Открыто. Как мы будем жить, работать и учиться

Дэвид Прайс, 2013

Книга Дэвида Прайса «Открыто. Как мы будем жить, работать и учиться» посвящена революции в общении, образовании и работе, которая происходит именно сейчас. Сегодня все наши активности стали открытыми, а в перспективе тенденция к открытости будет усиливаться и полностью изменит нашу личную и общественную жизнь. Автор книги – известный писатель, консультант, оратор и преподаватель, старший научный сотрудник британской некоммерческой организации Innovation Unit и кавалер Ордена Британской империи за заслуги в области образования.

Глава 1

Состояние дел

2011 год был годом социальной активности. Когда тунисский торговец фруктами Мохаммед Буазизи поджег себя в знак протеста против того, что его весы конфисковала не в меру агрессивная представительница властей, мало кто мог предположить, что этот вроде бы бессмысленный акт самосожжения станет первым цветочком «арабской весны». Массовые протесты, начавшиеся 17 декабря 2010 года после смерти Буазизи, быстро перекинулись из его родного города Сиди-Бузид в столицу — город Тунис, потом охватили Египет, Сирию и Ливию и в итоге затронули почти все страны Ближнего Востока.

Душной августовской ночью восемь месяцев спустя равнодушие, проявленное полицией Тоттенхэма (Лондон) после смертельного ранения Марка Даггана^[1], превратило мирную демонстрацию протеста в конфликт. Толпе (состоявшей в основном из родных и друзей Даггана) было отказано во встрече со старшими офицерами полиции. Время шло, напряжение возрастало, протестующие отказывались расходиться по домам. Вскоре к ним присоединилась более агрессивно настроенная молодежь, и к 10 вечера в Тоттенхэме горели магазины, полицейские машины и дома. За четыре следующих дня волнения вспыхнули и в других английских городах. Только в Лондоне ущерб оценили в 300 миллионов фунтов стерлингов. Пять человек погибло, и шокированная этим нация начала докапываться до первопричин. У премьер-министра Великобритании Дэвида Кэмерона никаких сомнений не было. Оставив без ответа просьбы о правительственном расследовании, он назвал мятежи «чистой воды преступлениями». Газета Guardian, однако, пришла к совершенно иному заключению. В исследовании под названием «Толкование мятежей», проведенном газетой совместно с Лондонской школой экономики (London School of Economics), 85 % из 270 опрошенных протестантов заявили, что важной причиной возникновения мятежей стало агрессивное поведение полиции.

17 сентября Adbusters, самодеятельная «глобальная сеть импровизаторов культуры», призвала к маршу по Нижнему Манхэттену с тем, чтобы «захватить Уолл-Стрит». На призыв откликнулось более пяти тысяч человек. Ученый-антрополог Дэвид Грэбер^[2] (которому приписывают ставший для многих девизом слоган «Нас 99 процентов») убедил протестующих устроить долгосрочную акцию и разбить палатки. К очевидному разочарованию прессы и телевидения, новое движение «Захвати» не захотело следовать привычным стереотипам организованных восстаний — у него не было ни лидеров, ни четко выраженных «требований». По существу, в каждом лагере пытались воссоздать представительную демократию в миниатюре. Скорость, с которой движение распространилось по всему миру, застала врасплох практически все СМИ. К декабрю 2011 года «захватчики» провели 2720 акций более чем в 20 странах.

Весной 2011 года мировой финансовый кризис распространился по странам Еврозоны подобно эпидемии: сначала он поразил Грецию и Испанию, потом перекинулся на Италию и Португалию. После того как за лето уровень безработицы среди молодежи вырос почти до 60 %, молодые испанцы вышли на улицы. В маршах и лагерях протеста приняли участие больше шести миллионов человек — причем не только молодых. По мере падения экономики Греции тут и там вспыхивали спорадические беспорядки. Однако когда летом и осенью 2011 года правительство объявило о введении мер жесткой экономии, демонстрации и протесты стали более масштабными, а их организаторы начали координировать свои действия с акциями «Захвати» по всему миру.

Все разваливается

Казалось, весь мир рассердился. Однако рассматривать протесты в Северной Африке, Европе и США как серию не связанных друг с другом событий было бы, на мой взгляд, ошибкой. Прежде всего, мы уже это проходили.

В середине XIX века во Франции король Луи-Филипп попытался укрепить свою пошатнувшуюся власть, усилив уже существовавший запрет на общественные собрания. Однако политические активисты придумали оригинальный способ его обойти. Они победили устанавливающий этот запрет закон 1835 года, проведя «кампанию банкетов», то есть оформив свои собрания как частные банкеты (так называемые банкеты реформистов). Пожалуй, французы — единственная нация, которая может сочетать политическую агитацию с хорошей закуской, однако эффект от этих застолий был очень серьезным. Считается, что лозунг «Свобода, Равенство, Братство» родился на одном из таких банкетов — без сомнения, под хорошее вино^[3].

Популярность этих мероприятий быстро росла, и очень скоро банкеты реформистов стали устраиваться во всех французских провинциях. Короля начали всерьез беспокоить эти общественные (хотя номинально и частные) сборища, и он запретил проведение крупного банкета, запланированного на 22 февраля 1848 года^[4]. Оглядываясь назад, можно сказать, что это было не лучшее его решение. Последовавшее за этим запретом возмущение спровоцировало начало революции 1848 года и положило конец царствованию Луи-Филиппа. Передав трон — эту бомбу замедленного действия — своему девятилетнему внуку Филиппу, бывший король бежал с ближайшей оказией в Лондон, назвавшись мистером Смитом (я ничего не придумываю!), где и прожил остаток дней, — а в Париже была провозглашена Вторая республика.

В 1848 году восстания и мятежи прокатились по Италии, Швейцарии, Венгрии, Дании, Германии, Ирландии, Польше, Бельгии и даже Бразилии. Их воздействие оказалось не менее значительным, чем эффект домино «арабской весны» 2011 года, пусть даже все восстания одно за другим были подавлены. Однако в большинстве стран эти народные волнения в итоге привели либо к конституционным реформам, либо, как во Франции и России, к масштабным кровавым революциям.

Так же как глобальные возмущения 2011 года, массовые демонстрации 1848 года, казалось, не имели ни общей цели, ни объединяющего мотива; но если всмотреться немного пристальнее, можно найти потрясающие аналогии.

Во-первых, большинство участников восстаний 1848 и 2011 годов принадлежали к одной демографической группе: обеспеченная молодежь, одержимая политическими реформами, и молодые рабочие, грезящие о лучшем качестве жизни. Люди, вышедшие на улицы Туниса, Египта, Йемена и Сирии, были в основном молодыми, обеспеченными и с хорошим образованием, однако к ним скоро присоединились бедные, безработные и необразованные. Точно так же движение «Захвати Уолл-стрит» — две трети участников которого оказались моложе 35 лет — объединило в своих рядах благополучных выпускников престижных университетов с безработными и бездомными. Такой же союз образованных богачей и угнетенных бедняков был отличительной чертой и восстаний 1848 года.

Во-вторых, коалицию интеллигенции и безработных поддерживало стремление не только к перераспределению богатства, но и к полномасштабным изменениям самой системы. Хотя восставшие и XIX и XXI веков выдвигали особые политические требования, они в первую очередь имели в виду выработку более общих принципов; не случайно Карл Маркс опубликовал свой Манифест Коммунистической партии именно в 1848 году.

В-третьих, идеи, стоявшие за этими новыми социально-политическими движениями, стало возможным пропагандировать с возникновением прорывных, стимулирующих технологий. В середине XIX века появилась популярная пресса — ежедневные европейские газеты: в этот период были основаны французская Figaro, итальянская Corriere della Sera, немецкая Frankfurter Allgemeine Zeitung. Все больше грамотных состоятельных европейцев могли с беспрецедентной доселе скоростью узнавать о протестах и восстаниях.

В 2011 году прорывные технологии были уже цифровыми, впереди СМИ и полиции шли социальные сети и гражданская журналистика, выигрывавшие за счет скорости и оперативности. Прежде чем мэр Блумберг приказал очистить нью-йоркский Зукотти-парк от протестующих из «Захвати», он выгнал оттуда журналистов, попытавшись создать блокаду прессы. Однако я вместе с 700 тысячами зрителей наблюдал зачистку парка в прямом эфире благодаря репортажу Тима Пула на Upstream, который он вел со своего смартфона. В Лондоне протестующие смогли обхитрить полицейские отряды при помощи частной системы обмена сообщениями Blackberry, а арабские восстания были замечательно задокументированы в Twitter и YouTube: в 2011 году самым популярным тегом в Twitter был «#egypt».

Таким образом, рассмотрев сочетание факторов, сыгравших ключевую роль в конце XIX века: демографическую принадлежность, присутствие высших целей, появление мощных информационных технологий и оживленную контркультуру, — мы не должны были особенно удивиться событиям 2011 года.

Есть свой обед

Повсюду от Тоттенхэма до Туниса и от Сан-Франциско до Сантандера молодые люди чувствуют себя униженными. Они делали то, что им говорили, трудились в поте лица, получили дипломы и все же, отнюдь не по своей вине, сейчас имеют не слишком высокие шансы достичь того же уровня благосостояния, что их родители.

Если, теряя свое будущее, молодежь злится, то все остальные переживают разочарование. К шоку от последствий глобального финансового кризиса добавляется осознание того, что глобализация — это не просто экономическая теория. Она требует своих издержек и человеческих жертв — и, похоже, мы ничего не можем с этим поделать. Действия правительств перекрываются стратегиями транснациональных корпораций.

Когда президент Обама попросил о встрече со Стивом Джобсом, покойным основателем Apple, прежде всего он спросил: «Сколько будет стоить производство айфона в США, а не за океаном?» Джобс с присущей ему прямотой ответил: «Такие рабочие места никогда не возвращаются». На самом же деле расчеты говорят, что производство айфонов исключительно в США удорожит каждый из них примерно на 65 долларов — не так уж много, и не такое уж немыслимое падение маржи для Apple, если речь идет о том, чтобы вернуть в страну рабочие места.

Впрочем, американские рабочие в ближайшее время не начнут собирать айфоны из-за того, что для удовлетворения мирового спроса необходимы слишком высокая скорость и слишком крупные объемы производства. Когда Apple оценивала мировой спрос на айфоны, получилось, что почти девять тысяч инженеров понадобятся только для того, чтобы следить, как производство удовлетворяет спрос. Аналитики сообщили, что нанять такое количество инженеров в США можно будет за девять месяцев; в Китае на это ушло 15 дней. Именно такие истории заставляют консервативные американские газеты публиковать карикатуры о том, как азиаты «едят обед» с подносов патриотичных, но несколько заторможенных американских граждан.

Если бы Apple выбрала вместо Китая Индию, издержки оказались бы несколько выше, но найти нужное количество подходящих по уровню квалификации инженеров было бы так же просто. Если Китай — крупнейшее в мире производство, то Индия занимает первое место в индустрии, которая представляет собой крупнейшую угрозу обеспеченным родителям из западного полушария, стремящимся к тому, чтобы их дети получили университетское образование, — индустрии знаний.

Миф об экономике знаний

Так вот, о знании. Весь смысл революции в образовании состоит, разумеется, в получении и применении знаний с тем, чтобы оставаться экономически конкурентоспособным. Однако и здесь мы исходим из неверных предпосылок. Одна из причин, по которым мы дошли до нынешнего состояния, — наша неспособность предусмотреть, что по мере того, как социальная ценность знаний будет стремительно возрастать (мы увидим это в последующих главах), их экономическая ценность будет так же стремительно падать.

В 1990-е годы когорта футурологов рассказала нам, как на смену промышленной экономике придет экономика знаний, так что нам и карты в руки, поскольку: а) у нас лучшие в мире университеты; б) мы говорим на английском — всемирном языке знаний. Логика заключалась в том, что в будущем знания станут пользоваться самым большим спросом и их ценность будет только расти. Именно эта доктрина в 1997 году побудила Тони Блэра, тогда только избранного премьер-министра Великобритании, объявить тремя приоритетами своего кабинета «образование, образование и еще раз образование».

Слепая вера в знания, однако, не оправдала себя. Благодаря повсеместному распространению Интернета и быстрому росту узкоспециализированных университетов в Бразилии, России, Индии и Китае (так называемых странах БРИК^[5]), предсказание футурологов оказалось чудовищно ошибочным.

За первое десятилетие XXI века баланс сил в экономике знаний значительно сместился с Запада к Востоку, частично из-за вечных законов спроса и предложения. Когда рынок затопили выпускники университетов стран БРИК, цена знаний поползла вниз, а не вверх. Сегодня просто нет смысла платить 15 тысяч долларов за создание веб-сайта (да, раньше они действительно столько стоили). Куда лучше заплатить 500 долларов индийскому айтишнику либо самому найти элементарные сведения об устройстве веб-страницы и создать сайт бесплатно.

Все мы любим получать информацию даром или за минимальную цену, но вот вам простая иллюстрация одной из самых тревожных проблем, стоящих сегодня перед Западом: несовпадение профессиональных навыков с рыночными условиями. Если эту книгу читает обеспеченный родитель, подумайте над такой статистикой: спустя три года после окончания вуза 28 % выпускников британских университетов 2007 года все еще не имели постоянной работы^[6]. Конечно, это отчасти можно объяснить ростом безработицы, и в частности безработицы среди молодежи, из-за экономического застоя. Однако, кажется, старая аксиома «учение — это достаток», предполагавшая, что, оставаясь трудоспособным, человек с высшим образованием будет всегда получать больше того, у кого этого образования нет, уже не работает, особенно с учетом растущих цен на обучение в университете.

Ученые Джеймс Пол Джи^[7] и Дэвид Уильямсон Шеффер^[8] предупреждали, как опасно предполагать, что профессии, которые исчезают в США, — это лишь операторы контакт-центров и рабочие специальности: «Думать, что Америка теряет только рабочие места на старых заводах, — это ошибка, причем ошибка потенциально опасная. Множество таких мест мы уже потеряли, а производственные линии, которые остались, в любом случае высокотехнологичны^[9]. Сейчас свою работу начинают терять ученые, врачи, технологи и инженеры» ^[10].

Конец «Работе»

Джи и Шеффер подчеркивают разницу между «потребительскими профессиями» — стандартными, легко воспроизводимыми и разумно оплачиваемыми — и «новаторскими профессиями», требующими уникальных специализированных навыков. Поскольку обучить работников «потребительских профессий» относительно просто, их можно нанять где угодно по всему миру. Джи и Шеффер утверждают, что американские университеты все еще продолжают обучать «потребительским профессиям» и из-за этого сталкиваются с подавляющей конкуренцией со стороны развивающихся стран, тогда как они должны обучать и готовить людей к «новаторским профессиям», где конкуренция намного ниже.

На самом деле «профессия» — неверное слово; в будущем мы будем говорить скорее о «задачах» или «контрактах». В книге Филипа Брауна «Глобальный аукцион» («The Global Auction») показано, как компании сегодня могут снизить производственные издержки, разбив то, что было ранее штатной должностью, на набор задач, которые затем можно выставить на глобальный «обратный аукцион»^[11]. И забудьте о росте ставок, как на eBay, — на этих аукционах обычно побеждает тот, кто предложит за работу самую низкую цену. Суровая реальность состоит в том, что средний класс развитых стран сейчас находится в условиях «высокой квалификации/низкого дохода», а перспективы выпускников университетов, вступающих в экономику знаний, еще долгое время будут отнюдь не радужными.

Если все это стало для вас новостью, не стоит корить себя за упущение. Я не слышал, чтобы об этих тревожащих тенденциях, об этой радикальной трансформации рынка труда говорили в школах, университетах или на политических трибунах. В репортажах Fox News мы слышим только о том, что китайские или индийские рабочие съедают наши обеды и становятся причиной масштабной утечки рабочих мест, а дело-то в потере самого понятия «работа». Социальный футурист Пол Саффо^[12] утверждает: «самый большой вызов ближайших 30 лет — понять, что же заменит работу».

Мы уже давно слышим о том, что будущее потребует от нас «карьерных портфолио». Наши дети, скорее всего, будут искать не работу, а контракты. Я говорю это, исходя из собственного опыта. Сейчас, когда я пишу эту книгу, оба моих сына, которым больше двадцати, занимаются поисками контрактов на выполнение айтишных задач на разных аукционных сайтах. Чтобы понять, насколько меняется рынок труда, я зашел на один из сайтов, где они зарегистрированы. Настоятельно рекомендую вам сделать то же самое, поскольку именно там вы сможете увидеть будущее — которое уже наступило.

Покупая знания

Elance.com — наверное, самый старый из сайтов, специализирующихся на аутсорсинге (передаче стороннему исполнителю) работ, требующих знаний (Knowledge Process Outsourcing, КРО). Только за 2012 год на нем было заключено 1,3 миллиона контрактов, он выступал посредником в контрактах почти на полмиллиарда долларов, взимая за услуги от 7 до 8 %. В месяц на сайте публикуются объявления о более чем 50 тысячах «работ», и по опросу 2011 года для 36 % тех, кто находит работу на Elance.com, это единственный источник дохода. Абсолютно все этапы процесса — от найма до выбора, координации отношений с подрядчиком и платы за его работу — осуществляются через сайт.

Спектр профессионалов, с которыми работает сайт, впечатляет: это программисты, проектировщики, исследователи, инженеры, менеджеры, юристы, журналисты, — и с каждым месяцем он расширяется. Однако вся сила подобных сайтов и предтеча того, что ждет нас в будущем, — в разделе, который позволяет увидеть этот «голландский аукцион»^[13] в действии. Американские исполнители, претендующие на юридические контракты, запрашивают примерно 125 долларов в час; их индийские коллеги, ничуть не уступающие им в квалификации, просят 15 долларов. Так чье предложение вы примете при прочих равных?

Цифры сводят с ума. В 2012 году аутсорсинг работ, требующих знаний, принес индийской экономике больше 15 миллиардов долларов благодаря готовности бесчисленных высококвалифицированных специалистов работать за малую толику того, что обычно платят на Западе. Экономика «высокой квалификации/низкого дохода» очень сильно зависит от географического положения.

Будь то Apple, выводящая свои технические и производственные вакансии в Китай, или сотни тысяч мелких западных компаний, работающих с индийскими подрядчиками, — эти новые схемы занятости подрывают экономику знаний. Для выполнения виртуальных проектов мы создаем гибкие группы, состоящие из специалистов из нескольких стран, объединенных лишь широкополосной связью и желанием укрепить свою репутацию и снизить наши издержки. КРО — одна из главных причин, по которым высокоэффективные корпорации получают более высокие прибыли при меньшем штате постоянных сотрудников. А тем временем наши политики либо боятся сообщить нашим обеспеченным родителям о нарастающем кризисе, либо сами его не замечают.

Впрочем, позвольте мне добавить в этот безрадостный сценарий чуточку оптимизма. Я не говорю, что в будущем вообще не окажется признанных профессий. Например, сложно себе представить, что работа в сфере обслуживания будет разбита на ставки и достанется тому, кто предложит меньше. Никто не собирается выставлять на Elance.com контракт на вождение лондонского автобуса — пока. Пожалуй, и вакансиями квалифицированных рабочих, которые страны типа Великобритании и Австралии традиционно отдавали на откуп иммигрантам: плотников, электриков, столяров и т. п., — вряд ли заинтересуются оставшиеся без работы «белые воротнички».

Впрочем, Elance и другие сайты, на которых знания выставляются на аукцион, являются лишь авангардом весьма разрушительного движения — процесса дезинтермедиации^[14]. Практически в любых сделках, которые мы заключаем (не только финансовых, но и социальных и культурных), мы убираем «посредников», исторически служивших связующим звеном между производителями и покупателями, экспертами и дилетантами. Возможно, правильнее было бы назвать этот процесс «цифровым посредничеством», поскольку в большинстве случаев мы заменяем посредников-людей практически бесплатными, созданными пользователями коннекторами. Вы скорее пойдете на TripAdvisor или LinkedIn, чем в ближайшую турфирму или агентство по найму. Поскольку это сравнительно недавнее явление, мы еще не представляем, куда оно нас заведет, но уже понятно, что бизнес никогда не станет прежним. Если уже сегодня хирурги командуют с другого конца планеты производящими операции роботами, сколько еще времени осталось до того, как на «голландский аукцион» начнут выставляться задачи, считавшиеся ранее неотъемлемой частью профессиональных обязанностей?

Конец роста

До сих пор я настаивал на том, что нам нужно радикально переосмыслить то, чему мы учимся на работе и какие инновации осуществляем, а кроме того, изменить нашу образовательную систему в соответствии с теми масштабными общественными сдвигами, которые мы сегодня наблюдаем. Новые обстоятельства требуют, чтобы мы забыли свое восприятие знания, традиционные схемы профессиональной деятельности и любые надежды на экономические привилегии.

Неприятная, но неоспоримая истина состоит в том, что мы оказались в эпицентре сдвига глобального экономического баланса, который придет в равновесие только через много десятилетий. А пока наши дети вступают в будущее долгов и жестокой конкуренции. Может ли стать еще хуже?

В потенциале — да, но наш взгляд на будущее зависит от того, сможем ли мы научить самих себя думать иначе. Позвольте мне объяснить.

Сейчас все больше людей полагают, будто все сказанное выше означает, что мы достигли некоего предела. Вместо того чтобы строить планы на возвращение экономического роста, они предсказывают его конец; по их мнению, мы вступаем в «мир после роста» и должны его принять. Прежде чем я познакомлю вас с одним из самых ярких апологетов этой идеологии, позвольте развеять те опасения, которые могут у вас возникнуть: их модель не предполагает мрачного будущего в духе «Бегущего по лезвию»^[15]. Их представление о жизни в 2050 году в том случае, ЕСЛИ (и это «если» действительно следует писать большими буквами) у нас достанет смелости и социальной ответственности начать думать по-новому, в общем-то греет душу. По их прогнозам, решения будут снова приниматься в рамках небольших сообществ во имя общих интересов и общего блага.

Чтобы лучше понять возможное будущее в «мире после роста», я встретился с Донни Макларкеном, одним из семерых создателей Post Growth Institute. Донни живет на Хоксбери-ривер, к северу от Сиднея, и хотя ему лишь немного за тридцать, чего только он не пережил. В другой жизни он мог бы сделаться продавцом хедж-фондов. В восемь лет он стал арт-дилером, продавая картины своего брата. В десять у него уже было свое предприятие — он гладил рубашки по 15 центов за штуку. В двенадцать он начал торговать акциями, и казалось, что ему уготована предпринимательская карьера.

Однако Донни еще очень любил спорт и общественную деятельность. Он выучился на тренера по лечебной физкультуре, а в свободное время работал с сиднейскими бомжами. В 2002 году, когда ему исполнилось 19 лет, он стал «тем парнем, который пробежал через Австралию». Работая на благотворительную программу по восстановлению зрения, Донни преодолел около четырех тысяч километров от Перта до Сиднея. Пробегая около 60 километров в день, подчас по самым жарким и трудным дорогам Австралии, Донни добрался до Сиднейской оперы через 66 дней после старта от Пертской колокольни. Поразительное достижение, не правда ли?

Но это еще далеко не все. На пятый день бега Донни сломал лодыжку.

Если вы думаете о нем, как о человеке типа А^[16], вы не так уж неправы. После всего этого он защитил диссертацию и написал две книги по своей специальности — нанотехнологиям и их потенциалу для международного развития. Прозрение, однако, наступило во время его работы с бездомными, когда он слышал, как жизни ярких успешных людей пошли под откос совершенно не по их вине, просто из-за изменившейся экономической конъюнктуры. Донни понял, что пора действовать, когда, бродя по улицам и рассматривая вещи, брошенные сиднейцами за ненадобностью, он нашел четырнадцать долларов США монетами. Каким же «одноразовым» стало наше общество, поразился он, раз мы уже начали выбрасывать деньги!

И Донни организовал в Австралии социальное предприятие, оказывающее помощь в создании некоммерческих организаций. Он страстно верит в свою работу и убежден, что мы движемся к некоммерческому будущему. Цитируя недавний отчет компании Deloitte^[17], в котором говорится, что с 1965 года эффективность корпораций в целом упала на 75 %, Макларкен утверждает, что гонки за прибылью окажутся нежизнеспособными: «Коммерческие предприятия потерпят крах, поскольку акционеры требуют прибыли. В то же время на руку некоммерческой модели играют хорошее отношение, устойчивость, реализуемость и неизбежность. Это новый международный тренд. Я предполагаю, что коммерческие предприятия станут нерентабельными лет за 40–50. Ведь здорово перейти к некоммерческой экономике, в которой нашим основным результатом, с точки зрения бизнеса, будет достижение цели?»

Организации, подобные Post Growth Institute, бросают нам вызов, заставляя по-новому осмыслить, что такое процветание. Они утверждают, что к низкому росту нужно стремиться, а не пытаться его предотвратить. Они призывают бросить нашу привычку к прибыли и начать управлять своими активами — людскими, экологическими, финансовыми и общественными — более ответственно. Это, по идее Донни Макларкена, относится и к тому, как мы учимся: «Нам нужно будет сделать больший акцент на экономике активов, ориентированной на вопрос „Что у нас уже есть?“. Практически все подходы к формальному образованию — по всем предметам — прививают узость мышления, лишь укрепляющую нашу господствующую экономическую парадигму. Подходы к образованию должны быть основаны на активах — что вы уже знаете, чем можете поделиться, что из этого можно сделать».

Гипотеза Донни может показаться притянутой за уши, даже идеалистической. Однако достаточно посмотреть на феноменальный рост «экономики обмена», чтобы понять: присущее нам желание поделиться тем, что мы знаем, согласуется с широко распространившимся желанием поделиться тем, чем мы владеем. Компании вроде Airbnb («сдай комнату в своем доме»), гугловской RelayRides («арендуй машину у приятеля»), Lending Club («возьми в долг у приятеля») и Streetbank («поделись не нужными тебе инструментами и навыками») можно рассматривать и как подтверждение того, что наступает эпоха экономии, и как проявление альтруизма и изобретательности. Что одному апокалипсис, другому — эра Водолея.

Веселее! Этого может и не случиться

Я нарисовал вам масштабную картину некоторых экономических, социальных, экологических и политических сил, которые определили наше недавнее прошлое и будут доминировать в ближайшем будущем. Это важно в контексте того, о чем дальше пойдет речь в данной книге, и не только потому, что отвечать на сложные вызовы, стоящие сегодня перед нами, придется тем, кто может больше всех пострадать от их последствий, — тем, кому сейчас меньше 25-ти.

Взаимосвязи тоже важны: массовые выступления на Ближнем Востоке порождают озабоченность нашей зависимостью от невозобновляемых источников энергии; успехи индийских компьютерщиков вызывают беспокойство состоятельных родителей из Хертфордшира; в Маниле бабочка взмахнула крылышками, а в Техасе профессор университета переписывает свою лекцию.

Перед нами сложный набор возможных вариантов будущего, и никто не в силах авторитетно предсказать, что будет через десять лет, не говоря уже о конце века. Наверняка мы знаем только две вещи. Первое — нам нужно научиться принимать неопределенность, поскольку эта эпоха неопределенности может продлиться вечно. Второе — если исчезло все то, на что мы привыкли опираться, мы должны быть открытыми для радикальных перемен в том, как мы работаем, живем и учимся. Вот почему нам неизбежно придется «открываться».

Плюс ко всем упомянутым ранее «концам света», может статься, что мы приближаемся и к концу оптимизма. Я не верю, что так будет. Как пел Иэн Дьюри, «у нас есть причины веселиться — одна, другая, третья» ^[18].

Первая причина: по всему миру молодежь вновь включается в политическую и гражданскую жизнь. Это может волновать авторитарные правительства и беспокоить корпоративные сферы, но сочетание энергии и изобретательности, которое мы наблюдали на волне общественной активности 2011 года, вдохновило нас всех. Можно предположить, что отвечать на глобальные вызовы, стоящие сегодня перед нами, будут люди, которым не все равно, которые обладают достаточной энергией и могут себя организовать. После 2011 года многие такие группы — уже не те запуганные своими руководителями люди; они начали ценить силу взаимного обучения и совместных действий.

Другая причина: мы находимся в начале ряда других перемен — и все они так или иначе связаны с открытостью. Как заметил в своей книге «Путешествие оптимиста в будущее» («An Optimist’s Tour of the Future»)^[19] мой друг и коллега Марк Стивенсон, не всегда легко оценить значение сегодняшних скачков научного прогресса в области нанотехнологий, робототехники, биотехнологий, солнечной энергии, бактериологии или сельского хозяйства. Эти открытия происходят на наших глазах и воспринимаются как чистой воды научная фантастика, но могут привести нас в век изобилия и благополучно опровергнуть дурные пророчества.

Третья причина — не только тема оставшейся части книги, это энергия, питающая быстрый прогресс, которого мы можем достичь. Открытость обучения меняет все аспекты нашей жизни. Она обещает более справедливое распределение богатства, возможностей и власти. Она может уничтожить пропасть между бедными и богатыми, больными и здоровыми, сильными и слабыми, и она ускоряет решение трудных задач.

Никогда раньше мы не высвобождали, не дарили и не доверяли друг другу столько знаний, так что мы все еще к этому привыкаем. Как нам улучшить с их помощью нашу жизнь и одновременно защититься от злоупотребления доверием? Как наш мозг справится с потоком информации, текущим изо дня в день со всех сторон? Как мы превратим такой объем знаний в полезную обществу мудрость? Что мы можем сделать, чтобы сократить разрыв между теми, у кого есть доступ к открытым знаниям, и теми, у кого его (до сих пор) нет?

За подлинную демократизацию знания все еще идет борьба. Если тех, кто преследует коммерческие и личные политические интересы, это глубоко беспокоит, то общественных и гражданских активистов, которые, говоря словами одного из протестующих 2011 года, «выключили свои телевизоры и начали общаться друг с другом»^[20], это невероятно волнует. Давайте посмотрим, на что это похоже.

Примечания

1

Пассажир частного такси 29-летний Марк Дагган погиб 4 августа 2011 года в результате перестрелки с полицейскими, которые намеревались провести обыск в автомобиле. — Прим. ред.

2

Дэвид Грэбер, род. 1961 г. — британский антрополог, анархист, один из лидеров движения «Захвати Уолл-стрит». В настоящее время работает в Лондонской школе экономики. — Прим. ред.

3

Девиз «Свобода, Равенство, Братство» (фр. Liberté, Égalité, Fraternité) появился в речи Максимилиана Робеспьера «Об организации Национальной гвардии», произнесенной 5 декабря 1790 года в Национальной ассамблее. — Прим. ред.

4

Формально данный запрет был издан премьер-министром Франсуа Гизо. — Прим. ред.

5

БРИК (англ. BRIC) — сокращение, используемое для обозначения группы стран: Бразилия, Россия, Индия и Китай. — Прим. ред.

6

Источник: Британское агентство по статистике в высшем образовании (UK Higher Education Statistics Agency). — Прим. авт.

7

Джеймс Пол Джи — эксперт с мировым именем в области образования с помощью видеоигр. — Прим. ред.

8

Дэвид Уильямсон Шеффер — исследователь, сфера интересов которого — развитие качества образования через использование различных игр. Он относит игры к культуре нации. — Прим. ред.

9

Т. е. не требуют персонала. — Прим. пер.

10

Gee J. P., Shaffer D. W. Before Every Child Is Left Behind: How epistemic games can solve the coming crisis in education. — University of Madison — Wisconsin and Academic Advanced Distributed Learning Co-Laboratory. — Прим. авт.

11

Обратный аукцион — торги, на которых продавец и покупатель меняются ролями. — Прим. пер.

12

Пол Саффо — профессор Стэнфордского университета, советник руководства Samsung, консультант Google, управляющий партнер крупного венчурного фонда в Силиконовой долине. — Прим. ред.

13

Голландский аукцион — электронный аукцион, на котором начальная цена устанавливается преувеличенно высокой и в процессе торгов автоматически уменьшается; снижение цены прекращается после того, как участник-покупатель останавливает аукцион. — Прим. ред.

14

В экономике дезинтермедиацией называется устранение посредников в цепочке поставок, или «вырезание посредника». Вместо того чтобы идти через традиционные каналы распределения, включающие промежуточного посредника (например, дистрибьютора, оптовика, брокера или агента), компании могут теперь иметь дело с каждым клиентом напрямую — например, через Интернет. Основная цель этого типа решения — сокращение расходов. — Прим. ред.

15

«Бегущий по лезвию» — культовый фильм-антиутопия, снятый английским режиссером Ридли Скоттом в 1981 г. по мотивам научно-фантастического романа Филипа Дика «Мечтают ли андроиды об электроовцах?» (1968). По опросу ученых, проведенному газетой The Guardian, был признан лучшим научно-фантастическим фильмом в истории. — Прим. ред.

16

Поведение типа А — один из факторов риска развития сердечно-сосудистых заболеваний. Представителей этого типа отличает высокий уровень притязаний, острейшее стремление к победе в условиях соперничества, а также быстрый темп жизни и ускорение многих физических и психических функций организма. — Прим. ред.

17

The Shift Index 2011: Measuring The Forces of Long — term Change. — Deloitte Centre for the Edge, 2011. — Прим. авт.

18

Иэн Дьюри (1942–2000) — британский музыкант, одна из самых ярких фигур «новой волны». Дьюри в детстве переболел полиомиелитом и на всю жизнь остался инвалидом, но это не помешало ему создать чрезвычайно динамичный сценический имидж. В течение многих лет Дьюри оставался в Британии одним из самых любимых культовых рок-героев. — Прим. ред.

19

Stevenson M. An Optimist Tour of the Future. — Profile Books, 2012. — Прим. авт.

20

Why I protest: Olmo Glavez of Spain // Time Magazine. — 26 December 2011. — Прим. авт.