Птичий полонез

Валерий Дмитриевич Сибикин

«Птичий полонез» – книга для детей школьного возраста. В ней ничего не выдумано, она есть результат удивительных наблюдений автора за природой. Особенностью книги является то, что рисунки к новеллам и рассказам из неё сделаны учащимися детской Школы Искусств города Мыски.

ВОТ ЭТО ДРУЖБА!

Вот это дружба. Исаева Маша, 13 лет

Гнёзда сороки на тоненьких деревцах делают, чтобы деревце крупного грабителя не выдержало. Против мелких недругов у сорок свои секреты: гнездо широкое, как кошелка, а из гнезда палки торчат. Да не закреплены палки, а воткнуты в гнездо как попало. Полезь в него хотя бы кошка… Хвать она за торчащую палку, а та и выдернулась! Что будет с кошкой?!

Схлынули лиловые кандыки и пролески, лесной позёмкой вымелись белоцветки-ветреницы. Теперь пора «кукушкиных слёзок». Так у нас голубовато-фиолетовые цветы такие зовут. Поставишь букет из них на окошко да распахнёшь окно — разольётся их благоуханье такое, что кажется сквозь стены запах проходит. Не зря же «кукушкины слёзки» ещё прострелами зовут. Вот ведь, только что вечером был на этой поляне и ничего-то на ней не было. А утром глянешь поляну голубым и фиолетовым залило. Цветы прострела всё засыпали. Да не такие, чтоб как взошедшие росточки. Они из-под земли прямо взрослыми будто выходят. Точь-вточь землю простреливают. И устилают её сплошными коврами.

Вот тогда мы любим с ребятами на их полянах оказываться. Весь ты тогда в постоянном ожидании. Потому что вслед за прострелами закипят-запенятся черемухи с их черёмуховыми холодами, загудят в черёмухах пчёлы, и во-всю мочь вдарит пернатый хор возвратившихся из дальних стран наших друзей. Значит, всё. Пришла настоящая весна!

Идём мы с Мишкой через согру к «кукушкиным слёзкам».

— Глянь, — показал Мишка на большую черёмуху, — сорочье гнездо.

— Мишка! — сообразил я, — Черёмуха толстая, залезть-то на неё просто. А там, наверно, птенцы уже. Вот подсмотреть-то…

— Она тебе подсмотрит — родня узнавать перестанет.

— Да нету же её как раз, видишь, — огляделся я вокруг, ища глазами сороку. — А мы рр-раз! Гляди, ветки у черёмухи как лестница от самого низа.

— Затеяли одно дело, так и надо его делать, уклончиво ответил Мишка.

А я сгорал от нетерпения: такое доступное гнездо!

— Ладно, Мишка, ты постой тут и подожди меня. А я мигом к гнезду слётаю.

— Валяй, уступил Мишка и стал насвистывать себе под нос песенку крокодила Гены.

Это с полянки казалось, что черёмуха совсем рядом. А к ней пришлось через сухой бурьян пробираться, который вокруг этой черёмухи когда-то разросся, да через молодую крапиву. Но ни бурьяна, ни крапивы мне бояться было нечего. Я в сапогах резиновых.

Получилось, что гнездо только казалось низко, а полез — не тут-то было. Ещё ветки черёмухи частые, как ласке надо через них изворачиваться, пролезать. Но всё равно я долез до гнезда. Теперь как-то надо на верхние ветки забраться, чтоб над гнездом хоть голова бы оказалась. И тут новая закавыка: гнездо-то, оказывается, с крышей! Поднимешься над ним — крышу своротишь.

Откуда ни возьмись — сорока. Кричит — из себя выходит, хвост метлой, из стороны в сторону кидается, норовит долбануть меня по голове и крыльями, и клювом. Мне показалось: сама ступа с Бабой Ягой вокруг меня носится и помелом меня охаживает…

А через некоторое время нахлынула целая стая сорок! Гам, гвалт подняли, пикируют на голову, крыльями по мне стегают. Я кое-как одной рукой от них отмахиваюсь, другой вцепился в ветки, чтоб не свалиться вниз.

Вдруг подлетело несколько ворон и тоже на меня! С сороками заодно! Вот это тебе да!

Мне стало не до гнезда, скорей бы вниз, на землю, да ноги унести. А они не дают слезать — и сверху, и снизу поддевать меня успевают. Орут как угорелые, ветер вокруг меня подняли. Да ещё я сам отмахиваюсь, ветки раскачиваю. А на верху-то тьма гусениц оказалась. Как посыпались они — ад кромешный! Жирные, волосатые, по веткам летят, по лицу моему, за шиворот падают. Бррррр! Сапогом на ветку ступлю хлюпки, чавки от раздавленных гусениц раздаются. За ветку хвать — полная горсть ихней давленины. Мамочки! У меня скулы судорогой сводит от брезгливости…

— Мишка, — кричу, — погони их от меня!

А Мишка молчит, да его на том месте и не видно. Он куда-то пропал из виду.

А сороки и вороны прямо вьюгой вокруг меня кружатся. И крыльями меня лупят, и хвостами! И — ой мерзость — помётом жидким обдают… Не помню, как с черёмухи слетел, да через бурьян! Споткнулся, об корягу ногами заплёлся и в крапиву — бух! Так огнём и полохнуло по выпроставшимся из пиджака рукам, а лицо — кипятком ошпарило!

Словно из полыхающей печи меня выдернули. Стою на луговине, гусеницами залеплен, весь в давленине ихней зелёной, в птичьем помёте, весь ободранный и в волдырях крапивных. Рёву бы задать?! Да перед Мишкой стыдно. И так теперь по всей школе разблагостит.

А Мишка, оказывается, отбежал от своего места подальше и всё-всё видел. Теперь подбежал ко мне, ржёт как жеребец, и то по бокам себя хлещет, как петух перед кукареканием, то пальцем в меня: «Ой, мамочки, ой, лопну! Ой, уйди с глаз, Витька, не дай умереть со смеху. Ой, лишь бы не мне такую апупею!

И живот обеими руками поддерживает, будто у него он падает…

А на телеграфном столбе на самой маковке кукушка как растрёпа. Крылья распустила, хвост задрала и как флюгером им водит. А сама вот это да! — лает! Прямо как собака лает! А поодаль другие кукушки, и тоже лают. Может, на сорок с воронами ругаются… да нет, на меня это они взъелись, что ремесло их хотел перехватить — по чужим гнёздам шастать.

— Вит-тя-а, Ви-ть-тя — заехидничал голос из кустов. — Это досужие чечевицы своё мнение высказывают.

И все-то, и всё-то против меня было.