Ты отдашь все!

Марина Серова, 2010

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Марина и Максим Заботкины сидели в кухне и ужинали. Эта семейная пара уже три года жила счастливо в законном браке. Пара была бездетная, но в скором времени они собирались обзавестись потомством.

Именно на это были направлены мысли семьи Заботкиных. Имелись в этом плане у Марины и Максима трудности, прежде всего, связанные со здоровьем, но, похоже, в ближайшее время проблемы эти должны были счастливо разрешиться.

— Марина, я купил тебе сок, он в сумке, — проговорил Максим.

— Спасибо! — просияла супруга. — А то меня так накрутили мои студенты, что я совсем забыла. Ты у меня просто золото!

И она, взяв висевшую на ручке двери сумку, вытащила из нее литровую коробку яблочного сока.

— Ты бы не очень-то обращала внимание на выходки своих студентов, — заметил Максим. — А то носишься с ними как с писаной торбой.

— Просто я их очень люблю! — с улыбкой ответила Марина.

— Вот только не понимаю, за что, — хмыкнул ее супруг, пожав плечами. — Сборище лоботрясов и бездельников, дурака валяют весь семестр и треплют тебе нервы, а перед сессией начинают усиленно подлизываться и замаливать грехи! Чем еще сильнее треплют нервы!

— Ладно тебе, — засмеялась Марина. — Я их прекрасно понимаю! Сами же мы с тобой были студентами! Ой, как будто только вчера!

— Только я, между прочим, закончил университет с красным дипломом! — поднял вверх указательный палец Максим. — Да и ты, помнится, за книжками до полуночи просиживала.

— Вот как раз потому, что днем у меня были более интересные дела, — парировала Марина и со вздохом добавила: — Юность — слишком чудесное время, чтобы тратить его на зубрежку скучных лекций. К тому же, молодость так быстро проходит…

В глазах Марины появилось сентиментальное выражение. Она задумалась и впала в легкую грусть. Максим завозился на стуле, так как он уже съел свой ужин и теперь хотел напомнить жене, что пора бы перейти к чаю. Но тут раздался звонок в дверь.

Позвонили дважды, причем гость очень четко выдержал длительность их звучания. Это означало — пришел человек знакомый, что называется, свой, и человек этот — педант. А это означало, в свою очередь — это не кто иной, как Сева Гайворонский, старинный друг семьи Заботкиных.

Максим, который по природе своей отличался повышенным уровнем лени, скривил недовольную физиономию и остался сидеть на стуле. Нет, он был недоволен не тем, что явился Гайворонский, а лишь тем, что вот, нужно встать и открыть дверь. Поэтому дверь побежала открывать его энергичная половина, пышноволосая Марина.

— Привет, — с улыбкой встретила она гостя.

В прихожую двухкомнатной квартиры Заботкиных вошел лысоватый человек лет тридцати пяти, с благородным лицом и несколько патетическими манерами. В руках он держал органайзер. Оглядев Марину слегка высокомерным взглядом, он положил органайзер на тумбочку и небрежно бросил:

— Здравствуйте, девушка!

— Сева, проходи! — радостно приветствовала его Марина. — Что это с тобой случилось? Для того чтобы ты приехал, нужно, чтобы произошло нечто невероятное.

— Оно и произошло, — с выражением удовлетворенности на лице ответил Сева, посмотрел на стоявшую в прихожей обувь и состроил унылую физиономию. — Постылый опять дома… — резюмировал он и вздохнул. — Когда же мы с вами, Марина Анатольевна, сможем встретиться наедине?

Гайворонский давно домогался внимания со стороны Марины Заботкиной, пытаясь ее соблазнить. Делал он это, правда, без особого успеха, да и, надо сказать, без излишнего энтузиазма. Этот флирт между ними давно превратился в некую игру. Дело в том, что Марина и Всеволод познакомились несколько лет тому назад, и Гайворонский сразу проявил откровенный интерес к девушке, но… Марина не очень-то охотно отвечала на ухаживания импозантного кавалера, к тому же, Гайворонский был женат, что также не добавляло ему шансов в глазах Марины. А потом Всеволод познакомил ее со своим другом, Максимом Заботкиным, как он сам шутливо говорил, «на свою голову» — отношения новоявленных влюбленных развивались стремительно, и вскоре они уже стали официальными супругами. Но все это осталось в далеком прошлом и почти не вспоминалось.

— Но-но! — погрозила пальцем Марина. — Макс, меня тут Всеволод Олегович соблазняют…

— Здравствуйте, Макс, здравствуйте! — манерно поздоровался Гайворонский с преодолевшим наконец лень хозяином дома, который все же вышел в прихожую. — У меня для вас новость, ребята.

— Какая новость? — насторожилась эмоциональная Марина.

— Вы сейчас будете трепетать! — неожиданно повысил голос Гайворонский. — Вы сейчас будете трепетать, потому что Лева возвращается!

Всеволод сделал особый акцент на имени «Лева» и принял торжественную позу.

— Лева?

В этом коротком возгласе девушки отразился целых спектр чувств. Вначале удивление, затем радость, а под конец в нем просквозили замешательство и некая растерянность. Она перевела взгляд своих зеленых глаз на мужа. Он не столь явно выразил свое отношение к этому известию, только неопределенно приподнял брови.

— Вот как? — сказал он. — И когда же? В семь сорок, должно быть?

И хозяин дома начал напевать народную одесскую песенку себе под нос. Сева же снял ботинки, аккуратно поставил их в угол и обратился к Максиму:

— Замолчите, юноша, у вас нет слуха! Вот Лева приедет, он вам всем покажет! Он вас построит, всех. А я его еще и накручу. Я ему все расскажу, что вы о нем говорили.

— А что мы такое говорили? Что он уже достал всех своим злым юмором? Так об этом и так все знают, мы и ему в глаза не раз говорили, что побольше теплоты и открытости к людям ему бы проявить совсем не помешало, — заметил Максим.

— Ладно-ладно, — махнул рукой Гайворонский. — Оправдывайтесь теперь перед Левой!

— Почему это мы должны оправдываться! — отмахнулась Марина. — Ой, хватит стращать нас своим Левой. Идем-ка лучше чай пить, мы как раз только что поужинали.

— Понятно, меня не дождались, — притворно вздохнул Гайворонский. — Чего еще ждать от вашей семейки!

Он прошел и уселся на лучшее место, на единственный мягкий стул в этом доме. Марина и Максим расселись по своим местам, и Заботкина пододвинула Всеволоду стакан с чаем.

— И почему это мы — евреи? — допивая свой чай, сказала она. — Сколько можно сваливать с больной головы на здоровую!

— А вы посмотрите на своего супруга! Это же вылитый славянский патриот! Вы взгляните на его «рязанскую физиономию!» — с пафосом, иронично проговорил Гайворонский. — Просто Есенин! Белокурая бестия! Наизнанку!

Лицо Максима Заботкина отнюдь не являлось образцом славянского антропологического типа. При желании его можно было бы назвать французом, итальянцем, а включив обостренную фантазию — арабом или турком. У него были миндалевидные карие глаза с длинными загнутыми ресницами, тонкий с горбинкой нос, продолговатое смуглое лицо и черные волнистые волосы. Мать Заботкина умерла давно, воспитывали его бабушка и дедушка. И после их смерти он среди старых бумаг нашел свидетельство тому, что его мать была зачата в грехе, в конце тридцатых годов, и отцом ее был совсем не его умерший недавно дедушка, Иван Павлович, а лихой испанский анархист Максимио Санчес, сбежавший в Россию после установления на его родине диктатуры Франко. Отсюда, собственно, и росли корни некоего южного «аромата» во внешности переводчика Максима Заботкина, работавшего в одной из туристических фирм. Переводил, кстати, Максим с испанского и французского — сказывались все-таки, видимо, гены.

Гайворонский же предпочитал видеть в Заботкине еврея, потому что сам для себя он решил этот вопрос уже давно. И, будучи консерватором по натуре, он не был склонен менять свое мнение. Всеволод Олегович работал директором местного краеведческого музея, страдал славянофильством, идеализировал царскую Россию, а также, подобно многим русским интеллигентам, обостренно воспринимал еврейский вопрос.

В данной компании было принято подшучивать над веселой безобидной парой Заботкиных, не имевших в своих жилах ни капли еврейской крови. Усугубился этот вопрос после того, как Максим женился на Марине, чернобровой уроженке Дона, которую вся компания тоже радостно записала в «дщерь Сиона». Марина, хоть и обладала светло-зеленым цветом глаз, а такой смуглости, как у супруга, в лице ее не наблюдалось, тоже была брюнеткой, к тому же, волосы ее вились. Особую пикантность ситуации придавал тот факт, что пресловутый Лева Марков, также давний друг как Заботкина, так и Гайворонского, по матери был чистокровным евреем, и на этом основании несколько лет тому назад он эмигрировал в Германию. Но, в принципе, этот момент был не так уж и важен. Определяющим было другое — приезд Маркова в Россию грозил семье Заботкиных некими финансовыми осложнениями. И именно об этом и думали сейчас Максим и Марина.

— Он насовсем, что ли? — уточнил Максим.

— Ну да, насовсем, — проворчал Сева, насыпая в стакан уже шестую ложку сахару.

Директор краеведческого музея вообще был склонен к театральности. Он с удовольствием играл в быту в различные игры. Сюда относились как флирт с Мариной, подтрунивания над ней и ее мужем, вознесение персоны Левы Маркова на некий пьедестал «священности», так и постоянные намеки на скупость «еврейской семейки». Он всякий раз усердно смаковал эти темы и старался всем, чем мог, подчеркнуть все это. Отсюда и его замечание насчет ужина, и шесть-семь ложек сахару в чае. Максим посматривал на эти кривляния, посмеиваясь, а вот Марина, обвинять которую в скупости было бы совсем уже несправедливо, немного обижалась. Она всегда старалась угостить друзей чем могла, а Всеволода в этом смысле она порой даже баловала. Но Гайворонский все равно всякий раз с маниакальной настойчивостью, по инерции, нападал на Заботкиных, а те, давно привыкшие к его манерам, также по инерции отбивались.

— И что он здесь забыл? — прихлебывая чай с вареньем, спросил Заботкин. — Я имею в виду господина Льва Маркова.

Гайворонский бросил взгляд на вазочку и бухнул себе в чай еще и варенье. Хотя и Максим, и Марина прекрасно знали, что вообще-то он предпочитает несладкий чай. Максим только хмыкнул и сочувственно покачал головой, а Марина демонстративно выставила на стол целую банку.

— Работать он здесь будет! — гордо вздернув голову, заявил Гайворонский.

— А почему ему в Германии не работается? — продолжал Максим.

Сева изобразил на лице некую таинственность и вместо ответа спросил:

— А вы уже трепещете?

— Да что нам трепетать-то! — не выдержала Марина. — Говоришь, словно мы преступники какие-то! Это совсем не остроумно! Хватит уже твоих дурацких шуточек, надоело! Тоже мне, комик!

— Я просто хотел вас подготовить, — смущенно ответил Гайворонский и скромно отпил из стакана свой сироп. — Я же знаю, что вы не любите Леву!

Так было всегда. Сева осыпа#л Заботкиных неприятными, несправедливыми шуточками и держался с ними напыщенно, но когда Марина вот так прикрикивала на него, он моментально делался тихим и послушным. После этого с ним уже можно было говорить серьезно и спокойно. Хотя и это, скорее, входило в «комплект» его театральности.

— Да разве в этом дело, — вздохнула Марина. — За что нам его не любить? Тут другое… А ты как будто не знаешь о наших проблемах, — упрекнула она Гайворонского, продолжавшего виновато прятать глаза.

Максим, подрыгивая одной ногой, положенной на другую, продолжал «допрос»:

— А жить он где собирается? К Лиманской, наверное, пойдет в приживалы?

Тут Сева принял негодующий вид.

— К этой недостойной женщине? — презрительно скривил он губы. — Лева скорее удавится!

— Ну в общем-то, это, наверное, правильно, — согласился Заботкин. — Так все же, где он жить-то намерен?

— Он квартиру себе купит, — гордо ответил Гайворонский, так, словно это он сам сумел заработать кучу денег на новую квартиру.

— Удивительное дело, — проговорил Максим. — Человек уехал в Германию на ПМЖ — и вдруг возвращается в нашу дыру, собирается покупать квартиру и оставаться здесь работать! Смех, да и только! Разве он уезжал туда только для того, чтобы заработать на квартиру? Там он ее и так должен был получить.

— Не все так просто, юноша, — снисходительно пояснил Гайворонский. — Там Лева кто? Простой таксист. А он кандидат наук, между прочим!

— Так мы тут все почти что кандидаты, — недоуменно пожала плечами Марина.

— Вы — «почти», а Лева — кандидат, — упрямо повторил Всеволод Олегович.

Заботкин хмыкнул. А его жена, не выдержав, заметила:

— Понятное дело, с его специальностью в Германии вряд ли найдешь работу по профессии! Он же это знал прекрасно, когда уезжал. Историк, который в свое время защитил диссертацию на тему «Историческое значение двадцать шестого съезда КПСС», наверное, там не нужен.

Сева смущенно и несколько виновато опустил голову. Пряча глаза, он заявил куда-то в сторону:

— Мне он все равно нравится!

После этого расхохотались все, и даже сам Сева заулыбался. И, тем не менее, он продолжил:

— Лева замечательный! Он добрый и наивный! Он деньги заработал! Приедет, квартиру купит! А если вы еще ему долг отдадите, то и машину.

— Неужели в Германии он до сих пор не купил себе машину? — удивился Максим.

— Купил! — оскорбился за Леву Гайворонский. — Но это — для немецких дорог машина. Ему здесь наша нужна, отечественная. К тому же, для нее и запчасти дешевле.

— А еще нас евреями обзывает! — всплеснув руками, засмеялась Марина, однако на ее лице появилось выражение некой тревоги и озабоченности.

— И когда он приезжает? — спросил Максим.

— Восьмого будет в Москве, — придвигая к Марине пустой стакан и намекая, что неплохо бы «повторить», ответил Сева.

Пока Марина ходила в кухню за чайником, Сева наклонился к Максиму и, приняв чрезвычайно озабоченный вид, спросил:

— Как у нее дела-то?

Максим, сразу поняв, что именно Гайворонский имеет в виду, покосился на дверь и ответил:

— Скоро все определится.

— Но как и что определится? — не отставал Сева.

— Да вроде нормально все. Врач говорит, что лечение прошло успешно, нужно показаться ему еще раз, — не очень охотно поведал Максим, глядя на стол и вертя в руках зажигалку. — А потом она будет наблюдаться уже здесь, в местной клинике.

Сева понимающе кивнул головой.

— А настроение как? И самочувствие?

— Да не жалуется больше. И плакать, слава богу, перестала по этому поводу. Наоборот, смеется все время.

— Да, Марина Анатольевна — эмоциональная женщина, — с видом знатока произнес Гайворонский.

— Ты только при ней не заводи об этом, ладно? А то она, не дай бог, снова расстроится.

— Понял, — кивнул Сева. — Макс, вы же знаете, Сева — воспитанный человек!

В это время в комнату вернулась Марина. Она поставила на стол поднос с тремя стаканами и пододвинула Севе сахарницу. Гайворонскому, очевидно, надоело притворяться и с отвращением хлебать переслащенный чай, и он не стал сыпать в него сахар.

— Он поездом приедет? — бросив в рот конфетку, спросила Марина.

— Самолетом! — отрезал Сева. — Они, правда, сейчас падают часто. Я опасаюсь за Леву.

— Господи, ты о нем говоришь, как о любимой женщине, — улыбнулась Заботкина.

Гайворонский, не обратив внимания на последнее замечание Марины, вынул из кармана старинные часы на цепочке.

— Так, через шесть минут я ухожу. У меня злая супруга.

— Да мы знаем, — хмыкнула Марина и выразительно посмотрела на Гайворонского.

Сева смущенно закашлялся:

— Вот вы знаете, Марина Анатольевна, что это печаль всей моей жизни, мой крест, и нарочно язвите.

— Да я ничего такого не сказала, — развела руками Марина. — Это ты весь вечер пытался язвить на наш счет, Левой нас пугал.

— Так я просто хотел вас развеселить немного.

— Да уж, развеселил, — усмехнулся Максим.

— Так, мне пора, — поднялся Всеволод и походкой старого израненного солдата промаршировал в прихожую.

Максим взял в руки его органайзер и собирался уже подать его владельцу, как вдруг Гайворонский картинно выхватил его с выражением ужаса на лице.

— Это же мой органайзер! — широко раскрыв глаза, провозгласил он. — Это мой органайзер, вам не удастся его присвоить! Мне его Лева подарил.

— Ой, ну все! — не выдержала Марина. — Совсем ты чокнутый какой-то стал. Тошнит уже от твоих дурачеств.

— Я уже ухожу, — хмуро бросил ей Гайворонский. И, уже выйдя на лестничную клетку, он совсем другим тоном попрощался: — До свидания, ребята. Рад буду видеть вас у себя. Спасибо за чай.

Незлопамятная Марина помахала Гайворонскому рукой. Максим же, едва только за Всеволодом закрылась дверь, покачал головой.

— С Севой что-то происходит. С головой, в смысле.

— Вот-вот, мне тоже его психическое состояние внушает опасения, — поддержала его Марина и пошла в кухню, мыть посуду.

Максим отправился за ней и, сев на табуретку, закурил и продолжил:

— Непосвященные люди, слыша его разглагольствования насчет Маркова и фразы типа: «Я люблю Леву», вообще могут решить, что он сменил ориентацию. У меня, кстати, Дима Тугов уже спрашивал, не того ли он?

— Ну, Тугов вообще известный дуб и солдафон! — отреагировала жена Максима. — Хотя, если так пойдет дальше, знакомство с Севой может начать нас компрометировать в глазах общественности, — хохотнула она.

— Будем надеяться, что до этого не дойдет.

— И все же, непонятно мне, почему Сева так лебезит перед Марковым? Ведь Лева, насколько я помню, как-то снисходительно всегда к Севе относился. Марков вообще не очень-то приятный в общении человек, а Сева прощает ему все грехи. И потом, у Маркова же не едет крыша! Он всегда оставался сухим, прагматичным человеком.

— Наверное, это тоже можно объяснить, — пожал плечами Максим. — Сева живет в каком-то своем мире, варится в нем, спасаясь таким образом от скуки и серости жизни. Вот и придумывает себе этот театр, развлекается.

— Только вот нам с тобой теперь не до развлечений, — вздохнула Марина и, домыв последний стакан, вытерла руки и подошла к мужу. Обняв его, она спросила: — Что же мы делать-то будем, Максим? Деньги ведь нужно отдать… Я не думала, что Лева вернется. А раз там у него дела не пошли, значит, он потребует вернуть долг как можно быстрее.

— И не «как можно быстрее», а сразу же! Ты же знаешь его характер и его способность — производить своим языком массу звуков в единицу времени! Разорется, всем друзьям насплетничает, какие Заботкины подлецы, наплетет, что мы его обманули, на его деньги квартиру себе купили, три машины, и все представит так, словно мы специально решили его кинуть. А нам потом объяснять, что мы не верблюды. Ты же знаешь, что у него дар убеждения. Мне он, к примеру, скажет, что ты ему по секрету сообщила, что я стал полным сексуальным ничтожеством, а тебе — что у меня есть любовница!

— Блин, вот же принесла его нелегкая! — воскликнула Марина. — Что ему стоило задержаться там месяца на четыре, хотя бы? За это время можно было бы что-то придумать…

— Ладно, идем спать, — зевнул Максим, поднимаясь и направляясь вместе с женой в спальню. — Есть у меня один вариант, но очень уж крайний. Не хотелось бы мне к нему прибегать…

— Это ты о чем? — расстилая постель, спросила Марина.

— Долго объяснять, к тому же, мне совсем этого не хочется. Завтра расскажу.

Максим еще раз зевнул, лениво разделся, кое-как покидав на стул одежду, и лег в постель. Марина же, озабоченно покачав головой, стала аккуратно раскладывать вещи мужа. Раздевшись, она тоже залезла под одеяло, с досадой отметив, что Максим уже захрапел.

* * *

На Всеволоде Гайворонском не было лица. Открывшая ему дверь Марина даже испугалась, решив, что у Всеволода произошло что-то кошмарное.

— Что случилось? — нахмурив брови, спросила она. — Проходи скорее.

Гайворонский, не ответив ей, долго разувался в прихожей, потом он направился в ванную мыть руки, так что, когда он прошел в комнату и со скорбным выражением лица опустился на диван, Марина уже потеряла всякое терпение. Подсев к нему, она толкнула Гайворонского в бок и повторила уже громче:

— Что случилось?

Гайворонский выдержал трагическую паузу, после чего тихо произнес:

— Лева пропал!

— Как пропал? Ну, я поняла, что он не приехал, поскольку не заявил о себе, но думала, что он просто задержался в Москве.

— Он вообще пропал, — Гайворонский проговорил это так, словно рухнул мир. — Его нет ни в Москве, ни здесь. И никто не знает, что с ним!

— Подожди… Откуда ты все это знаешь?

— Он мне звонил из Германии, накануне. Говорил, что восьмого будет в Москве, а десятого — здесь. Сегодня уже двенадцатое! Двенадцатое! — подняв палец, подчеркнул он.

— Может быть, он просто загулял? — предположил Максим. — Деньги есть, на родину вернулся. Подснял москвичку какую-нибудь и кувыркается с ней, пока ты тут убиваешься.

— Лева — серьезный человек! Серьезный человек! — с негодованием отверг эту версию Гайворонский.

— Ну может быть, он по делам задержался, — решила успокоить его Марина, досадливо махнув рукой мужу. — Погоди раньше времени в панику впадать. Ребенок он маленький, что ли? С чего ты взял, что с ним случилось что-то плохое?

— Я чувствую это! — подняв палец, напыщенно заявил Сева. — Вы не понимаете этого, вы, вульгарные материалисты, погрязшие в своих мелких бытовых проблемах. А у нас с Левой — астральная связь. Я помню, когда ему стало плохо с животом, я сразу это почувствовал. Сразу же!

— Вы, видимо, из одной кастрюли перед этим поели, поэтому ты и почувствовал, — засмеялся Максим.

— Ладно, ладно, смейтесь над Севой, смейтесь! Грешно смеяться над Севой.

— Да уж, смеяться над больными людьми всегда считалось неприличным, — сказала Марина.

— Я не собираюсь выслушивать ваши гнусные и совершенно абсурдные инсинуации о моем здоровье, — как-то нервно сказал Сева. — Я лишь оповещаю вас, что завтра собираюсь заявить в милицию об исчезновении Левы!

Марина вздохнула и обменялась взглядом с супругом, который скептически покрутил пальцем у виска. Всеволод не заметил этого жеста и продолжал:

— Я звонил в справочную, чтобы узнать, прилетел ли он в Москву, но мне не дали такой информации. Тогда я позвонил в Германию, и его мамахен сообщила мне, что самолет вылетел. Более того, Лева, как примерный сын, отзвонился ей из Шереметьева и сказал, что приземлился нормально. То есть, он прилетел, это факт! Надо позвонить его беглой жене.

— Лиманской? — переспросил Максим.

Всеволод нахмурился и взял телефон. Через полминуты ему ответили, и он произнес:

— Лариса? Шалом, это Всеволод… Новости есть?

Он слушал ее примерно полминуты. В трубке звенел тонкий голос Ларисы Лиманской, первой и пока что единственной жены Льва Маркова. Гайворонский всегда называл ее «беглой» и в глубине души презирал Лару, но никогда не подавал виду, а иногда даже и лебезил перед ней.

— Понял… Понял… Понял, — монотонно, безрадостно кивал он. — Все понял. Ну пока… Я перезвоню часов через пять.

Марина вздохнула.

Повесив трубку, Гайворонский повернулся к Заботкиным и выдал:

— Понятно, вы-то радуетесь, что Лева пропал! Вы ему деньги должны.

— Что ты говоришь! — у Марины вытянулось лицо. — Сева, имей меру, в конце концов! — Вдруг она схватилась за живот.

— Что такое? — встревоженно спросил Максим, подбежав к жене.

— Живот болит… Сильно очень…

— Приляг скорее! Тебе же нельзя нервничать! — Максим поднял жену на руки и положил ее на диван. Затем он повернулся к Севе и сухо произнес: — Если у вас, Всеволод Олегович, все, то я буду весьма рад избавиться от вашего присутствия!

— Это у вас не выйдет, — мрачно пообещал Гайворонский, поднимаясь со стула. — Я завтра в милицию пойду!

Марина, простонала с дивана:

— Тебя оттуда прямиком отправят в психушку! И, может быть, для тебя это самое подходящее место! По крайней мере, не будешь больше нормальным людям нервы портить.

Гайворонский встал и, открыв дверь, бросил на прощание Максиму:

— Сушите сухари, юноша! Вместе с супругой.

И тут, всегда спокойный Максим заорал:

— Да пошел ты знаешь куда! — и захлопнул за Севой дверь.

Максим перевел дыхание, вернулся в комнату, подошел к жене и спросил:

— Ну, как ты?

— Да ничего, получше. Я полежу немного. Помоешь посуду?

— Я тебе советую не принимать близко к сердцу слова этого параноика, — погладил ее по голове Максим и пошел в кухню.