Легенды о Шагающем камне. Курс выживания для наблюдателя

Сен Сейно Весто

Принцип стороннего наблюдения прост и ясен. У него много врагов и еще больше самозваных последователей, у него масса преимуществ и есть лишь один недостаток. Тебе ничего нельзя трогать руками. Ты – историк далекого будущего: предмет твоих исследований – прошлое. Оно прямо на руках превращается в прах, но ты должен успеть снять с него протокол допроса, как снимают с мумии давно сгнивший бинт. И ты немножко похож на Дьявола: тебя никто не видит, но ты знаешь общий исход.

***

4

Был такой один в меру корректный анекдот, насчет «куда катится этот мир» или «куда шагать дальше». Мне рассказали его в очень глухих местах, ночью у костра высоко в горах, и весь его полный контекст мне уже никогда не передать, для того нужны круглая синяя луна над огнем, спальник и рядом зеркало черной воды. Кто-то тоже хотя бы раз в жизни с чем-то похожим сталкивался, когда в голове без конца проворачивается, как закольцованный участок дефектной пленки, одна и та же цепь событий с одним и тем же логическим провалом в одном месте, и ты пробуешь вспомнить, когда успел пройти последний отвес с жутким парапетом и почему ты еще жив. Совсем хорошо, когда рядом с вами есть кому говорить и отвлекать, а самим при этом держать в руках горячую кружку, откинувшись на рюкзаки с альпстраховкой.

В общем, идет по Лесу Шаймиев с горшком — ему навстречу Путин с воздушным шариком. Принес? — неприятным голосом спрашивает Шаймиев.

Не-а, говорит Путин. Снег кончился. Но есть воздушные шарики.

Зачем мне твои воздушные шарики, говорит Шаймиев, когда я тут с горшком стою. А тебе что там сказали?

Сказали подойти ближе к зиме, говорит Путин.

Елки, говорит Шаймиев. У меня дома та же картина. Не знаю, что делать.

А у вас там не пробовали отстреливать? — спрашивает Путин.

Да говорят, это мало помогает, отвечает Шаймиев, если климат такой.

Надо же, говорит Путин. У меня дома то же самое говорят, я не верю. Не знаю, что делать.

А у вас там сверху не падают самолеты или вертолеты? — спрашивает Шаймиев.

Падают, говорит Путин, как им не падать. И теперь все чувствуют себя гораздо лучше. Правда, говорят, после этого вся задница в репьях.

Надо же, говорит Шаймиев. У нас тоже не хотят пробовать. Уж тогда лучше снег.

Слов нет, снег лучше, соглашается Путин. А мы вообще куда идем?

А тебя куда послали? — спрашивает Шаймиев.

Пусть это останется моим маленьким секретом, говорит Путин.

А, говорит Шаймиев. Мне бы твои проблемы. А то мне стоит только на пять минут выйти из дома, как ваших посылают за мной.

Но это же хорошо, отвечает Путин. Есть, о чем рассказать дома.

Рассказать есть о чем, соглашается Шаймиев, если потом посылки доходят по адресу. Ладно, шарик давай мне, а горшок на себе теперь понесешь ты, и будешь все время рассказывать, что увидишь.

Куда идем мы с Пятачком — большой-большой секрет…

У руссиян таких анекдотов нельзя услышать, там стараются не запоминать их в таком виде. Выбравшийся из западных лесов Винни-Пух, отдающий распоряжения с татарским акцентом, — это катастрофа не только для их бюджета, но и для всей системы местных приоритетов.

Иногда мне задают вопрос, с упреком, как можно столько улыбаться, говоря о самых серьезных вещах. После этого настроение мое становится совсем хорошим. До настоящего дня я мало встречал вещей, серьезных до такой степени, что они исключали возможность побыть немного несерьезным. Когда у человека ничего нет, ему остается только улыбаться. Кто сумел бы хорошо смеяться, спрашивал один мудрец, не умей он прежде хорошо воевать?

Чтобы ответить на простой с виду вопрос, как объяснить тот непроизвольный импульс враждебности, ясный в рутине и с трудом скрытый в официальности, вызывающий изумление даже у постороннего, обозначенный уже с момента первых слухов об оставлении башкирским этносом русского шрифта для самих русских и программном переходе национального языка на латинскую графику, — почему вслед за тем сразу его поспешно «запретили разрешать», — возникает совсем не простая задача привлечения дополнительных сведений, если только диагностика такого рода претендует на нечто большее, чем лесные и застольные рассуждения и воинственные призывы о сиюминутном абсолютном суверенитете. С некоторым удивлением даже приходится отметить, что сами русские как будто бы даже предпочли, чтобы именно на этот вопрос не отвечал бы вообще никто — кроме них самих.

Больше того, с первым обычным академическим сомнением, граничащим уже с изумлением, вдруг для себя открываешь, что на взгляд руссиян — «приоритетной нации» топик, оказывается, составляет совершенно особую категорию: вопросов, которые задавать нельзя. То есть не просто задавать — вообще нельзя обсуждать.

Другими словами, они сами, на свое усмотрение, легко и между прочим отнесли его к категории табу, которому должны следовать все. И всё: тема закрыта, забыта и навсегда похоронена — под их приоритетами. По крайней мере, так обстоит в их коллективном восприятии.

Но почему бы по крайней мере не сделать попытку ответить, тем более, как я слышал, право на существование имеет всякий вопрос, на который только возможен разумный ответ. Сам объем подобных сведений, как часто бывает в таких случаях, отчетливо делится на то, что есть перед глазами, и на все остальное, скрытое за мраком неизвестности.

Но сравнения с торчащей над водой макушкой айсберга всем уже надоели, поэтому я скажу иначе. Ситуация напоминает положение с торчащим в дверях прихожей концом хвоста динозавра, когда, будучи неспециалистом, вы можете лишь предполагать, что само возникшее препятствие не исчерпывается одним лишь хвостом и что где-то дальше должно быть и все остальное. Но на уровне какого именно этажа это все остальное предположительно находится и чем оно там в данную минуту занимается, сами вы не знаете.

Договориться с новой графикой шрифта, точнее, с ее идеей не легче, чем с кончиком хвоста, причем любого, независимо от цвета кожи, этнической принадлежности и убеждений. Но можно между собой большинством голосов принять за аксиому, что его нет. Теперь же, уже исходя из того, что его нет, попытаемся выяснить, что с ним делать.

Основных неприятностей в этом случае две, по характеру защитной окраски непосредственно наблюдаемых костных наростов вам трудно самим сказать, насколько гипотетическое все остальное способно нести угрозу. Травоядное ли оно, отдает ли в своем дневном рационе предпочтение мясу — это же всё вопросы самые насущные, непраздные и жизненно важные. Ошибаться как раз здесь не рекомендуется. Хуже всего, что, не привлекая к себе ненужного внимания, нельзя выйти.

Сегодня в вашем распоряжении есть несколько доступных способов перейти в личный файл сведенных вместе сепаратистов, не держа в руках оружия или куска бетона. Один из них, это попробовать у себя на кухне рассуждать, как рассуждают на лесном пляже в прибалтийских республиках.

У республики горцев есть свой народ горцев, есть своя горская культура, есть определенные ресурсы, есть своя нефть, на которой вся целиком некогда распухла индустрия СССР (о чем сейчас сама москва старается вслух лишний раз не упоминать — и их можно понять, ведь иначе кто-нибудь может спросить, кроме того, что они на их нефти делают себе валютный запас, и кроме запрета горцам у них появляться, что же такого замечательного и солнечного есть или ждет их в жизни еще?). И нет у них среди всего того изобилия только одного — своего отдельного микрофона в ООН. Такие вновь снискавшие независимость страны получают в ООН специальный статус emergent nations (то есть «нации, появившиеся вдруг откуда ни возьмись») — и вместе со статусом помощь. Это то, против чего бешено, буквально плюясь у всех микрофонов, сопротивлялась Руссия, и то, что ждет любой проспективный Объединенный Каганат и кто бы то ни было еще до Курильских островов, надумай они в один день вот так взяться «вдруг откуда ни возьмись». В любой подставленный микрофон, как в случае с республиками Прибалтики, как испорченная пластинка, без конца будут повторяться всего лишь несколько слов: «Это внутриполитический вопрос». В том ключе, что не вздумайте им помогать. Что понятно: любое присутствие Голубых Касок ООН будет равноценно для москвы катастрофе. В известной республике сегодня стали тоже рассуждать до странного охотно, словно уже принялись за строительство личного Кувейта, но внимательно их слушают только московские спецслужбы.

Чтобы остановить все стрельбы и убийства, ООН должна была ввести морскую пехоту НАТО под голубыми касками — так она делала всюду и всегда. Чтобы допустить это, Руссия должна была бы расстаться с определением конфликта как не выходящего за рамки «ее внутриполитического вопроса». Последствия этого поймет в лесу даже башкирский бабай и я. Она лучше этот этнос уничтожит совсем. То, что здесь не просто фигура речи, будет попытка обосновать ниже. Другой способ — начать задавать ненужные вопросы.

Ненужные вопросы — это те, которые обожают задавать в классах юные сепаратисты, но на которые невозможно ответить, не травмировав необратимо детскую психику. Говорят, именно здесь пролегает рубеж, за которым появляется взрослый. Начните с чего-нибудь попроще, ни на чем не настаивающем и элементарном. Скажем, почему ТВ каганата не может независимо транслировать на Москву, а Москва делает это всеми своими тарелками даже ночью?

Сдержанный и уравновешенный человек в ответ сдержанно и уравновешенно скажет вам, что ни один из видимых ваших каналов пока не тянет еще на уровень международного по своей тематике, не говоря уже о лицах: вам нечего сказать, у вас даже нет своей графики в этнической юрисдикции языка. На что другой сдержанный человек ответит: но ни один из каналов республики и не имеет доступа к международным стандартам и Дну Большой Кормушки иначе, как только через посредников — через пн. И так далее. Дискутировать в сходном русле можно часами.

В действительности все это из категории ненужных всем понятных речевых упражнений. На вопрос: «…почему не может?» будет удобнее смотреться ответ: «…да потому же, почему привезшему с собой с противоположных границ не ту фамилию в московско-питерских издательских монопольных монстрах абсолютно нереально напечатать свою книгу; почему книжные магазины Ханты-Мансии, Каганата или где угодно еще глохнут под геологическими пластами одинаковых корешков с одними и теми же одинаковыми достаточно русскими фамилиями, а в Москве — при любом возможном пересчете на этнический состав континента — обратная ситуация имеет нулевую вероятность;

почему ни одному носителю разума откровенно этнического происхождения с фамилией, выдающей принадлежность к башкирскому, эстонскому или корейскому этносам, равно как и любому другому из категории «неприоритетных», не дано ни под каким случаем проснуться однажды президентом того, что москвой все еще обольстительно называется «федерацией», — но наместником в любом этноареале обязательно окажется лицо московской национальности; конечно, опуская явления «мурзилок»;

почему на территории доменов Каганата изо дня в день русское ТВ, шумно объявленное «свободным», имеет право без конца обжовывать собственные русские рекламные сказки о «стойких, немногословных русских богатырях» и мужественных, крепких, московских лицах, с негромким мужеством переходящих с экрана на экран, а на всякий сюжет о воинах Аттилы, Вождя гуннов, Союза гуннов или Золотой Орды наложен запрет;

почему всякий разумный представитель всякого возможного этноса в неукоснительном порядке законодательного уложения безусловно обязуется иметь «что-нибудь» в обычной русской паспортной графе «отчество»;

почему ни один город или аул Каганата в принципе не может жить лучше, чем Москва;

почему минимально ценную информацию невыносимо трудно получить на языках, отличных от «приоритетного» шрифта;

почему 140 народов целого куска континента (кто-то настаивал, что число должно выглядеть иначе:160) от рождения вынуждены без акцента говорить на языке приоритетов, но ни один представитель последних даже из лингвистических целей не говорил, не говорит и никогда не станет говорить на их языке;

почему ни одному одаренному небом музыканту, будь он дважды Йохан Гольдберг и Брайан Ино, не под силу выжить, не получив на то согласие в Москве у москвы, если же у них смета под «колорит многонациональной полифонии узкоглазых лиц федерации, чтоб как у американцев», уже будет комплект, то без достаточно приоритетной фамилии такого согласия ему не получить даже по недоразумению. Обычный теперь для режиссуры русси вопрос «кто у нас сегодня будет негром» заставляет задумываться над вопросом, кто им может быть завтра;

вы проявите разумность, достойную цивилизованного сознания, если все дорогостоящие правительственные музыкальные проекты ТВ на фоне широких размахиваний флагами конкордата не поймете как напряженный поиск в этнических доменах латентных Бахов и Йон Андерсонов: проекты предназначены не для вас — для этих машущих флагов.

Механизм в каждом случае тот же, что и на обычной презентации новых моделей, скажем, механического распылителя или совка, на фоне которых вдруг неожиданно для зрителей оказываются глянцево и приветливо улыбающиеся юные красотки. «Юные девушки» — «юный Совок». Смысл тот, чтобы под одним флагом в один сюжет задействовать как можно больше представителей чуждых доменов. Кстати, это же означает, что вы гарантированно пройдете необходимые конкурсы и так же гарантированно не дойдете до конца. Проекты п. н., как правило, не предназначены делать вашей фамилии известность. Идея доступна и функциональна: механика неосознаваемой установки и импринта стара, как история психологии. Если известно, что потребитель конкретных сюжетов не просто массовый — он молодой, то есть еще не успевший задействовать весь инструментарий защиты психики, то логично попытаться ввести ассоциативную зависимость «русский флаг — русский акцент — девушки: свежие, чистые, счастливые, хорошо зарабатывающие и русские». Говоря совсем коротко: вакцинация нерусского сознания на русский образ жизни;

почему исполинские по затратам, оглушительные по претензиям сценические юбилеи холеных певчих попсунов п.н. проходят в Москве один за другим сквозь огни и дым, а ни у кого из прочих в сотне этносов такое невозможно на всем протяжении до самых Саян и Курильского архипелага;

если случится оказаться в любом из тех этноареалов, прислушайтесь: там будут днем и ночью слушать и работать под музыку приоритетной нации. Но я до сих пор нигде и никогда не видел, чтобы кто-то из нее стал бы слушать то же, что слушают последние из коренных этнических последователей. Пусть у кого-нибудь повернется язык сказать, что это потому, что вариант п.н. самый лучший. Питеру Габриэлю там уже вряд ли что-то собрать, даже если он туда когда-нибудь доберется, потому что там теперь попросту нечего собирать.

Музыка прочих там не подпадает даже под категорию «этнической»;

почему заведомо «не тем» выходцам из-за Хребта, любому еврокочевнику Каганата смысла поступать, скажем, на факультет психологии МоскГУ вообще немного (негромким голосом распухшей от кефира и космических знаний рослой замши с крепким затылком, потерявшим всякую совесть непомерным тазом и перезревшим бордюром вислого бюста вам конфиденциально сообщат, что «об этом не может быть и речи». Причем, еще даже не зная всех деталей, в вас уже помимо воли будет сидеть мысль, что именно с этим вам никогда не договориться и вам здесь нечего делать; но и это еще не исчерпывает весь ландшафт москвы. По широким уверенным движениям наетой поясницы вы даже без диплома психолога поставите корректный диагноз насчет того, что является основной движущей силой оной поясницы: убеждение, что как раз на ней держится все благополучие не только местной русско-советской психологии, но и всего мироздания; впрочем, это даже не тема для исследований); на сходном же факультете, скажем, университета С.-Петербурга за обучение «неприоритетные» вынуждены были платить, когда сами русси еще могли учиться бесплатно;

в силу тех же причин, почему всякому заведомо «не тому» абитуриенту на означенные факультеты в качестве абсолютного, безусловного требования выдвигается условие превосходного знания «истории отечества» — русской («российской») истории, по всей видимости, без осведомленности в которой должно оказаться невозможным минимально полноценное становление его как специалиста-психолога (всем из прочего необъятного мира ученых за рубежом в этом смысле нужно лишь сочувствовать); курс лекций, разумеется, такого счастливца будет ждать не Стэнфорда и Кембриджа, а трезво и критически переосмысленное наследие советской версии психологии, то есть русской. Хотя бы тут никто не сумеет упрекнуть меня в предвзятости. Не нужно числиться сотрудником Оксфорда, чтобы с чистым сердцем произнести: «Русская психология — самая советская психология в мире»;

«Советское правительство — самое русское правительство в мире». «Российское правительство — самое русское правительство в мире». Вроде бы шаг очевиден: если на конкретный эпицентр конкретной Кормушки работают 140 наций, то только логически последовательным было бы предположить, что означенный эпицентр и будет скромно представлен теми же 140 номинантами. А когда из всех и сидеть в нем тоже выбирается снова и снова одна и та же на том лишь основании, что ее всегда «много», и она же потом решает, можно ли тем остальным 140 «немногим» вообще быть — принудительным пристегиванием Москвой своих «референдумов» относительно ликвидации исторических границ этнических доменов — и продолжать свое существование на карте истории или нет, то это как минимум вызывает недоумение;

почему по окончании навязанного руссиянами курса «истории отечества» этнический представитель собственного древнего ареала даже в самых общих чертах не в силах сказать, как проходила оккупация территории Башкирского ханства и подавление сопротивления; куда делись населявшие Сибирское ханство народности и хотя бы самое приблизительное число и хроника нападений на земли, лежащие к западу от ханств татарских;

это и в самом деле историческая загадка из загадок: до сегодняшнего дня никто не может дать вразумительного ответа, в силу каких природных процессов этнический домен башкир, как и любой иной, как генеральное условие приобретение высшего образования обязуется в неукоснительном порядке знать русскую историю — ни в одной части своего генетического или исторического наследия не являясь русскими. Это так же загадочно, как и уверенное получение представителями п.н. высшего образования на территории Восточной Федерации без элементарных познаний относительно истории Башкирского ханства или ханства Сибирского;

почему в честь оккупации Башкирии Руссией на территории ее собственной открыто возводят исполинские монументы — но нет ни одного с мемориальным крылом о числе представителей этноса, за весь счастливый период оккупации погибших, по настоящее время;

почему любой п.н. совершенно открыто и не опасаясь может безнаказанно рассуждать на тему того, что «не бывает простых горцев», а ни одному представителю самой крошечной народности горцев или кому бы то ни было не дано гласно доказать аксиому, что любой этнический представитель п.н. — от первого до последнего — всегда, скажем так, немножко фашист, кто-то больше, кто-то меньше, как то подсказывает опыт и элементарная наблюдательность. Ведь там те самые, для кого в свое время был предусмотрен даже свой плановый холокост. Не потому ли у вас все такое, какое есть, что некогда до последнего этажа по ступеням Рейхстага успели добежать не американцы, а они?;

по той же причине, по которой все исторические осложнения, касавшиеся только конкордата п.н., по всей хронологии немедленно перекладывались на этнические домены Восточной Федерации, как исторически, так и генетически далекие от русских интересов, трудностей и ожиданий. Вот примерная диспозиция еще одних неудобств, к примеру, для этнического домена Башкирия на период последней по счету мировой бойни: на чисто русских фронтах остается несколько сотен тысяч этнических представителей; в самой Башкирии условия местами такие, что от голода падают лошади. Причем, и до настоящего дня никто там так и не смог со стороны конкордата услышать разборчивого ответа, в чем же конкретно заключалась та историческая череда угроз, которую вермахт и германский этнос предположительно несли этносу башкир. То, что война со стороны приоритетной нации велась зачастую именно против этноса, и не одного, — подтверждается документально.

Больше того, насколько удалось выяснить, вермахт не раз заявлял, что относительно финно-угорской и урало-алтайской группы языков «не имеет ничего против». В планах своего будущего «освоения» гор Урала и Западной Сибири тот же вермахт в лице главнокомандования особое место отводил как раз урало-алтайской ветви языков, памятуя их происхождение и «культурное» воздействие уже непосредственно на германские племена (плану еще одного блицкриг-нападения на Францию Гитлер лично присудил историческую параллель «Этцель» — в память о короле-завоевателе племен гуннов Аттиле. Там ценили все, что напоминало о своей истории, даже собственных диких завоевателей.). Разумеется, битва разума, европейской цивилизации с международным злом, очень скоро показавшим цену «нового порядка», лежит за рамками обсуждений, но к истории «приоритетной нации» это имеет мало отношения. Так с какой же стати тот же самый этнос башкир был обязан умирать для разборок одних концентрационных лагерей с другими? Приводится это, конечно, не в надежде услышать ответ, просто кому-то надо однажды задать вопрос. Почему бы многострадальному русскому этносу не перестать навинчивать свою историю другим и не научиться решать свои проблемы своими силами, не запрягая генетически совершенно чуждые крошечные этнические культуры?

Если же, несмотря ни на что, в силу каких-либо причин такие культуры все же нашли возможным пойти на риск и оказать многочисленному соседу помощь, своим малым числом прямо ставя под угрозу собственные национальные интересы и собственное самосохранение, то даже просто с позиций одних общечеловеческих принципов и ценностей благодарность за подобный акт беспрецедентного межэтнического содействия в чисто процентном валютном отношении на многие годы вперед должна была бы перекрыть все те неудобства, пережитые конкретным этносом в той или иной исторический промежуток времени.

Пусть меня поправят, кто осведомлен лучше: у всех представителей Древней Стои, как Греции, так и Рима, неблагодарность относилась едва ли не к худшим из пороков, на которые способен человек. Воссоздание теоретических вероятностей — мой профиль тоже. Куда бы ни простиралась Германия, она портит культуру, причитал Ницше. Но как же далеко, непоправимо далеко до той «испорченности» москве. Откуда во мне такое убеждение, что, окажись на деле в Кремле не русское руководство, а генеральный директорат концерна «Мерседес-бенц», этнос башкир не только бы вернул утраченные язык и культуру, но и узнал бы тот загадочный уровень жизни, мало отличный от германского? Если бы меня спросили, как назвать национальный гимн этнического домена, я бы ответил: «Боги спаси Башкирию»;

в силу тех же причин, почему и до сих пор нельзя выяснить, во сколько же, в общей сложности, обошлись всем этническим культурам Восточной Федерации русские принудительные «мирные урегулирования» горцев: разрушение построенного, восстановление разрушенного, жизнедеятельность регулярных и спецподразделений, обеспечение существовавшей и нагнетание новой агентурной сети, катастрофическое разбухание в пределах всей федерации органов правохранения и госбезопасности, все субсидии, все компенсации, «народные голосования» и пр.;

меня уверяют, что по законодательному уложению этнического ареала в пределах республики признаны государственными 2 (два) языка: национальный и русский. То есть по крайней мере сейчас и по крайней мере там язык «приоритетных» ни в одной морфеме не назван приоритетным по отношению к языку коренного населения. Прямо как в Канаде. Но покажите мне хоть одну надпись хоть одной единицы государственной продукции, где бы русский не стоял первым, а национальный — только за ним. Без усилий можно отыскать продукт, на котором вообще место предоставлено лишь одному из языков, понятно, какому, — и нигде не найти оформление, решившееся на иные приоритеты. И это в национальных пределах конкретного ареала;

в силу тех же причин, почему ни одному трезвому жителю Сиэттла, Терлока, Сан-Франциско или Сан-Бернардино, находящихся на западном побережье своего континента, не придет в голову назвать столичный Вашингтон, находящийся от них на другом, восточном побережье, БВК, «Большой Вонючей Кормушкой»;

в силу тех же причин, почему до сих пор считается, что за всяким необразованным лицом русской национальности неопределенного пола, не державшим за жизнь в руках и двух умных книжек, в обращении к любому представителю иного этноса закреплено гражданское право в рамках законодательных свобод произносить в любом возможном контексте, как риторический тяжелейший упрек, замечание насчет «…ты русского языка не понимаешь, что ли?» — и почему логический эквивалент невозможен больше ни на одном из 140 языков населяющих народностей;

почему в Башкирии даже в разновидности слухов не знают, как этнический сосед пытался ввести национальные границы и суверенитет — и ничего не знают о его попытках ввести у себя в оборот новую латинскую графику;

еще один из удивительных образцов очень русской логики — его никто не делает попытки объяснить или хотя бы просто задуматься. То, что принято называть Европой, занимает лишь совсем незаметный уголок географической карты, которая у самих п.н. по традиции носит их название и, соответственно, составляет предмет их большой гордости, прямо соразмерной окаймляющей раме. Это понятно даже кочевнику. Теперь что непонятно.

Европейская часть географии: невзирая на близкий генофонд европейских популяций, невзирая на в деталях повторяющую себя историю и взаимные интересы, ни одна нация Европы не сомневается, что ее язык останется носителем активной информации, как и любой другой, и что ее не станут путать с чем-то еще и что жителя крошечной Швейцарии не назовут австрийцем и уж тем более голландцем, шотландцем, датчанином, сицилицем, испанцем или греком. А без конца претендующий на 1/7 часть суши от всей планеты, подмявший под себя все крошечные этнические культуры, которые только были, пресловутый Кусок географии п.н. объявляет их все неким своим «российским этносом»: рисует им на паспорте чисто свои приоритеты и герб п.н., проводит полную русификацию сознания, тщательно стирая у тех в сознании национальные границы, а все графики абсолютно чуждых языков подгоняет под свой;

почему в пределах двух географических, этнических и исторических соседей Каганата нет совсем никакой прямой ТВ трансляции и связи одного с другим, находясь один от другого всего в двух исторических шагах, — но она есть у Москвы, лежащей от них где-то за тысячу километров, и почему одна республика узнает о событиях в другой исключительно в версиях московских экранизаций, пропущенных через ее всем давно известные нормативные вкусы, предпочтения, рефлексы и представления;

почему простая попытка перечислить эти или другие «почему» гасится на подходе, а при упорствовании готовы автоматически прийти в движение механизмы «мирного износа»; или почему вот эта рукопись не может оказаться напечатанной ни в одном из московско-питерских изданий;

почему я могу иметь свое собственное мнение, только если оно уже согласовано с Большой Кормушкой, если еще не назрела необходимость получить диплом сепаратиста и осталась тень от вероятности подержать когда-нибудь в руках сияющий чистотой переплет своей книги…»

Я уже без пояснений сам понял, что до таких пределов демократия п.н. не простирается. То есть я как бы мимоходом за п.н. составил теперь сеть программных предприятий, как правительству п.н. при старых кошельках набить себе новую цену. Можно предвидеть возможную строгость во взглядах, направленную на «смягчение межэтнических напряженностей» — вроде бы для всех, но снова же в первую очередь для себя, предупреждая эволюцию легенд.

Я знаю, что они выберут, я слишком их хорошо знаю, чтобы ошибаться. Грядет великое снисхождение этновздохов и новых поплясалок к бедным комарам и болотам. Вот только не нужно быть Питером Габриэлем, чтобы иметь иммунитет к их нашествиям и знать, что прежний лес оттого не станет канадским. Все силы бросят на то, чтобы он стал «русским».

Я с любопытством обнаружил, что в конкордате как будто более уже нет прежнего твердого и крепнущего убеждения в практически неизбежном скором и самом светлом будущем. Специалисты предпочитают о нем говорить как можно меньше, остальные не думать, и все словно чего-то ждут. Чего ждут за Хребтом, я знаю. Но чего ждут там, тут не знали даже самые наблюдательные. Ожидается, учтя все ошибки прошлого и трезво переосмыслив про себя опыт настоящего, весь самобытный родник мудрости «русского образа жизни» вот-вот наконец во весь свой нешуточный рост восстанет к потрясенному свету — и многоэтнический облик новых ценностей под опытным, направляющим и руководящим началом приоритетной нации уверенно зашагает по планете. По всей видимости, свет ждет много поучительного.

Если верить наименованиям их фильмов, они даже любить предопределены как-то по-особому, не всегда доступному этнически отличным от них. Тепло и по-отечественному, по-самобытному на широкую ногу. Надо думать, интенсивные сеансы совокуплений под обязательную водку под интимными сводами обязательной бани — нечто, иным из подтипа позвоночных более уже не доступное. По моим наблюдениям этолога, современная московская нация, оказавшаяся в их новом тысячелетии вдруг вся, целиком поглощенной сосредоточенным совокуплением, делает это, как неожиданно выяснилось, не «просто так», но приближая американский уровень жизни — чтоб, значит, «как у американцев». Ладно бы бани, бани банями, но вдуматься только: даже вновь уходящую по весне всякий раз зиму Каганату — и дальше, за Хребет по всей этно-климатической полосе — надлежит с песнями, плясками и распитием спиртных напитков провожать не какую-нибудь, но только «русскую». «Проводы русской зимы» называется, клянусь своим последним охотничьим ножом. Сказал бы кто-нибудь, почему она никогда там не бывает другой и что в ней «русского».

Если то, что принято называть этнической картиной мира, может спокойно уживаться с картиной мира едва ли не любой другой, легко делая вид, что рядом никого нет, то этноцентризм всегда способен функционировать, развиваться и размножаться только за счет других.

И уже тогда даже одна книга, случившаяся быть не выдержанной в обычной теперь у них «этнически корректной форме», будет воспринята как присутствие опасного вируса. Параметры того, какую именно книгу они сочтут этнически корректной, они помогли уже вычислить за меня.

И здесь у любого диагноста начинается самая длинная и опасная часть пути. Неблагодарное, грозное и последнее дело — объяснять квантование реальностей неспособному понять, как он выглядит со стороны. За него можно даже порадоваться. Кому не под силу понять, что уже умер, в какой-то мере еще жив. Кто когда-либо делал попытку найти устойчивый доступ к CNN, быстро поймет, о чем разговор.

Будто бы было поступенчатое московское спецраспоряжение, коснувшееся всех частных телерадиовещательных провайд-компаний, каким-то образом исключившее эту систему показа новостей на английском из перечня доступных, за исключением нескольких отелей, но чье конкретно то было распоряжение и когда, выяснить не удается. Управление страной с таким невообразимым конгломератом все еще живых этносов, которое точнее передается совсем другим оборотом — «манипулирующий контроль динамической псевдонейронной сети масс-сознания» — возможно исключительно при посредстве и слаженной поддержке ТВ. «Центр» и москва просто не заинтересованы, чтобы кто-то слышал и слушал кого-то, помимо них. Тем более, «Новый Каганат». Накройся их телемакушка гробовой доской в один солнечный зимний день — и все денежные «гаранты нации» на одних газетах и телеграфе продержатся очень недолго.

Контрольное, заданное воздействие должно идти только в одном направлении. И там бдительно проследят, чтобы никакая активная информация не прошла с востока на запад.

В противном случае однажды не в тему проскользнет чей-нибудь живой голос, не успевший пройти форматирования «центром». Сейчас там уже давно не говорят — «цензура», там не говорят — «контроль сознания», таких слов больше нет в их словарном запасе. Теперь Москва говорит: «…введены некоторые ограничения на информацию…» Просто между делом. И многие ли слышали об этих «некоторых» ограничениях, павших с небес на самом интересном месте, бесшумных и надежных, как фундамент их страны? Я одно время все хотел и не решался спросить, это не те ли ограничения, после которых люди попадают в обычный розыск?

Всякий голос, который был слышан и который будет слышан, будет в той или иной мере согласован с «центром», и только потому он и слышен. Спросите себя, почему прибалтийские страны первым делом поспешили у себя перекрыть телевещание из Москвы — только ли из желания подчеркнуть свою независимость от всего, к чему прикасались русси?

На равнодушном языке масс-психологии все это называется по-другому, метапрограммированием состава населения упреждением заданных свойств на территории конкретной республики.

На деле эта штука еще страшнее, чем кажется. В силу ряда причин (известные аспекты истории, склонность к самостоятельности, потенциальная способность нести угрозу «центру» и пр.), именно там проходит один из немногих этнических тектонических разломов. Предполагается, тектонические подвижки именно в таких ограниченных областях, если на то есть основания, меняют время. Под видом «новостей» и «независимых расследований» подпитывается одно исходное положение: как нужно правильно думать. Но поскольку тут вступает в силу одно условие — такая подпрограмма тем менее жизнеспособна, чем более явный характер она несет, — она проводит себя под другой подпрограммой:

«Думай, как все».

Интересно, что те, чьими усилиями осуществляется непосредственно само «программное обеспечение», будучи сами элементом подпрограммы, этого не осознают.

Но понаблюдаем за ними со стороны, тихо и ненавязчиво, — так, чтобы они ели спокойно.

Говоря коротко, выйти из-под наблюдающего влияния программы никому не под силу. Она работает, даже когда вы ее не слышите, — если только вы не живете где-нибудь высоко в горах, в глухом лесу, книги у вас сплошь с высоким уровнем информативности, а по карманному монитору смотрите только голливудские обеззараженные фильмы, то есть без реклам. Лишенного внешней ритмичной программной подпитки человека, человека извне, еще очень условно, но уже можно назвать свободным (есть даже мнение, что человек вообще почти никогда не действует без конкретных подпрограмм). Таких людей буквально единицы, и их легко узнать со стороны — их нет среди вас.

Вы сами их можете узнать легко, часто это те, в понимании кого вы испытываете затруднение. Согласно самому условию программы, самим вам об этом не узнать — но вы можете это «вычислить». В горах или в лесу поживите с несколько лет — если только ваше здоровье способно выдержать такой воздух и такую степень свободы. Взяв в руки газету, включив радио или увидев случайно телевизор, у вас потом появится одно и то же непонятное ощущение, словно вы в чем-то испачкались. И отмываться с каждым разом будет тем труднее, чем тяжелее вы на подъем. Существуют целые социальные пласты, которым от жизни нужно лишь одно: чтобы программа их не оставила.

На случай, если кому-то в абзаце показалось слишком много фраз, они налаженным курсом прошли мимо сознания и ему хотелось бы чего-нибудь менее виртуального, что могло бы лежать в сфере более знакомых и практических приложений, то из видеопритч он пусть подберет для себя другой эквивалент содержанию: «Матрица». Это та, что есть всюду — и нигде.

(Пересмотрите для себя как-нибудь на досуге ту сказку где-нибудь ночью в зимнем лесу под вой бурана по карманному видеоплею. Кстати, любопытно, что, с точки зрения строгих законов логики казус «Матрицы», способный отбить аппетит даже у невосприимчивых, в случае успешной ликвидации ее силами тех буквально нескольких «разбуженных» из числа «Сопротивления», не может быть подведен под категорию «зла». Что замечательно: потеря того, отсутствие чего нельзя заметить, не есть зло (Шопенгауэр).

Причем предложенный казус не мог бы коснуться ни той, ни другой стороны: те, кто «спит», не воспринимает; о восприятии машин вопрос даже не поднимается. Мне понравилось. Зная содержание упоминавшейся выше «Суммы технологии», сложно поверить, что кто-то там в теплом Голливуде не был знаком с ее, казалось бы, только лишь чисто философскими предречениями и прогнозами. Вообще, влияние на подвижный западный тип мышления философии дзэн, которое больше похоже на вторжение, при всем беспечном внимании, все еще недооценивают. Все эти рассуждения насчет «ложки нет» или «мы только думаем, что огонь потрескивает», должны были провоцировать сдвиг, который еще только предстоит оценить.)

Страна такая, какая она есть, и Большинство в ней думает так, как думает, не потому, что есть где-то такой закон природы или на них наложено такое-то проклятье, а потому, что в такое-то время такие-то люди успели первыми получить доступ к контрольным каналам ТВ — и уже их не отдадут.

Если бы те же несусветные печатные мощности бдительно хранились не в одних и тех же пресловутых двух русских точках географии, а где-нибудь в домене Башкирии;

если бы с экранов 24 часа говорил не московский президент, а Джон Кеннеди, Сенека или Ахмед Закаев (уверен, сама фонетическая позиция предложения у русского самосознания могла бы вызвать только неожиданный приступ положительных эмоций и оно не могло бы не вздрогнуть от удовольствия), не говоря уже обо мне с моей известной способностью создавать людям проблемы, та же страна была бы другой. Правда, люди бы в ней долго еще оставались теми же.

Говоря языком Ослика и Тролля из американского «Шрека», ваша бездомная Восточная Федерация такая, потому что ее десятилетиями грузят п.н., а не Джон Кеннеди. Пожалуй, здесь и лежало то основание, в силу чего настоящая рукопись и взяла на себя труд предсказать, тоже без права обжалования, что конкретная страна никогда не будет другой. По крайней мере, я хочу на это надеяться.

4.1

…Насколько же приятнее было бы к нашему общему удовольствию отложить все это для кого-то другого в качестве обычной, ни на что не претендующей умозрительной болтовни, сказав себе, что предполагать и гадать можно на чем угодно относительно чего угодно. Но сделать так мне не дает личный большой опыт. Допустим, у вас, в силу целого ряда понятных, извиняющих причин и обстоятельств, нет русской фамилии, но есть рукопись книги. Ну, естественно, следующее решение будет напрашиваться само собой: вы хотели бы однажды прекрасным утром найти ее в образе отдельной книги хотя бы скромным тиражом.

Все это хорошо, а про скромный тираж на современном фоне так это вообще замечательно, вот только есть одно, но практически неизлечимое осложнение уже терминального характера. От обоих тех самых известных географических центров приоритетного монопольного книгоиздания ваша рукопись вместе с вами находитесь почти на противоположном конце страны. Вам никогда не приходилось пробовать сделать из своей рукописи книгу, находясь не на том конце? Вы очень многое потеряли. Ну, прежде всего: вы, не говоря уже о самой книге, ни в коем случае не должны выглядеть или показаться умнее русских издателей.

Это не то чтобы опасно, но не приветствуется. Негласно считается, что в их стране «так не бывает». Здесь не нужно каких-то особых предохранительных мер, просто не стоит забывать. Тем более, что на вас это не наложит каких-то особых затруднений, просто следите за своим языком. Кстати, попытка представиться там кунаком влюбленного джигита тоже ни к чему не приведет, вызвав больше нетерпения, чем понимания. В том ключе, что я ведь ни на чем не настаиваю и никогда не настаивал. Но ведь и ситуация вовсе необязательно должна подразумевать один и тот же исход, хотя бы для разнообразия. Тоже, между прочим, могли бы пойти навстречу. Но допустим, пусть: ваша еще не изданная книга лежит у них на редакторском столе — скажем, некой «Теры». Она там, вы здесь, все по обычной системе, но тут через какой-то год по телефону вдруг выясняется, что вам самому надо быть в издательстве: с рукописью вашей ознакомились, и там надо быть для заключения стандартного договора на издание. И вы будете, никуда не денетесь — вы держите в руках их ксерокс договора со сводом обязательств, пытаетесь разобрать что-нибудь в мелких смазанных буковках, понимая с пятого на десятое, но читать там много, и читать вам не дают, вам обещают «не обмануть», и вы сдаетесь.

Причем если вдруг случится так, что вы внезапно в приподнятом настроении решите, что это был ваш единственный и все определяющий заход туда-обратно, то вы катастрофически ошибетесь.

Вам как минимум придется от одних границ к другим (кстати, предмет какой-то особой их гордости, уверяю вас) совершить все в той же последовательности еще раз — хотя бы для того, чтобы забрать с собой причитающиеся вам по договору десять экземпляров вашей, уже свежеизданной книги, которые никто вам высылать не будет (вы же не надеетесь всерьез, что что-то когда-то именно из вашего дойдет потихоньку до ваших сред обитания?), а также за своим пресловутым гонораром и авансом, который вы тоже забрать не успели (там такая система, что треть от поддоговорной суммы, авансом, выдается до, а все, что останется, после выхода в свет тиража).

Затем обычным, налаженным ходом вы делаете последний заключительный телефонный звонок, как просили, — и еще через каких-нибудь полтора-два года узнаете, что книгу вашу никто никогда не издавал и даже не собирался. Просто так, без объяснения причин. Теперь, вам же надо сейчас хотя бы как-то вернуть оттуда свою рукопись и как можно скорее, они же их выносят себе во двор мешками, даже не превращая в стружку. И вас уже даже успели поставить на счетчик: «14 дней».

И вот, преодолевая совершенно экзотические трудности и обстоятельства, неожиданно оказавшиеся самыми неблагоприятными, с весьма озадачивающими потерями для ваших телефонных счетов вы через расстояния пробиваетесь наконец к начальственному столу и слышите в трубке никогда прежде не слышанный, но крайне нужный вам все знающий, жирный голос редакторши.

«Нет, мы не вступаем в переписку с авторами…»

В общем-то по большому счету вы к этому были не готовы, вы не собирались вступать с ними ни в какие переписки. Вы даже не представляете, о чем бы вы могли им написать, все, что вам нужно, это вернуть назад свою рукопись — за свой счет, вы очень далеко и самим забрать вам ее не представляется возможным, неужели вы так много хотите от жизни? Вы подключаете все, какие только у вас имелись, из задатков хладнокровного дипломата, вы делаете одну попытку за другой и приводите один извинительный аргумент за следующим, вы уже знаете, что не можете вот так просто положить трубку на рычаг, для вас сама мысль ехать к ним снова выглядит такой непроизвольно гадливой и нереальной, что сознание от нее просто отталкивается.

И еще где-то все время на задворках восприятия вы между делом механически пробуете для себя уяснить и не можете понять, откуда это там берется и проскальзывает что-то, что уместнее всего было бы отнести к переживаниям состояния застольного насмешливого покоя — не то удовлетворение неизвестно по какому постороннему поводу, не то просто приподнятое настроение, — и почему до сих пор разговор еще не прерван, раз отказ окончательный? Так, думаете вы, может, не такой уж он окончательный, каким показался?

И только тогда вы сами поспешно вешаете трубку, сообразив, в чем дело.

Это с самого начала не имело совсем никакого отношения к вашей рукописи.

Даже ваша рациональность далеко не сразу дает знать, что редакторша и не стала бы ни за что прерывать разговор первой, продолжайся он хоть всю предстоявшую ночь. Ей настолько давно и даже в пору большей привлекательности настолько не часто приходилось выслушивать, чтобы мужской голос, заходя и с той стороны, и с этой, и со всех иных мыслимых ее сторон и выказывая редкую настойчивость, вел уговоры, склоняя к недоступному согласию, что уже сам повод вновь и вновь нежно растирать непреклонность призывался как бы по экспоненте подчеркивать самый активный, самый неослабевающий спрос на нее и ее неприступность.

Одна возможность любить ухом настойчивые приступы мужского голоса и уже в свободном режиме на нем онанировать, чтобы тот делал бы какие угодно новые предложения, а она бы всякий раз и под новой редакцией могла бы с невольным удовлетворением отвечать «нет…», «нет…», «нет…», оставляла весьма проблемной всякую попытку любого разрешения в позитивном русле. Попробуйте предсказать сами, не выходя за рамки одной фразы, что ответил мне насмешливо тот же жирный голос редакторши на требование по крайней мере возместить понесенные расходы, связанные с вызовом в редакцию (разница между теми расходами, включая «room & board», и гипотетическим гонораром за книгу позволяла в лучшем случае приобрести для дома не очень большой мешок сахара, и то при условии, что мешок тот происходил бы с местных плантаций).

В том есть для меня что-то такое, на что моей логики уже не хватает. Еще позднее, уже при иных обстоятельствах, меня посетила другая мысль, которую никто, нигде и никогда не произносил вслух. За всю известную по документам историю существования письменности как вида искусства — отражение реальности и способа кодирования информации, потом ее печатных форм и затем каменистой эволюции футуристики, прогностики и полноценной не для бытовых нужд научной фантастики по каким-то причинам не было еще случая, чтобы из-под руки некой представительницы от женщин вышло бы нечто такое, что хотя бы оправдало время, затраченное на перелистывание.

Но они не только решают, каким тем быть. Они решают еще, быть ли им вообще.

Положив трубку, я подумал тогда:

А как бы выглядело бы все то же самое, весь пресловутый сюжет недомоганий, имей пределы данного этнического домена национальные границы неприкосновенными — что-нибудь на уровне суверенности стран Европейского Содружества, и находись обычный издательский домик и сеть дистрибьютеров в двух часах езды?

Не считая нужным удовлетвориться несомненным профессионализмом в селекции и репродукции женских романов, эстетика которых, по всей видимости, и в самом деле лежит где-то далеко за пределами мужского понимая, они тем же самым немногословным, уверенным движением в лице и теле переносят этот свой профессионализм пожеланий на книги и все другие.

Тут легко предвидеть очередную тему для бесчисленных возленаучных сплетен, «может ли женщина мыслить», но обсуждать тут нечего. Я могу сколь угодно искренне прижиматься губами к холодной от мороза девичьей щечке или часами делать с наиболее удачных и неповторимых обнаженных изгибов этюды и отмечать про себя прилив положительных эмоций; отдельными юными красивыми девушками я буду любоваться, как всякий подлинный тонкий ценитель прекрасного, с легкой полуулыбкой — издалека, моего воображения без труда достает, чтобы представить себе влюбленного вируса, но вы хоть четвертуйте меня, мне совершенно не под силу представить женщину, скажем, с данными Мэрилин Монро, способную, скажем, на создание теории относительности.

Даже больше того. Делая один шаг в сторону и совершая насилие над логикой: я вовсе не уверен, что она стала бы от этого лучше. (Заканчивая фразу точкой, я помимо воли не могу отделаться от чувства, как именно в данном месте наступает яростное кивание голов и солидарное просветление лиц всех из возможного контингента мужчин в том ключе, что какая тут на редкость здравая, глубокая, трезвая и разумная содержится мысль.) Короче, давайте каждый заниматься своим делом.

Я не хочу думать, что виновными признаны должны быть не первое, второе, третье, десятое, а непременно сами мои книги. Так не бывает. Нельзя так. В конце концов, зачем было тогда делать поправку к закону Хамураппи и поперек континента — так, чтобы мне далеко было видно, вывешивать уложение, что я имею право не соглашаться ни с кем. Одно время я не терял надежду перевести рукописи двух своих книг в формат стандартной электронной формы — достоинства тут очевидны и несомненны. Во-первых, так ты уже точно будешь знать, что книги твои не сожгут, во-вторых, в таком виде они легко подлежат пересылке даже на отдаленные планеты солнечной системы, где им и место. Предполагалось сделать несколько таких компакт-дисков усилиями опытных распечатниц с небывалой по моим меркам скоростью печати на своих компьютерах (у меня нет компьютера и, боюсь, после таких легенд будет уже не скоро).

Но их толерантности хватает ровно на первые 162 страницы рукописи — затем они вынуждены поправлять свое здоровье амбулаторно. Все это так, но книги и не создавались с мыслью об именно их к ним внимании где-то в будущем и делались без всякой задней мысли о покушении на их здоровье. Они вообще не делались для них. Я даже не думаю, что на эту тему стоит что-то говорить. Ну не бывает так, чтобы сотня лет за сотней все было только так, как хочется тем-то и тем-то — и ни в коем случае всем остальным. Если даже бывает, то не должно быть.

Конечно, отсюда вовсе не следует, что тот же профиль с неженским выражением вам заведомо гарантирует неминуемый и сокрушительный успех. Всем бодрым, еще брызгающим лесным оптимизмом заратустрам с не той стороны континента я бы дал совет ни минуты не забывать, что в первую очередь там, грубо говоря, определяют, смогут ли они на вашу рукопись купить себе новую шубу или нет. Ваши теории относительностей трогают их в последнюю очередь. И они ничего вам не должны. Меня, кстати, поначалу озадачивало, когда все эти «эксмы» и пр. в телефонных репликах лишь исходную рабочую фразу насчет «ни падайдёт» еще умели произнести на дипломатическом уровне — и откуда потом вдруг бралась трясущаяся враждебность, когда переговоры, не задерживаясь на понятных послесловиях, переходили непосредственно к обсуждению времени, когда мне свою книгу удобно забрать. Словно там ожидали чего-то другого. И, сам того не желая, я проваливал их в яму разочарования. И еще последнее.

Наверное, этого не следовало говорить, но вам всегда лучше ясно представлять, на что вы идете.

Ваши рукописи они держат у себя на полу под столом, ставя на них ноги. Я видел это сам.

Одинаковые, лысогладкие, скользкие и мертвые, как сушка, одни и те же подредакторы с выпуклыми глазами, остановившимися, как на плохом снимке, с глянцевыми щеками и красными губами потомственного бедераста; и у вас никаких шансов выйти оттуда прежним, если только вам сразу не подсказали, куда вы идете. Профиль к профилю и плечо к плечу — стоят они молча, внимательно оберегая наиболее заповедные из рубежей избирательного кормления. Чужак по генам не разглядит и щели на подступах к передовым линиям их обороны. И если только у вас не несколько жизней в запасе, если вы меньше всего в жизни хотели бы, чтобы они из вас сделали одного из них, если вы не один из них, — я вам не советую играть по их правилам. Создайте свои.

Вот, на ваш взгляд, где тут остается место для дипломатических раутов. Поднимем еще раз ту же странную московскую периодику «Знание в силу», настолько уверенно снабжающую Восточную Федерацию неувядающими ценностями мысли и знанием того, какого же именно понимания той следует придерживаться, что постороннему остается только качать подбородком. Конечно, это не наше дело. Но и сказать вроде как больше некому. Одна подредакторша из прочих настолько поглощена планомерным предложением собственных печатных сублимаций — разумеется, отвечающим ее, подредакторши, представлениям о необходимом, убивающих своей старостью все уже в радиусе нескольких парсеков, — что та не замечает ничего вокруг. До такой степени, что известный постулат древних миров относительно того, что знать это бесполезно, а не знать безвредно, был бы весьма деликатным напоминанием, что там попросту занимают на бумаге чужую площадь.

Больше того, ряд обстоятельств заставляет думать, что делается все, пребывая в убеждении, что тем исчерпывается весь возможный спектр целесообразностей, достойных права выжить. Всему остальному как бы логично и терпеливо остается быть вынесенным за рамки. Я просто стараюсь быть деликатным. Но и это еще не все. Та же подредакторша, как вдруг выясняется, не возражает даже подержать в руках другую какую-нибудь рукопись в русле любой возленаучной притчи — ее вполне даже можно выслать по почте. Рукопись, конечно, заворачивают тоже, но дело уже в другом. Когда вы потом «in person» переступаете порог помещения с тем, чтобы ее, рукопись, забрать себе, ту же подредакторшу, вначале пялившуюся на вас немигающими стеклами очков, начинает у вас на глазах прямо слегка трясти от неприличного, радостного возбуждения и возможности сказать вам, что рукопись ваша уничтожена.

И там всюду будут такие же точно потертые подредакторши с удобно сложенными на животе руками, но нигде вам не узнать, откуда такая беспрецедентная, прямо-таки катаклизматическая поспешность, с какой рукопись уничтожается до прихода за ней владельца. «Правильно ли я вас понял, — улыбнувшись самой дипломатичной из своих улыбок, спросил я, — что я летел почти от других границ, чтобы услышать, что рукопись уже уничтожена?» — «Надо было подкладывать копирку, — обращается с ценным пожеланием другая потертая подредакторша за соседним столом, глядя с откровенным сочувствием и начиная подробно, совершая в воздухе поступательные и вращательные движения пальцами одной рукой и вставляющие другой, пояснять, как это выглядит на практике. Я даже не пробовал браться за разъяснения, что в лесу далеко не везде хорошо представляют, что такое «копирка». Честное слово, я долгое время терялся в догадках, зачем тем же лесам и нескончаемым ресурсам, из которых любой западный взгляд уже давно возвел бы несколько тысяч уютных чистеньких швейцарий, нужен конкордат «приоритетных» и его «центр» и как бы они без него жили. Теперь я это знаю. До сих пор сожалею, что рукопись была упакована в редкий по удобству и благородству решения германский файл-папку на черном пластике.

Только позднее до меня дошло, что административный императив этого московского журнала «уничтожена», как бы настаивающий на необратимом характере разрушения носителя чьих-то игр ума и упражнений мыслей, не предполагал его торжественное «уничтожение» посредством сожжения при большом скоплении народа. Рукопись не была даже пущена на стружку через нарезной аппарат.

Она просто была у них выброшена в мусор.

Эти люди даже не сомневались, что если ты вычеркнул из своей жизни промежуток времени в один, два или много больше лет, то место им не может быть где-то помимо их мусора.

Но что может мешать той же московской редакции Знание и сила публиковать, скажем, «Отраженные сумерки» — но не мешает публиковать неспешные амбулы, как бы изучающие древнегреческие места и древнегреческие устои с непринужденным поворотом текста на «важность воспитательной роли гомосексуальных отношений для подростков того времени»? Это уместный вопрос. «Вопросам мужских союзов» не закрыта печатная площадь.

Важность воспитательной роли гомосексуальных отношений для детей оказалась, на взгляд московских написателей, научно освещенной в недостаточной мере. И «вопрос мужских союзов» благополучно переходит на собственно «спартанского юношу», для которого «считалось постыдным не иметь любовника», что «свидетельствовало о его ущербности и полной бесталанности», а также о собственно «взрослом любовнике», который «опекал подростка, внушал ему понятия о морали и добродетели, прививал навыки, которые пригодятся в жизни [так и написано]…»

Когда становится ясно, чего автору надо, остается только с недоумением задавать себе вопрос, кому и что осталось неясным. Пропаганда педофилии под любой крышей «научной публицистики» в юридическом уложении всех современных цивилизованных стран этой планеты предусматривает четко прописанные последствия. Но русятина как культурное единение выше этого мира. И она выше обычных человеческих законов.

Чтобы успеть определить, кто подбирается к детям, вряд ли нужно много ума. Вопрос, онанировал ли автор при составлении своих абзацев сам или ему помогала редакция, из сферы других исследований академического профиля. Знание и сила вкупе с автором явно знали, что делали. Естественная брезгливость предполагает держаться как можно дальше от московской «научно-популярной» чего бы то там ни было. Особь от «научной журналистики» как будто даже успела получить за подстольные усилия оговоренное денежное вознаграждение.

Или вот, скажем, как случайному наблюдателю показался бы абзац другой московской особи, какого-то «К. Ефремова» под той же самой русской редакцией?

«…размещение Эдема в Африке предполагает незамутненную близость к Человеку именно африканцев (и их продвинутых потомков — афроамериканцев)».

До кого не дошло, перечитайте еще раз.

Незамутненная близость к Человеку предполагала прежде всего близость к московскому Человеку с большой буквы самой редакции — иначе бы его попросту не пустили близко к гонорару. Не будет натяжкой предположить, что сама редакция, конечно же, должна состоять из педофилов и фашистов, чтобы как бы между прочим публиковать то, чем ни в одной стране мира ни одна издающая организация с репутацией не станет пачкать свои страницы в силу обычной человеческой брезгливости.

Пути эволюции русского логического мышления пришли туда же, куда и ожидалось, — еще раз показать самому себе, насколько он, русский написатель, лучше и особеннее других. «…похоже, что таковыми остаются большинство моих российских коллег». Понять их нетрудно. Дело не в одной случайно выдернутой выдержке, она совпадает с логикой контекста вплоть до последней точки. Был основным не один центр — прародина Homo sapiens (Африка), как до сих пор считалось в современной антропологии, а два: Африка¹³, ветвь гоминидов, — и Европа, собственно лоно исхода и прародина «Человека». Автор, как можно догадаться, отнес себя не к первому, а ко второму варианту — к собственно Человеку. Говоря коротко, совсем простой учитель русской психологии с кафедры соответствующего профиля и очередной заявленный «ученик» какой-то распухшей от тех же приоритетов замши оттуда же больше склонен видеть не черный вариант, а, так сказать, белый.

Над этим можно сколько угодно иронизировать, но именно такой общий вид имеет ВСЯ проекция КОЛЛЕКТИВНОГО СОЗНАНИЯ русятины. И это не фигура речи, так москва реагирует на внешний мир. Пни очень стараются. Предложенная выдержка была не просто кульминацией статьи — последняя вся делалась ради нее. Мне не поверят, но я даже на расстоянии мог рассчитать в метрической системе, какое облегчение испытал Человек с выставлением заключительной точки, показав себе искомую дистанцию, и как ему сразу стало хорошо. Какой-то К. Ефремов, шальной сперматозоид с обычной рыбьей пипеткой «центральных» мозгов, забитых одним и тем же сеансом сексуально напряженной жизни. Еще одна недотыколка из МоскГУ, большого выходного отверстия в заднем проходе истории.

Особым поводом для возмущения Человека служило недопустимо частое появление на американском экране чернокожих актеров. Экран Соединенных Штатов, менее всего создававшийся из расчета на восприятие русятины, довел руссийского автора до стадии брызганья перегретой мочой. «…Обратите внимание, как эволюционировал образ чернокожего в индикаторе пропаганды — кино: скромный работяга, невинная жертва, друг-полицейский, начальник полиции, опытный судья, Президент и, наконец, сам Господь¹⁴…» Предел терпения. Его господь уж точно был не из Африки. Он прямо из Золотой Орды.

Редакция Знание и сила, судя по неоднократным публикациям одного имени, тепло поздравляя Человека, не забывала держать руки на ширинках.

Но эти упреки конечно же не стоило бы понимать как приглашение к неким мерам; друзья и братья по разуму, не надо никаких упреков, просто держитесь от цивилизации пней подальше — и не забывайте стерильной повязки и перчаток и ничего не трогайте руками. У Человека врожденный дефект к прямохождению; я настаиваю, что дефект этот не только его, а всей его нации, и трудно ждать от них грации лесных богов.

Благодаря счастливому случаю, здесь, пожалуй, как нигде просто и ясно обозначена та самая, снискавшая на этой чудесной планете так много евро-американских усмешек и генетической брезгливости прибалтийских этносов, распухшая на русском телевещании известная чуть туповатая толстая русская уверенность, что он чего-то на этой планете стоит, только потому что так называется.

Еще раз задаваясь тем же вопросом, в чем лежит отличие одного от другого, что подсказывает редакции пускать на публикацию одних и отправлять в мусорную корзину «Отраженные сумерки», всплывает только один возможный ответ. Тот, чья рукопись брошена ими в мусорную корзину, — «не той» этнической принадлежности. Он не принадлежит к москве, не относится к фашистам и не относится к педофилам.

Русятина печатает только русятину.

Публикуя педофилов и фашистов, московская редакция Знание и сила очень точно воспроизводила не только коллективное бессознательное всей москвы. Цивилизация насекомых исполинскими усилиями аппарата правления была превращена в культовую секту, убежденную в свою всемирную миссию. Иначе говоря, всех на той же миссии русятина ревниво воспринимает как конкурентов.

Я давно уже не стараюсь быть дипломатом, и толерантным не старась быть тоже. Дипломатия и толерантность не имеют отношения к их миру, они уверены, что на самом деле тебя нет. А если даже есть, то это ненадолго. Вроде случайного недоразумения. Я просто еще пробую быть логичным.

Попробуйте тоже закрыть глаза, на минуту вникнуть в логику стандартных будней. Вы приезжаете откуда-то из сумасшедших далей, и вам там в Москве сообщают о категорическом запрещении за свой счет публиковать свою книгу, не имевшую ничего антиправительственного, нецензурного или этнического, а все их знакомство с увесистым содержанием было исчерпано скрупулезнейшим анализом фамилии (это не фигура речи).

Вроде бы казалось, за свой-то счет уж можно было бы опубликовать едва ли не абсолютно все, что только удастся прочесть, и уже только трудности автора, будут ли его читать.

Один благодетель так вообще порекомендовал радоваться, а не делать трагедии, что сохранил при себе чужие деньги: книгу могли отпечатать по договору, а потом сделать так, чтобы тираж «выдохся». Говорят, для знающих людей совсем не сложное дело. С учетом стоимости «полок» и складских помещений, легко поверить.

Избегая ненужных обвинений, видимо, стоило бы даже назвать и порадовать анонсом: некий «Акраф». Мне как-то однажды оказали содействие, собрали денег, желая помочь с книгой, и деньгам тем давно уже пришлось вернуться к более земным и реальным измерениям, но речь уже не о них. Хотя здесь теперь только о них и речь. Занесло меня туда по неверной рекомендации, по ошибке, и жалею до сих пор, что потерял дорогостоящее время и не исчез из их гостеприимного вечно-плохопахнущего города в первый же день. Стоит прямо у книжных полок в редакции какая-то одна и та же неприятная высохшая замдиректорша, толком не разобравшись, кто я и откуда, и всю первую половину дня раскрывает передо мной широкие перспективы самых различных форматов, цветов и шрифтов, откровенно набивая цену, по местной традиции стараясь урвать как можно больше и дать как можно меньше, не смущаясь выясняя, сколько у меня с собой в кармане денег.

Я был там верхом дипломатии и чудом выдержанности, собеседница отвечала тем же, исходя на скулах ядовитыми пятнами, кончилось тем, что договор мне предстояло заключать уже с самой директоршей и, чтобы утрясти последние детали, перезвонить во второй половине дня — сразу же после обеда. Сразу же после обеда и всю вторую половину дня, как метроном, она аккуратно приподнимала и опускала на рычаг трубку. Иногородний откуда-нибудь издалека по свежей памяти сразу поймет, в чем дело. Вы одеваетесь, спускаетесь на лифте, ищете телефон, чтобы он был не только свободным, но и работающим, постояв и померзнув, по дождю и холодной слякоти возвращаетесь, и это уже по-настоящему неприятно, потому что без своего телефона в чужом городе вам предстоит повторить все в той же последовательности еще раз только для того, чтобы услышать что-нибудь определенное — уже не важно, что. И так до вечера. Хуже всего, что нельзя уехать, вот так просто выбросив под дождь чужие деньги. Монопольный доступ к т.н. отечественному формату книгопечатания сохранился только у них и другие вам попросту не по карману. Иногородний механически бегло прикинет, сколько было бы добраться примерно от одних границ до других, и снова сразу все поймет. Когда за спиной горят дни проживания и нет уверенности, что тебе будет где ночевать завтра, нужно что-то решать, не откладывая. Слов нет, хотелось уехать и оставить их в покое, еще бы не хотеться, каждое утро и каждый вечер, кажется, у меня по данному вопросу с самим населенным пунктом было редкостное совпадение интересов. У них там все поставлено так, чтобы убедить тебя не задерживаться.

И только ровно за пять минут до конца рабочего дня, пойманный совершенно случайно и по совсем другому телефону, тот же голос, но уже с незнакомыми интонациями продавца папирос, в конце концов внятно и членораздельно сообщает дословно следующее: директор ей, замше, категорически запретила публиковать вашу книгу. То есть, не видев автора и не видев самой рукописи, лишь внимательнейшим образом изучив только фамилию, безусловно ни в одном гене не русскую, приоритетное сожительство уже тщательно все взвесило и категорически склонилось к единому мнению.

Перед моим последним по счету отбытием к «приоритетам» мне между делом передали слова одного незнакомого пожилого человека, имевшего к печатным формам профессиональное отношение, — всего лишь несколько слов доброго напутствия: «Будет чудом, если они выпустят в публикацию».

То есть, если я верно уловил умудренную годами логику, для того, чтобы выпустить в свет свою книгу, предлагается не то стать магом, не то изменить будущее. Я не то чтобы имею что-то против, надо, значит, сделаем, просто восстановление утраченного душевного равновесия обойдется им несколько дороже, чем они думают, и как-то странно: для выполнения обыденной в общем-то вещи в вашей самобытной стране требуются поистине необыденные вещи. Как бы то ни было, на взгляд любого представителя любого этнического ареала такое положение вряд ли выглядит нормальным. Я не верю, что хоть где-то кто-то из этих неприятных серых грызунов решится вывесить у себя на дверях честную табличку «Только для русси». А жаль. Как бы тогда все было просто. Еще один благодетель из многочисленной плеяды благоразумных и рассудительных сообразно логике ситуации посоветовал даже попробовать другой вариант, издать то же самое, но под другим именем, — но с какой это вдруг уже стати? Только потому, что есть такие пожелания отдельных представителей некоего отдельного населения, к которым ни моя книга, ни я сам не имели никакого отношения? Мне трудно поверить, что со всей половины континента и 11-ти часовых поясов пробовал издать свою книгу один я. Честное слово, не слишком ли уже великой получается плотность пожеланий в отношении к единице геологического времени, когда десятилетие за десятилетием и столетие за столетием всем с напряженным внимание и вспотевшими ладонями надлежит вслушиваться только в то, чего хотят они? И не подошло ли уже незаметно время что-то поправить, наконец, с предложенной полярностью, причем так, чтобы у них замкнуло еще на входе-выходе ценностей?

Согласно с логикой собственного изложения, в таком случае остается у нас еще один вопрос, последний, — он тоже из числа детских. Его легко усвоить и еще легче сделать повесткой дня ООН. Он еще не был задан на этих страницах. До сих пор страна руссиян делала все, чтобы он так и не был внятно, без ненужных эмоций и придыханий, задан никем, хотя ну что в нем такого особенного. Так что, думаю, теперь никто не будет слишком сильно возражать, если я его выделю буковками побольше?

Современная геоэкономическая территория, занимаемая на настоящий день географическим единением, которое, с целью как-то выделить известную историческую особенность, здесь условно было принято называть Новым Каганатом — парой общеизвестных ханств, расположено на площади, которая соотносима с:

Данией (Дания уступает каждой из двух республик немножко меньше, чем на треть);

Швейцарией (Швейцария уступает немножко больше, чем на треть);

Нидерландами (уступают немножко больше, чем на одну треть);

Бельгией (уступает немножко больше, чем пополам);

Австрией (уступает немножко больше, чем немного);

Люксембургом (сравнительно с республикой, тот несколько больше, чем совсем ничего нет);

Лихтенштейном (на территории домена таких королевств уместится несколько сотен и еще останется место для Андорры);

Андорр и Мальт, вместе взятых и взятых по отдельности, на нем уместится тоже много, не знаю, сколько.

Им, республикам, уступают из прибалтийских стран:

Литва (совсем чуть-чуть), Латвия (уступает больше), Эстония (очень много).

На территории ханства — Территории Урала оказалась небезызвестная восточно-европейская нефтегазоносная область с месторождениями нефти. Климат мягок, умеренно-континентальный.

Вегетационный период того, что растет, составляет 170 суток, имеются в распоряжении более 100-ни речек, не считая больших. Если верить энциклопедическим разделам интернета и аборигенам, не было обнаружено каких-то достаточно заметных глазу передвижений свободного песка, равно как и пустынь. Особое место занимают тут почвы: они здесь дерново-подзолистые, бывают даже серые лесные, лесостепная зона — исключительно с черноземными почвами. Почвы в долинах рек исключительно аллювиальные.

Пятая часть всего ханства до сих пор покрыта лесами. (Хорошие леса, хвойные.) Животный мир в известном смысле далеко переплюнул все страны, что перечислены выше: от волка и лося до глухарей с рябчиками. Водоемы богаты рыбой. Правда, ее нельзя есть. И воздухом в географических пределах республики лучше не дышать.

Все сказанное и перечисленное естественным образом соотносится конкретно с республикой Башкирией, разве что с тем исключением, что отдельные горные районы по своей красоте могут запросто поспорить с горными районами Швейцарии и Горного Алтая.

В ЧЕМ СОСТОИТ ТОТ КОСМИЧЕСКИЙ ЗАКОН — ЧТО ЖЕ ЭТО ЗА ТАКОЙ НЕПРЕОДОЛИМЫЙ ЗАКОН ПРИРОДЫ или ТАКОЕ СТРАШНОЕ ЗАКЛЯТИЕ, — ЧТО ЖЕ ТАКОЕ ЕСТЬ У ВАС и ЧЕГО НЕТ У ВСЕХ ЭТИХ СТРАН, ЧТО РЕШИТЕЛЬНО ЗАПРЕЩАЕТ И ДО НАСТОЯЩЕГО ДНЯ ЖИТЬ, КАК ЖИВУТ ВСЕ ОНИ?

Чего нет у всех них и что есть у вас поможет вам найти любой старый бабай из глухого леса. У всех у них нет Руссии.

У русской диктатуры много лиц и еще больше названий. Ее нельзя придержать и ее невозможно привлечь или просто посадить за решетку: она сама держит и сама сажает. Она попросту «отстреливает». Но ее можно сделать тем, кого нет: провести вакцинацию своего сознания. То самое, одно упоминание чего вызывает у нее страх. Созданный иммунитет и будет провозвестником нового дня — того самого светлого будущего, когда экология сознания станет обязательной процедурой, чтобы прошлое уже никогда не смогло стать настоящим: говорить, как надо правильно думать.

4.2

Один старый дед прочел одну книжку, взял меня за рукав и спрашивает: «Слушай, — говорит, — вот ты посторонний веселый человек, похож на образованного, девки с тебя не сводят глаз и ни до чего тебе нет дела. С какого, скажи мне, черта мы все вдруг стали Москве должны платить 54% своих денег? Он там что, там совсем, что ли, думает, здесь некому собраться и объяснить ему, что свои деньги мы как-нибудь без них придумаем сами, на что пустить?..»

«Ты это тут же брось, — строго говорю я. — Сегодня такие разговоры знаешь, по какой статье пропускают? Москва там засыпает — а в голове только одна мысль: „Как там башкирский народ?..“»

Я-то знал, почему стали «вдруг должны», или думал, что знаю, вот только правильно ли понял бы меня дед?

Или снова, как всегда, разумнее промолчать — а потом, разгоняя рукой чужой папиросный дым, рассказать анекдот по удачному поводу и сделать вид, что теперь почти уже все путем и восемьдесят лет как обещанное вот-вот американское будущее — уже за ближайшим Хребтом?

Известно, что обе данные республики остались в составе той самой «федерации» только благодаря проживающим на их территории п.н. — а также (по в принципе непроверяемым сообщениям, слухам и сплетням) развившим в республиках сумасшедшую активность сетям общеизвестных московских ведомств. По причине чего провозглашенные результаты «референдумов» естественно ставились под сомнение. Но так как такие сомнения ждали, к ним были готовы, и все они вовремя глохли под заботливо накрытой подушкой. В связи с чем, видимо, корректно было бы говорить, что республики были принудительно задержаны в составе Руссии. Достаточно просто проехаться по территории вдоль и поперек и уже без посредников, самому послушать, о чем думают и ругаются в народе, чтобы обнародованные результаты как минимум начали выглядеть странными и непонятными. И довольно скоро становится ясно, что в том, что они находятся на территории Руссии, горячо убеждены там только сами русские. И это, как любят говорить в Израиле, сюжет для новой войны. Воевать, понятно, п.н. там еще торопятся не очень, хотят какое-то время пока хотя бы передохнуть, и воевать еще как будто неодолимого желания нет. «Но надо», — уже вновь с сочувствием кивает русское правительство. Отдохнете на том свете. А то кто-нибудь спросит, за что боролись, и вы не будете знать, что ответить. Что уж тут говорить, если даже на междугородных магистралях, когда задержанный автовладелец принимается, горячась, ссылаться на действующие по всей территории Русии законы и доказывать свою правоту, работники ГАИ невозмутимо прерывают: «А тут вам не Руссия». Говорили о ненастоящих бюллетенях, приводились свидетельства в отношении лиц-чиновников при руководстве, тех самых знаменитых «мурзилках», будто бы за хорошие современные деньги вовремя оплаченных персонально, но говорить и удивляться теперь можно уже сколько угодно. И Москва это знает.

Как и можно было предвидеть, в создавшейся ситуации руссиянами решение было немедленно увидено в том, чтобы убедить всех из 140 non-Russians, еще имеющих сомнения, что те действительно проживают именно на их территории — и ни на чьей больше. Кстати, тем же объясняются и все лихорадочные снования и метания по часовым поясам посланников от Кормушки, усердием напоминающие задачу в живительном ключе исполнить ритмичный хард, бегая из конца в конец по клавишам рояля размером с Вестминстер. Им бы кто-нибудь подсказал там, начальственные выражения будут совсем хорошо смотреться без испарины на лицах и при ровном дыхании. По-своему понятно проснувшееся кое-где неудовольствие в адрес тех, кто снова и снова определяет, кому, сколько, с кем и как жить. То, что президент п.н. и Москва постоянно нуждаются в деньгах, причем с каждым разом во все больших, уже не секрет даже в тайге. И дело не в одних только карательных кампаниях на юге, но ведь и они все целиком проворачиваются не на пожертвования Конгресса США.

Теперь попробуем по пунктам — что они, президент приоритетной нации и Москва, на сегодняшний день имеют, или лучше спросить, чего не имеют и чего могут не иметь. Прибалтийские страны больше ничего ни тому, ни другой не платят — просто потому, что «их нет», успели вовремя закрыться суверенитетом, едва ли не с кровью, с мясом, по одному отдирая от себя крепкие любящие пальцы Москвы-Руссии, горячо убеждающей, что всем трем красавицам без ее любви и полезных ископаемых не прожить. На понесшиеся вслед мстительные предречения и приступы брызгающей слюной злобы они даже не обратили внимания. Все-таки чисто европейское мышление. Они хорошо знали, что делали. Ну, естественно теперь правительство п.н. будет в механическом режиме от рассвета до заката повторять, твердить и внушать оставшимся о «единой нации» и «единых приоритетах».

Сейчас Руссия налаживает «дружественные контакты».

Теперь дальше. Сразу элементарно напрашивается задача для любого представителя конкордата п.н. и вполне конкретного этнического состава, с яростью сыплющего проклятья тем, «кто развалил нашу страну», иметь в своем распоряжении столько законодательных вотчин, сколько только можно — как всегда, любой ценой. Предполагается, всякое предприятие такого рода окупится уже на одних процентах.

Они будут платить просто потому, что они есть.

Далее. Есть где-то некая территория, которую, вновь подчеркивая для себя историческое различие, назовем «новым ханством». Из уже действительно исторической дилеммы: «Быть у Руссии — и все время ей платить» — или «Не быть у Руссии — и не платить ей ничего», — вряд ли нужно сомневаться, какой сделает выбор местный коренной этнос даже в лице всякого умеющего читать бабая из глухого леса, даже о прошедшей все проклятья Прибалтике и Кувейте который имеет весьма смутное представление, почерпнутое сугубо из правительственных ТВ пн.

Как нетрудно было догадаться, в исходном пункте вся энергия и слова будут брошены пока только на то, чтобы не дать повторить рецидив прибалтийских стран и выбраться из колодца совместной ямы (еще совсем ни на чем не настаивая, легко «упуская из внимания» свободолюбивые выходки почувствовавшего вдруг запахший близкой свободой ветер Каганата, сделавшего непривычно глубокий вдох и осмелевшего настолько, что свои национальные деньги начал оставлять себе); следующим пунктом станет точно рассчитать время и успеть прописать упряжь в щадящем режиме; и уже только потом, уже не стесняясь, начать завинчивать другим навсегда свои собственные приоритеты и настаивать, чтобы прочувствовали международные катаклизмы, ощутили требования времени, чем дышит современный мир и вошли в положение — и больше уже из него никогда не выходили.

Тариф же такого «вхождения в положение» самым строгим образом определялся, во-первых, привезенным из конкордата п.н. спросом; во-вторых, коэффициентом предельного напряжения в настроении самого населения еврокочевников: индекс этот ни при каких обстоятельствах не мог быть выше. Даже если бы перевернулось магнитное поле Земли, с ней начал сближение новый астероид и наступил следующий ледниковый период. Если сказанное не дошло до сознания, лучше будет не полениться подняться глазами и перечитать снова. Президент п. н. не мог и не может позволить себе не только еще одной новоханской версии горцев в регионе Гор Урала — он не мог, но уже может позволить себе просто недовольный этнический состав.

Все так же последовательно воздерживаясь от каких бы то ни было ненужных политических воззваний, я прилагаю еще силы, чтобы быть точным. Я даже с удовольствием выделил бы пару минут, чтобы послушать другое мнение, но один факт из логики событий уже не вынуть никому. Глядясь по утрам в зеркало и ложась вечером, каждому лучше было бы не задаваться бессмысленными вопросами, а честно признаться себе, что те пресловутые 54% были вообще возможны только потому, что вы уже рождаетесь с зашнурованными ртами. И на вопрос, кто же виноват, что вы и до настоящего дня не живете, как живут европейские страны, ответ должен быть: вы сами. Сказать иначе, у вас не европейское мышление.

Каганат будет платить, просто потому что он есть.

Но это лишь часть всего айсберга, к тому же, уже уплывшего.

Неверным было бы сказать, что безмолвный Каганат нужен конкордату и президенту приоритетной нации, только лишь чтобы в меру терпения кормить Большую Кормушку, оплачивать строительство Руссии и войны. Есть еще одно обстоятельство, уже совсем иного уровня, да такого, что, с одной стороны, этноареал можно только искренне пожалеть, что так здорово не повезло с геополитикой, с другой стороны, становятся уже извинительными всякие исторические слова насчет того, что в Новый Каганат уперлась ось вселенной. Вселенная не вселенная, но именно в этой точке хорошо быть предельно понятным, внятным, серьезным и как можно более простым в словах, хотя не за чем еще так хорошо не прятались содержания вещей, как за упрощенными понятиями.

С точки зрения «центра», вы безопасны ровно до того момента, пока обо всем сказанном не знаете. Именно в силу этого значение приобретает главный приоритет: контроль всех каналов, так или иначе несущих информацию. Понятно, такое легче сказать, чем сделать, и у президента п.н. и построенной им с таким трудом Большой Кормушки¹⁵ тут начинаются реальные трудности.

Так режим п.н. неизбежно становится диктатурой.

С бытовой позиции того, о чем сейчас будет сказано, такие реорганизационные будничные мероприятия, как какой-нибудь референдум или мнение коренного населения, превращаются уже в то, что на сленге Австралии называется «Судебным Заседанием Кенгуру», а на местном языке ближе всего передается сюжетом одного бесстыдного анекдота: «Вы рассказывайте, ребята, рассказывайте…» Вроде бы и секрета тут хитрого нет, но почему-то, говоря обо всем на свете, об этом предпочитают не говорить даже во сне. Вы действительно сегодня можете судить о многом совершенно открыто и принимать у себя какие угодно эпохальные решения, но Москва и президент не дадут вам двигаться самим и не дадут вам быть свободными — вне зависимости от ваших решений и желаний.

До кого смысл не дошел, лучше перечитать эпизод еще раз. альтернативная история в последней точке развития сюжета достигает климакса (в смысле, апогея).

Дело в том, что в Москве в самом деле допускают, что вам, вашей республике под силу самостоятельно и реально построить в своих национальных пределах свою Данию с лицом Кувейта.

И с совершенно определенными последствиями.

Всякое же реальное приближение именно к такой или сходной версии событий способно, как наихудший для нее сценарий, не только дестабилизировать обстановку на данном участке континента, но и самым заурядным образом оказаться катастрофичным для президентства конкордата: для Большой Кормушки. Начальство вынужденно защищаться.

С любым другим ареалом то же самое выглядело бы иначе, но данный этноареал в этом отношении занимает особое место. И дело теперь не только в известных аспектах «внешней» масс-психологии и исторически объяснимой враждебности.

Я был свидетелем того, как обычный простой человек за грубую тяжелую работу на холоде, за которую в Швеции в месяц получают $1,600.00—2,600.00, получив впервые здесь $200.00, весь день ходил в приподнятом настроении. Так, наверное, должно происходить со всякой новой прибавкой, но речь здесь не о разности в уровнях жизни, а разности в ее ценности, пособие по безработице там начинается от $600. Теперь, если на минуту допустить, что в конечном итоге вам разрешили зарабатывать в пределах одного только Каганата в месяц те самые $1,600.00, то есть так, что это невозможно уже стало бы скрывать от ареалов в самой непосредственной близости (а ведь у них тоже своя нефть и тоже свой газ), — попробуйте сами дальше предсказать возможный ход мыслей президетна п.н. и его известного ареала кормления и кто бы вам это позволил, в то время, как в Эвенкийском округе уровень жизни ниже нижнего. Такое возможно только в одном случае, при реальной независимости республики с гарантией неприкосновенности ее границ на уровне европейских стран. Почему ее и стараются не допустить. Это то, что на языке президента называется организованной сепаратной деятельностью, направленной на подрыв стабильности в Руссии.

Простой пример, на чисто повседневном бытовом уровне, — чтобы по аналогии понять, в чем дело. ФРГ от ГДР, как известно, отделяла граница — сетчатый забор, так что родственникам из деревень соседних, но расположенных по разные стороны от сетки приходилось иметь специальные въездные документы, чтобы формальности отнимали меньше времени. Вся процедура пересечения границы такими родственниками, отправившимися в гости в засеточную деревеньку или городок занимал около минуты (широко известное в мире немецкое качество). Так даже в относительно благополучной Восточной Германии на фоне симпатичных готических избушек с чистыми лесами такие заезжие огни и в ночное время выглядели как проникновение беспилотных инопланетных теней, выдавая себя даже не номерными знаками — уже одними экологичными двигателями, как кошка мягко урчащими. То есть сравнивать при желании было что. Чем это закончилось, помнят даже на австралийском континенте.

Не будучи знакомым вплотную с вопросом, я пробовал выяснить, как получается так, что, формально владея своими газом и нефтью, у республики со всех удовольствий остается лишь незначительная часть и куда девается все остальное. Но все, что определенно удалось узнать, так это что у нее нет своего перерабатывающего завода и нефть возят в соседнюю Башкирию — как за рубеж. Мне даже очень четко и внятно смогли ответить, почему его нет: потому что нет средств. Но как только разговор заходил о том, сколько в конечном счете и чистом виде забирает Москва, этот кошелек, не имеющий дна, — все сразу становились крайне невнятными и уклончивыми, причем ни один не сказал, что не знает.

У Якутии почти такая же «независимость», как и у Каганата (язык коренного населения, кстати, тоже принадлежит к тюркской группе и когда-то даже нес собственную латинскую графику — пока ее не сделали русской. У эвенов и затем у эвенков тоже. Теперь от них осталось только имя. Вряд ли тот, кто подписывал этим этносам смертный приговор, делал это по незнанию.). Я не имею никакого отношения к ее алмазам и не специалист, но мне самому хотелось бы узнать: алмазы и золото там у саха за 80 лет носили даже не ведрами — возили вагонами. Не говоря уже об олове, и если бы у немногочисленного коренного населения оставалось хотя бы что-то от нескольких процентов со всех найденных в их земле радостей жизни, уровень ее там на сегодняшний день должен был бы уже обогнать не то что Канаду — начал бы меняться сам климат и шуметь пальмы. Но живут там не многим лучше, чем эвенки у себя в Эвенкии.

Разумеется, 1,600 сами с неба не свалятся, но вы и так подошли к ним недопустимо близко. Именно в таких вопросах часто достаточно бывает пересечь критическую точку, за которой начинается цепная реакция. У вас уже зарабатывали $1,600, естественно, получая то, что оставалось за вычетами, и речь не идет о видах бизнеса. Мне не раз приходилось слышать в Москве в той или иной версии сюжет, вращающийся вокруг одних и тех же обвинений «почему там у себя эти так хорошо живут». Причем, появляясь на свет как сплетня с синдромом мании преследования, такие вещи имеют хождение волной как факт, с легкостью вызывая у населения уже отчетливо осязаемую злобу. Дальше сюжет всего эпизода ясен. По телевидению даже было специальное обращение лично к Ельцину одного возмущенного до глубины приоритетной души думка с выставленной в экран ладонью и с общей темой: «Заставьте нерусских нам платить», которое Ельцин предпочел пропустить мимо ушей, зато хорошо запомнили по цепи дальше. (Послушав так против воли одного такого горячего папашу, славшего все известные проклятья тем, «кто развалил нашу страну», я долго думал, что бы сделать, чтобы побыть немного в тишине, и спросил: «Вы согласитесь на вашу большую страну со столичными центрами в Уфе и Казани? Центр же континента, все-таки». Московский папаша выглядел так, словно в темноте встретился с летевшей подушкой. «А с какой стати…» — «Ну вот и там так же рассуждают, — перебил я. — А с какой стати столичный центр должен быть у вас и зачем им ваш президент, когда у них есть свой». Подумать только: там вам не найти ни одного, кто бы не был убежден, что оба этнических домена обязаны им что-то платить. Там вам не найти ни одного, кто бы не был убежден, что светлое будущее может быть только с русским лицом.)

Там, к слову, до сих пор еще не забыли, как в 80-х и 90-х казанские молодежные поквартальные группировки развлекались тем, что, пройдя у себя вволю курс «спецтреннинга» в подвалах на строительном железе, боксерских мешках и макивара, отправлялись затем на поездах «гасить люберцов и москву», как по городу были полукомендантские рекомендации не покидать дверей подъездов в вечернее время и как работниками правохранения держали двери вагонов. Так что проблема чем занять непоседливое подрастающее поколение, в чьей крови надо и не надо начинает вдруг просыпаться Золотая Орда, стала впервые в то время серьезной головной болью местных органов управления.

А я задал себе тогда один вопрос, который, кажется, не задал тогда никто. Что было бы с Москвой, если бы, преисполнясь в нужный момент такой московской решимости, случилось кому-то уже из них попробовать проделать обратный путь — в Каганат. Но время шло, никто не ехал, и неизвестно, поедет ли теперь уже кто-то вообще, времени сколько уже прошло. Быть может, прямо вот так сразу не наладилось что-то с нужной математикой и стратегическим соотношением 10:1. Может, поедут еще.

Но вам лучше спросить себя, почему Кипр, где было несусветное количество «отмывочных станций» и были отмыты, если верить слухам, чуть ли не триллионы в долларах, осваивался почти исключительно лицами московской национальности — но, согласно частным мнениям, не было ни одного человека с тем же профилем от еврокочевников. Деньги никогда не моют свои, они всегда чужие. Если там не было вас и у вас до сих пор ни на что нет денег, то деньги там мыли ваши. Впрочем, если бы был кто-то и от вас тоже, все равно мыл бы там ваши деньги. Я не знаю, что делать с этой логикой.

Кто-то говорил даже, что за всем Каганатом числился абсолютно реальный, самый настоящий суверенитет. Странный то, должно быть, какой-то суверенитет. Поистине, трудно было бы отыскать в современных дебрях политологии хоть что-то, что выглядело бы простым и доступным, как вилка. «Суверенитет — это в каком смысле?» — как серьезно спрашивал Крис Паттон еще десять лет назад в отношении собственной британской независимости. Я всегда считал суверенитет эвфемизмом полной и безоговорочной независимости. В моем лесном диковатом представлении уже по определению нельзя быть суверенным «не совсем», как «не совсем» нельзя быть живым. В отношении вирусов такой фокус еще проходит, но в применении к сложному организму выглядит попыткой достать созревший плод своим эволюционным развитием. Если республика такая независимая, отчего же отстегивает тогда без конца на сторону национальные деньги. Я, наверно, уж слишком буквально воспринимаю сам оборот, но как свободная, с национальным суверенитетом республика та или другая может кому-то отдавать 54% своих денег? Мне казалось, независимость — это когда свой постоянный или временный представитель при ООН, у него свой персональный микрофон, он им ни с кем не делится, у него свой паспорт с национальным видом, своя национальная графика шрифта и исключительно свои приоритеты. У кого бы спросить, что было бы, возьмись «Каганат» завтра укреплять национальные границы, вежливо отказываться от услуг «центрального» ТВ, а в Москве возводить скромное гранитное посольство?

Смысл тот, что дает ли уже республика любому из своих подданных вне ее национальных пределов гарантию, что в случае каких-либо юридических разногласий на территории, скажем, Москвы, где известных сотрудников переодетых, говорят, даже больше, чем обычных, ее, республики, подданный не станет узником Руссии, а по международным нормам будет объявлен персоной нон-грата с последующей высылкой из страны? Но все это детали. Если Новый Каганат — действительно независимая, реальная политическая единица, то отчего же она как пара старых спичек неотличима от любой провинции конкордата и отчего упорно не живет лучше, чем Кувейт?

Желание сесть сразу в два кресла чисто по-хозяйски понятно, но практически не осуществимо в принципе, и рано или поздно придется выбирать что-то одно: быть как все — или окончательно перестать быть как все. Оттого, что, как это кажется со стороны, макушка республики уже успела убедить себя, что ей удалось невозможное, дело не становится лучше, но оно становится проще. Потому что говорит о том, что, сама того не зная, она уже сделала свой выбор.

Мне ко всему прочему приходилось слышать то мнение, что такая бумажная автономия с виртуальными границами были в самое удобное время спущены не откуда-нибудь, а непосредственно из центра всего известного универсума и космоса — из столицы пн. И направлена она как раз против наиболее неукротимых голов «Каганата». Если это действительно так, то это как минимум сразу многое объясняет.

Если суверенитет тебе уже дали и если все небесные соки уже на тебя, благословясь, снизошли, — то тогда за что еще бороться и за что еще воевать, правда?

А если на чей-то капризный взгляд такое выглядит несколько сомнительным, то пусть он попробует ответить мне на простой вопрос. Каким образом кто-то посторонний, смыслящий в национальном государственном языке такого-то этнического ареала меньше даже, чем ничего, может запретить ему такую-то и такую-то его графику, — а сам президент данной народности на национальном собрании будет силами микрофона в гневных тонах грозить пойти с жалобой куда-то в какой-то конституционный суд, всему своему народу показывая, что он, суверенный президент суверенного народа суверенного ареала, ничего изменить не в силах?

Вряд ли много смысла в ответах на вопросы, которые еще никто не ставил. Они искренне, сердечно и поспешно поддержат любую вашу независимость и горячо согласятся на любой ваш суверенитет — лишь бы вы продолжали им платить свои 54% национальных денег и не думали о европейских границах.

Поэтому тому дедушке что нужно сейчас сделать. Вспомнить, что он у себя дома. Вслед за чем в рабочем порядке, не суетясь, отдать по территории своей республики в приказ распоряжение насчет программного перехода национального языка с шрифта п.н. на латинскую графику — а не мямлить где-то там в углу русского кадра по поводу неких конституционных судов с достаточно русскими фамилиями. Это — ваше сугубо внутреннее дело, каким быть языку. Любой этнический состав остальной планеты немедленно воспримет как преднамеренное оскорбление и преднамеренное на него посягательство рекомендации кого бы то ни было, не имеющего к национальному языку никакого отношения и даже его не знающего, по поводу того, что должно быть в их языке и что быть не должно. Наивность руководства республики временами завораживает. Вводя у себя валютную единицу евро, все страны объединенной Европы затратили массу усилий, средств и воображения на всякого рода шоу, не без видимого труда раскручивая в раскованном западном сознании новую идею, — а по всем параметрам далекая от любых европейских представлений и ментальностей республика, имея в распоряжении официально неподконтрольные конкордату ТВ, радио, театральные и звукозаписывающие студии, пробует решить по масштабности ту же психоментальную задачу, отделавшись нерешительным почесыванием и глубоким погружением на виду у русси в сомнения. Молодое поколение уже все решило, коренное население уже все решило тоже, студенты только ждут сигнала — осталось лишь вдеть всем уверенный этнический образ, что национальное руководство действительно держит в руках паруса, и республика все сделает сама.

Правило легкое и естественное: «Вначале пускаешь вперед посылки — и лишь им вслед делаешь заключение» — так разрушают в других общепринятые заблуждения. (Это не Кондолиса Райс, как можно было подумать, а Артур Шопенгауэр. Никогда не знаешь, где найдешь, поэтому надо по крайней мере не терять то, что еще имеешь.) Так что прежде нужно попробовать найти сам исток, а потом только попытаться что-то посадить, а не так, как это, по сообщениям, делают в городах Ófó, Túban Kama и Ćallý, где на стенах домов пишут краской надписи: «Сделай своей республике европейские границы», «Золотая Орда возвращается» и «Национально-освободительное движение каганата. Помоги себе сам», торопливо кем-то смываемые. Ну, понятно, не чеченскими бабушками. Легко предсказать, какую роль сыграют студенты, никогда ничего не боящиеся, кроме сессии, вечно жизнерадостные и с пустыми холодильниками, стоит только делу дойди до выбора своего будущего. Им даже нет особой необходимости устраивать всему миру еще одну Сорбонну, просто трезво, разумно и по возможности без эмоций разложить по разным полкам: вот, значит, тут, что было до нас, вот как оно есть и вот как по идее должно бы быть — и выбрать собственное будущее. Эта простая максима уже со времен Конфуция создавала массу неудобств любому режиму. «Вынесешь ли ты голод и жажду летней кампании, если мальчик, смешавший с вином немного меньше снега, уже вызывает у тебя приступ гнева?» — как справедливо спрашивал Сенека Младший у мужественных соотечественников. Решение русского правительства относительно запрещения в пределах русских земель для любого другого этноса нерусской графики касается только самих русских желаний и их исторического конкордата. Удивительным образом данное постановление распространяет себя только на оба домена Каганата. Удивительным образом оно не распространяется на область Дальнего Востока. Судя по всему, коренной этнический состав в сознании давно уже перешел собственный действительно исторический рубеж латинской графики. Любопытно будет посмотреть, как им дальше его будут «запрещать».

Послушать и почитать социальных антропологов-этнографов конкордата и президента п.н., так в их стране редкостное единение взглядов и прямо трепетное отношение к прочей сотне культур. Но стоило лишь только кому-то действительно в это поверить, как из Москвы немедленно прискакала бумажка, на каком именно шрифте иной культуре надлежит думать. Обозревателям конкордата уже нет больше необходимости проводить время в точных подсчетах, где и сколько людей в прибалтийских странах еще не успели забыть «приоритетный» шрифт, какая конференция «сепаратистов» прошла на языке п.н. и какие этносы на их языке говорят без акцента, это ненадолго. Теперь это уже ненадолго.

Одно время думали, что татарский президент вот-вот наконец уйдет на заслуженный отдых. Потом выяснилось, что на отдых ушел кто-то из его убежденных оппонентов, не состоявшихся президентов, отчаявшись дождаться завершения нынешнего офиса. Их хорошо можно понять. Кому из его заместителей предстоит поднять вожжу и кто из них, таких невозмутимых внешне, но таких податливых, сумеет выдержать все давление Дна Большой Кормушки? Какой кормушке нужны неприятности? Я не хочу сказать, что обязательно в нужное время проявят обычную нужную активность «центральные» спецведомства, я просто знаю три вещи.

Там уже в эту минуту совершенно точно знают, кого бы они хотели видеть на его месте; кое-кто сразу вздохнет с облегчением; и кое-кто уже устал ждать. Даже за такую в общем-то элементарную ерунду, естественную и всем понятную на американском континенте и в остальном западном мире, как федерализм, ему приходится воевать в тихом одиночестве. Этот абзый своей суверенностью успел в известное время достать не одну фракцию управителей. Достаточно назвать только об открытии национальных представительств в столицах США и Канады.

На любом, каком получится, протяжении через запад на восток, от Кенигсберга до Тихого океана — он остался последним (или, точнее, единственным), кто стоит на дороге у приоритетной нации на ее непростом пути к русскому будущему. И только одно это уже заставляет иначе смотреть на его продолжительность жизни и на то, что будет сразу за ним. Кому-то в том может показаться не совсем честная попытка быть хитрее обстоятельств. Тогда я скажу по-другому: за столом наместника совершенно любого, какого только увидите, этнического ареала до Курильской гряды — Карелии, Коми, Саха, Ханты, Чукотов, Коряков, Алтая — из ста сорока возможностей окажется только один с достаточно русской фамилией. Пусть мне попробует кто-нибудь доказать, что это потому, что он самый умный.

В концепции национальной безопасности Русси Каганату предусмотрительно уделено одно и то же историческое особое место: гостя, которого не звали. Правительство п. н. вынуждено будет производить плановый отток его соков — и делать это на протяжении всех ближайших десятилетий. То есть непосредственно вплоть до упорно предрекаемого западными экономистами следующего кризиса в Русси, а так же во всех экономически развитых странах Нового и Старого света на рубеже 2045—50 гг., вызванного спецификой перераспределения ресурсов. Ясно, что понадобилось бы еще как минимум столько же времени, чтобы только кризис перестать вспоминать. То есть весь еврокочевой Каганат как бы замкнут на одну реальность, выводить из которой их никто не станет, если они не сделают этого сами. Мягко говоря, другим это не нужно.

Я разговаривал с одним человеком, вначале 90-х он служил в войсках, по распоряжению Москвы срочно передислоцированных к границам каганата. Так вот, когда все три прибалтийские республики успели буквально чудом совершить побег за пределы границ Руссии, а русскими празднично отмечались «референдумы» в доменах каганата, все леса, окружающие республики, по его словам, буквально «были забиты» русскими частями с тщательно подобранными фамилиями. Видимо, называя стоящую за этим формулу, никто не станет обвинять в надергивании или сгущении красок. На взгляд постороннего, здесь допускается лишь одно разумное прочтение: Башкирия и сосед не должны жить так же, как три совершивших побег этноса.

Уже и в ней кое-кто начинает терять самообладание. Удобно устроившаяся президенция республики, открыто и не стесняясь осыпающая поцелуями поясницу президенции московской, делая это в порядке очередности, отчетливо понимая, что удержится у Кормушки лишь их усилиями, уже вынуждена идти на полицейские меры против отдельных журналистов. И чем сильнее она осыпает, тем успешнее этнос вымирает, тем лучше живет она и ее непосредственное окружение. И так по нисходящей. Говорят, что-то даже достается тем, кто внизу. Вряд ли стоит обсуждать, насколько бы устроило центральные широкие поясницы, получись то же самое сделать из президента соседей. На неповторимом языке Москвы это то, что называется «деятельностью, направленной на укрепление стабильности в России».

Я приведу ниже пару эскизных набросков, как попытку показать разницу в климате двух университетов одного города, столицы Башкирии — по карте они точно на двух прямо противоположных концах города, северном и южном. Вначале пусть будет северное.

Нефтяной университет. По названию примерно можно представить примерный характер его занятий. Но только примерный. Боюсь показаться утерявшим последнюю меру перипатетиком остроумия, но университет мало того что в северной части столицы, он еще точно отвечает тотально холодной атмосфере скрытого, напряженного ожидания скорого конца света. Пропускная система на всех главных и запасных входах и выходах с ее недоверчивыми представителями спецподразделений работают безукоризненно: проникнуть можно только по предъявлении удостоверения сотрудника данного университета. Исключения не предусмотрены. Я много где был, но такого не видел. Точнее всего климат в стенах университета передал бы диагноз из сферы клинической психиатрии: тут просто учебник симптомов. Очень скоро выясняется, что международной угрозе лично и непосредственно противостоят распоряжения ректора конкретного университета. Но самое сильное впечатление во мне оставило то, как там принято закрывать новенькие полированные двери аудиторий и лабораторий: под ключ. Все и всегда: исключения не предусмотрены тоже. Аудитории отпираются рукой преподавателя в самом начале и запираются по окончании ею же. Такое указание ректора действует по территории всех зданий. Бдительность тут не просто на высоте — она превыше всяких похвал.

Госуниверситет. Этот тот, который на юге, со всеми своими зданиями. Чтобы не вдаваться в детали: путеводитель по гостеприимной столице Башкирии я листал, как прилежный студент, по окончании всех лекций, в большой пустой аудитории архитектурной смычки здания физического корпуса, когда на этажах и кафедрах оставалось только несколько человек. В фойе на выходе, так, чтобы взгляд не промахнулся, на темном стекле висел строгий листок в компьютерной верстке по поводу доступа к сокровищницам познания лишь сотрудников и студентов до 20:00. Спустившись по лестнице, я пожелал приветливой бабушке-вахтерше доброй ночи. Ректор университета, как можно догадаться, уважаемое в республике лицо, законодатель из тех, что частый посетитель королтая, проще говоря, сенатор местного национального собрания, назвать легкомысленным его никто бы не смог. Откуда-то у меня такое ощущение, что этот ректор просто чувствует себя у себя дома.¹⁶

В сети интернета (редкий сейчас случай), в отличие от всегда на редкость оперативного северо-западного ханства, не обнаружить даже общих координат руководства Башкирии. Не то не успело еще туда дойти радостное известие о появлении на Земле единой компьютерной сети, не то там предусмотрительно ценят покой, чтобы у благодарных подданных не было лишнего повода сказать все, что они о нем думают. Но зато такое уникальное метаисторическое явление как интернет п.н. всю околосолнечную систему просветит насчет поистине «исторического завоевания башкир и Башкирии». Просто ужас, как все они любят бегом нести свет своей цивилизации в недостаточно правильные фамилии мира и темные народности, делая все правильным и достаточно русским. Пусть меня поправят, если здесь что-то не так: я так понял, это чтоб тем точно знать, что к чему, и уже никогда не ошибаться в выборе нужных поясниц. Теперь любое намерение этноса башкир вернуть себе независимость от п.н. вызывает у последних приступ женской истерии. Никак не могут привыкнуть.

Как невнятно выражаются по сходному поводу советские историки, захват Сибирского ханства Руссией «способствовал сближению с русским народом».

То самое, после которого от других не остается даже названия. Если что-то где-то отнесено хотя бы вполголоса к своим историческим завоеваниям, то ясно, что оно затем будет внятно названо «своим».

Если что-то где-то назвали «своим», то его затем как минимум будут крепко держать, чтобы никому не досталось. Я видел это своими глазами. Они считают года — сотнями, на каждый рубеж ставя по многотонному бетонному надолбу, отмечая для себя, сколько еще этносу осталось жить до его тотальной ассимиляции. Кто не верит, может слетать посмотреть сам. Захват Башкирского ханства после последнего подавления сопротивления ими публично освящается исполинским по финансовым затратам и размерам надолбом — «в честь 400-летия присоединения Башкирии к Руссии» называется. Культура цивилизации Запада мне не поверит, если скажу, как тот же надолб русси переназван сегодня — с учетом известных новых обстоятельств. «Монумент дружбы народов», клянусь лучшим своим седлом.

Говорят, китайские товарищи, не на шутку увлеченные партийной идеей единой страны, присоединяя к себе территорию Тибета, умертвили и закопали один миллион тибетских монахов. Один миллион. Для единой страны ничего не жалко. Я не знаю, сколько миллионов башкир было закопано русскими, даже когда те еще не были товарищами — мне не удалось узнать. Да, кажется, теперь никто этого не узнает. Будем надеяться, что меньше.

Но вот даже по самым осторожным прикидкам: уничтожение целой культуры на фоне открытой принудительной русификации и присоединений независимого этнического домена, который русифицироваться и «присоединяться» куда бы то ни было не желал упорно, — как минимум предполагало какие-то усилия. У меня осталось впечатление, что мнение самих русси по данному аспекту истории можно не принимать во внимание — достаточно одного взгляда на их учебники. Навязывая свою историю, они держат под контролем. Вроде бы со стороны понятно даже болвану. Сегодня от Башкирского ханства, его этноса и языка остался один курай. И еще зимняя шапка на два хвоста лисицы. Это хоть что-то, другим повезло еще меньше.

Конечно, на деле все несколько сложнее, чем выглядит. Как длинным развернутым текстом высказалась в машине по другому вопросу одна весьма убедительная башкирская бабушка в горах, упорно придерживавшаяся диалекта, из которого я только уловил общее содержание, ударить по оккупанту на два фронта — и отметить успех еще одним выходным. Не находя в себе решимости открыто идти против достояний народной мудрости, я бы рекомендовал начальству почаще бывать у себя в горах.

Всякое намерение навсегда уйти за пределы начертаний их языка воспринимается п.н. больше, чем лишь как покушение на их язык: они воспринимают это как прямое покушение на них. Но вот вопрос, который открытым текстом задают в Латвии. Почему бы в таком случае п.н., упаковав вещи, просто не покинуть такие негостеприимные, чуждые земли и просто не отбыть к себе домой — на свою историческую родину? Любое коренное население молча, сразу и бегом посодействует им в следующем: если их что-то не устраивает, то почему они не торопятся воспользоваться услугами интернациональных транспортных средств сообщения, с тем чтобы вернуться к более близким, благоприятным внешним условиям и приоритетам? И своим буквам?

Я видел одну любительскую видеозапись, сделанную вначале 90-х руками студентов уфимского университета. Там был заснят эпизод «круглого стола» для всего национального ТВ с непосредственным участием опытнейших московских пиджаков от химической промышленности: в связи с т.н. «фенольным» загрязнением питьевых вод те в срочном порядке прибыли самолетом в столицу Башкирии. То был один из редких по откровенности, уникальных примеров, когда ТВ, что-то круглостольно «обсуждая», в действительности используется лишь для все того же: не дать скинуть другим упряжь.

Население, впервые не в кино, не в новостях с того света, а напрямую столкнувшееся с экологической катастрофой, о реальных масштабах которой поспешили забыть даже те немногие, кто успел разобраться и оценить, и уже полным ходом шедшее к национальной революции (точнее, просто к мятежу), успело насмерть перепугать даже далекое московское начальство.

Выглядело так: ряд обычных телекамер, перед ними несколько обычных столов полукругом, за столами несколько сморщенных начальственных лиц, все при галстуках. На все осторожные вопросы ведущего те отвечают подробным рассказом о том, как давно они трудятся в химической промышленности, как много сил они отдали отечественной химической промышленности, как любят они ее и свое министерство. Без пауз.

Но весь круг лиц тем не исчерпывался — в него демократично не забыли пригласить еще и представителя от студентов, университетского «вожака студкомитета», и при ином раскладе это могло уже иметь непредсказуемые последствия. Студенты ведь народ по натуре прямой, говорят часто то, что думают, и делать часто склонны то, что говорят: они составили листок прямых вопросов, на которые в тех условиях невозможно было ответить, потому что от них невозможно было уйти, сопроводили тем листком «вождя», и тот пошел с ним в прямой эфир — представлять все, целиком, студенчество Башкирии. И он его представил — как то от него и требовалось.

Представитель всех студентов смирно сидел где-то далеко с краю, терпеливо дожидаясь, когда время эфира начало истекать, занимаясь своими прямыми обязанностями: слушая, что рассказывают взрослые. Две его попытки втиснуться в общее течение мирных, ни на чем не настаивающих, отвлеченных рассуждений о погоде или привлечь внимание с листком наперевес были легко перекрыты уверенными московскими голосами. Я не поверил бы, что такое возможно, если бы не видел сам. Когда стрелки часов принялись отсчитывать завершение времени, отведенного под вопросы, которого все московско-химическое начальство ждало, как ждут окончания решающего раунда и с ним победу по очкам, а студенту так и не дали задействовать голосовые связки, он сделал под занавес еще одну деликатную попытку поговорить, получив немедленный ответ московского пиджака: «Вы как себя ведете, а?.. Вы научитесь вести себя вначале!..» Все открытым текстом и в прямом эфире. Неизвестно, как нужно было там себя вести, но Москва своего добилась: сеанс чисто русской терапии симптомов экологической катастрофы для этнического домена был доведен до конца.

Кто-то после завершения всей процедуры застолья пробовал найти того «вождя» — «чтобы выровнять ему общий визаж», как мне объяснили, — но без успеха: тот был целиком погружен в общественную работу и на лекциях отыскать его было невозможно.

Суть же всех опасений была вот в чем. Если говорить тем же открытым текстом, русси, плюя на все причастные международные конвенции, все так же невозмутимо продолжали трудиться над собственными достижениями в области химического оружия — но занимаясь этим не где-нибудь у себя дома в каком-нибудь Чернигове или Москве, а предпочитая использовать для тех целей территорию с закрытыми предприятиями Башкирии под послушными «мурзилками». Если бы не какой-то «полузеленый» химик Яблоков из Москвы и не профессор из самого госуниверситета, об этом снова никто бы вообще ничего не узнал. Хотел бы я знать, как дела у того профессора сегодня.

Московское радио довольно смеялось тогда, с тем смыслом, что «Белая река — это такая река, где диоксина больше чем чего-то там». Их счастливые лица я хорошо могу понять.

Мне как-то до настоящего времени не приходилось слышать, чтобы Москва и п.н. спрашивали разрешение у коренного населения — этнического ареала башкир на производство и размещение там у них дома какого бы то ни было химического оружия. Я не знаю, на что оно этносам одних и других и что бы они потом с ним стали делать.

Есть там в Ófó госуниверситет и есть в том госуниверситете среди прочих такой факультет: «романо-германской филологии» называется. «Королевский» — как его будто бы даже зовут сами студенты с других факультетов, имея в виду, надо думать, не столько престижность, сколько его сложность. И есть там же среди других отделение англо-башкирское — одно из новых, если не ошибаюсь. То есть, видимо, лингвистику иноземных языковых ветвей там осваивают тоже, но минуя русский. Я слышал своими ушами, как в перерывах на свежем воздухе у крыльца под зеленеющими башкирскими кронами в лакированных стайках многообещающих молодых проституточек с «просто» английского отделения наперевес с папиросой в длинных пальчиках говорили о политике факультета. О башкирских девушках, и с каким ревнивым презрением определяли способность освоения международной лингвистики в рамках башкирского — насчет способностей его вообще интегрировать с последней. Я не знаю, каким образом им удается такие вещи определять. Это же различные среды, профили специальностей, которые не соприкасаются друг с другом ни в чем. Даже в перерывах у крыльца. Они же даже говорят на разных языках.

Я здесь не смогу добавить ничего, кроме того, что говорил раньше. У башкирского языка нет другого выбора, как любой ценой и в самые короткие сроки перевести себя в пространство латинской графики. Даже методами насилия — попросту п.н. чужому языку не могут даже дарить советы. Здесь нечего обсуждать абсолютно. И Москва это знает. Ровно до тех пор, пока этот язык не перейдет свой исторический рубеж необязательного, дополнительного, «неприоритетного» придатка к языку п.н., ничего не начнет меняться. Понятно, что это именно то, чего те и стремятся не допустить всеми силами. Для этого хватило бы только латинской графики и, скажем, удачного перевода «Легенд о Шагающем камне». Мне говорят, что уже поздно, что процесс ассимиляции и принудительной русификации уже перешел в фазу необратимости. Никуда он не перешел. Но если так рассуждать, то все так и будет. Верьте мне: если по образу и подобию наделенных умом и светом прибалтийских республик здесь громко не будут названы двумя государственными языками башкирский и английский, башкирская нация со всем своим непримиримым прошлым могут быть уверены, что им как этносу осталось совсем немного. И это как раз то, о чем не перестает помнить москва. То, что составляет основу их приоритетов.

4.3

Давайте я попробую уже совсем коротко — для особо бестолковых на танке объяснить, кто тут у вас на самом деле у себя дома и кто к кому дополнителен. Ни одному представителю древней нации башкир — никогда, никаким образом и ни при каком стечении случайностей — не будет позволено приехать в столицу к п.н. и попробовать сделать там себя у них президентом без того, чтобы того не закидали камнями. Но нельзя сомневаться, что лишь только при одной малейшей угрозе появления в Башкирии любого мустанга без их клейма нет такого преступления, которое бы Москва не приняла к рассмотрению «в чрезвычайных обстоятельствах», чтобы не протолкнуть туда собственное лицо московской национальности. Впрочем, политически дальновиднее, на мой взгляд, было бы найти лицо, выглядящее для башкир «своим». Тогда там уже никто ничего не изменит. На случай, если вы забыли: на вашем предназначении платить это не отражается никак. Вы будете платить, просто потому что вы есть.

Насчет истории миров. Я с кем ни говорю — впечатление, словно он сам собой из воздуха материализовался и туда же собрался. Скажем, в чем причина такого разброса антропологических характеристик именно Первой Нации Башкирии и ее соседей. И это при явной их исторической сплоченности. Стоит только отложить в сторону явление ассимиляции, для любого любопытствующего антрополога вопрос встает на первое место. Представителя Индии вы узнаеете даже в Антарктике, при том, что там на десять тысяч племенных языков десять тысяч наречий. Японца отличите тоже, как и туриста из какой-нибудь маленькой республики Центральной Америки, не говоря уже о напористых арабах или выходцах с африканского континента. А как только дело доходит до коренной популяции Башкирии, так иностранцы ее начинают принимать за кого угодно, от североамериканских индейцев и японцев до кельтов и сицилийцев. Фамилии же им ничего не говорят. Причина как раз в том, почему алтайская языковая ветвь стала урало-алтайской. К примеру, у алтайцев счет: «Bir, ek, ech…», в башкирском: «Ber, eke, óć…». Как раз племена гуннов положили начало тому знаменитому смешению культур Средневековья, которое известно сейчас как Великое переселение народов.

На английском урало-алтайская языковая семья вообще обозначена архаичным Turanian — «туранские племена», восточноиранские племена. («Рустам», средне-иранское «Ростахм», «великий воин» — предводитель иранцев в борьбе против набегов иранских и тюркских кочевников — до сих пор популярное имя в республике, в то время как в мифологии самого коренного населения, когда та еще была, иранских следов почти не осталось. Сам предводитель — герой иранских легенд, но набеги на иранцев были реальные.) Кормящиеся чисто одними набегами и разбоем племена кочевников сами по себе на какую-то часть состояли из чисто индоевропейских племен — путешественников вроде всевозможных последователей конунга Аттилы.

Все эти дети волков (согласно канонам древних тщательно оберегаемых легенд) смешались с местными кочевыми племенами финно-угров: то есть уже как бы не совсем кочевниками-тюрками. Тогда в каждом племени было по такому Аттиле, мечтающему о поездке за рубеж к германцам и бургундцам: дотрокийский воин не видел в жизни смысла иного, как быть рожденным, воевать и умирать в седле. Тех туристов теперь никто не помнит не потому, что они были лучше, а потому, что их было много. Тысячу лет назад финно-угры уже были саамскими племенами, эстонцами, карелами, финнами, добравшись к тому времени непосредственно до Средней Европы и Скандинавии (саамские племена). Венгры вообще отделились целиком и полностью. Эти дети Дракулы теперь не помнят, что пришли с Территории Урала. В общем, любили путешествовать и те и другие. По этой причине я и говорю, что наиболее близким прототипом — даже в смысле диффузии генотипов — еврокочевников, если те выживут, следует считать как раз американскую культуру. Один лингвист даже дал трансформацию слова «Будапешт» как «buday peśergá». Просто анекдот, конечно, но само настроение как минимум справедливо.

Но вот что интересно: в самой истории гуннов и даже их мифологии ничего этого нет, как и нет их корней. Их история начинается, только когда там появляется популяция русских: их история начинается с них.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

13

Как ойкумена происхождения вида Homo sapiens Африка предположительно имела несколько таких центров, последний из известных: Южная Африка (Homo naledi).

14

Видимо, Человек имеет в виду Bruce Almighty, 2003, («Брюс Всемогущий») с участием Моргана Фримана.

15

Поздняя сноска: Беспрецедентную механику клептократии (от греч. kleptein, «красть»: 110 миллиардеров, держащих в руках более трети богатств страны с практически тотальной монополией на средства масс-медиа), персонально выношенную русским президентом и предназначенную для мародерств, не имеющих параллелей, «Forbes» сравнили с ложью, по масштабам сопоставимую с машиной Геббельса.

16

Небольшой комментарий, как пришедшийся к случаю эпизод, — по поводу еще одной этимологии, находящегося сегодня в самом широком употреблении термина «лоббирование». «Лоббировать что-либо» — скажем, закон о национальных границах. Мне не очень ловко об этом говорить, но кому-то нужно сказать. Вопреки тому, что принято думать, оборот не имеет в виду верхнюю часть лица. Термин, как и все остальное, откровенно снят с английского lobby: холл, коридор; to lobby one’s MP’s, что-то вроде «дипломатично наезжать на своих представителей в парламенте». Как многие слышали, в Англии есть Вестминстер, это тот самый, у которого большая старая мрачная башня на четыре угла с часами. В нем есть свои коридоры, а в коридорах, случается, ждут люди. Но Вестминстер далеко, поэтому обратимся к чему-нибудь поближе, скажем, к Уфе. В ней тоже есть свой Сенат, национальное собрание — Королтай, такой большой прямоугольник из гранита и белого мрамора. На нем еще на самом видном месте есть такая табличка, напоминающая, что здесь была провозглашена независимость республики от кого-то там. Я тоже ее видел, случайно и буквально проездом. Это то, где заседают. Там сидят, напряженно размышляя, как сделать вашу жизнь лучше. Когда заседание есть — заседатели приходят, когда заседание заканчивается — они, понятно, выходят на свежий воздух. Так вот, если вы встанете на главном входе вашего Сената — будет лучше, если вы не станете приносить с собой тяжелых больших черных сумок и загадочных рюкзаков, набитых походным снаряжением, — дождетесь, когда начнут выходить заседатели, а потом остановите какого-нибудь сенатора, чтобы дипломатично наехать и без посредников на пальцах ему объяснить, чего вы, собственно, от него и от жизни хотите, — вот это и будет лоббированием своих сенаторов. Кстати, сделать это вам будет совсем не так трудно, как вы думаете. Крыльцо на главном входе большое и, в отличие от Англии, на нем никто ничего не ждет, а если попробуете со своими сенаторами поговорить, то кто-то из них, и, быть может, из лучших, подойдет к вам сам. Таким образом, когда вы слышите где-нибудь оборот «мощно лоббировать национальные границы республики», то это не значит упираться в них рогами, а скорее все в точности наоборот.