Узнай, что значит быть мной… Мир создан так, чтобы в нём удобно было большинству. Мне неудобно – значит, я умру?

Тамара Сальникова

Мимо таких, как он, не проходят. Жалеют, считают ненормальным, хотят помочь или наоборот изолировать. У него другой взгляд на жизнь и он никогда не будет смотреть иначе. Мы видим лес, он – деревья. Мы видим лицо человека, он – отдельные его части. Мы смотрим в глаза собеседнику, он – на голос. Что с ним? Узнай…

Глава 2

В тот момент, когда мама рассказывала отцу про наш поход в детскую поликлинику, я смотрел мультики. Я тогда их невероятно любил. В зале стоял телевизор с двд и в нем специально для меня был оставлен диск с мультфильмом «Кошкин дом». Сама экранизация шла двадцать девять минут и пятнадцать секунд, потом действие начиналось сначала. Так проходили часы. Мне казалось, что всё происходящее на экране — реальность. Такая же вечная и стабильная, как и вся наша квартира. Вот стоит стол, вот диван и два кресла. Над диваном висит ковёр. На столе находится ваза с конфетами. На нижней полке шкафа, напротив мягкой мебели — телевизор. В нем разворачивается действие, в котором горит дом у кошки. Всё так было и должно было быть всегда.

Мама строго следила, чтоб я не трогал технику. Однако в тот вечер я был один в комнате.

— Тили-тили-тили-бом, загорелся кошкин дом. — звучал голос со стороны шкафа.

— Загорелся кошкин дом. — соглашался я с увиденным.

— Бежит курица с ведром, поливает кошкин дом.

— Поливает кошкин дом.

Действие на экране разворачивалось во всю. Когда Тетя Кошка с привратником Василием пошла проситься на ночлег к свинье, я подошёл к телевизору и протянул руку, которая неожиданно встретила преграду в виде холодного стекла. Меня в ладонь ударили искры, которых я не ожидал. Это было похоже на то, что меня оттолкнули от шкафа насильно. Мамы не было в комнате, однако попасть туда куда я хотел не вышло. Дома сразу стало неприятно и сумрачно. Кто-то, кого я не видел, ударил меня по руке! Да ещё и осознание того, что на том месте, где растут деревья и сидят поросята у лохани, расположена непонятная твердь, не добавило тому малышу, каким я был, удовольствия. Привычная добрая комната стала вдруг непонятной и чужой. А вдруг я коснусь дивана, а он тоже укрылся за стеклом? И стол? Весь мир стал другим, чужим, где нет ничего привычного. Поди и конфет больше нет в вазе? По стечению обстоятельств, карамелек на их обычном месте действительно не оказалось.

Вы когда-нибудь видели, как рушится карточный дом? Возьмите колоду из тридцати шести карт и долго складывайте её в виде домика. Я так делал в детстве. После, когда осознаете, как хорошо у вас вышло, пусть сквозняк распахнет форточку и ветер раскидает труд ваших рук по комнате. Вам это понравится? Вот летят стены, кружится потолок, пол несётся прямо вам в лицо. От такого можно и сойти с ума, правда? Вот что бы этого не произошло — я начал ловить пол лицом, ведь мой дом оказался так же несовершенен, как и игрушка, собранная из пластика для преферанса.

— Что за чушь ты мелешь? Ну вот чего тебе не хватает? Зачем ты таскаешь его по дурацким врачам? — неслись голоса с кухни.

Пол — лицо…

— Виктор, они не дурацкие, они обыкновенные. И мне приходится к ним ходить, потому что только ты можешь не замечать, что происходит с твоим сыном! — шум нарастал.

Пол — лицо…

— Кроме того, что он маленький гений, ничего с ним не происходит! — грохочет гром.

Пол — лицо…

— Может быть он и умеет считать уравнения, да вот только больше он не умеет ничего! Он же до сих пор не пользуется горшком! Ему уже почти четыре! Не писаться в его возрасте — нормально!!! Освоить туалет, а не решать уравнения!!! — свистят ультразвуком молнии.

Пол — лицо…

— Значит ты — дура! Раз не смогла ребёнка научить. Я смог обучить сложным формулам, а ты элементарному не сумела! — раскат. Еще раскат.

Пол — лицо…

Гроза перемещается с кухни в комнату. Где я прилежно считаю, сколько раз в моё лицо ударился пол. Кровь из разбитого носа заливается мне в рот, но ни её вкуса, ни даже боли, как таковой — я не чувствую. Зато родители оба замолкают и прекращают уничтожать друг друга.

Меня насильно поднимают с пола и начинают лечить, обтирать щеки и подбородок. Мама плачет, и я машинально считаю её слезинки. В прошлый раз их скатилось по миндальной щеке тридцать восемь капель. Мне нужно точно знать будет ли их столько же сейчас? Если будет, то значит все так же, как и было. Если их меньше или больше, то что это будет значить? Что-то страшное происходит? Считаю я вслух, громко старательно, с тем же увлечением, с которым только что вел учёт ударам об пол. Скула, исчерченная влажными линиями, дергается и исчезает из поля моего зрения.

— Это невыносимо. Ему не больно самому и не жалко меня. Совсем. Он считает мои слезы! — вспыхивает очередной разряд.

— Он — мужик растёт! — раскат реагирует мгновенно.

— Ты просто не можешь принять, что твой сын — дебил! — вспышка, вспышка, вспышка. Девять слов, тридцать восемь букв.

Мамины руки отпускают меня и перестают лечить. Это хорошо, она теперь не сбивает меня с ритма мельтешением своих длинных пальцев.

Смысл слов, которые родители говорят, я уже не понимаю, слишком занят анализом их орудий на поле словесной брани.

— Ах ты, дрянь! Паршивка такая! — мужчина, с исковерканным яростью лицом, бьёт наотмашь женщину по губам. Как будто это заставит её заглотить слова в себя назад или хотя бы заткнуть распахнутый в крике рот.

— Он дебил! Дебил! Дебил! — она давится рыданиями, икотой и его жёсткой ладонью.

На экране кинескопного телевизора тётя Кошка и привратник Василий просятся на ночлег к котятам…

После того, как я узнал, что происходящее в телевизоре это не та реальность, которую можно потрогать рукой, а лишь сказка, которая идет за стеклом, я заболел. Всю ночь я пролежал на диване, пересматривая мультик раз за разом, не разрешая никому его выключить. Пока не провалился в недолгий сон…

— Я заберу этот диск! Пусть смотрит, что-то другое! Сил нет слышать этот тили-бом! — женщина бегло взглянула на вжатое в диван тщедушное тельце сына. Диск с мультиком был извлечён и спрятан в шкаф, а на его место был поставлен другой, тоже хороший и поучительно — добрый, про кота Леопольда. После чего она вернулась в кресло и задремала, пользуясь минутой тишины. Её разбитые губы шевелились во сне, от чего ранки на них кровили и алые капли вперемешку со слюной стекали на шею…

Когда я очнулся, экран телевизора был тёмным. Мама спала в кресле. За окном чернь ночи уже растворялась в белёсом рассвете. Я включил кнопку воспроизведения на двд, и пол закачался под моими ногами из стороны в сторону. Что происходит я не понимал. Там показывали другой мультик! Тот который я не знал. Осознание того, что моему уютному миру пришёл конец, начало вливаться в меня тонкой, невыносимо горячей струей. Сперва в этой жиже погрязли мои босые пятки, потом тонкие щиколотки, колени с многочисленными ссадинами, детские трусики с самолетиками, белая майка с пятном на груди от утренней каши, которую я не хотел есть. В меня её впихивала мама, а я выплевывал вязкое месиво назад. Отсюда и пятно. Страх дополз по узким ключицам до шеи. Хлынул в горло, в глаза, уши. Накрыл меня всего, вместе с непослушным кудрями на самой макушке…

— Я больше так не могу… Я больше так не могу… Я больше так не могу. — женщина в кресле проснулась, но не сделала ни единой попытки встать с него, чтоб успокоить сына, который с потерянным видом кружился на одном месте. Однако мальчик не стал кричать и плакать, как это было обычно. Его руки безжизненно упали вдоль тела. А вскоре и сам он боком лег на диван, неловко перегнувшись и оставив ноги свисать на пол.

— Слава богу! — женщина закрыла глаза, перекрестилась и снова провалилась в сон…

Мама спала почти сутки, пока отец не пришёл с работы и не разбудил её. Я же, как говорили, проболел почти неделю.