Капер Его Величества

Михаил Попов, 2015

Капитан Уильям Кидд (1645–1701) – величайший пират Индийского океана – когда-то мечтал о тихой, спокойной жизни. Однако судьба оказалась жестокой к нему. Он потопил чужих кораблей больше, чем было у него зубов, едва не оказался съеденным на Мадагаскаре и, будучи равнодушен к деньгам, носил в кармане камзола алмаз из сокровищницы Великих Моголов.

Часть II. «Блаженный Уильям»

Глава 1

Из кустов за спиной капитана раздался восторженный и воинственный крик.

Леруа сделал шаг назад, шаг вправо и начал заваливаться на спину.

Завалился.

Прозрачный камень равнодушно вывалился из его левой ладони и, подпрыгнув несколько раз, нырнул в вымоину под водопадом, заполненную густой пеной.

Только тогда Уильям поднял глаза и увидел перед собой кошмар.

С десяток темных раскрашенных лиц. Чуть раскосые глаза внимательно, не мигая, по-животному смотрели на него.

«Дикари», — сообразил Уильям, но ничто не изменилось в его душевном состоянии от того, что он это сообразил. Оцепенение осталось оцепенением.

— Муа! — громко сказал дикарь, стоявший в центре группы, надо полагать, вождь. Из головы его торчали длинные цветные перья, а на груди висело ожерелье из каких-то мелких черепов — конечно, вождь. Чем эти перья хуже, чем плюмаж на шляпе какого-нибудь виконта, а ожерелье сильно смахивает на серебряную цепь, которую надевает королевский судья поверх мантии.

Уильям с удовольствием поразмышлял бы над этими соответствиями, но ему не дали. Почему, когда в голову приходит более-менее оригинальная мысль, тут же является пара дикарей и хватает тебя за предплечья?

— Уа-муа! — крикнул вождь, и Уильяма Кидда повлекли в заросли, из чего можно было заключить, что если его и убьют, то не там, где убили капитана Леруа, темная ему память.

Это, второе за сегодняшний день, путешествие было примерно таким же по длине, как и первое, но далось пленнику значительно легче. По одной простой причине: сейчас не он тащил, а его тащили. Правда, без всякого уважения. Таранили им заросли, как бревном. Однажды проволокли через муравейник, и сотни раздраженных муравьев набились Уильяму под одежду и впились в бледную шотландскую кожу.

Надо еще учесть, что путешествие это происходило в быстро сгущающейся темноте. Так что у бывшего матроса с корабля «Веселый бретонец» было полное ощущение, что он участвует в медленном погружении в преисподнюю.

Когда он услышал впереди глухие удары барабанов и увидел прыгающие красные огни многочисленных костров, ощущение это усилилось.

Очевидно, путешествие достигло своей цели. Это был поселок, довольно большой, огороженный грубым частоколом, заставленный внутри круглыми плетеными хижинами.

Появление воинов с добычей было встречено восторженно. Очень умеренно одетые женщины и абсолютно голые дети толклись в темноте вокруг мало что соображающего шотландца, доедаемого лесными муравьями.

Уильям пробовал почесаться, извивался, скулил от боли и этим, судя по всему, очень ухудшал впечатление от собственной персоны.

Если по его поводу существовало подозрение, что он злой дух или нечто в этом роде, то он эти подозрения подтверждал каждым своим движением.

На центральной площади поселка, где горел большой костер и стоял врытый в землю столб, собралось огромное количество народу. Женщины стояли слева, мужчины — справа. Если бы было наоборот, Уильяму было бы также все равно.

В плотном кольце темных размалеванных тел оставался неширокий проход, и сквозь него проникал замедленный, тяжелый барабанный голос.

Все уважительно косились в сторону прохода.

Воины, державшие пленника за предплечья, внезапно разжали пальцы, и Уильям был предоставлен сам себе. Он воспользовался этой свободой только для одной цели — освобождению от муравьев. Он стал, прыгая на одной ноге, стаскивать с другой сапог. Потом стал колотить им по земле, вытряхивая невидимых, но кусачих тварей. Он содрал с себя рубашку, чем привел дикарей в священный ужас белизной своего тела, они даже попятились на полшага, шепча заклинания.

Многим из них приходилось видеть человека с полностью снятой кожей, но чтоб такое…

Уильям сражался, лупил рубахой по земле, поднимая клубы пыли. Расцарапывал себе шею, бока, бедра. Что-то при этом скулил, явно нечленораздельное. Чтобы снять с себя панталоны, свалился на спину и задергался, освобождаясь от потных портков.

Именно в этот момент появился тот, кого ждали. Огромный, с длинными седыми патлами старик. Из головы его торчали перья, которых хватило бы для экипировки средних размеров курятника. На груди висела сушеная львиная лапа, подпоясан он был шкурой питона. На щиколотках громыхали кастаньеты из птичьих черепов. Один его глаз украшало великолепное бельмо, другим он сверлил присутствующих, как раскаленным шомполом.

Уильям валялся, стонал, чесался, матерился и плакал. Он не обратил никакого внимания на появление бельмастого, чем удивил и его самого, и всех собравшихся.

— Уа-туа, — произнес воин, захвативший пленника, и заговорил, видимо, описывая обстоятельства, при которых произошел захват. В доказательство того, что он не врет, им была предъявлена голова капитана Леруа с пронзившей ее стрелой.

Толпа одобрительно загудела. Одобрение, надо понимать, относилось к качеству выстрела.

Стрелок самодовольно скрестил руки на груди и победно вскинул голову. Потом вдруг ткнул пальцем в валяющегося на земле второго пленника и обрушил на него целый шквал двусложных слов. По интонации можно было заключить, что речь его носит явно обличительный характер.

Несколько воинов выскочили из толпы и наставили на пленника свои копья. По их лицам было видно, что им очень хочется его заколоть.

Только прикажите!

«Приказать?» — взглядом спросил стрелок у носителя бельма.

Уильям ничего не знал об этих обсуждениях своей участи. Он поднялся на ноги, все еще продолжая борьбу с кусачими насекомыми. Тело его было исполосовано ногтями, ночными колючками и еще бог весть чем.

Седовласый медленно приблизился к нему. Жестом показал, чтобы ему принесли факел, и начал внимательно рассматривать кожу Кидда. Он делал это так сосредоточенно, что можно было подумать — читает. В конце концов выяснилось, что так оно и было. Старик увидел на теле белокожего какие-то одному ему понятные знаки.

Толпа терпеливо и почти молча ожидала результата.

Седовласый не торопился.

Оттого, что он орудовал одним глазом, процедура вызывала дополнительное уважение.

Стрелок раздувал ноздри.

Барабан продолжал свой глухой отрывистый напев.

— У-а, му ну-а, а-а.

Слова эти потрясли дикарей. Даже без перевода в них чувствуется огромная, убедительная сила.

Бельмоносец поднял руку с факелом к небу, а потом резко опустил ее долу и произнес еще одну формулу. Такую же короткую и внушительную, как первая.

Стрелок закрыл глаза и шумно втянул воздух широкими лоснящимися ноздрями. После чего перекусил тетиву своего лука и то, что осталось, положил к ногам приплясывающего Уильяма.

Тот постепенно начинал приходить в себя и понимать, хотя бы отчасти, что происходит вокруг. Тело его горело, голова кружилась, кажется, муравьиные укусы были слегка ядовиты.

Первая мысль, которой удалось прорваться сквозь пелену своеобразного опьянения, была о том, что если его и убьют, то не прямо сейчас.

Вторая была еще трезвее: главное, чтобы не съели. Как христианина его, по понятным причинам, более, чем все другие, страшил именно такой способ смерти.

Седой старик, Кидд про себя окрестил его «одноглазым», подошел к нему почти вплотную, взял в свои сухие пальцы львиную лапу и с силой провел по груди белотелого гостя.

Трудно сказать откуда, но у Кидда возникло понимание того, что эту боль надо стерпеть обязательно.

Он даже засмеялся, когда по груди побежали вниз тоненькие струйки крови.

Все племя пришло в неистовство, они получили то, что хотели, — исцарапанный колючками, ошалевший от наркотических насекомых, шотландский матрос поневоле осчастливил целый поселок на южном побережье Мадагаскара.

Проснулся Кидд от истошного птичьего крика Разумеется, некоторое время он не мог сообразить, где находится. Он лежал на циновке в небольшой круглой хижине сквозь многочисленные щели в плетеных стенах которой внутрь проникали солнечные лучи.

Стало быть, утро.

Птицы, вероятно, сидели на деревьях вокруг хижины. Они первыми почувствовали, что человек внутри проснулся.

Кидд попытался встать, но не смог. Боль как бы вспыхнула по всей поверхности тела. Осторожно подняв голову, он попытался осмотреть себя.

Зрелище его не восхитило. Вся кожа была буквально исполосована. Самые большие царапины, на груди и бедрах, были залеплены какой-то кашицей.

Как выяснилось несколько позднее, это было лекарство. А выяснилось это следующим образом. Плетеный полог откинулся, в хижину вошли одна за другой три молодые женщины. Вели они себя в высшей степени почтительно. В глаза больному они смотреть не смели, зато смели к нему прикасаться. Причем только языком. Они быстренько слизали вышеупомянутую кашицу с его царапин и, усевшись в углу, начали готовить новую порцию. Они засовывали в рот длинные бледно-зеленые побеги и быстро-быстро сжевывали. После чего сплевывали полученную массу в широкую глиняную миску.

Когда работа была закончена, они исчезли.

Кидд недолго оставался один. К нему явился старик с бельмом. Он тоже вел себя почтительно, хотя в глаза смотрел и заговаривать смел. Даром что ни слова из его речений лежащий был понять не в силах.

Наговорившись, старик взял стоявшую в углу глиняную миску с лекарством, перемешал содержимое, а потом начал наносить на раны Кидда тоненькой деревянной дощечкой.

— Ну?! — удивился старик, когда Кидд непроизвольно застонал от боли. Когда он застонал второй раз, лекарь отложил палочку, вышел из хижины и вскоре вернулся с одной из девиц. Открыл ей рот, как дрессированной, и стал тыкать пальцем в великолепные, жемчужина к жемчужине, зубы. Мол, не надо обижаться, дорогой гость, для производства лекарства мы привлекли самые лучшие челюсти племени. Больно быть не должно.

Кидд понял его и в дальнейшем старался не стонать.

Эти процедуры продолжались три дня.

Лечебный эффект был потрясающий. Целебные травы в смеси с девичьей слюной мгновенно затягивали раны. Ни одна не воспалилась.

Несмотря на все оказываемое ему внимание, Кидд пребывал в состоянии, далеком от эйфорического. Ему не было страшно, но почему-то казалось временами, что его лечат, чтобы сожрать здоровым. Такая своеобразная дикарская этика.

По утрам и вечерам он молился, как было принято у них в доме, в основном повторяя молитвы, которым научила его кормилица. Интересно, что девушки, дважды в день облизывавшие его, сразу поняли, что в эти моменты его беспокоить нельзя, это ему понравилось, и он начал проникаться к ним симпатией. Они даже перестали быть для него на одно лицо. Он даже дал им имена — Клото, Лахесис и Атропо. Откуда он их взял, он бы и сам затруднился ответить. Из старинной книги, случайно найденной в отцовской библиотеке, может быть.

Одноглазый тоже частенько его навещал, подолгу разговаривал и, несмотря на то что Кидд ему не отвечал ни словом, ни жестом, по всей видимости, оставался весьма доволен беседами.

Он похож на жреца, понял Уильям. Оставалось спросить, кем этот жрец считает своего белого гостя.

На четвертый день жрец явился к нему в особо пышном наряде, помог Кидду подняться и вывел из хижины. Оказалось, что она находится не в поселке, а на плоском возвышении шагах в двухстах от него. Рядом с ней лежал большой плоский камень, земля вокруг него была пропитана кровью и усыпана перьями. Чуть в стороне — сухое дерево, утыканное черепами, человеческими и не только.

От поселка к хижине вела узкая тропинка по гребню базальтовой скалы.

Как раз в тот момент, когда Кидд был выведен на свежий воздух, по ней двигалась странная процессия. Впрочем, ничего странного в ней не было. Впереди шагала беременная женщина, опираясь на древко копья, за ней двое мужчин несли на носилках третьего, следом шли двое молодых дикарей, оба несли в руках по паре связанных за лапы кур.

— Упа-пу, — радостно сказал жрец и согнулся в легком полупоклоне.

Несмотря на все выказываемое ему почтение, Уильяму стало не по себе. Явно ему сейчас придется участвовать в деле, в котором он ничего не смыслит. Может быть, сразу и обнаружится, что зря с ним обращались как с важной персоной и совершенно напрасно лечили.

Клото, Лахесис и Атропо разжигали костер рядом с жертвенным камнем. Одноглазый о чем-то беседовал с черепами, украшающими скелет дерева.

Кидд, испытывая зуд во всем теле, смотрел то в сторону приближающейся процессии, то на неприглядное растение, невольно выбирая себе место на этом висячем кладбище.

Разобравшись с костром, обладательницы ласковых языков затеяли пляску вокруг предмета своих лекарских усилий. Заунывно потягивая подходящую к случаю песню, они, медленно кружась, двигались вокруг Кидда.

Он отнесся к этому спокойно — наименьшее из предстоящих сегодня неудобств.

Интересно, кем они все же его считают?

Наконец процессия приблизилась.

Впереди беременная. «Нет, — сказал себе шотландец, — если заставят принимать роды, откажусь. Пусть делают что хотят».

Беременная представляла собой огромное черное пузатое чудовище в легких соломенных одежках. Щеки у нее были изъедены серыми оспинами, в некоторых скопились озера пота. Ноги с белыми пухлыми ступнями были широко расставлены, как будто она собирается родить прямо на месте. Глаза благоговейно полузакрыты.

«Чего она от меня хочет?» — панически думал моряк, стараясь придать своему лицу самое непроницаемое выражение.

— Ама! — заявил одноглазый, и беременная начала мелко-мелко трястись.

Глаза ее закрылись полностью. Соломенная одежка осыпалась с верхней части туловища, и глазам Кидда предстали громадные, как винные мехи, груди.

— Ама! — повторил жрец.

«Что этому гаду надо?» Кидд недовольно обернулся в его сторону.

Одноглазый словно бы все понял. Медленно он приблизился к трясущейся женщине и мягко положил ладони ей на живот. Потом повернулся к Кидду, как бы говоря: «Вот так надо».

Ну, если всего лишь это…

Стараясь двигаться как можно величественнее и плавнее, моряк двинулся к беременной женщине. Приподнял руки, подержал их на весу, уговаривая подчиниться следующему приказу, и положил на живот.

Ничего страшного не произошло. Было даже чуть приятно.

Клото и Атропо тут же отвели женщину в сторону.

Перед Киддом предстали носилки. Уильям не обладал ни малейшими медицинскими познаниями, но сразу же определил, что лежащий перед ним человек — не жилец. Левое плечо его было разворочено, как будто по нему раза три-четыре рубанули тяжелым топором, живот вздулся, суставы страшно опухли. Он был без сознания.

Жрец и здесь научил, что делать.

Оказывается, необходимо всего лишь опустить ладонь на раскаленный лоб и подержать несколько мгновений.

После того как Уильям проделал это, родственники умирающего бросились перед ним в пыль и стали биться головами о землю.

Это очень не понравилось Кидду. «Хорошенькое дельце, — подумал он. — А если завтра этот парень умрет, а умрет он обязательно, а беременная отдаст концы при родах или родит мертвенького…»

Додумать ему не дали. Жрец подвел к нему пару молодых соплеменников.

Юноша и девушка.

Девушка и юноша.

Так это же жених и невеста!

Несмотря на жару, Кидда бросило сами знаете во что — в холодный пот.

А жрец между тем командовал. Он взял девицу за руку и повел к хижине.

Не потащил, а именно повел.

Жених при этом не выразил ни малейшего желания протестовать.

Вслед за этим старик со всякими деликатными ужимками приблизился к Уильяму и стал ему знаками объяснять, что ему тоже надлежит прогуляться в сторону хижины.

«Черт знает что!» — от всей души подумал Уильям.

Старик настаивал. Мягко, но настаивал.

Уильям посмотрел на жениха. Тот тут же упал на колени и закрыл глаза, как давеча это делала беременная.

Ну что с вами делать!

Пришлось подчиниться силе обычая. В хижину войти можно, но никто же не заставляет его делать там то, чего от него ждут. Нет, Уильям Кидд, сын Генри Кидда, отнюдь не был девственником, он перепробовал многих поселянок и пастушек в окрестностях родового замка, имел с полдюжины незаконнорожденных отпрысков в разных частях родного графства, знал, как обращаться с женщинами, особенно если они не слишком много о себе воображают, но сейчас ему было не по себе. Конечно, эту дикарку следовало бы отнести скорее к поселянкам, чем к графиням, но он не чувствовал себя в этой хижине в своей тарелке.

Даже месячное воздержание никак не сказывалось в его организме.

При этом он понимал: предпринимать что-то надо!

Больной может умереть завтра или послезавтра, а вот то, что он отказался от выполнения своих особых обязанностей, станет ясно немедленно.

Эти идиоты его тут, кажется, обожествляют, но станут ли они это делать, когда окажется, что он… Это нехорошо, это оскорбительно! Он обратился к себе с аргументированной речью, в которой пытался доказать, что надо, надо сделать то, чего от него все так ждут. Но ему самому его собственные аргументы казались неубедительными.

Девушка сидела в углу на корточках, с закрытыми глазами. Вела себя так, как ее научили, небось все в деревне считают ее счастливой, небось старики и не помнят, когда в последний раз к ним наведывался белотелый посланец небес.

Что же делать, в конце концов?!

Эти, на улице, наверное, уже удивляются.

Как же им объяснить, что он не может заниматься этим без душевной склонности?

Катастрофа. Сейчас она откроет свои белки.

Девушке действительно надоело ждать, и она начала приоткрывать глаза.

И это было подобно грому.

Настоящему грому.

Такому, что донесся со стороны деревни.

Уильям Кидд не без усилия стряхнул с себя одурь. В деревне стреляют.

Не просто стреляют, палят!

Кто там может стрелять?

Радуясь, что ему, по всей видимости, не придется работать специалистом по первой брачной ночи, Уильям выскочил наружу. Картина его взору открылась красивая, но устрашающая.

Деревня полыхала.

Каждый дом — костер.

Между домов, вопя, носятся люди и свиньи. Видимо, в деревне имелся загон, а теперь он полыхал, как все прочие постройки. Но не на свиньях остановилось внимание Кидда.

На людях.

Часть их была очень странно одета. Никаких набедренных повязок, никаких перьев в голове.

Шляпы, штаны, сапоги. В руках — пистолеты и шпаги.

Сначала ему показалось, что это экипаж «Веселого бретонца» пришел ему на помощь. Но, присмотревшись, а главное, прислушавшись, он понял: это не французы.

А кто, дьявол их разрази?!

Британцы! Отдельные выкрики, доносившиеся до Кидда, звучали по-английски.

И явно не регулярные войска, если судить по экипировке. Это открытие не уменьшало количество недоуменных вопросов, роившихся в голове Уильяма. Например, он не представлял себе, как можно объяснить появление пиратской команды здесь, в горах, за столько миль от побережья.

Между тем сражение подходило к своему завершению. Десятка два аборигенов, продолжавших сопротивление, начали отступать к хижине Кидда. По пути они пытались отбиваться от напирающих пиратов. Копья и каменные топоры плохо конкурировали с пистолетами и абордажными саблями.

Ряды защитников таяли.

Ярость нападавших нарастала.

Одноглазый жрец подбежал к сухому дереву и припал к нему, обнимая ствол.

Клото, Лахесис и Атропо вместе с невестой, не получившей обещанного, спрятались за хижиной.

Жених вытащил из-за пояса костяной нож, показывая всем своим видом, что будет защищать белого бога до конца.

Конец пришел быстро. Один из пиратов, рослый бритоголовый британец с черной повязкой на голове, с расстояния в пять шагов всадил ему пулю в лицо. Юноша откатился в сторону, бормоча что-то предсмертное.

Бритоголовый огляделся, тяжело дыша. Погоня завершилась. Было видно, что никуда дальше он бежать не собирается.

Уильям счел необходимым поприветствовать разгоряченных гостей:

— Здравствуйте, господа.

Два десятка облитых потом, присыпанных пылью пиратов стояли перед ним, успокаивая дыхание и подозрительно поводя дулами своих пистолетов по сторонам.

— Кто ты такой, черт тебя подери? — спросил высокий, худой, как жердь, пират с изуродованным носом. Ноздри у него были вырваны, и на лице появились два дополнительных зияющих глаза.

— Я бог здешних мест, — усмехнулся Уильям, приглашая и остальных посмеяться вместе с ним над нелепостью ситуации.

— Бог?! — восхитился бритоголовый. — Клянусь богом, это мило. Может, расскажешь нам, дружок, каково тебе в этой должности, а?

— Погоди, Сэмюэль, — прервал начинающееся веселье Рваная Ноздря. — Сначала дело.

— Дело так дело.

Рваная Ноздря обратился к Уильяму:

— Тебя зовут шотландец Кидд?

— Да.

— Это ты тащил ящик с деньгами капитана Леруа?

— Я и негр Джим.

— Негра мы нашли у водопада.

— И обезглавленное тело Леруа тоже, — вмешался в разговор бритоголовый, — а вот сундука с деньгами там не было. Понимаешь, не было!

— Погоди, Сэмюэль. Ты покажешь нам место, где вы спрятали сундук. Ты понял меня, Кидд?

Уильям на секунду задумался, впоследствии ему много придется перенести именно из-за этой секунды. Эту мгновенную заминку будут вечно ставить ему в вину. Из воспоминаний об этой краткой задумчивости вырастут неистребимые подозрения в его адрес. То, что Уильям скажет ниже, нужно было говорить сразу, без малейшего промедления или сомнения.

— Я понял тебя, но я ничего не могу показать.

— Почему это?

— Потому что я не знаю, где зарыт сундук.

Бритоголовый подлетел к нему и приставил острие ножа к его подбородку:

— Я тебя сейчас…

— Погоди, Сэмюэль. Ты говоришь, что тебе неизвестно, где спрятан сундук с деньгами Леруа?

— Говорю.

— Объясни, почему. Тебя больно ударили по голове и ты все забыл?

— Мы не успели его зарыть.

Рваная Ноздря пожевал губами, потом медленно засунул пистолет за широкий красный пояс, которым был подпоясан.

— Ты хочешь сказать, что дикари напали на вас до того, как вы…

Уильям кивнул и простодушно улыбнулся:

— Да.

— И ты ему поверишь, Роб?!

— Я еще никому на свете не поверил на слово, Сэм, ты же знаешь. Мы сейчас как следует расспросим господина бога, и он все вспомнит.

Пираты одобрительно загудели. Никто ни на одну секунду не поверил объяснениям Уильяма. Честно говоря, он уже пожалел о своей нелепой хитрости. Зачем он сказал, что ничего не знает?! Но отступать было некуда.

Сказал так сказал.

Уильям успел усвоить кое-какие правила, принятые среди джентльменов удачи, и прекрасно представлял себе, что с ним сделают, если он начнет вилять и менять свои слова. Даже выдача денег его не спасет.

В лучшем случае его бросят здесь на острове. Причем на лучший исход рассчитывать не приходится.

Роб медленно подошел к костру и вынул из него головешку, подул на раскаленный конец.

— Так ты правда не знаешь, где деньги капитана Леруа?

— Правда.

Снова заныли все царапины на коже Уильяма и возобновилась тоска в сердце.

Роб Рваная Ноздря приблизился к нему вплотную. Волоски на груди Кидда стали белеть и курчавиться.

Тут из-за хижины появился голый по пояс пират, тащивший за волосы двух девиц, Лахесис и невесту.

— Эй, Роб, взгляни, там еще есть.

— Ты что, Билли, думаешь, я залез в эти горы, чтобы возиться с этими немытыми девками?

— Да я не про то. Там дерево стоит, а возле него старик, что надо старичок.

Не выпуская из руки чадящей головешки, Роб обошел хижину и увидел одноглазого жреца, стоявшего на коленях в обнимку с голым белым стволом.

Зрелище было впечатляющее. Дерево, увешанное черепами, можно было принять за скелет многоголового чудища. Если бы Уильям как следует прочитал книжку из библиотеки отца — книжку, из которой он взял имена для своих врачевательниц, он бы мог сказать, что священное дерево напоминает останки Бриарея.

— Оторвите его от ствола и волоките сюда! — приказал бритоголовый Сэм.

Старика с трудом отделили от дерева. Он тут же упал на спину. И стало видно, что изо рта его валит густая зеленоватая пена. Зрячий глаз был так же мутен, как пораженный бельмом.

Жрец не захотел пережить гибель своего народа.

Пираты сделали совсем другие выводы из этого ритуального самоубийства. Вышло так, что одноглазый оказал большую услугу Уильяму. Подозрения в его адрес сделались менее острыми. Допустить, что старик украл золото, а потом отравился из жадности, было вполне в стиле пиратских представлений о мире.

Роберт Каллифорд и Сэмюэль Берджесс с пиратского корабля, носящего имя «Блаженный Уильям», приказали перевернуть поселок или то, что от него осталось, вверх дном, ибо если дикари и спрятали золото, то они не могли спрятать его вдали от своего дома.

«Блаженный Уильям», пятидесятичетырехпушечный капер, был тем кораблем, с которым свела жестокая судьба несчастный «Порт-Ройял», да еще в тот самый момент когда он разминулся со своим конвоем.

Именно «Блаженный Уильям» нанес «Порт-Ройялу» те повреждения в артиллерийском бою, в силу которых тот стал беззащитен даже перед таким мелким стервятником, как капитан Леруа. Бой и для пиратов не прошел бесследно. Они потеряли ход и двое суток боролись с пробоинами, дававшими опасную течь. Приведя свое судно в относительный порядок, пираты кинулись на поиски своего подранка. Им было известно, что «Порт-Ройял» буквально нашпигован золотом.

В том состоянии, в котором они его оставили, он не мог уйти далеко. Стало быть, его надо искать в бухтах ближайшей суши. Ближайшей сушей был Мадагаскар. Туда пираты и направились, моля Бога только о том, чтобы «Порт Ройял» не затонул по дороге.

Негодяям везет.

Уже на вторые сутки поисков они набрели на бухту, на песчаном берегу которой беззащитно лежал «Веселый бретонец».

То, что экипаж его состоит из французов, людей Каллифорда и Берджесса даже устраивало. До них дошли слухи о большой войне. Поэтому они обрадовались случаю обстряпать свои делишки под видом военных действий на стороне флота его величества. Это могло быть зачтено в будущем, когда придется (не дай бог) предстать перед военно-морским трибуналом. Ни один пират не зарекался от такой возможности.

Оставленные в живых после бойни французы легко сознались в своем нападении на «Порт-Ройял» (возможность списать эту акцию на французских разбойников порадовала разбойников английских) и сообщили, что капитан Леруа со всеми сокровищами исчез в джунглях, собираясь там эти сокровища спрятать.

Доедаемый тропической лихорадкой, капитан «Блаженного Уильяма» Брайан Лич остался на корабле, а самые деятельные его помощники взялись за прочесывание ближайших джунглей.

И вот кое-что нашли.

Похожие на раздраженных чертей, перемазанные сажей пираты рылись в дымящихся развалинах.

Ими руководил Берджесс.

Каллифорд занимался более интеллектуальным делом — допросами тех, кого удалось поймать.

Труп жреца, по мнению пиратов, знающий все, допрашивать было бесполезно.

Занялись девицами. Для начала желающие их изнасиловали. Почему-то считается, что с изнасилованной женщиной разговаривать о деле легче.

В данном случае метод не помог. Аборигенки молчали и тупо таращились.

— Дикари! — с чувством сказал Каллифорд. — Они не понимают ни слова.

Уильям с тоской наблюдал за всей этой процедурой. И за изнасилованиями, и за попытками после этого поговорить по душам. Преувеличением было бы сказать, что он сочувствовал девушкам, больше он сочувствовал себе. Он понимал, что, ничего не добившись от них, возьмутся за него.

Так и случилось.

— Ты знаешь их язык? — спросил мрачный Каллифорд.

— Язык? Очень даже хорошо.

— Так что же ты молчал, сто чертей тебе в глотку!

Потом в течение часа Уильяму пришлось расплачиваться за свое неловкое и почти невольное остроумие. Наконец Каллифорд поверил, что имелась в виду не речь, а медицинская процедура.

Поверил, но от этого его желание добраться до денег Леруа меньше не стало.

И у него осталась лишь одна ниточка, ведущая к ним, — Уильям Кидд.

— Я не могу поверить, что ты ничего не знаешь.

— Это меня пугает.

— Правильно, должно пугать. Видишь вон тот костер? Он кажется погасшим, но ведь его легко раздуть.

— Ты хочешь меня пытать?

Каллифорд усмехнулся, отчего его профиль сделался особенно зловещим. Но заговорил другой пират, при этом почти по-человечески:

— У нас есть парни, которым только дай кого-нибудь поистязать. Я не из таких. Проливать кровь без нужды — это не в моих правилах. Но у меня нет другого выхода. Я не могу вернуться на берег без денег.

Голос Каллифорда сделался глуше, он говорил, явно стараясь, чтобы его не услышал кто-нибудь из подчиненных.

— Мне не нужны все деньги. Хотя бы часть. Может быть, вы с Леруа поделили золотишко на троих и закопали в трех разных местах, а?

Уильям не успел возразить.

— Можешь оставить при себе свою долю, покажи только, где лежат денежки капитана и того черномазого. Им-то они все равно не нужны.

Надо сказать, что Уильям не увидел расставляемой ему ловушки. Ему и в голову не пришло подумать, что этот внезапно подобревший головорез — человек очень хитрый. Что, если бы дело обстояло так, как он предполагает, то есть деньги были бы разделены на доли и спрятаны в разных местах, он, получив две из них, не поколебавшись ни секунды, поджарил бы пятки ему, Кидду, чтобы получить остальное.

Уильяма поразила близорукость британских корсаров, он даже усмехнулся и почувствовал свое превосходство над ними.

— О какой части ты говоришь? Разве больше половины еще не у вас в руках?

Каллифорд встрепенулся:

— Какая половина?!

На лице Кидда сияла самодовольная улыбка. Достаточно им помыкали, теперь кое-кого он поставит на место.

— Перед тем как идти прятать деньги, Леруа три пятых роздал команде. Как было положено по договору.

Каллифорд зажмурился. Видимо, ослеп от света открывшейся ему истины.

Надо было ожидать, что он ударит себя кулаком по лбу.

Ударил. Ладонью. Длинно, страстно выругался. Вскочил на ноги:

— Бросайте все, возвращаемся.

Надо было спешить. А вдруг кто-нибудь из оставшихся на берегу догадается обыскать пленных французов?

— А я? — спросил по традиции Кидд.

Каллифорд мельком посмотрел на него:

— Свяжите ему руки.

Тепла, тиха мадагаскарская ночь.

Горят на небе сочные тропические звезды.

Повизгивают длиннохвостые обезьяны в зарослях на берегу. Отливающая серебряным маслом дорожка пролегла от луны.

Тихими хрипловатыми голосами напевают матросы, заканчивая приборку.

Журчит вода в шпигатах.

Вскрикивают и стонут пытаемые французы. Это те, кто по своей глупости не захотел по первому требованию расстаться с деньгами, полученными при дележе. Отдадут. Вместе со здоровьем.

С кватердека раздается:

«Все на брасы! В дрейф ложись!»

Флаг приспущенный не вьется.

Оборвалась чья-то жизнь.

Как ведется меж матросов,

Тело в парус завернут,

Оплетут покрепче тросом

И за борт его столкнут.

Ни креста, ни глади моря,

Ни единого цветка.

Только волны, только зори

Над могилой моряка.

У Брайана Лича, капитана «Блаженного Уильяма», всегда перехватывало горло, когда песня доходила до этого места.

Перехватило и в этот раз. Он даже закрыл глаза, в уголках которых загорелись две горючие слезинки. Что было неуместно, поскольку в каюте, где на широкой постели под пропотевшими простынями расположился измотанный лихорадкой капитан, происходил как раз военный совет.

Присутствовали все помощники капитана корабля. Роберт Каллифорд, Сэмюэль Берджесс и Уильям Мэй. Они стояли в изголовье капитанской кровати, держа свои шляпы на сгибе левой руки, правой опираясь на рукояти торчащих из-за пояса пистолетов.

Обсуждался один вопрос: что делать дальше?

— Так вы считаете, что со второй частью этого золота нам можно попрощаться?

Роберт Каллифорд кивнул:

— Мы можем простоять здесь до второго пришествия, обыскивая джунгли. Дикари надежно спрятали сундук.

— А может, выбросили в какое-нибудь болото в качестве жертвы своим богам, — добавил Берджесс.

— А точно ли деньги были у них?

— Похоже на то. При нашем появлении их главный, то ли вождь, то ли жрец, покончил с собой. Он сообразил, за чем мы явились и что с ним можем сделать.

Лич несколько раз тяжело вздохнул. Полежал несколько секунд с закрытыми глазами.

— Там что, больше никого не осталось в живых после вашего посещения? Некого допросить?

Берджесс усмехнулся и почесал лысый затылок.

— Это все равно что допрашивать обезьян. Пользы не намного больше.

— Понятно. А что вы скажете об этом шотландце? Как его зовут? Кидд?

— Именно так, капитан, — ответил Каллифорд. — Уильям. И надо заметить, он немного блаженный. На мой взгляд.

Все засмеялись.

Даже на губах лежащего появилось некое подобие улыбки.

— Тем не менее я не считаю, что с ним все ясно. Не исключено, что он что-то знает.

— Знает?! Так расспросите. Допросите!

Каллифорд почесал пальцем рваную ноздрю:

— Расспросить? Я его уже расспросил. Прямо на месте. Тогда же у меня создалось впечатление, что он немного не в себе. Дикари приняли его за бога и оказывали ему, судя по всему, божеские почести.

— Что ты имеешь в виду?

Каллифорд хмыкнул и почесал другую ноздрю:

— Он сказал, что они его облизывали.

Берджесс и Мэй открыли свои пасти, готовясь захохотать. Но Лич был не расположен шутить.

— Облизывали? Интересно.

— Поэтому я решил взять его с собой. Будем внимательно за ним следить.

— Он что, по-вашему, прячет сорок фунтов золотых монет в карманах панталон?!

Каллифорд не любил, когда над ним смеялись. Лицо у него дернулось.

— Он придет в себя, надеюсь. Перестанет считать себя богом, ведь облизывать мы его не станем, как вы понимаете. Тогда мы с ним поговорим.

Берджесс покачал лысой головой:

— По-моему, пустой номер, я бы его вздернул.

Каллифорд раздраженно покосился на него:

— Ты бы вообще всех вздернул, у кого есть шея.

— Надо взять его с собой, — сказал тугодум Мэй. — Чем мы рискуем?

Капитан согласился:

— Конечно, возьмем. Но, чтобы обезопасить себя от его хитростей, перед входом в любую гавань будем сажать его на цепь. Не верю я что-то в живых богов. Даю голову на отсечение, парень нас дурачит.

— Может, просто набивает себе цену, боится, что мы оставим его на берегу вместе с французами? Они, я думаю, уже догадались, по чьему совету мы выпотрошили их карманы.

— Да, Каллифорд, и это возможно. Поэтому помните о цепи. Кроме того, если он сделает попытку бежать…

Через открытое окно в каюту влетел тяжелый, мучительный стон. Еще один француз расстался со своим временным богатством. Капитану, похоже, чужие страдания приносили облегчение.

— Так вот, если он сделает попытку бежать, ему спокойно можно вставлять фитили между пальцев. Значит, он действительно что-то знает.

Мэй наморщил лоб и осторожно спросил:

— Как же мы увидим, что он собрался бежать, если он будет сидеть на цепи?

— Однажды мы «забудем» посадить его на цепь или «забудем» закрыть замок, — пояснил Каллифорд.

— А-а, — протянул тугодум, но никто не был уверен, что он все понял правильно.

В то же открытое окно из влажно-душной бездны тропической ночи влетела огромная мохнатая бабочка и, шумно попетляв под деревянным потолком, присоединилась к кучке насекомой мелочи, осадившей тусклый масляный фонарь.

Брайан Лич сказал:

— Вы мне ничего не рассказали о мусульманине.

— Его зовут Базир. Сопровождал груз на «Порт-Ройяле». Родом индус. Надзирал за торговлей в Сурате. От Великого Могола. На лбу шрам.

Коротко доложив все ему известное, Мэй вытер вспотевший от напряжения лоб.

— Зачем он нам нужен? — спросил капитан.

— Выкуп? — неуверенно предположил Берджесс.

— Ты предполагаешь, мы можем потребовать выкуп с Великого Могола? — с нескрываемой иронией спросил Лич.

— Потребовать-то мы можем…

— Но вряд ли получим.

— Да я бы и не советовал пробовать.

— Почему, Роберт?

— Во-первых, этот Базир не родственник, а всего лишь чиновник.

— А во-вторых?

— А во-вторых, я бы не стал на нашем месте сообщать Великому Моголу, что именно мы ограбили его корабль.

Берджесс почесал лысину.

— Корабль принадлежал компании.

— Это несущественно. Перевозил же он груз, принадлежащий Аурангзебу.

— Все-таки я бы попробовал.

— Что бы ты попробовал, Сэмюэль?

— Надо сообщить в Дели, что этот Базир у нас.

— Не думаю, что слуга, не уберегший хозяйские сокровища, представляет какую-нибудь ценность.

— Вот именно, Роберт. Аурангзеб выкупит его, для того чтобы посадить на кол.

— У нас в Девоншире говорят: «Не лови рыбу на птичью приманку».

— Мало ли что у вас там говорят, в вашем Девоншире.

— Я бы попросил тебя поуважительнее, разрази тебя дьявол, отзываться…

Капитан и Уильям Мэй внимательно наблюдали за этим обменом колкостями. Причем Мэй ничего не понимал, а капитан понимал более чем достаточно. Поэтому, когда разговор подошел к опасной черте, он немедленно подал голос:

— Берем с собой.

— Кого? — одновременно и одинаково возбужденно поинтересовались помощники.

— Этого вашего могольского чиновника. У нас ведь найдется еще одна цепь на корабле?

— Найдется, — подытожил Мэй.

Как бы в подтверждение его слов, в окно влетели один за другим три мучительных стона.

В это время два человека, судьба которых так подробно обсуждалась пиратскими командирами, сидели на полу в маленьком безоконном деревянном мешке в кормовой части корабля и пытались представить себе свое будущее.

Заглядывать слишком далеко было бессмысленно, поэтому они старались разглядеть лишь очертания завтрашнего дня.

Повесят или не повесят?

Мусульманин нервничал больше христианина.

Для того чтобы обрести относительное душевное равновесие, Уильяму было достаточно знать то, что его не съедят.

Базиру такой уверенности было явно маловато. И все прочие варианты собственной кончины он хотел бы отнести на как можно более отдаленное будущее. Чтобы иметь такую возможность, надо было вооружиться уловками, придумать какие-то капканы для воображения и жадности белых разбойников.

Крики жестоко уговариваемых французов доносились сюда, вниз, что не способствовало хладнокровности настроя пленников. Уильям первым устал от бесплодных попыток заглянуть в свое будущее. Даже самое ближайшее.

Ему захотелось общения.

Мусульманский индус, насколько можно было судить, свободно владел английским.

— Как тебя зовут?

— Какое это имеет значение? Аллах узнает меня, под каким бы именем меня ни казнили.

Так уж устроен восточный человек: даже если он не хочет разговаривать, он сообщает о своем отказе очень многословно. Уильям принял многословие мусульманина за готовность общаться.

— Сколько тебе лет?

— От количества лет, проведенных здесь, срок нашего пребывания там не меняется.

— Где это — там?

Базир усмехнулся, чувствуя свое превосходство над этим западным дикарем.

— Миром человека не исчерпывается мир Аллаха. «Какой удивительный человек этот мусульманин, — с неожиданной приязнью подумал Уильям. — Видимо, знает много ученостей».

— Скажи, ты ведь плыл на том корабле, который потопили французы?

Базир насторожился. Может быть, к нему специально подсадили этого прикидывающегося дураком человека. Когда ничего не может добиться умный, может пригодиться скудный умом. Надо быть настороже.

— Я плыл на этом корабле.

— Судя по одежде, ты не моряк.

Базир промолчал. Полная темнота в каюте-конуре позволяла ему не думать о том, как выглядит его лицо.

— Ты ведь не моряк?

— Я податной чиновник.

— Ты следил за товаром, который везли на корабле, да?

Несмотря на темноту, Базир огляделся по сторонам.

— Да.

— Весь груз тебе был хорошо известен.

— Был.

Мусульманину казалось, что из темноты к нему приближается невидимая рука и сейчас схватит его за горло. Она его еще не схватила, но говорить ему уже сделалось трудно.

— Так вот, я и хотел спросить у тебя, что это был за алмаз там, среди прочих товаров. Такой большой, на пол-ладони, больше, чем куриное яйцо?

Базир напрягся. Ему казалось, что сейчас на него обрушится потолок. Он зажмурился и так просидел несколько секунд в двойной темноте.

— Почему ты не отвечаешь?

Голос звучал просто и искренне. Мусульманин не чувствовал в нем никакого подвоха, поэтому ему стало совсем страшно, прошиб отвратительный пот.

— Ты что, заснул?

— Нет.

— Ты хрипишь, как будто тебя душат.

— Меня душат тяжкие мысли.

— А-а, — проявляя неожиданную проницательность, сказал Уильям, — ты не хочешь говорить об алмазе.

Мысли мусульманина совсем смешались. Он уже не знал, что ему думать. Идиот этот англичанин или великий хитрец.

— А раз не хочешь говорить, значит, уже все про него знаешь, правильно?

В голосе Кидда было столько убийственного простодушия, что могольский чиновник сорвался:

— Этот бриллиант называется «Посланец небес», он одна из трех главных драгоценностей короны шахиншаха.

— Зачем он отправил ее плавать по морям?

— «Посланец небес» обладает многими чудодейственными свойствами…

Базир осекся. Что он делает?! Кому он это рассказывает?! Он обезумел! О Аллах, убери затмение с моего бедного разума!

— Какими он обладает свойствами?

Мусульманин уже овладел собой.

— Не знаю. Слышал только, что алмаз этот чудодейственный, а куда его везли и зачем, то мне неведомо. Да я его и не видел никогда. Таким мелким людям, как я, это не дозволяется. Я не уверен даже, что он был на корабле.

Кидд страстно ему возразил:

— Был, был!

Базир перевел дыхание и осторожно, тихо-тихо спросил:

— А ты видел его?

— Конечно.

Чиновник еще более понизил голос, опустив его до уровня змеиного шипения:

— Где?

— В руках у капитана Леруа.

— Когда вы относили прятать сундук с монетами?

— Да.

— Он сам показал тебе его?

— Да. Мы стояли возле водопада, он достал из кармана тряпицу…

— А что было потом?

— Потом на нас напали дикари.

Базир несколько раз вздохнул, стараясь справиться с волнением. Он чувствовал, как у него дрожит все внутри.

Сейчас, сейчас он узнает…

Зря он взял эту передышку. Кидд внезапно задумался о смысле своей откровенности.

Зачем он рассказывает все это?

Кому он рассказывает все это?

С неприятным удивлением он обнаружил, что выболтал уже почти все, что знал.

— Может быть, ты знаешь, где этот камень находится и сейчас, а?

Если бы этот вопрос был задан несколькими секундами раньше, на него был бы дан исчерпывающий ответ. Была бы описана вымоина в скале, в которую вечно падает струя водопада и на дне которой беззаботно перекатывается тот самый «Посланец небес». Но Уильям уже принял решение помалкивать. С какой стати он будет выкладывать мусульманину то, что он скрыл от британца? Пусть все одинаково ничего не знают.

— Так ты знаешь, где он сейчас?

— Нет. На нас сразу же напали. Капитана Леруа убили. Я его не любил, он обманул меня и забрал мой корабль, но мне его было жалко.

— А камень, конечно, забрали дикари? — не желая сходить с нужного направления в разговоре, давил Базир.

— Наверно. Больше я его не видел.

— А пираты искали его?

— Наверно, искали.

— Ты рассказывал им о нем?

Уильям подумал и сказал правду, не зная, правда, на пользу ли она ему:

— Нет.

И тут же почувствовал, как рука мусульманина легла ему на плечо.

— Послушай моего доброго совета, не рассказывай больше никому об этом камне. Тебя не оставят в покое, будут пытать. Никто не поверит, что ты не знаешь, где он спрятан.

— Но ты-то веришь ведь, правда?

Базир усмехнулся:

— Я не в счет. У меня нет возможности тебя пытать. К тому же мне так же выгодно помалкивать о его существовании, как и тебе.

— Почему?

— Потому что меня тоже станут пытать. Когда речь заходит о таких вещах, как этот камень, люди не задумываются о способах, которыми его можно добыть.

Уильям помолчал и тихо сказал:

— Понятно.

— Надеюсь, что так.

Глава 2

Решив судьбу Кидда и Базира, Брайан Лич перешел к обсуждению того, что делать дальше.

Тут много говорить не пришлось. Всем, даже не слишком сообразительному Мэю, было ясно, что после недавних событий благоразумнее всего убраться подальше из здешних вод. А может быть, и из Индийского океана. Где-то неподалеку рыщут фрегаты конвоя «Порт-Ройяла», встреча с которыми не сулила ничего приятного. Кроме того, когда известие о нападении дойдет до делийского правителя, несомненно, начнется настоящая охота за теми, кто рискнул ограбить корабль Великого Могола. К тому же Ост-Индская компания присоединится к этой охоте со всеми своими пятнадцатью пятидесятипушечными судами.

Нет, надо уносить ноги. И как можно дальше.

Поскольку «Блаженный Уильям» был слишком хорошо известен чиновникам адмиралтейства его величества и известность эта была не слишком положительного рода (мягко говоря), то в Европу лучше было не соваться.

Кроме того, не следовало забывать и о войне. Всякому, кто захотел бы добраться до британских портов, предстояло миновать воды, контролируемые французским флотом.

Что же оставалось?

Оставалось Карибское море.

Среди его бесчисленных островов можно было затеряться. Можно было бы прожить какое-то время, ускользая от французских пушек и английских виселиц.

Плавание было не слишком веселым. Команда немного нервничала. Все рассчитывали на большую добычу, чем та, что в конце концов досталась. Деньги из людей Леруа вытрясли. Но дело в том, что команда «Блаженного» была вчетверо больше команды «Веселого». И то, что хорошо для одного, не слишком хорошо для четверых.

Кроме того, поползли слухи о сундуке капитана Леруа. Часть пиратов считала, что нужно остаться и обшарить «проклятые горы». Разговоры на эту тему отнюдь не способствовали укреплению дисциплины.

Разумеется, было известно и о том, что на борту находится человек, который, вполне возможно, представляет себе, где «этот треклятый француз припрятал свои деньжата». Даже имя этого человека стало известно.

Кидд.

На нижней палубе, там, где развешивались гамаки для сна, об этом Кидде рассказывали самые фантастические истории. Спустя какую-нибудь неделю о нем уже говорили не иначе как о человеке, зарывшем клад в горах, рядом с «французской» бухтой.

Оставалось непонятным только одно: почему это господа командиры не подсмолят пятки этому Кидду и не выведают, где именно он вырыл яму для сундука с золотом?

А может, уже выведали, но не хотят делиться с командой?!

Для отвода глаз устроили этот поход на Тортугу, а сами наймут там другой корабль, с матросами, которые ничего не подозревают о кладе, и лягут на обратный курс.

Брожение шло серьезное.

И старший помощник Каллифорд, и штурман Берджесс, и главный канонир Мэй ощущали это.

Мэй — в меньшей степени. Для него матросы мало отличались от пушек, и поэтому он спал спокойно.

Теперь перенесемся на противоположную сторону Атлантики и посмотрим, что происходит в тех местах, куда направлялся «Блаженный Уильям».

Война потихоньку разгоралась.

Шла она не только на островах и велась не только при помощи флотов.

Заполыхал весь континент.

Воевали не только французские войска с английскими солдатами.

Французские колонисты выступали против английских колонистов.

Разделились и индейцы, которым, по логике вещей, должны были быть противны и те, и другие.

Ирокезы выступили на стороне Франции. Делаварам, например, милее была Англия.

Война как война.

Совершались подвиги, совершались предательства. Все мечтали о контроле над территориями и считали, что именно в этом основа будущего благополучия.

Силы государств были более-менее равны, что обещало достаточно длинную войну.

Стратеги и с той, и с другой стороны размышляли над тем, как в короткий срок увеличить свои силы и нарастить средства.

Именно об этом беседовали в доме губернатора острова Невис, сэра Адама Вудфорда, несколько высокопоставленных господ. Парадный обед по случаю прибытия из метрополии лорда Хардуэя, личного посланца короля Вильгельма, подходил к концу. Дамы благополучно удалились, и теперь за столом царили портвейн и политика.

Вместе с лордом Хардуэем, худосочным аристократом, с трудом вынесшим тяготы морского путешествия, прибыл полковник Маллин, большой специалист по строительству военных тюрем и усмирению бунтов в войсках; хотя внешне — человек красномордый и добродушный — таким не казался. При этом, по отзывам знакомых и сослуживцев, редкая скотина, хотя и смелая.

Кроме того, присутствовал и полковник Керр. Штабист-картограф. Любитель поруководить военно-морскими действиями не выходя из кабинета. Сухой, рыжий, желчный и, как всякий человек, самозабвенно преданный своему делу, немного не от мира сего. Правда, портвейну не враг.

Свиту толстяка Вудфорда составлял командующий гарнизоном острова Невис майор Плант. Служака, хороший товарищ и несчастный отец пяти некрасивых дочерей, которых немыслимо было выдать замуж даже за местных заскорузлых плантаторов, не говоря уж о молодых офицерах, прибывающих из метрополии, чтобы отслужить свой срок в колониях.

Присутствовал и главный денежный мешок острова — синьор Галиани. Выходец из Ломбардии, итальянец до мозга костей, он вместе с тем оставался преданнейшим подданным британской короны. Ему принадлежала половина лавок на острове, треть плантаций сахарного тростника и идея воздвигнуть огромный англиканский храм на главной площади Порт-Элизабет. То есть столицы острова.

Ломбардец, как и все итальянцы, что неудивительно, был черноволос, горяч, говорлив и лжив. Все знали, что от него не услышишь и слова правды, поэтому он никому не приносил вреда своей ложью.

Сэр Вудфорд поднял тост за высоких гостей. Выразил восторг по поводу того, что имеет честь состоять на службе у короля, который посылает к нему столь проницательных, благородных и великолепных инспекторов. Заверил, что и без всяких инспекций интересы британской короны блюдутся им в полной мере на самом острове Невис и во всех прилегающих к нему водах. Подверг осмеянию и развернутой критике тех, кто испытывает и высказывает сомнения по поводу благополучного и скорого окончания войны. Даром что за столом не было никого, кто держался бы противоположного мнения.

Лорд Хардуэй одобрительно кивал.

Полковник Маллин поощрительно надувал щеки.

Полковник Керр молчал.

Даже в таком сильно подпитом состоянии он непрерывно размышлял над конфигурацией театра военных действий и над особенностями акватории.

— Но одно сомнение меня все-таки гложет.

Все разом встрепенулись.

Губернатор напряженным взором посмотрел сквозь хрусталь своего бокала на большой подсвечник, стоявший посреди стола, уснащенный изрядно оплывшими свечами.

— Не могу поверить, что его величество и господа члены британского парламента могли принять такое решение.

Это решение было сообщено лордом Хардуэем много раньше, еще утром, сразу по прибытии. В кабинете губернатора. В присутствии высших офицеров гарнизона и влиятельнейших граждан. То есть при всех тех, кто находился сейчас за столом.

Оказывается, губернатор был поражен уже тогда, но не посмел высказать свое мнение, находясь в трезвом виде.

Лорд Хардуэй тоже был не в восторге от поручения, которое послан был выполнять в Новый Свет. Тем не менее он, поправив локон своего парика, заметил:

— Как бы там ни было, сэр Вудфорд, всем нам придется делать то, что нам надлежит делать.

Полковники одновременно кивнули. Им понравился ответ лорда Хардуэя и своей твердостью, и своей тактичностью. Он не стал резко обрывать старика-губернатора, но вместе с тем дал понять, что в военное время приказы не обсуждаются.

— Я привез с собой целый саквояж, набитый патентами и свидетельствами, и не вернусь в Лондон, пока не найду применение им всем.

Майор Плант и синьор Галиани переглянулись, но их взгляды ничего не сказали друг другу. Лорд Хардуэй продолжил:

— Майор, сегодня же отдайте приказ офицерам вашей эскадры готовиться к выходу в море.

— Слушаю, сэр.

— Из моих шести кораблей четыре нуждаются в мелком ремонте. На «Сомерсетшире» треснула фок-мачта.

— Понял вас, сэр. Завтра с рассветом мои плотники займутся ею.

Губернатор продолжал стоять, держа бокал в вытянутой руке. Он был пьян, но даже сквозь опьянение до него доходило, какую непозволительную вещь он сказал. Он посмел открыто обсуждать и осуждать королевский приказ.

Так и не выпив, он тяжело опустился в кресло.

Лорд Хардуэй, напротив, встал. Откланялся и удалился в отведенные покои, громко стуча золочеными каблуками по вощеному полу.

Ранним утром следующего дня эскадра из четырех кораблей покидала бухту Порт-Элизабет. Туман, покрывавший побережье и акваторию бухты, придавал этому событию некоторую таинственность.

Город — горстка белых кубиков среди сочной зелени пальм — в этот час еще спал.

Губернатор Вудфорд стоял на набережной, глядя в корму последнему из кораблей, исчезающих в тумане, и едва заметно шевелил губами. Если бы кто-нибудь мог подслушать, что он шепчет, то он бы очень удивился. Губернатор посылал тихие проклятия на голову главнокомандующего королевскими военно-морскими силами в Новом Свете.

Губернатор был в ужасе от того, что наговорил вчера, за портвейном, причем в похмельном сознании прегрешение разрасталось, как в увеличительном стекле. Сэр Вудфорд был уверен, что этот столичный хлыщ Хардуэй рано или поздно использует против него эту пьяную оплошность.

Не нравилось губернатору и то, что его единственный сын Генри, двадцатилетний лейтенант, увязался вместе с эскадрой.

Видите ли, он хочет послужить отечеству! Как будто ему нельзя послужить, сидя на берегу и не рискуя попусту.

Синьор Галиани стоял рядом и подсчитывал в уме, что даст ему, главному поставщику невисской эскадры, этот поход. Выходило, что даст немало.

Лорд Хардуэй стоял на шканцах флагманского корабля и настороженно прислушивался к сигналам своего организма. С ужасом он ожидал признаков морской болезни. Как и многие флотоводцы, он был, к несчастью, ей подвержен.

Слава богу, океан был гладок, как обеденный стол.

Утром того же самого дня «Блаженный Уильям» приближался к острову Невис с юга. Встречные ветры и атлантические штили измотали команду. Матросы уже две недели как не видели нормальной пищи — сплошь солонина и сухари Непрерывные размышления о зарытом на Мадагаскаре золоте добавили яду в общую атмосферу. Поэтому когда на горизонте показался некий корабль, он был заведомо обречен.

Команда желала развлечься.

И развлечений она желала кровавых.

Одномачтовый однопалубный шлюп под голландским флагом.

Откровенно говоря, это было не совсем то, что нужно.

Не француз.

Не испанец.

— Что будем делать? — спросил Каллифорд, складывая подзорную трубу и пряча ее в карман своего черного кафтана.

Берджесс взорвался:

— В конце концов, мы не состоим на королевской службе и не обязаны заботиться о безопасности союзников его величества.

— Не состоим, — подтвердил Мэй.

— Когда нас станут вешать, никто не спросит, кем мы себя считали, всех заинтересует, что мы делали.

Берджесс несколько раз хлопнул ладонями по дубовым перилам:

— Команда застоялась. Через пару минут они узнают, что прямо по курсу у нас появилась добыча, и тогда ты посмотришь, как они отнесутся к твоим благоразумным рассуждениям.

По лицу Каллифорда было видно, что предстоящее развлечение ему не по душе.

— Что тебя смущает, Роб? Солнце еще не успеет войти в зенит, а мы уже возьмем этот шлюп на абордаж.

— А что ты там рассчитываешь найти, кроме сахарного тростника и соленых воловьих шкур? Золото и жемчуг на таких посудинах не перевозят.

— Я хочу хоть немного успокоить наших негодяев, хочу, чтобы у них снова появился вкус к жизни.

Каллифорд вздохнул:

— Ладно.

Берджесс открыл было рот, чтобы отдать соответствующие команды, но его остановил жест первого помощника.

— Я сейчас схожу в капитанскую каюту. Пусть Лич сам отдаст приказ о нападении.

— Но он же…

— Я постараюсь его уговорить.

Каллифорд быстро прошагал по палубе по направлению к корме.

Капитан лежал в той же самой позе, в какой мы его оставили во французской бухте на Мадагаскаре. Он только еще больше осунулся и высох. Когда приступ лихорадки оставлял его, он полностью приходил в себя. Единственное, что его донимало в это время, — это слабость. Он не мог самостоятельно подняться с постели.

Каллифорда встретил острый, немного злой взгляд.

— Что случилось?

— Прямо по курсу голландский шлюп.

— И что же?

Первый помощник, как и всегда в момент смущения, шмыгнул носом и высморкался.

— Я не слышу!

— Берджесс предлагает его атаковать.

Капитан закашлялся. Кашлял долго, мучительно, наконец поборол приступ.

— Он сошел с ума!

— Возможно. Но вместе с ним близка к сумасшествию вся команда. Если им не бросить эту кость, они могут взбунтоваться. Бунтом просто пахнет в воздухе.

— Заставьте их побольше бегать по реям, всю дурь выдует из голов. Ты же сам прекрасно понимаешь, что в этих водах мы не можем нападать на голландский шлюп. Это не Индийский океан, здесь нам не замести следы.

— Шлюп не такой уж большой. Команда не более сорока-пятидесяти человек, — осторожно сказал Каллифорд.

— Ты предлагаешь их всех пустить на дно. Из-за двух тюков второсортного хлопка?! А ты поручишься за то, что кто-нибудь из наших головорезов в ближайшем порту за кружкой рома не похвастается, как здорово он топит голландские шлюпы?!

Помощник понимал, что капитан прав, поэтому молчал, опустив голову на грудь.

В этот момент на верхней палубе раздался грохот каблуков, засвистели боцманские дудки.

Брайан Лич поднялся на локтях:

— Что это?

— Я сейчас пойду узнаю, — сказал Каллифорд, хотя прекрасно знал, в чем дело. — Голландский шлюп был замечен, к Берджессу явились выборные от команды, и он…

— Кто командует этим кораблем — я или Берджесс?!

Лич обессиленно рухнул на постель.

Каллифорд выскочил вон.

На палубе кипела жизнь.

Носились туда и сюда вооруженные люди. Матросы, вцепившись в вымбовки, крутили колеса, натягивая канаты, которыми управлялись паруса.

На пушечных палубах гремели команды Мэя. Он обещал немедленно вставить фитиль в задницу тем, кто слишком медленно выполняет его команды.

Несмотря на то что «Блаженный Уильям» был в непрерывном плавании почти шесть месяцев и дно его обросло всяческой морской дрянью типа ракушек и водорослей, благодаря поднятому парусному вооружению он набрал приличную скорость.

Голландцы слишком поздно поняли, что паруса эти поднимаются в их честь и что им не следует слишком уповать на защиту своего флага. Этот трехпалубный красный гигант, украшенный крестом Святого Георга, вне всякого сомнения, собирается на них напасть.

— Уильям! — крикнул Берджесс. — Дай пару предупредительных выстрелов.

Главный канонир не заставил себя ждать. Одна за другой выстрелили две носовые пушки. Пороховой дым завернулся в гигантские белые шары. Одно ядро подняло высоченный фонтан брызг справа от голландской кормы, второе — слева. Преследуемым давалось понять, что они в пределах досягаемости. Кроме того, намекалось, что преследующие стреляют весьма недурно.

Туповатый Мэй никогда бы не сделал, если так можно выразиться в данном случае, карьеры, когда бы не его звериное чутье и сверхъестественный глазомер. Он не мог объяснить, что именно он делает с пушкой, для того чтобы она била без промаха.

Несмотря на приказ лечь в дрейф, голландцы продолжали идти своим курсом, не убавляя парусов.

— Раз они пытаются от нас удрать, значит, на борту у них есть кое-что получше, чем соленые воловьи шкуры. — Берджесс подмигнул Каллифорду.

Тот негромко сказал:

— Лич запретил атаковать голландцев.

Штурман весело развел руками:

— Но мы уже атакуем. Не можем же мы бросить это дело на середине. Над нами будет смеяться весь Мэйн.

Каллифорд отошел к другому борту и достал подзорную трубу из кармана.

— Что ты хочешь рассмотреть, Роб? Какого цвета подштанники теперь у голландского капитана?

— Хочу убедиться, что мы делаем эту глупость без свидетелей, Сэм.

Берджесс махнул на него рукой.

— Эй, Уильям, пора переходить от предупреждений к делу, как ты думаешь, старина?

Главный канонир продемонстрировал это. Одно из ядер, выпущенных носовыми пушками, снесло фонарь над кормовой надстройкой. Второе влетело в окно кормовой каюты и там с наслаждением взорвалось. Брызги стекол, щепки, клубы дыма хлынули из окон голландской кормы в разные стороны. Победный клич пронесся над палубой «Блаженного».

Шлюп и после этого не пожелал выбросить белый флаг. Положив руля к ветру, голландский капитан стал поворачиваться к преследователю правым бортом, готовясь к артиллерийскому сражению.

Берджесс выругался:

— Этот герой меня смешит. Старина Уильям, сделай так, чтобы у этого дурака пропало всякое желание ворочать штурвалом.

Мэй выполнил и эту просьбу воинственного штурмана. Вторым попаданием восьмифунтовое ядро, попавшее под кормовую надстройку, лишило шлюп управляемости. После этого сопротивляться уж точно не имело смысла.

— Абордажная группа, на гальюн!

Гальюном называлась носовая часть палубы между бушпритом и носовой надстройкой. Там располагалось место общественного пользования для рядовых матросов. Офицеры и знатные пассажиры справляли свои надобности на балконах у кают в кормовой части судна.

Неугомонный капитан шлюпа тем не менее сдаваться не собирался.

Было видно, как он выстраивает на верхней палубе стрелков с мушкетами.

— Клянусь собственной печенкой, — объявил штурман, увидев это, — пара ящиков с золотом нас там ожидает. Ничем больше я не могу объяснить это упорство.

— А я могу.

— Что?

— Голландцы сопротивляются в надежде, что в последний момент к ним подойдет подмога.

Штурман на секунду помрачнел. Но только на секунду. Обежал взглядом горизонт:

— Какая подмога, откуда?

«Блаженный» пришвартовался к голландцу по касательной, выламывая пушечные стволы из портов. Пираты на ходу спрыгивали на палубу шлюпа, приветствуемые мушкетными выстрелами. Одна или две головы были разнесены в мелкие куски, но, в общем, большого вреда нападавшим стрелки принести не смогли.

Медленно вытащив шпагу из ножен, Берджесс, улыбаясь, произнес:

— Пойдем посмотрим, что там от нас прятали.

Каллифорд протянул ему свою подзорную трубу:

— Есть кое-что поинтереснее.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Посмотри сам.

Штурман неохотно засунул шпагу обратно.

— Куда смотреть?

— Зюйд-зюйд-вест.

Несколько мгновений Берджесс молча всматривался в линии горизонта. Потом опустил трубу и сказал упавшим голосом:

— Это эскадра.

— Да. Эскадра. И она идет сюда. На шум нашего боя.

Штурман растерянно оглянулся:

— Надо что-то делать, черт возьми!

— Что? — равнодушным тоном спросил Каллифорд.

— Свистать всех обратно на борт. Эскадра еще далеко. Они не успели нас толком рассмотреть. Мы успеем уйти.

— Не успеем.

— Почему?!

— Сначала надо потопить шлюп.

— Залп в ватерлинию — и они затонут за четверть часа.

— Кто-нибудь обязательно выплывет и все расскажет.

Берджесс задумался. Лицо его покраснело. По вискам побежали от напряжения струйки пота. Выхода не было!

— А чья это эскадра?

— Какая разница. Французы нас потопят. Англичане или голландцы повесят.

— Что же делать?

— Извиниться для начала перед голландским капитаном.

— Что я ему скажу?

— Скажешь, что обознался, принял его за испанца.

— Он же не поверит или примет меня за идиота.

— Лучше быть живым идиотом, чем…

Штурман не дал Каллифорду закончить его сентенцию, он взревел и схватился пальцами за горло.

Поведение кораблей эскадры недвусмысленно говорило об их намерениях. Они собирались охватить «Блаженного Уильяма» широкой дугой, с тем чтобы он имел только один путь к отступлению, на запад. Но если бы он решил уходить в этом направлении, ему пришлось бы двигаться в бейдевинде, то есть навстречу ветру. В данной ситуации это было невозможно.

— Англичане, — сказал Каллифорд.

— Всегда рад встрече с соотечественниками, — процедил сквозь зубы Берджесс.

— Что будем делать, Сэмюэль?

Штурману не пришлось отвечать на этот вопрос. Носовое орудие галиона, идущего крайним слева, просигнализировало, что к «Блаженному Уильяму» сейчас будет выслана шлюпка.

— Дайте им знать, что мы готовы ее принять, — приказал Каллифорд.

Берджесс поморщился, но ничего не сказал. Между тем захват голландского шлюпа закончился. Несмотря на приказ старшего помощника прекратить безобразие на его борту, пираты торопливо обшаривали его трюмы и выворачивали карманы пленных голландцев. Догадываясь, что им через пару часов придется, быть может, за это отвечать, они не могли остановиться. Роковая инерция.

Два голых по пояс пирата приволокли на борт человека в сбитом парике, с простреленной правой рукой и перепачканным кровью лицом.

— Кто это? — недовольно спросил Берджесс.

— Убил двоих наших, здорово владеет шпагой, — возбужденно сообщили доставившие.

— Мы хотели отправить его на корм рыбам, но потом подумали, что он может нам рассказать много интересного.

— Кто ты такой? — мрачно спросил штурман, похлопывая по рукояти своей шпаги.

Пленный усмехнулся:

— Я капитан «Витесса», шлюпа, который сейчас обшаривают ваши люди. — Он увидел приближающиеся широким фронтом английские галионы и добавил: — Что бы они там ни отыскали, вам придется сильно переплатить за добытое.

Берджесс мгновенно налился кровью и сделал угрожающий шаг вперед.

Каллифорд положил ему руку на плечо:

— Погоди.

Штурман зашипел, как масло на раскаленной сковороде, но перечить не посмел. Он понимал, что в создавшейся ситуации виноват больше, чем кто бы ни было.

— Как вас зовут, милейший? — даже чуть улыбнувшись, обратился к пленному старший помощник.

— Гастон Гренуй, офицер голландского флота.

— Француз! — радостно взвизгнул Берджесс. — Мы спасены, Роберт, спасены!

Раненый француз презрительно посмотрел на лысого англичанина.

С флагманского английского галиона спустили на воду шлюпку. В нее живо спускались по веревочным лестницам гребцы.

— Совершенно не вижу, почему тот факт, что я родился в Бордо, может избавить вас от заслуженной виселицы, — спокойно сказал Гренуй.

Берджесс опять чуть было не кинулся на самоуверенного пленника, он до половины вытащил шпагу из ножен, и снова здравый смысл в лице Каллифорда удержал его от опрометчивого и опасного поступка. Удержал, но французу заметил:

— Напрасно вы ведете себя столь вызывающе. Пусть нам суждено болтаться на рее, но до того момента, когда это случится, у нас есть возможность… — Вы меня не тронете.

Берджесс проревел:

— Еще как тронем! Клянусь всеми мертвецами, сыгравшими в ящик по моей воле!

Гренуя не испугала эта шумная угроза.

— Вы меня не тронете, потому что я ваша единственная надежда.

Шлюпка быстро приближалась к плавучему острову, состоящему из двух сцепленных абордажными крючьями кораблей.

— Возможно, возможно, — задумчиво сказал Каллифорд. — Сэмюэль, я отлучусь ненадолго. Ты позаботься о том, чтобы наш гость не скучал.

Сказав это, старший помощник спустился на шканцы и быстро зашагал в сторону кормы.

Пираты, наконец сообразившие, что происходит что-то неладное, бросились к нему с вопросами.

Он отмахивался. Стремительно открыл дверь, которая вела в кормовую надстройку, и исчез за нею.

Поднявшийся с пушечной палубы Мэй и мрачный, как туча, Берджесс наблюдали за тем, как приближается к борту «Блаженного» шестивесельная шлюпка. Она была уже достаточно близко, так что можно было рассмотреть, что помимо гребцов в ней находятся несколько человек в английских военно-морских мундирах.

Каллифорд вошел в каюту капитана. Лицо Брайана Лича исказилось, и он тихо проговорил:

— Вы ослушались моего приказа и напали.

Старший помощник пожал плечами, оглядываясь.

— Это не самое худшее из того, что сегодня произошло.

— Что ты имеешь в виду?

Каллифорд прошелся по каюте, все время что-то высматривая. Что именно он искал, понять было трудно. Поведение старшего помощника взволновало капитана.

— Что ты ищешь?!

Каллифорд нехорошо усмехнулся:

— Сейчас узнаешь, капитан.

Лич попытался приподняться, но изможденное тело совершенно его не слушалось.

Наконец Каллифорд нашел то, что искал. Он быстро подошел к изголовью капитанской кровати, взял одну из пропотевших подушек и с силой наложил на лицо Лича.

Никакого сопротивления не последовало.

Через несколько минут, как раз в тот момент, когда борт шлюпки ударился о борт «Блаженного», Каллифорд снова был на мостике.

— Где ты был? — подозрительно спросил Берджесс.

— Я искал врача. Ведь мы обязаны оказать помощь мистеру Греную, а то он изойдет кровью, прежде чем увидит подошвы наших сапог.

— Какой врач?! — спросил, морща лоб, Мэй. — У нас сроду не было лекарей на борту.

Ему не успели ответить. Первый английский гость, это был красномордый полковник Маллин, перебросил ногу через фальшборт.

Судьба командиров «Блаженного Уильяма» и его команды решалась в большой каюте галиона «Виктория», флагманского корабля невисской эскадры.

Полковник Маллин сидел по правую руку от лорда Хардуэя, полковник Керр — по левую. Майор Плант — по правую руку от полковника Маллина.

Дело о нападении на шлюп «Витесс» разбиралось так тщательно, как только возможно. Было допрошено сорок матросов, но их показания были схожи, как камешки на морском берегу. Все твердили одно: был приказ с мостика атаковать, вот они и атаковали. О том, чем эти благородные господа занимались в прошлом, лорд Хардуэй спрашивать не считал нужным. Когда полковник Маллин осторожно поинтересовался, почему — он ответил, что с него и так хватает вранья.

— Вы посмотрите, как они умудряются морочить нам голову, рассказывая о том, что мы видели собственными глазами. Что они наплетут относительно того, чему мы не были свидетелями!

— Да уж.

— То-то. К тому же у меня нет цели изобличить их в пиратстве. И так видно, кто они такие. Нам важно понять, годятся ли они для тех целей, которые нами намечены.

Маллин пыхнул трубкой:

— Ну и как, сэр, к какой мысли вы склоняетесь?

— Надо поговорить с вожаками этих бандитов, тогда можно будет делать выводы.

Допрос главного канонира дал не больше, чем допрос самого распоследнего матроса. Уильям Мэй не мог объяснить, почему «Блаженный» напал на голландца.

— Я выполнял команды, которые поступали с мостика. Лорд Хардуэй переглянулся со своими полковниками:

— А кто их отдавал?

— Сэм Берджесс.

— Какую должность он занимает на вашем судне?

— Штурман.

Лорд Хардуэй пожевал тонкими, бледными от предчувствия морской болезни, губами. Вся эта компания ему категорически не нравилась. На лбу у каждого из этих негодяев было написано, что он пират, убийца и мошенник.

На время роль допрашивающего взял на себя военный тюремщик:

— С каких это пор кораблем в бою стал командовать штурман, а?

Мэй вздохнул:

— У нас такое случается с тех пор, как заболел капитан Лич, сэр.

— Приведите сюда штурмана Берджесса.

Штурман был недалеко, дожидался за дверью. Его появление рассеяло все сомнения (если таковые еще оставались) относительно характера той деятельности, которой занималась команда «Блаженного Уильяма».

Бритоголовый, татуированный, слегка навеселе. Пират-пиратище.

— Скажите мне, Сэмюэль…

— Берджесс, сэр.

— Пусть так. Так вот, скажите мне, почему нападением на голландский шлюп командовали вы?

— Вообще-то, у нас командует капитан…

— Но капитан Лич, насколько мне известно, был болен.

— Точно так, сэр. Старший помощник Каллифорд отправился к нему в каюту, чтобы узнать, как нам себя вести, поскольку на горизонте, прямо по курсу, мы увидели шлюп. Мы подумали, что это шлюп французский…

— Почему вы так решили?

Штурман поскреб бритую макушку:

— А какой же еще, сэр?! Разве мы посмели бы напасть на шлюп нашего союзника?

Лорд Хардуэй склонил голову и некоторое время сидел так. Когда он ее поднял, выражение лица у него было кислое. Волнения на море не было никакого, поэтому выражение лица лондонского посланца выражало его отношение к следствию, которым он вынужден был заниматься.

— Позовите этого, как его, Каллифорда.

Штурман удалился в сопровождении двух мушкетеров в ярко-красных кафтанах. Два других человека в таких же мундирах ввели старшего помощника, он церемонно поклонился и, не удержавшись (хотя давал себе слово), потрогал правую ноздрю.

Несомненно, рваная ноздря хуже бритого черепа. Именно так и отреагировал лорд Хардуэй. Выражение лица у него сделалось совсем мрачным.

Маллин, Керр и Плант тоже не выказывали благостного расположения духа.

— Ты старший помощник?

— Да, сэр.

— Значит, ты должен знать, кто отдал приказ напасть на голландский шлюп.

— Должен знать и знаю это.

— Кто же?

— Капитан Лич.

— Он же был болен!

— Он плохо управлял своими руками и ногами, это из-за бомбейской лихорадки, господа, так вот, руками и ногами, особенно сразу после приступа, он шевельнуть не мог. А голова, поверьте, господа, голова у него была в порядке.

Лорд Хардуэй подумал, что хуже негодяя может быть только говорливый негодяй.

— И вот, когда он узнал, что прямо по курсу у нас возник то ли бриг, то ли шлюп…

— От кого он мог это узнать?

— Да от кого угодно. За ним присматривал один матрос, сами понимаете — немощь…

Полковник Маллин поднял руку:

— Где он сейчас, этот матрос?

— Погиб. Погиб во время абордажа. Мы понесли немалые потери. Кто же думал, что они будут так сопротивляться.

— Кто же думал, что вы нападете на шлюп союзников.

Каллифорд картинно развел руками:

— Капитан Лич считал, что это французский, то есть вражеский, корабль.

Лорд Хардуэй резко наклонился вперед:

— Он сам вам об этом сказал?

— О да, сэр. Сказал и приказал атаковать.

— Человек, лежащий без движения в каюте?! Он что, сквозь стены мог видеть?

— Не знаю, сэр. Не думаю. Все дело в этом матросе, видимо, он так описал капитану этот шлюп.

Лорд Хардуэй махнул рукой. Каллифорд не совсем понял, что означает этот жест, но на всякий случай замолчал.

Маллин и Керр с сожалением смотрели на своего высокопоставленного друга. Они слишком хорошо его знали и видели, что это дело его тяготит, что он занимается им без всякой страсти и почти без любопытства.

— Итак, Лич отдал вам приказ атаковать.

— Отдал.

— Но вы-то видели, что на грот-мачте шлюпа голландский флаг, а не французский.

Каллифорд кивнул:

— Видеть-то я видел…

— И что же?

— Но у нас не принято обсуждать приказы капитана. Хоть кого спросите. Раз приказано — надо выполнять, каким бы странным или неприятным ни казался приказ. Да, я видел, что флаг голландский, но не посмел ослушаться приказа.

Каллифорд извергал эту наглую ложь с самым искренним видом. Лорд Хардуэй и его помощники с интересом следили за этим спектаклем, ожидая, что мерзавец пустит петуха, переусердствует, но Каллифорд сыграл свою роль великолепно. Все понимали, что он врет, но вместе с тем не видели, как его можно было уличить во лжи.

— Хватит!

Рука лорда хлопнула по бумагам, разложенным на столе. Правая рука. Левая разбросала по плечам локоны парика.

Пират стоял покорный, как овечка, по его изуродованному лицу читалось, что он готов смиренно принять любую участь, какую высокопоставленные господа сочтут нужным ему назначить.

Но время распределения участей еще не подошло.

У лорда Хардуэя были еще вопросы.

— Ответь мне, почему в сундуке капитана Лича мы не обнаружили никаких документов. Ни патента, ни капитанского свидетельства, ни приписного паспорта?

Каллифорд пожал плечами, ничуть не смутившись, хотя, признаться, лорд рассчитывал его этим вопросом смутить.

— Извините, сэр, но я человек неграмотный. Всеми бумажными делами занимался капитан, и только капитан.

— Вы что, нанимаясь на службу, не подписывали с ним контракта?

— Почему же, я прикладывал палец, измазанный в чернилах, к какой-то бумаге.

— Ты до такой степени доверял капитану Личу?

— А почему я не должен был ему доверять, сто чертей мне в глотку и еще сто в печень! Лич был славный парень и никогда не обманывал меня и других неграмотных парней.

— В каюте капитана Лича не найдено никаких бумаг, ни с пальцем, ни без пальца.

Каллифорд сделал недоуменное выражение лица.

— Я, например, считаю, что ты, увидев паруса нашей эскадры, уничтожил все бумаги, — вмешался в разговор полковник Керр.

Его поддержал Маллин:

— Контракт, конечно, был. Стандартный пиратский контракт из двенадцати пунктов.

Допрашиваемый выпучил глаза, как будто все сообщаемое было для него откровением.

— Пиратский… контракт… что вы такое говорите, сэр?!

— Что вы с ними сделали — сожгли или выбросили в воду?

Каллифорд обратился к лорду Хардуэю за защитой от нападок его слишком ретивых помощников:

— Сэр!

— Скажи мне, чем вы занимались в морях Индийского океана, прежде чем появиться здесь?

— Мы состояли на службе в компании.

— К какому порту вы были приписаны?

— Чаще всего мы стояли в Сурате.

Было видно, что лорд Хардуэй не верит ни единому слову, но отчего-то продолжает спрашивать.

— Что же заставило капитана Лича покинуть те благодатные места?

Каллифорд многозначительно закатил глаза:

— Война, сэр.

— Война? Лич испугался войны?!

— Не совсем так, сэр. Мы ввязались в войну. Мы даже потопили один французский корабль. По всей видимости, это был капер, он охотился за судами компании, сэр. Причем капер этот был не одиночкой, и капитан Лич пришел к выводу, что французов у берегов Мадагаскара слишком много, это опасно, и велел идти в Карибское море, где, он считал, мы будем в большей безопасности. По дороге нам встретился этот треклятый шлюп. Думаю, его очертания смахивали немного на очертания того французского капера, вот капитан и решил на него напасть. В конце концов, джентльмены, капитан Лич был не так уж не прав.

— Поясни свою мысль.

— Капитаном шлюпа оказался француз, я лично в этом убедился, прежде чем меня сцапали ваши ребята.

Лорд Хардуэй сидел, уткнувшись лицом в ладони. Так он и заговорил:

— Ты лжешь, как последний паршивый пес!

Каллифорд слегка растерялся. Он не ожидал, что человек в таком дорогом и так тщательно расчесанном парике сможет произнести такие слова.

— Ты пес! Ты лжешь на каждом шагу. Как мог человек, лежащий без движения в постели, увидеть очертания корабля прямо по курсу? Для этого как минимум нужно встать с постели!

Каллифорд открыл было рот, но ему было громогласно велено:

— Молчать!

Полковники приободрились, лорд Хардуэй начинал напоминать, хотя бы отчасти, себя прежнего.

— Я колебался, что мне с тобой делать. Но меня доконала история с потопленным французским капером. С меня довольно! Возможно ли так лгать?!

Пират рухнул на колени:

— Но я могу доказать, что мои слова не ложь.

— Доказать?!

— Я согласен, пусть не пробьет и пяти склянок, болтаться на рее, сам завяжу себе петлю, если не докажу, что история с потопленным французом — правда.

Лорд Хардуэй встал.

Встали и остальные.

— Если ты не сделаешь этого, то пожалеешь не только о своих словах, но и том, что родился на свет.

Через каких-нибудь полчаса перед лордом и полковниками предстал Уильям Кидд.

Глава 3

Выглядел несчастный шотландец неважно. Истлевшая рубаха, клочковатая борода, подслеповатый взгляд. Давал себя знать месяц, проведенный почти в полной темноте.

Лорд Хардуэй смотрел на шотландца без восхищения, но с любопытством.

Полковники Маллин и Керр не испытывали ни того, ни другого чувства.

— Кто вы такой и откуда?

Уильям, увидев перед собой столь великолепно одетых господ, решил, что таким большим начальникам следует говорить только правду.

И начал ее говорить.

Важные господа слушали с интересом и не перебивали. Это убедило Кидда, что он говорит вещи важные и любопытные. Он рассказал важным господам о своей юности, о том, что он не хотел учиться, о том, как любит рыбачить, о том, что в городе он чувствует себя неуютно и поэтому предпочитает жить в загородном доме. Довольно подробно он описал свой дом и свой образ жизни в нем. Ничего не скрывая, он подробно поведал о том, что думает отец по его поводу, и о том, что соседи хихикают ему в спину, считая немного ненормальным.

Конец ознакомительного фрагмента.