Точка

Елена Подкатик, 2014

Основное действие повести «Точка» происходит в Минске в двух временных измерениях – октябрь 2009 года и период оккупации города во время Великой Отечественной войны. Главная героиня повести Людмила Стаханова принимает участие в Республиканской переписи населения 2009 года. При довольно странных обстоятельствах она знакомится с Миррой Львовной Андреевой – одинокой 92-летней старушкой, бывшей узницей Минского гетто. Эта нечаянная встреча двух женщин показала, что случайностей не бывает. Каждое наше действие может кого-то спасти, а кого-то погубить. Яркое тому подтверждение – невероятные жизненные коллизии Стеллы Андреевой и Минны Браун, судьбы которых тесным образом сплелись с жизнью Людмилы Стахановой.

Глава 2

14 октября 2009 года. Минск

Кошка смотрела прямо в глаза, враждебно подёргивая из стороны в сторону длинным рыжим хвостом. Изумрудные зрачки фосфорицировали, отражая нескладную фигуру представителя переписи населения с нелепым портфелем.

— Ну-ну, ты там не очень-то маши, хвостатая! Не боюсь я тебя!

Из-за рыжей кошки выглянула ещё одна, чёрная. Она участливо посмотрела на меня, выгнула спину и отвернулась.

День сегодня, в общем-то, прошёл успешно. Утром в районном пункте переписи населения я прошла обучение и получила карту своего участка: несколько домов по улицам Немиге, Обойной, Освобождения и Раковской. Список жильцов, пачка переписных листов и зелёный портфель с лямкой через плечо — переписчик Людмила Михайловна Стаханова готова к работе. Прошу любить и жаловать. Любить, кстати, меня было некому. Не сложилось, знаете ли, к тридцати пяти годам. Так бывает. Я к этому вопросу отношусь философски. Вот только мама не разделяет моих мировоззрений на этот счёт. Что ж, не будем о грустном.

Инструктаж по технике безопасности прошёл бодро и весело.

— Позже восьми вечера по квартирам не ходить. Если в доме находятся неадекватные люди, не кричите, а начинайте свистеть. Для этих целей в портфеле у каждого переписчика есть свисток.

Татьяне Петровне Кругловой — начальнику нашего пункта переписи населения — на вид было лет сорок пять. Высокая и мощная, она на примере моего портфеля обстоятельно рассказала, как нужно доставать свисток, как светить фонариком в темноте и как убегать от бродячих собак. В её исполнении все проблемные моменты казались детскими сказками. Такого переписчика будут бояться не то, что собаки, — птички не посмеют пролететь без разрешения.

Так думала я, соизмеряя свои пятьдесят два килограмма живого веса и сто шестьдесят сантиметров роста с намного более внушительными габаритами Татьяны Петровны.

— Главное — больше ходить днём и не соваться, куда не следует, по вечерам, особенно в частный сектор. В прошлый раз я принимала участие в переписи населения — насмотрелась всяких нехороших вещей, — Татьяна Петровна шумно вздохнула, отдала мне портфель и совсем неожиданно выдала. — С Богом, дорогие мои переписчики! Хоть бы всё прошло успешно и никого из вас не выгнали, не побили, не… Впрочем, всё будет хорошо!

Воодушевлённые жизнеутверждающей речью временной начальницы, мы дружной толпой вышли на свежий воздух.

Итак, переписная кампания обещала быть интересной. Сверимся с картой. Как раз на моём участке было одно из «неудобных» в плане вечерних визитов мест. Улица Раковская. Живописный уголок, но близко познакомиться с архитектурными и историческими особенностями его застройки до этого дня не довелось. Так, отрывочные хрестоматийные сведения из учебника по истории за седьмой класс… Или за восьмой?

Сегодня утром, проходя мимо, я отметила, что первый дом на Раковской почему-то под номером 12. Сама улочка довольно узкая и извилистая. Дома старые, видно, что в некоторых идёт внутренний ремонт. Пару домов стоят в строительных лесах, на дороге местами укладывается плитка. Я оглянулась в поиске начала улицы. Где дома под номерами 1, 2? В крайнем случае, должно что-нибудь напоминать о начале улицы. Из общей картины выбивался старый двухэтажный особняк на пригорке. Издалека номер здания еле просматривался. Складывалось впечатление, что этот дом стоял как-то обособленно, затерянный среди многоэтажных собратьев. Окна второго этажа местами были открыты, некоторые попросту разбиты. Скорее всего, там уже никто не жил, однако стоило проверить.

Решила навестить жителей улицы Раковская в полдень, но на деле это удалось только ближе к вечеру. В большинстве домов люди не просто дежурно отвечали на вопросы — они хотели обстоятельно поговорить «за жизнь», поэтому, обойдя сорок восемь квартир, я чувствовала себя так, словно в один вечер написала квартальный отчёт сразу за все отделы. Сверившись со списком, я поняла, что работу свою выполнила на два или даже на три дня вперёд. Можно отдохнуть. К тому же быстро темнело. Пора домой. Но почему-то необъяснимо тянуло в сторону улицы Раковской. Сегодня утром в ЖЭУ мне пояснили, что жильцы этого странного дома разъехались по другим адресам, здание подлежало капитальному ремонту.

Какого лешего мне там надо?

Ответственность, будь она неладна. К тому же, лучше всё проверить сегодня, чтобы завтра с чистой совестью планировать посещение других домов.

Пять минут от Немиги, и вот я здесь. Можно, конечно, сказать на переписном участке, что строение нежилое — проверять никто не будет. Однако же целый день мысли возвращались именно к этому дому. Пусть там никого нет, но свою работу я привыкла выполнять досконально.

Итак, сканируем местность. Узкая лента дороги вплотную подступает к домам. По обе стороны брусчатки замерла бесконечная, местами хаотичная вереница иномарок. Немудрено. В самом начале улицы старые особняки, сами того не желая, манили прохожих коваными решётками, безжизненным неоном и броскими вывесками. Здесь расположились небольшие кафетерии, бары, магазины, офисы. Я совсем не против рекламы, даже наоборот, ценю качественную подачу информации, но почему-то на этой улице не было праздника. Здесь витало что-то непонятное, невысказанное. Загадка. Я не люблю загадок, поэтому прошла по всей улице, свернула на Обойную, заглянула на улицу Освобождения. И отовсюду, казалось, наблюдал за мной небольшой двухэтажный особняк, затерянный в громадных строительных лесах соседних зданий. Буквально через дорогу от него вырос девятиэтажный гигант какой-то заморской компании. С другой стороны маячил бетонный скелет очередного торгового центра. Минск активно застраивался.

Вернувшись, я подошла к дому, завернула во двор. И окунулась в тишину. Здесь, на пятачке буквально в сто квадратных метров, жил своей неспешной жизнью уютный дворик в поздних цветах. Много зелени, мостовая выложена булыжником… Удивительно тихо, даже не верится, что рядом — шумная Немига. Возле дома звуки большого города не просто терялись, растворяясь в пространстве. Вместо них стояла такая тишина, словно всё было заполнено ватой.

Дом напрягает свои старые стены, дышит сквозь ватную тишину и молчит.

Он хочет поговорить, но не может.

А может быть, его никто не слышит.

Всё-таки должен был кто-то из жильцов остаться. Или здесь живут только кошки?

«Людмила, кошки не могут жить одни. Не придумывай страшных историй о брошенных на произвол судьбы голодных животных».

Я посмотрела на окно. Старая рассохшаяся рама изъедена временем. Подоконник вообще выглядит странно: разделён на две половины, в одной из которых — той, что дальше от стекла, — вовсю цветут солнечные друзья осени — бархатцы. Подоконник-клумба. Как интересно. Главное, необычно. Знала бы я, что «необычности» только начинаются…

Впрочем, обо всём по порядку.

Полюбовавшись на цветы, я подняла глаза выше. В сумерках казалось, что кошки на подоконнике превратились в маленьких, но грозных сфинксов. А за ними стояла, не двигаясь, чёрная тень.

Холодные мурашки пробежали от макушки до пяток. Я поёжилась.

«Мила, не бойся! Всё хорошо. Это твоё воображение. Зайди в подъезд и позвони в дверь», — уговаривала я сама себя, но зайти не решалась.

«А может, домой?» — внутренний голос звенел в ушах, заглушая здравый смысл.

Надо сказать, что живу я совсем недалеко, но никогда не была в этом районе. Даже странно. Видимо, не по пути. Или не ко времени.

Нет, дорогая, никуда ты не пойдёшь. Будем разбираться.

Оглянувшись, я собрала волю в кулак и открыла дверь в подъезд. В нос ударил чудовищный запах кошачьей мочи.

Ничего ж себе! Глаза запекло, нос отёк.

Я выскочила как ошпаренная.

Через минуту — повторная попытка. Снова безрезультатно.

А октябрьский вечер уже проявлялся в закатном потоке, набирая силу и обещая через полчаса покрыть мраком город и его жителей.

Нет, я буду не я, если не попаду внутрь этого странного дома.

Надо обойти вокруг, постучать в окна: кто-то же должен отозваться. Кошки не могут жить одни.

Стоп!

У меня в портфеле лежит список возможных жильцов этого дома. Как же я сразу не вспомнила?

Так, в портфеле каждого переписчика ещё имеется и фонарик, что очень удобно в создавшейся ситуации. К тому же есть ещё и свисток. Тоже очень удобно: будет страшно — буду свистеть.

Я села на деревянную скамейку у входа и начала листать списки жильцов.

«Воротынцева О. М., Воротынцев М. О. Квартира номер четыре» — этих точно нет, на втором этаже даже штор не осталось.

«Симанская Н. Ф. Квартира номер три» — их соседка, тоже, по всей видимости, съехала. Одно из окон открыто настежь. Вряд ли бы хозяйка практиковала такое проветривание в октябре.

«Музолевский К. Н. Квартира номер один» — если нумерация квартир идёт слева направо, то именно в этой квартире на первом этаже разбиты два окна. Жить там нельзя.

Оставалась квартира под номером два.

«Андреева М. Л.».

Кошки в окне посмотрели на меня с явным уважением.

С достоинством известного детектива, жившего на не менее известной улице под названием Бейкер Стрит, я положила список в портфель, взяла в руки свисток и фонарик.

Ваш выход, Шерлок!

Воздух в лёгких закончился у самой двери, на второй вдох я не решалась.

И тут, то ли от недостатка кислорода, то ли от ощущения, что схожу с ума, я увидела открывающую дверь, обитую чёрным ободранным дерматином, и высокую чёрную фигуру на фоне окна. Фигура странно махала руками и шла прямо на меня.

Фонарик глухо упал, «Шерлок» жалобно вскрикнул и выскочил из подъезда.

Очнулась я на Юбилейной площади. Октябрьский вечер, как и обещал, затягивал прохладой уставшие дома. Сумерки глушили звуки, город зажигал фонари.

А моё сердце, как пишут в романах об истеричных дамах, «трепетало и готово было выскочить из груди». Вязаный шарф чудом держался на плечах, у левой ноги сбился в нервный ком портфель переписчика. Что тут скажешь — красавица!

Ноги подкашивались, просили временной передышки. Скамейка недалеко от какого-то памятного знака весьма кстати предложила свои услуги. Постепенно я успокоилась и попыталась мыслить логически.

Итак, включаем логику. Если я видела чью-то фигуру, значит, там живёт человек. И, возможно, это «Андреева М. Л.», как указано в моём списке. Бояться нечего. Зачем я побежала? Тут, на освещённой со всех сторон площади в центре города, мой побег казался смешным и нелепым.

Я вздохнула. Что ж, пора домой. Выпью кофе, полежу в ванной с лавандовым маслом. Страх пройдёт. Обязательно пройдёт.

Я привыкла доводить свои дела до конца. Чего бы мне это ни стоило.

Завтра утром пойду туда и обязательно поговорю с загадочной хозяйкой странного дома на улице Раковской.

Взгляд скользнул по памятному знаку — огромному чёрному камню высотой с человека.

«Ахвярам нацызму. На гэтым месцы ў 1941–1943 гг. нямецка-фашысцкiя захопнiкi стварылi гета для яўрэяў Мiнска i яго ваколiц. Тут загiнулi больш за 100 000 чалавек, у тым лiку i яўрэi многiх краiн Еўропы. Амаль усе яны загiнулi у час пагромаў. Былi расстраляны i спалены ў лагеры смерцi Малы Трасцянец».

Юбилейная площадь светилась огнями витрин, в окнах многоэтажек отражались первые звёзды, поток машин безжалостно вдавливал в асфальт жёлтые дни октября. Сто тысяч человек лежали здесь, под моими ногами. Сто тысяч любящих и любимых, весёлых и грустных, мужчин и женщин, стариков и детей.

Светлая память вам, люди, не вернувшиеся с той войны…

Вечером, после обещанных самой себе ванны и кофе, я открыла ноутбук и впервые с интересом принялась изучать историю Минска. Общие темы особо не впечатлили, но когда очередь дошла до прошлого Немиги, Раковского предместья и, собственно, улицы Раковской, или Островской (какой она была в советское время), — тут моему удивлению не было предела.

«Улица как бы заключена между двумя высотными домами — уже упомянутыми зданиями Немиги и многоэтажным домом на Юбилейной площади. Историки предполагают, что свое имя площадь получила в честь юбилейного знака, появившегося там в 1826 году. Он был установлен на окраине Минска в честь 1500-летия Никейского собора^[3], который утвердил символы и догмы христианства. Долгое время Юбилейная площадь служила местом проведения базаров. Во время Великой Отечественной войны она входила в территорию Минского гетто^[4]».

Так вот почему там установлен памятный знак. Минское гетто. Одно из самых кровавых мест в оккупированном городе.

Утром я стояла перед подъездом странного дома. Кошки снова сидели на окне. Я помахала им рукой и решительно открыла дверь навстречу будущему. Или прошлому. Я открыла дверь самой себе.

* * *

13 октября 1938 года. Гданьск, Польша. Родильный дом, включённый в программу Лебенсборн»^[5]

Теплота и безмятежность внезапно сменяются необъяснимой тревогой. Что происходит? Напряжение растёт, я чувствую начало неизвестности. Как больно! Кроваво-красный водоворот затягивает в глубину подсознания. Страшно, Господи! Как страшно! Задыхаюсь. В ушах гудит, нечем дышать! Голову сдавливают беспощадные тиски. Впереди — холод и мучения. Это конец. Неужели конец?

— Ein Mädchen!^[6]

Что происходит? Где я? Кто я? Почему так холодно и больно?

— Moja córeczka! Moja ulubiona!^[7]

— Die siebtes. Wenn es weiter geht, haben wir die unnötige entfernen^[8].

В ушах нарастает шум, прикосновения заставляют дрожать и корчиться от нестерпимой боли. Кричу. Плачу. Люди, я одна из вас! Это начало! Встречайте меня с любовью!

— Gesundes Mädchen, alles in Ordnung^[9].

— Beginnen Sie!^[10]

Меня уносят из комнаты. Тепло. Засыпаю. Чужие руки бьют по щекам. Чувствую, что безвозвратно теряю самое близкое и родное.

— Schlafen Sie nicht!^[11]

Рядом — каменный человек, ткань с пауком. И Мама. Да, это моя Мама! Здравствуй, Мама! Я — твоя дочь! Где же ты? Почему не возьмешь на руки, не прижмёшь к себе? Холодно. Страшно.

Оглушающая музыка. Мужчина приближается, наклоняет остро-холодное лезвие ножа к моей голове:

— Minna! Seien Sie so hart!^[12]

Господи! Ангелы небесные! Защитите! Где моя Мама?

— Blasen! Das Ritual ist vorbei!^[13]

Примечания

3

Первый Никейский собор — собор Церкви, признаваемый Вселенским; состоялся в июне 325 года в городе Никея (ныне Изник, Турция); продолжался больше двух месяцев и стал первым Вселенским собором в истории христианства.

4

Минское гетто (20 июля 1941 — 21 октября 1943) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев Минска в процессе их преследования и уничтожения во время оккупации территории Беларуси войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.

5

Программа «Лебенсборн» основана в 1935 году под эгидой рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера для подготовки молодых расово чистых матерей и воспитания арийских младенцев (прежде всего, детей членов СС). Организации принадлежало 11 000 детей. Многие из них погибли. Большинство никогда не видели родителей: по закону они не имели прав на этих детей рейха. В документе, который подписывали арийские родительницы, так и говорилось, что мать — всего лишь звено в цепи возрождения расы, а об отце и вовсе не упоминалось. Оторванные от матерей, младенцы сразу же подвергались обряду «Причащение знамени»: маленького «сверхчеловека» клали рядом с бюстом Гитлера в окружении лавров, тут же ставили фотографию матери новорожденного и знамя СС, а затем под торжественную «Песнь о Германии» на музыку Гайдна эсэсовский директор детского дома касался ребёнка кончиком кинжала и давал ему имя, завершая обряд словами: «Будь же тверд».

6

Девочка! (нем.).

7

Доченька моя! Моя любимая! (польск.).

8

Седьмая. Если так пойдёт и дальше, придётся убирать лишних (нем.).

9

Девочка здоровая, всё в порядке (нем.).

10

Начинайте! (нем.).

11

Не спать! (нем.).

12

Минна! (женское имя, в переводе с нем. «шлем»). Будь же тверда! (нем.).

13

Унесите! Обряд закончен! (нем.).