Былины сего времени

Александр Рудазов, 2017

Зима пришла на Землю Русскую. Покрылись снегом леса и поля ее, побелели бескрайние просторы. От князя до последнего холопа все в шубы облачились, печи растопили. А посреди белых снегов несется громадный серый волчище, и восседает на спине его добрый молодец с мечом-кладенцом. На полудень путь их лежит – к морю теплому, к Буяну-острову, к дубу великому. Туда, где смерть Кащеева в каменном яйце сберегается. Поспешать надо княжичу Ивану да Серому Волку. Беда зреет на восходе. Уже сгущаются в Кащеевом Царстве тучи, уже собираются в страшный кулак орды. Восседает на железном троне старик в железной короне. Скоро уж обрушится на Русь царь нежити. Хек. Хек. Хек.

Глава 6

Холодная выдалась ночь, промозглая. Буря, гроза, дождь со снегом. Промокший до нитки, продрогший, Иван спрыгнул со спины гигантского волка и простучал зубами:

— Вот это я окоченел!..

— Еще б ты не окоченел… — хмыкнул Яромир, кувыркаясь через голову. — Зима началась…

Сегодня первый день студня. Ох и верное же название! Месяц это и в самом деле студеный, до костей пробирает. Хуже разве только трескун-лютовей — недаром его еще волчьим месяцем кличут.

Иван с Яромиром уже два дни двигались на полудень. Обогнули Ильмень-озеро, миновали Торопец, пересекли Двину-реку, и теперь поспешали к Смоленску. Здесь земли приграничные — к закату и полуночи Полоцкое княжество, а к восходу и полудню — уже Смоленское. За ним Черниговское будет, а там и до Киева рукой подать.

Место для ночлега Яромир выбрал жутенькое, неуютное. Приметный холм у перекрестка дорог — словно шапку кто бросил. Окружен двумя кольцами валов — низким по-наружу, и высоким по-внутри. Между кольцами видны еще старые кострища, а на самой макушке холма — каменные идолы.

— Это мы куда приехали? — поежился Иван. — Зачем? Что нам тут?

— Внутри — капище, снаружи — требище, — мотнул головой Яромир. — Это, Ванька, считай что храм. Старым богам. Их таких мало сохранилось — где еще капи целы.

— Не особо-то они и целы… — прищурился Иван, разглядывая белеющих во тьме истуканов. — А это кто такие? Чьи идолы?

— Вон тот, самый целый — Хорс-Даждьбог, — указал Яромир. — Лунный и солнечный в одном лице. С волосищами который — Велес. С выдолбленным ликом — Стрибог. Разваленный в кусочки — Семаргл. Баба в шапке — Мокошь. Другая баба, с большими титьками — Лада. А в самом центре — Перун.

— У-у, беси пучеглазые… — проворчал Иван. — А мы чего тут? Тут живет кто?

— Никто тут уже давно не живет, — вздохнул Яромир. — Да и не жил никогда. Это ж капище, а не подворье. Раньше приходили, требы служили, жертвы приносили. Давно. Я когда еще молодой был, тут два волхва подвизались. Тогда идолы еще все целые были, да и народ почаще являлся. В то время некоторые еще следовали старым богам… А теперь вот…

— А куда эти волхвы делись?

— Да померли давно. Полвека ж миновало, а они в ту пору уже старые были. А к нынешним временам волхвов и не осталось почти. Вон, Филин… старик Всегнев остался. Может, он вообще последний из настоящих… знающих…

— Тогда чего мы тут? — в третий раз уже повторил Иван.

— Переночуем, — рассеянно ответил Яромир, рассматривая высокий дубовый столб у ведущей кверху тропки. — Место тут хорошее, благое. И с человеком одним свидимся.

— Это с кем? Волхвом, что ли?

— Нет, не волхвом. Из ваших он, из христиан. Но человек хороший, не сомневайся. Он уж месяц как в Тиборск должен был явиться, да вот, запаздывает что-то… Я Бречиславу обещал его встретить, да поторопить.

Иван огляделся — округ на полверсты не было ни души. Еще дальше все тонуло в снежно-дождяной мгле.

— А он точно здесь будет? — с сомнением протянул княжич.

— Точно, — потер мерзнущие руки Яромир. — Видишь столб? Он если б проехал, так отметку бы оставил приметную. А раз отметки нет — значит, еще не было его тут.

Иван подошел к столбу и слегка его пнул. С макушки посыпался снежок. Княжич пристально осмотрел дерево — меток там и впрямь хватало, но все старых. Аз, глаголь, вот здесь мыслете, тут покой…

Были и целые записи. «Жмур Залесский стоял здесь три ночи. Не дождалси, иду дале». «Проследовал Г. из Смоленска в Новгород». «Кто видел Марью женку мою отзовись». «Иван — дурак».

Вот эта последняя запись заставила княжича гневно засопеть. Он бы ее стер, да глубоко врезано, старательно. И не лень же кому-то было чертить этакую дрянь.

— А точно сегодня твой человек хороший здесь будет? — пробурчал Иван.

— Коли не сегодня, так завтра, — заверил Яромир. — А коли и не завтра… значит, и впрямь случилось с ним что. Сроки уж все повышли.

Озябшие княжич и оборотень развели костер в требище. Иван засомневался, можно ли это в святом месте, хоть и языческом, но Яромир заверил, что можно, даже хорошо. Огонь старым богам всегда только в приязнь, огонь они любят.

А если еще и сжечь в нем что, требу принести — так это совсем ладно будет. Яромир срезал у себя большой клок волос за правым ухом и высыпал их в костер. Запахло паленой шерстью.

Еще Яромир сжег кусок засохшего уже калача и тот самый расшитый плат, что купил в Великом Новгороде. Иван, глядя на это, только крякнул.

Сам бы он ни в жисть не стал палить зазря такую красу — лучше б Танюшке подарил, что из-под Торговых ворот. Или Наталке, боярской дочке. Или Росе — она хоть и холопка, да зато станом тонка, а усестом обильна. Или Марушке-половчанке — ох и взглядом она в прошлый раз Ивана одарила! Как огнем обожгла!

Пару секунд Иван раздумывал, не бросить ли и ему что в костер. Ну так, компанию Яромиру составить. Но потом решил, что незачем. Как-то это не по-православному. Батюшка архиерей узнает, так точно не похвалит.

Солнце уж совсем закатилось, время шло к полуночи. Яромир, чья человечья личина отдохнула за день, сидел бодрый, жевал жухлую травинку. А вот Иван все больше клевал носом. Надо было уж ложиться, да ему до смерти хотелось дождать, поглядеть, что там за хороший человек. А то он Яромира знает — явится гость, пока Иван будет спать, так вредный волчара ведь и не разбудит.

Однако постепенно княжич все же задремал. Склонился набок, свернулся под мятелью, подложив под голову кулак… и почти тут же проснулся. Яромир ткнул его в бок кулаком.

— Что, чего?.. — всполошенно заметался Иван. — Пришел?..

— Пришел… — прорычал сквозь зубы Яромир. — Пришли… По наши головы явились…

Иван проморгался, протер глаза и беззвучно ахнул. В темном грозовом небе летели… птицы, что ли?.. Вроде птицы. Огромные, черные, без перьев. Видать плохо — в этакой-то мгле! — зато слыхать дюже хорошо. Кричат, как голодные ястребы — да все громче, громче!..

— Это кто?! — затеребил княжич оборотня. — Яромир, это кто?! Ты что, вот этих ждал?!

— Этих бы я вовек не видывал… — процедил волколак. — Навьи это, Ванька… Видать, Кащей всерьез за нас взялся…

Дернув Ивана за рукав, Яромир попятился. Навьи уже спускались наземь, оборачивались людьми… чем-то человекоподобным. Теперь кричать они перестали — стали бесшумны и тихи, как холодный ветер.

Яромир кувыркнулся через голову, поднимаясь уже чистым волколаком. Не человек, не зверь — чудовище. Огромный, ярый, серая шерсть топорщится, в волчьей пасти зубы-ножи, на руках когти-сабли. Любого разорвет, растерзает!..

Иван же вынул из ножен Самосек. Чудесный меч Еруслана забился в ладонях, чувствуя нечистую силу, сам тянясь в ее сторону.

Только навьев это не страшило. Неуловимые для взора, почти невидимые, они шли бесплотными тенями. Плоть эти твари обретают лишь в последний миг, когда уже поздно. Поздно бежать, поздно драться. Холодные руки вцепятся в горло, и упадешь соломенным снопом.

Вот Иван взмахнул мечом — и удачно! Самосек срезал навью башку, словно куренку! Распахал вместе с плечом — голова и рука упали, запрыгали по снегу.

А вот сам навий даже не дрогнул. Лишь шаг замедлил, подобрал оставшейся рукой отрубленную и словно задумался — что теперь делать-то с ней?

— Назад, Ванька! — прорычал волколак. — Не поможет здесь булат! Наши враги — мертвецы!

— Ну тогда легко! — обрадовался Иван. — Значит, убивать их и не нужно — только похоронить!

— Да они сами кого хошь похоронят… — прохрипел Яромир, взмахивая страшной лапой.

Навьи подались назад. Волчьи когти и холодное железо не могли их убить, зато могли рассечь, порубить на части. А тогда навий уже не боец, тогда ему назад только, в призрачный облик. Там дожидать, пока раны исцелятся.

Но было их гораздо много. За десятком вставал десяток, за дюжиной — дюжина. Двое уж корчились, распаханные на половинки, еще один торчал насаженный на острый пенек — с такой силой швырнул его оборотень.

Да только остальные словно и не заметили убыли.

Иван порылся за пазухой и выудил серебряный крестик. Подарок отца архиерея. И вот от сей незатейливой вещицы навьи шарахнулись куда сильней, чем от кладенца!

— А вот это ты молодец! — осклабился Яромир. — Навьи серебряных амулетов зело шугаются!

— Это не амулет, а крест святой! — обиделся Иван, распугивая нечисть. — А ну, пошли!.. пошли!..

— Нам бы сюда еще иголку без ушка, или чеснока головку… — задумался Яромир. — Там чеснока в котоме не осталось?

— Я его с хлебом съел… — смущенно признался Иван. — Лук разве…

— Лук не годится. Еще есть там у тебя из амулетов что?

Иван поочередно достал второй крестик, кувшинчик со святой водой и три иконы. Богородицы, Николая Чудотворца и Иоанна Воина.

Все пошло в ход, все к месту пришлось!

Только вот бежать навьи не собрались и теперь. Отпрядывали, как от горящих факелов, шипели, но все одно толпились вокруг, подступали, пытаясь зайти за спину. Иван уж их рубил и рубил, вертелся и вертелся, тыча в рожи святынями, да помавая кладенцом…

Яромиру же приходилось еще хуже. Иван сунул было и ему крестик с иконкой, да оборотень шарахнулся от них почти как и навьи. Разве что не зашипел.

— Не сдюжить нам с такой оравой! — рыкнул Яромир. — Давай наверх! Я их придержу!

— Это ты давай наверх! — заартачился Иван. — Я сам их придержу! У меня, вон, средствов больше!

В подтверждение он плеснул на навьев святой водой. Вот уж когда те заверещали, так заверещали!.. Кожа с мертвых ликов поползла, потекла, точно снег от кипятка!

— Ладно, вместе отступаем, — согласился Яромир. — Пошагово.

Так и попятились. Спиной не повертывались — навьи только того и ждали. Медленно, отбиваясь от мертвяков, Иван с Яромиром двинулись по требищу, мимо старых кострищ. Навьи почему-то все сильней ярились, выли… а потом вдруг замерли. Перестали преследовать.

Иван сначала не понял, в чем дело, а потом смекнул — они ж внутренний вал пересекли! В капище поднялись! Видать, сюда навьи-то соваться боятся!

Гордый своей сметливостью, он спросил о том Яромира. Тот подтвердил.

— Только это тоже временно, — устало сказал оборотень. — Они тут поскулят, поскребутся, а потом наисильнейшего призовут. Он сам войдет и остальных впустит.

— А кто у них наисильнейший?! — ужаснулся Иван.

— Это уж как повезет. Какой-нибудь навий князь. Если Суденицы не с нами сегодня — так Кащей. Или Вий. А то даже сам Ниян-Пекленец. Если из этих кто — сразу лучше могилу рой.

Яромир присел на корточки. В облике волколака смотрелось это жутко, но и немного смешно. Сверля взглядом навьев, оборотень снова принялся жевать травинку.

Иван не выпускал из рук Самосека. На рукоять подвесил крестик, а на шею — другой. Иконки тоже примостил куда попало.

Навьи же рассредоточились вдоль вала. Тот был едва выше аршина, они легко могли его перемахнуть. Но не перемахивали — ходили вокруг, водили руками, как по невидимой стене. Смотрели мимо Ивана и Яромира, словно не могли их увидеть.

А внутри вала молчаливо стояли древние идолы. Шесть более-менее целых и один разрушенный. Они незримо оберегали своих чад — одного из последних, что сберег верность, и другого, заблудшего, но все едино любимого.

— Что теперь-то, Яромир? — тревожно спросил Иван.

— А что теперь? — пожал плечами волколак. — Ждем. Либо рассвета, либо прихода их старшого. Если до рассвета не явится — эти сгинут. А если явится… тогда видно будет.

Потянулись часы. Навьи упорно ходили вкруг вала, искали прореху, слабое место. Некоторые вновь взметнулись в воздух черными бесперыми птицами, витали над капищем бесплотными тенями. Иван, чьи руки устали от тяжести меча, воткнул Самосек в землю, но ладонь далеко не убирал. Яромир так и сидел волколаком, сосредоточенно жуя ботербород с салом.

И вот оно наконец!.. В самую глухую полночь, когда уж и до первых петухов оставалось недолго, навьи вдруг стали расступаться. Словно бдительные кустодии, они выстроились в два ряда, и меж ними зашагал кто-то здоровенный и рогатый.

В воздухе нестерпимо завоняло козлом.

— Господи, спаси и сохрани!.. — истово закрестился Иван. — Черт, дьявол, сатана!.. Сгинь, сгинь, пропади!..

— Не сатана то, — проворчал Яромир, вставая наизготовку. — Обычный сатир… крупный только очень… иди ж ты!.. Топорогрудый!..

Теперь и Яромира проняло. Они оба с Иваном дрожали как осиновые листы, в страхе пятились. Очокочи насмешливо мемекал, подступая все ближе… и без труда перемахивая через вал. В отличие от навьев, ему капище оказалось побоку.

Самосек в руках Ивана ходил ходуном. Яромир стучал зубами, едва сдерживаясь, чтоб не пуститься наутек. Обоих охватил липкий, неотразимый ужас.

— МЕЕ-Е-А!.. МЕЕ-Е-А!.. — истошно блеял Очокочи. — МЕЕ-Е-Е-Е-Е-Е-Е!!!

— Паника… — выдавил Яромир. — Панику насылает, зараза такая… Не поддавайся, Ванька, борись…

Куда там бороться!.. Сердце в груди колотилось, как бешеное. Хотелось одного — развернуться и бежать. Драпать что есть ног, без оглядки.

Яромир хотя бы сознанием понимал, что страх его — не настоящий страх. Наведенный. Чтобы он, Серый Волк, сын Волха Всеславича, да убоялся какого-то вонючего сатира с топором промеж сисек?! Да ни в жисть! Все мара, наведение, черные чары!

Но одно дело — понимать, и другое — совладать с этим обволакивающим ужасом. Даже волколак оказался недостаточно стоек.

А Иван ничего этого и не понимал. Он просто смертельно трусил, вовсе не слыша, что ему там шепчет Яромир. Самосек выпал из дрожащей руки, княжич пятился к самому краю капища. Выскочил бы из него совсем, да только там стеной стояли навьи. А сейчас Иван боялся не именно Очокочи — он просто боялся… очень-очень сильно. Всего подряд боялся.

Рикирал дак вначале шагал неспешно, да раскатисто блеял. Он хотел убедиться, что жертвы изрядно напуганы, что уже обмочили портки, что не смогут дать отпора.

А уж когда убедился… метнулся вперед молнией!

Первым он схватил Яромира. Тот выглядел поопаснее, да и панике сопротивлялся чуть лучше. Две жуткие мохнатые фигуры словно слились в объятиях… и Яромир издал страшный рев. Очокочи крепчайше прижал его к груди, насадил прямо на костяное лезвие, что росло у него между ребер. На освященную землю хлынула бурая кровь.

И вот тут у Ивана в глазах мелькнуло осмысленное. Ноги его по-прежнему не слушались, подкашивались, потерянный меч был далеко… зато за спиной висел лук! Дрожащими руками княжич вынул его, положил стрелу на тетиву… и пустил ее Очокочи прямо в шею!

Страхолюд противно взвизгнул, разжал объятия и повалился набок. Помятый, изрезанный Яромир шлепнулся на землю и тяжело задышал. Гадкий колдовской страх стремительно улетучивался.

Оставил он и Ивана. Княжич резво вскочил на ноги, возмущенно запыхтел и тут же достал еще одну стрелу. Каленую, «рогулькой», с черным древком. Снова натянул тетиву…

— Не стреляй больше, дурак, он сдох! — закричал Яромир.

— Да ладно, мне стрел не жалко!

Вторая стрела вонзилась Очокочи в спину и тот… ожил! Вскинулся, как ужаленный, зло рявкнул, снова распахнул рот — но заблеять не успел. Яромир саданул ему в челюсть когтистой лапищей, выбивая разом два клыка.

— Я ж говорил — не стреляй больше… — процедил он, борясь с чудищем.

Главное было — не дать Очокочи снова разинуть пасть, снова издать вопль паники. Пока рикирал дак молчит — он просто очень рослый и сильный сатир. Обычного человечка все равно разорвет одним взмахом, но волколак — дело другое. Волколака ему так легко не одолеть.

Но только пока он молчит.

— Чего он ожил-то вдруг?! — заверещал Иван. — Может, в третий раз стрельнуть?!

— Не… по… мож… — прохрипел Яромир, сплетшийся с Очокочи в клубок меха, зубов и когтей. — Мечом… руби…

Под пустым взглядом сорока навьев Иван метнулся к Самосеку. Тот уже и сам полз навстречу, скользил по заснеженной земле, точно живой. Вот сейчас…

— Мряя-яу!.. — раздался дикий вой, и на княжича обрушилось что-то тяжелое.

Он рухнул, пропахав носом землю. В спину вонзились страшные когти, шею и затылок обдало жарким дыханием. Так и не дотянувшись до кладенца, Иван закряхтел, тщетно пытаясь сбросить неведомого зверя.

— Что, сука, помнишь меня?! — раздался мяукающий, такой знакомый голос.

— Ой, котик, отпусти!.. — жалобно попросил Иван.

Ответом был удар лапой по загривку. Иван заорал благим матом, чуя, как кот Баюн сдирает с него кожу. Увлеченно урча, чудо-зверь принялся свежевать несчастного парня, уже слыша на языке вкус свежего мяса…

— Ме-е!.. п-ха!.. — донеслось чуть со стороны. То Очокочи попытался заблеять, но снова получил по харе.

Баюн бросил на него злющий взгляд. Вот дал же Кащей соратничка. Они даже двигались большую часть времени порознь — настолько рядом с Очокочи плохо находиться. Блеет все время гнусаво, воняет нестерпимо, да так и ищет, кого бы подмять, снасильничать. Селений они с Баюном сторонились, обходили за версту, но вот в отдельные избушки вламывались дважды — и оба раза только потому, что Очокочи сам не свой до человечьих баб.

Вот уж урод рогатый, делать ему больше нечего.

Но какой-никакой, а все соратник. Надо ему подсобить. Баюн вздохнул и принялся выводить сладкую колыбельную, насылать на поганого волчару тяжкую дрему. Ну а заодно и на трепыхающегося человечка… что он там, еще жив? Баюн не спешил убивать добычу раньше времени, хотел вволю ее помучить, потешиться.

Или все-таки сразу хребет перегрызть? Для надежности.

— Мы коты, коты, коты, у нас желтые хвосты… — напевно мурлыкал Баюн. — Мы коты, коты, коты, принесем вам дремоты… Мы коты, коты, коты, разорвем вам животы…

Бедный Яромир только сбросил оковы колдовской паники, как оказался под воздействием сонных чар. Желтые волчьи глаза затянуло туманом, веки отяжелели, движения стали медленны и вялы…

А уж Очокочи сразу этим воспользовался! Рванулся, резанул волколака грудным лезвием, вонзил в плечи длинные когти!..

— Баю-баюшки-баю, Ваньку я сейчас убью… — продолжал выводить колыбельную Баюн. — Сдохнет серенький волчок, Яромирка-дурачок…

И тут в землю воткнулась стрела. Да не просто стрела — полено прямо! Такими не из луков стреляют — из пороков! Баюн бешено зашипел, шерсть на нем поднялась дыбом, а Иван заорал пуще прежнего — так уж впился в него перепуганный кот.

— А ну, раздались, поганые!.. — донесся могучий бас. — Вон подите, нечистые!..

Окружившие капище навьи шарахались с визгом, с каким-то обреченным воем. Придавленный Иван с трудом повернул голову — и увидел, как они разлетаются в стороны, получая удары страшенной величины палицей. Их наносил всадник на громадном черном коне.

В предках у этого копытного явно хаживали медведи — косматый, могучий, пастью зло щелкает.

Сам всадник тоже был выдающийся. Огромного роста, поперек себя шире — но при этом глубокий старец. Седой, как лунь, длиннобородый, лицо изрезано морщинами. Словно древний дуб ожил, оседлал коня и врубился в сечу.

Вот великанский старик поднес к губам изогнутый рог — и над холмом поплыло гудение. Навьи при этих звуках совсем ошалели — заверещали, захныкали, бросились кто куда. Парившие в птичьем облике — попадали наземь, забились выброшенными на сушу рыбами.

Иван продолжал хрипеть, придавленный тяжелящим кошаком. Но тот хотя бы перестал мурлыкать колыбельную — Яромир стряхнул сонное наваждение и взвыл:

— Иваныч, подсоби-и-и!..

— Держись, волчище! — гаркнул старик, на полном скаку перемахивая вал.

Яромир что есть сил лягнул Очокочи в живот. Рогатый страхолюд подлетел кверху — и в козлиное рыло врезалась двухпудовая палица. Разбрызгивая кровищу, седой богатырь лупил Очокочи и приговаривал:

— Наука тебе будет, чудище поганое! Не топчи копытами землю русскую, собака… козлина! Нехристь ты басурманский, дубина ты стоеросовая, мракобес срамной!..

Ругался старик так душевно и витиевато, что Иван аж заслушался. Но тут же опомнился и снова взвыл от боли. Баюн, насмерть перепуганный, вцепился в него еще яростней, спеша растерзать хоть одного из ненавистных врагов.

— Сдохни, сука!!! — истошно промявчил он.

— Да, Иван, не любят тебя коты… — задумчиво прогудел богатырь, хватая Баюна за шкирку.

Седой великан поднял огромного зверя, как нашкодившего котенка. Баюн сначала бился в мозолистой ручище, потом замер и повис со страдальческой мордой.

Ему стало очень грустно.

Израненный Иван перекатился на спину… и тут же обратно на живот. Кожу саднило, вокруг растеклась кровавая лужа. Потянувшись к хребту, княжич нащупал изодранные лохмотья — Баюн сдирал шкуру целыми шматами, обнажая мясо.

— Дивно, что ты еще жив, паря, — цокнул языком старик, рассматривая Ивана. — Ты что ж натворил, котейка?! Почто парня поуродовал?!

Баюн ответил презрительным фырканьем и попытался укусить старика за руку.

Рядом все еще подергивался избитый в месиво Очокочи. Тоже окровавленный Яромир не без труда кувыркнулся, поднялся человеком и захрустел шеей, склоняя голову от плеча к плечу. Каждое движение давалось волколаку через боль, но улыбка на его роже играла довольная.

Первым делом он добил сатира. Не когтями, не зубами — просто вытащил нож и деловито чиркнул по горлу. Словно козу прирезал. Теперь уже окончательно мертвый, последний рикирал дак повалился на холодную землю.

Следом Яромир занялся ранами Ивана. Досадливо ворча и вздыхая, он извел на них остатки живой воды. Княжич жалобно хныкал и подвывал, пока порезы на спине и загривке срастались, покрывались свежей розовой кожицей.

На отрубленный когда-то бабой-ягой мизинец воды сызнова не хватило. Хотя, честно говоря, Иван с потерей уж свыкся, толком и не помнил о ней.

— Все, больше нет, — буркнул Яромир, вытряхивая из пузырька последнюю каплю. — Остальное уж сам заживляй.

— Да вроде все… — опасливо почесал шею Иван. — Благодарствую…

— Не меня благодари, Иваныча, — кивнул волколак. — Не подоспей он — и лежать бы нам в земле…

— Благодарствую, Иваныч, — отвесил земной поклон Иван. — Иваныч… а имя как?..

— Илья, — пробасил богатырь, скручивая Баюну лапы жесткой веревкой. — Илья Иванов сын, по прозванию Муромец. Слышал, может, о мне, паря?

Иван восторженно ахнул. Слышал ли он?! Конечно, слышал! Кто ж о Илье Муромце-то не слышал?!

Давно на Руси не видали этого древнего богатыря. Лет сорок тому постригся он в иноки Киево-Печерской лавры, где и прожил с четверть века. Думал уж и помереть там, да не выдержал в конце концов, взыграло ретивое, снова уселся на коня и уехал куда глаза глядят. Осьмнадцать долгих лет странствовал по далеким землям.

А теперь вот — вернулся.

— Илья Иваныч!.. — восхищенно заходил вокруг старика Иван. — Илья Иваныч, это что ж, в самом деле ты?!

— Я, Вань, я, — по-доброму улыбнулся Муромец. — Он самый. А ты подрос, гляди-ка, подрос. Возмужал. Я ж, когда в остатний раз до вашего Тиборска доезжал, ты еще в младенях бегал. Вот такусенький был, на ладошке моей сидеть мог.

Иван гордо выпрямился, приосанился. Так уж ему стало приятно, что сам Илья Муромец его помнит.

— Ишь, и меч у тебя какой… — присвистнул богатырь, разглядывая Самосек. — Славный меч, славный. Из кладенцов, чаю?..

— Из них, батюшка, — поклонился Иван.

— Хорошо, ладно, — покивал Муромец. — Ну здравствуй и ты, волчище, здравствуй, Волхов сын.

Муромец и Яромир обнялись так, что затрещали кости.