комфортно. И рядом мужчина, который лучше всех знает, как она должна выглядеть и что чувствовать. «Не смотри на меня так, как будто у тебя не было секса три месяца!» — «Да я и не смотрю, Димочка! Я думала о предстоящей поездке…» — «Не знаю, о чем ты думала, но под таким взглядом мне впору снять брюки! От тебя идут сумасшедшие импульсы!» — «Нет никаких импульсов!» — «А почему тогда мы опоздаем на концерт?» И они бессовестно опаздывали на концерт, в ресторан или на регистрацию на самолет. И всякий раз муж говорил, что она заставляет его терять голову. А она ничего не делала… она почти и не думала о сексе. Просто ее всегда тянуло дотронуться до него, и она, как могла, подавляла в себе эту потребность, полагая, что инициировать близость мужчина должен сам.

И вот сейчас другой мужчина, другая жизнь, а ситуация повторяется, и он читает ее, как по нотам, еще до того, как она сама осознает свои желания. Его рука за спиной стала настойчивей, и Маруся уже понимала, что осмотр дома закончится именно так, как прогнозировал хозяин, — в той самой спальне, куда она побоялась зайти.

— Может, мне машину в гараж поставить? — спросил заглянувший в зал Костя и подавился собственным вопросом при виде их объятий.

Они обернулись к двери, хозяин ослабил хватку, и Маруся выскочила в холл, не желая дольше задерживаться для осмотра бильярдной, тренажерного зала и сауны.

— Домой ее отвези. И не болтай там…

Где мог проболтаться об увиденном этот шкафоподобный андроид, Маруся даже не пыталась понять.

— Спасибо за гостеприимство! — издалека сказала она, стараясь остаться приветливой и беспечной.

— Работу завтра не проспи! — буркнул он и пошел вверх по лестнице, не дождавшись, когда она покинет дом.

Всю дорогу Константин зевал, прикрываясь кулаком, и косился на нее, словно каждый раз вспоминал о сцене, которую застал, и надеялся увидеть в ее лице разгадку.

— Ничего не было! — не выдержала она.

— Это не мое дело! — буркнул он и снова попытался подавить зевок. — К тому же, у него есть женщина, и если она узнает…

— Нечего узнавать! — возмутилась его тупостью Маруся.

— Может и так, — ответил охранник. — Но людям рты не заткнешь.

— Вот как! И что же болтают люди?

— Разное…

— Если он взял меня на работу, это не значит, что я с ним сплю!

— Это пусть Люська сама разбирается.

— Только Люськи мне не хватало! Что еще за Люська? И почему целый месяц я ничего о ней не слышала?

— Людмила Иванова. Двадцать семь лет. Не замужем. Возглавляет туристическую фирму «Парус», которую он ей купил. У них любовь уже два года.

— Я от всей души рада за Людмилу Иванову и твоего шефа. И мне нет никакого дела до их любви.

— Зато ей будет дело, когда она вернется из Парижа.

— Господи, — сокрушенно покачала головой Маруся. — Уехать от проблем с дамами в Москве, чтобы наступить на те же грабли! Я не воюю за мужчин.

— Я просто предупредил, — сухо сказал Константин, записывая ее признание куда-то во внутреннее хранилище своей коротко стриженой головы. — А уж вам решать.

Она открыла рот, чтобы сказать, что ничего решать не собирается, но вступать в дискуссию с охранником было еще глупее, чем обниматься с его хозяином посреди каминного зала под взглядом сотен стеклянных глаз. Поэтому она молчала всю оставшуюся дорогу, а в квартире тут же бросилась под душ смывать с себя воспоминания и ошибки прошедшего дня.

Назавтра проспать работу ей не удалось, поскольку привычный звонок поднял ее с кровати около полудня.

— Ты бы вообще не просыпалась, если бы я не заходил?

— Ну, как-то я справлялась раньше, — зевнула она и запахнула полы халата. — С молоком или с лимоном?

— Вот это мне и интересно. Кто-то приходил к тебе по утрам? Или не уходил с вечера?

— Да перестаньте, — отмахнулась Маруся, доставая кофе. — Вам же известно о каждом моем шаге. Сюда бы и мышь не смогла проскользнуть без вашего ведома. Везде мышеловки расставлены. Городок маленький, все на виду.

— Городок маленький, это ты права. Но через месяц после своего приезда ты не завела ни одного знакомства. Не считая тех двух болванов, что таскаются за тобой по вечерам.

— А зачем мне знакомства? — Она подняла брови домиком. — Магазин, квартира, работа. Меня все устраивает.

Он не стал продолжать допрос, и в кухне повисла неловкая пауза.

— А что ты скажешь о городе?

Маруся удивилась странному вопросу, потому что ей не было дела до этого города, будь он хоть осколком Римской империи.

— Честно сказать — ничего. Все как-то времени не было прокатиться. Или настроения.

— А если я тебе его покажу?

— Это вопрос или предложение?

— Это приказ, — хмыкнул он и громко опустил свою кружку на стол. — Мне нужен свежий взгляд. Одевайся.

Она неопределенно пожала плечами и ушла в комнату.

— А чем ты питаешься днем? — спросил он, заглянув в ее холодильник. — Ты вообще не готовишь? У тебя тут мышь сдохла.

— Какая мышь? — Она выглянула из комнаты, прикрываясь вешалкой с кофточкой. — Не может быть там никакой мыши. Вы же мышеловки на всех моих маршрутах расставили.

— Пришлю тебе домработницу, — хмыкнул он.

— Вот еще! Я и сама справляюсь, квартирка маленькая. А готовить мне просто не хотелось.

— Поспорь со мной!

— Я не могу себе позволить домработницу с такой зарплатой.

Она вышла из комнаты растерянная и сердитая, словно он предложил ей съехать из дома в двадцать четыре часа. Не хватало только, чтобы он диктовал ей, как жить и как строить быт, будто она маленькая девочка, которую мама отпустила из дома в летний лагерь, но не научила, как застилать постель или гладить футболку.

— Я не говорил, что ты будешь за нее платить.

— Я и не буду за нее платить, — окончательно помрачнела Маруся. — Ни деньгами, ни собой.

— Думаешь, я покупаю тебя?

— Если это так, это унижает нас обоих, — с надменностью свергнутой королевы отозвалась она.

— У меня, знаешь ли, достаточно средств, чтобы распоряжаться ими, как вздумается, и не оглядываться на чужое мнение. И если я делаю что-то для человека, то не потому, что пытаюсь его купить. Интернат и роддом живут на мои деньги, ветераны получают надбавку к пенсии. Так что, не стоит мне рассказывать, какая я корыстная сволочь.

Он звериным взглядом смотрел в окно, и ей вдруг подумалось, что он вообще-то разговаривает не с ней, а сам с собой. И «корыстная сволочь» — это тот привычный эпитет, который он давно примеряет к себе, независимо от того, есть корысть в его поступках или нет. И этот внутренний монолог, случайно подслушанный ею, заставил ее на мгновенье иначе взглянуть на успешного промышленника и хозяина города, самоуверенного и самодостаточного, каким он хотел казаться миру. Он был одинок, этот медведь. Он уже не ждал, что его будут любить за то, что он просто существует на свете. Его положено было ценить за блага, которые он раздавал, бояться за крутой нрав, который он не привык сдерживать, и врать ему про любовь и преданность, которых он был лишен. Ей бы следовало если не пожалеть его, то хотя бы проявить сочувствие, но она была эгоистично занята собственной болью и потому отодвинула сопереживание на задний план.

— Я не брошенная девочка, не роженица и не старушка. Я не могу принимать подобные знаки внимания без того, чтобы не думать…

Он в один миг потерял интерес к пейзажу за окном и решительно двинулся к ней, и Маруся отступала до тех пор, пока не наткнулась на стену.

— Не надо, прошу вас…

Сегодня испуг в ее глазах был неподдельным, если он правильно прочитал это выражение. А накануне неподдельным было желание, и в тот момент именно слова фальшивили, как расстроенная гитара.

— Признай, что вчера ты все-таки хотела. И если бы не этот болван…

— Если я невольно дала вам повод решить… — попыталась выкрутиться она, и мужчина брезгливо поджал губы, снова услышав фальшь.

— Мне не нужен повод, чтобы что-то решить.

Константин возле лифта встрепенулся и с подозрением посмотрел на загадочные лица обоих. Но возле машины хозяин отправил его в офис, а сам занял пассажирское сиденье ауди.

— Говорят, ты купила абонемент на нарушение скоростного режима. Но сейчас не торопись и осматривайся потихоньку, я хочу знать, что ты видишь.

Она мало путешествовала по стране в детстве и юности. Потом, когда вышла замуж, они долгое время никуда не ездили вообще, пытаясь встать на ноги в новом государстве и найти дело, которое вывело бы их семью на достойный уровень. А потом все наладилось, и тогда они стали отдыхать в Европе, в Тайланде, на островах, и Маруся не представляла, как живет российская провинция последние сорок лет. А провинция жила негромко и потихоньку, плавно переходя из одного состояния в другое, без переворотов и скачков. Уповала на традиции и новых хозяев, где-то ветшала, где-то возводила элитные дома, дымила построенными в советское время заводами и с явным неодобрением посматривала в сторону надменного центра с его правительствами и слугами народа.

То ли под влиянием присутствия хозяина, то ли из-за солнечной погоды город показался Марусе славным, знакомым и уютным. Улочки расходились под прямым углом от центрального проспекта, круговые развязки были засажены цветами и вымощены разноцветной плиткой. Та же плитка уводила пешеходов во дворы к ярким детским площадкам, двухцветные бордюры радовали глаз, а полосы разметки, пешеходные «зебры» и стоянки выглядели, как на архитектурном макете. Фасады домов были отделаны в нежных пастельных тонах, возле чистеньких магазинчиков высились каменные вазы, а деревья вдоль дороги хвастали друг перед другом свежей побелкой.

— Мне нравится, — жизнерадостно заявила Маруся, проехав по центральной улице, но он только кивнул и указал, куда повернуть.

На радиальных улицах тоже было чисто и опрятно, но разметка и бордюры были потертыми, клумбы у магазинов исчезли, а детские площадки состояли из полупустых песочниц и скрипучих качелей. Маруся в легком недоумении посмотрела на хозяина. «Денег не хватило?» Но Дмитрий Алексеевич только дернул плечом и закурил, стряхивая пепел за окно.

Чем дальше ауди удалялась от главного проспекта, тем мрачнее становился пейзаж, как будто ярких красок хватило всего на несколько кругов и полос в центре картины. Облезлые фасады были пронизаны глубокими трещинами, полуразвалившиеся балконы вызывали панический ужас при мысли, что под ними каждый день ходят десятки людей, а дворы являли собой гибрид свалки и пустыря, где в пыльной траве вдохновенно копались дети и собаки.

— Дмитрий Алексеевич, — не выдержала Маруся и по его знаку остановилась возле одного из трехэтажных домов, больше годного под снос, чем для проживания, — как же так?

— Думаешь, показуха — это только столичное явление? — с мрачным видом отозвался он, покидая машину. — Нам тоже есть, чем похвастаться. Бомбей! Город контрастов!

— Но это же дикость! Высотка и супермаркет в моем районе и вот эти… трущобы. Деньги кончились, как только обустроили проспект?

— Вот и мне интересно, как это деньги так быстро кончились по пути ежедневного проезда главы местной администрации?

— Наверное, бюджет маленький, а распределен плохо, — попыталась найти объяснение она.

— Ты даже представить не можешь, сколько денег выделено на город из федерального бюджета! И пока нам не задали правильные вопросы сверху, мне бы очень хотелось узнать, где эти средства. Еще в прошлом году в конце лета людям был обещан капитальный ремонт. Ты видишь капитальный ремонт? Хотя бы намек на него? — Он заводился все больше, обводя тяжелым взглядом грязный двор с чумазыми детьми и бельевыми веревками, на которых ветер полоскал серое в цветочек белье. — Завод дал денег на ремонт и оборудование роддома, а потом женщины с детишками приходят вот сюда!

— Вы дали денег на роддом? — осторожно уточнила она.

Он стоял посреди двора, утопив руки глубоко в карманы, и смотрел в окна первого этажа, где за стеклом молодая женщина укачивала на руках малыша. Ветер трепал белую кружевную занавеску, губы женщины шевелились, а младенец, завернутый в клетчатое одеяло, крутил головой, никак не желая засыпать. На подоконник вспрыгнул рыжий кот и, задрав хвост, протиснулся между горшками с геранью, присел, оттолкнулся лапами и оказался в проеме форточки. Молодая мать, не прерывая песни, взглянула на кота и тут заметила во дворе хорошо одетого мужчину, наблюдающего за ней. Она в раздражении задернула занавеску, потревоженный кот прыгнул на ближайшее дерево и, перескакивая по веткам, как белка, бросился в кусты. Кот и хозяйка выглядели худыми и изможденными. И Маруся подумала, что пройдет совсем немного времени, когда румяный малыш на руках у матери превратится в бледного анемичного мальчика или девочку в потертых штанишках, доставшихся от родни, и вместе с другими трущобными детьми станет копаться в земле посреди запущенного двора.

Она наблюдала за своим спутником, который все никак не мог оторваться от опустевшего окна, нахмурив брови и выдвинув квадратный подбородок. Обычно в такие минуты друзья и подчиненные не решались его тревожить, но Маруся этого знать не могла, поэтому просто подошла и взяла под руку, забыв о том, кто он и кто она.

— Мне очень жаль, но невозможно осчастливить всех.

Он повернулся, впустив в сознание ухоженное личико красивой женщины с большими серыми глазами, легкий макияж, золотые сережки, стильную одежду, о которой обитатели здешних мест даже мечтать не могли, и вдруг почувствовал, что его безумно раздражает эта столичная беглянка с ее беспечным эгоизмом.

— А ты видела, что там внутри? — В его голосе клокотала ярость, и в суженных зрачках читалось неприкрытое презрение. — Ты хотя бы представляла себе, как они живут?

— Послушайте… — Она трусливо отступила, чтобы не попасть под горячую руку. — Зачем винить в этом меня? Если я никогда так не жила, это не значит…

— Твоя машина стоит столько, сколько они всем миром за сто лет не заработают!

— Сто лет назад с этим лозунгом в стране сменилась власть, а люди снова живут в скотских условиях. Но мне не должно быть за это стыдно!

— А кому должно быть за все это стыдно, а?

Он смотрел на нее так, будто это Марусино благополучие отнимало у женщины с младенцем здоровье и надежду. Будто отдай она все, что у нее есть, малыши за белыми занавесками, их матери и даже рыжие коты станут гораздо счастливее и богаче.

— Я не знаю… — расстроилась она и опустила намокшие ресницы. — Наверное, тому, кто реально может помочь, кто имеет власть и средства решить их проблемы. Хотя бы попытаться…

— Мне, видимо? — съехидничал он. — А вы постоите в сторонке в ожидании крошек от пирога!

— Мне не нужны ваши пироги! — Оказаться в одной компании с его прихлебателями ей казалось унизительным и обидным. — Я ничего для себя не просила.

Она заторопилась к машине, но он остановил ее властным окриком, подошел слишком близко, и она почувствовала исходящие от него тепло и силу. Чем дольше он молчал, глядя на ее склоненную шею с золотой цепочкой, уходящей в вырез блузки, тем сильнее она нервничала, не смея обернуться.

— Что? — первой не выдержала она. — Зачем вы так со мной?

Но он не услышал, потому что вдруг перестал переживать о людях и их проблемах и подумал с тоской, что если прямо сейчас обнимет, то она точно оттолкнет его. И будет права. Потому что он завелся, как дурак, и нес какую-то околесицу о социальной справедливости и ее мифическом благополучии, вместо того чтобы увезти красивую женщину пообедать в приличное место. Или по старинке сводить в кино, или хотя бы в дубовую рощу, где недавно выложили плиткой дорожки и поставили деревянные скамейки. А Маруся, чувствуя его дыхание на своих волосах, забыла про вспышку неоправданной грубости, и ее сердце вдруг затрепыхалось, как пойманный в силки заяц. И стало очевидно, что если он поцелует, то прямо сейчас и только в этот момент она позволит себе не думать о прошлом и не сможет ни оттолкнуть его, ни ударить.

Идущие мимо школьники, вовсю дымя сигаретами, с интересом оглядели ауди и странную парочку на дороге, а они все стояли и ждали какого-то знака.

— Машка, зараза, опять смолишь! Ну, тебе мать устроит, как со смены вернется!

Видимо, это и был их знак — толстая тетка, высунувшаяся по пояс из окна и грозящая кулаком сбившимся в кучку подросткам. Маруся обернулась на крик и отодвинулась от мужчины. Он полез в карман за сигаретами, скрывая неловкость, но боковым зрением поймал осторожный взгляд из-за белой занавески с красной геранью на подоконнике и снова вспомнил о причине своего визита сюда.

— Пойдем, — потребовал хозяин города и подтолкнул ее к подъезду. — Осмотрим интерьеры этих дворцов.

— Я в машине подожду, — попыталась воспротивиться Маруся.

Но ее мнение в тот момент не имело никакого значения, а пальцы, сомкнувшиеся на предплечье, были слишком уверенными, чтобы бунтовать всерьез.

В темном подъезде остро пахло сыростью и кошками. На разбитых ступенях узкой лестницы валялся мусор, зеленая краска по стенам облупилась, а штукатурка тут и там обвалилась целыми пластами. Кое-где перила были выломаны, а окна между первым и вторым этажами оказались такими грязными, что сквозь них не было видно улицу. Но самое удручающее впечатление производила электрическая проводка. Из щитов торчали пучки проводов, местами без изоляции, а провода, идущие к квартирам, провисали, как веревочные качели, и были щедро опутаны паутиной с клоками пыли и засохшими мухами. Маруся жалась к мужчине, пристально всматривалась в ступени и старалась реже дышать.

— Нравится? — все спрашивал он, поднимаясь выше. — Как тебе их реализованное право на жилье? — На верхней площадке они остановились, и он ткнул пальцем в потолок. — И крыша течет! Дом гниет снизу и сверху, в подвале болото. Хочешь, постучимся в гости?

Она избегала смотреть на двери, обитые коричневым дерматином с вылезшими клоками серой ваты, и, стиснув зубы, помотала головой.

— Разве тебе не интересно, как живет народ, пока вы в Москве ездите на ламборгини, кушаете белужью икру и отдыхаете на Мальдивах?

Он был хороший человек, она доверяла своему чутью, и интуиция никогда не подводила ее. Он был хороший и несчастный, и в своем одиночестве был зол и похож на загнанного зверя. Маруся знала, что ни в чем не виновата, знала, что несправедливо было винить ее в грехах человечества, но он не оставил ей выбора, кроме как оправдываться и чувствовать себя маленькой девочкой в кабинете директора.

— Мои родители были инженерами. — Она вздохнула и заглянула в свое детство сквозь пыльное стекло между пролетами лестницы. — Мы жили в новостройке с видом на кольцевую дорогу, весь год копили деньги на отпуск в Бердянске, а по праздникам ели салат из фиолетовых кальмаров и твердую колбасу с розовыми пятнами жира, которую давали в заказах. Я помню свое клетчатое пальтишко с искусственным воротником, в школьной раздевалке таких было три штуки, и мы все время путались, где чье. В июне и июле я ездила в пионерские лагеря, а когда папа умер, мы с мамой в августе оставались в Москве и ездили загорать на Клязьму. Джинсы «Верея» я выпросила себе только в десятом классе и копила по пять копеек с обеда, чтобы иногда сходить в кафе-мороженое. И я очень хорошо училась, потому что мама не могла платить за подготовительные курсы и за репетиторов, и только чуточку не дотянула до медали. На выпускной я получила в подарок золотое колечко с аметистом и сберкнижку с тысячей рублей. На них я купила механическую машинку и печатала чужие курсовые и дипломы, потому что стипендия была смешная, а мамин НИИ развалился в перестройку, и она ушла администратором в поликлинику за копейки. — Маруся в задумчивости перебирала картинки из прошлого и с трудом вернулась в реальность грязного подъезда. — И разве грех, что, когда мы поженились, Димка из кожи вон лез, чтобы вытащить нас из этой серости? Да, он умеет зарабатывать деньги. Он сильный и талантливый, он может позволить себе держать домработницу, менять дорогие машины, ездить на футбольные матчи по всему миру и даже до конца своей жизни не работать, если станет лень. Вы ведь тоже не живете, как они! Вы могли бы продать свой замок и построить многоэтажку. — Она вздохнула, решив, что слегка перегнула палку, перевела на него виноватые глаза и поспешно отвернулась. — Можно снова все поделить, чтобы плохо было всем без исключения. И что изменится вон за той дверью, если я надену китайские шмотки и буду ездить на автобусе? Или вам кажется, что тогда я стану сговорчивее?

Дмитрий Алексеевич смотрел на ее тонкий профиль на фоне грязной стены и почти видел нежную школьницу в белом фартучке, с лентами, вплетенными в светлые косы. Но когда она обернулась, у нее было отчужденное лицо, сжатые в линию губы и две глубокие морщинки между сомкнутыми бровями. И эта чужая сорокалетняя женщина, стоящая рядом, вовсе не вызывала желания быть справедливым и благородным, потому что у него тоже имелась своя правда, совсем не такая чистенькая и уютная, как у девчонки с московской окраины.

— А я вырос на соседней улице. Дом простоял с довоенных времен, а лет пятнадцать назад сложился, как карточный. Правда, бабка уже не увидела, что от ее квартиры даже следа не осталось. Когда родители уехали на север, я жил с ней. А потом отец нашел женщину, мать вернулась домой и за два года спилась. Я вытаскивал ее из чужих квартир, находил полуголую в подворотнях и дрался с ее мужиками. Она утонула пьяная в начале лета в городском пруду, и я вздохнул с облегчением, потому что мой кошмар кончился. И детство кончилось. А бабка на похоронах впервые заплакала. Обычно она меня ремнем охаживала, как теленка, и требовала, чтобы я учился. Но я не учился, шлялся круглые сутки, пробирался мимо билетеров в кино и думал, что уеду к чертовой матери из этого городишки и никогда его больше не увижу. Ни дворы эти, ни трубы заводские, ни бабку. А потом на самом деле уехал в Питер на заработки и получил все, что хотел: бизнес, девок, возможности. И только через десять лет вернулся, как будто мне на шею накинули веревку и потянули. Бабка была еще жива, а город умирал, и мне тут нечего было делать, потому что я его сто раз перерос. А я взял и остался, завод выкупил и бабку пытался в нормальную квартиру переселить. Я с ней собачился до последнего, а когда она умерла, я ее пожалел, и мать-покойницу вспомнил, и отца, который на севере горбатился, чтобы троих малолетних отпрысков прокормить. И даже людей этих пожалел, которые и раньше-то жили, как придется, а теперь вообще хуже уличных собак. И я не обольщаюсь на счет их благодарности. Я для них не лучше тебя, хоть со многими по заборам лазил и водку пил. Они мне в лицо кланяются, а за спиной ненавидят. Думаешь, я не вижу ничего? Не хочу, как ты, жить в столице или в Европе? Но как вспомню, что бабка копейки отсчитывала на молоко и буханку и рубашки отцовские на меня перелицовывала… Я и Серегу не отпустил, когда он в Москву просился. После института домой выписал и главой местной администрации посадил. А этот выкидыш девок в кабинете на столе раскладывает. Нет бы пройтись вот тут по этажам и посмотреть, как оно бывает в настоящей жизни.

— Я не знала.

На Марусином лице больше не было ни злых глаз, ни суровых морщинок на лбу, но образ девочки померк и возвращаться не желал.

— Чего ты не знала? — не понял он и пнул пивную банку, которая с грохотом покатилась вниз.

— Да ничего не знала. — Она приблизилась и бросила опасливый взгляд на мутный глазок в ближайшей двери. — Ни про город, ни вообще про то, как люди вдали от Москвы живут. И про ваше детство…

— А чего тут знать-то? — Он хмыкнул, сунул руки в карманы и, чуть не задев ее плечом, пошел вниз, снова пнул банку и обернулся с нижнего пролета. — Ты там поселиться собралась? Идем, навестим главу администрации. Посмотрим, как он верой и правдой служит народу в свободное от развлечений время.

Эта идея ее порадовала еще меньше, чем посещение местных трущоб, но спорить с хозяином было рискованно и она покорно застучала каблучками по щербатой лестнице, сцепив пальцы, чтобы случайно не прикоснуться к стене или перилам. Мимо нее вверх, ругаясь, как взрослые, пробежали двое мальчишек и кудлатая собака, она посмотрела им вслед и наткнулась на стоящего на нижней ступеньке мужчину. Он обхватил ее рукой за спину и удержал, не давая отодвинуться.

— А что, если одеть тебя в китайские шмотки, ты согласишься?

— На что? — спросила она и покраснела, пряча глаза.

— Сама идею подала!

Он забавлялся ее беспомощностью и крепче прижимал к себе.

— Дмитрий Алексеевич, это неправильно, — пожаловалась Маруся, отклоняясь и выгибая шею, и было неясно, то ли она сторонилась его готовых к завоеванию губ, то ли подставлялась под них.

— Вот оно что! — протянул он насмешливо. — Шмотки на тебе не те, и обстановка не располагает к романтике.

— Я не понимаю…

— Нет? — Он взялся за ее подбородок, и Маруся уперлась ладонями ему в грудь, забыв о том, что еще пятнадцать минут назад почти хотела этого поцелуя. — Ты, небось, подобные предложения получала только по-французски и только в ювелирных салонах?

— Никто не смел делать мне подобных предложений! — полыхнула законным гневом Маруся. — Я замужем.

— Была замужем, — бестактно напомнил он и, разжав руки, пошел к выходу, доставая на ходу сигареты. — Ладно, я не спешу.

Через трущобы, неухоженные улицы и вылизанные центральные кварталы они вернулись на главный проспект. Появляться в его обществе в администрации и уж тем более присутствовать при разговоре отца с сыном о судьбах города ей не хотелось. Она предпочла бы остаться на стоянке и дождаться его возвращения, но Дмитрий Алексеевич не разделял ее сомнений и Марусе пришлось составить ему компанию под внимательными взглядами охраны, посетителей и работников администрации. Однако Сергея Дмитриевича в кабинете не оказалось, и любезная секретарша переадресовала их в столовую, где высокое начальство соизволило сегодня остаться на обед. За время ее краткого монолога с неизменной улыбкой Маруся подверглась жесткому сканированию и ни секунды не сомневалась, что стоит им закрыть дверь приемной, как информация об этом визите сказочным образом распространится среди всех заинтересованных и просто скучающих личностей быстрее скорости света.

Неудивительно, что когда они спустились в столовую, Сергей Дмитриевич уже был осведомлен об этом визите. Маруся отказалась от обеда, заказала чашку кофе, а потом смаковала его крохотными глотками и со сдержанным интересом осматривалась, пока мужчины перебирали нейтральные темы. Тот факт, что присутствующие в столовой сотрудники повсеместно обсуждали этот визит, ее не особенно не смущал. Сергей Дмитриевич был расслаблен и доволен собой и не мог думать ни о чем, кроме футбола. Даже когда вскользь прозвучал вопрос о расходовании бюджетных средств, он не заподозрил подвоха и лениво отмахнулся: «Нет проблем, освоим до конца года!», и вернулся к предстоящему чемпионату.

— Точно освоишь? — Хозяин смотрел на сына с нехорошим прищуром. — А то на следующий год могут и не дать.

— Думаешь, тут деньги вложить некуда? Да у нас проблемных мест…

— Вот видишь, Маша! А ты утверждала, что деньги кончились.

— Я просто предположила, не более. Значит, ничто не мешает решать проблемы на окраинах.

Марусина мысль по знакомому следу вернулась к осыпающимся балконам и грязным лестницам, а Сергей Дмитриевич окинул спутницу отца презрительным взглядом.

— У тебя появился новый консультант, знающий толк в управлении городом? Она кто? Правая рука Лужкова? Или гоголевский ревизор?

— В подъезде ты была более красноречива, — оставив без внимания реплику сына, упрекнул Дмитрий Алексеевич. — У нас привыкли говорить, какой добрый царь-батюшка достался городу. Пресса его целует во все места, избиратели красные дорожки чистят. А почему? За его неописуемые заслуги перед отечеством или за папины вливания? Это вы там своего костерите и в хвост и в гриву, а у нас демократия разумная и управляемая. Кто в городе скажет ему откровенно, что пора заниматься конкретными проблемами, а не подкрашивать фасады на главной улице?

— Дмитрий Алексеевич, я не компетентна…

— При чем тут ты! Это он некомпетентен! — Голос хозяина загрохотал под высоким сводчатым потолком, и работники администрации заторопились один за другим покинуть просторный зал. — Прокати Сергея Дмитриевича по местам его боевой славы, можешь даже свою мурселаго взять по такому случаю!

Конец ознакомительного фрагмента.