Операция «Аврора»
1913 год. Последний мирный год в Пироне. Еще заключаются договоры и соглашения о дружбе и сотрудничестве, еще снуют по морям торговые и круизные лайнеры, но невидимая обывателю война разведок уже началась. В Российской империи, и год 300-летия царствующей династии Романовых, активизировались шпионы и агенты влияния едва ли не всех крупнейших стран Европы, и особенно – Великобритании. Именно Соединенное Королевство более других было заинтересовано втянуть Россию в гибельную для нее войну, не гнушаясь никакими средствами. Но па защиту Отечества грудью встали «бойцы невидимого фронта» – сотрудники Службы охраны высшей администрации и их коллеги из Осведомительного агентства Министерства внутренних дел!..
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Операция «Аврора» предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Глава 5
«Метрополь», торжественно открытый в 1905 году, представлял собой уникальный по размерам, комфортабельности и отделке гостиничный комплекс на четыреста номеров, среди которых, в соответствии с духом модерна, не было двух одинаковых.
Во всех гостиничных номерах имелись наполняемые льдом холодильники, телефоны и горячая вода! В 1906 году под названием «Театр “Модерн”» при гостинице открылся первый в Москве двухзальный кинотеатр. «Метрополь», удобно расположенный в самом центре Белокаменной, на Театральной площади, за свою недолгую жизнь успел повидать немало солидных постояльцев. Проживали тут купцы первой гильдии, дипломаты из Европы, отпрыски азиатских эмиров и шейхов. Останавливались в гостинице и представители театральной богемы — первые голоса Ла Скала и Парижской оперы, прима-балерины Лондонского и Мадридского балетов. А с недавнего времени пригляделись к апартаментам «Метрополя» финансовые воротилы и магнаты возмужавшего племени промышленников.
Одним из таких, последних, стал Джон Пирпонт Морган — далекий потомок того самого, знаменитого капера и сэра Генри Моргана. Конечно, Джон не занимался ни каперством, ни какой другой разновидностью разбоя. Он с отличием закончил Гёттингенский университет и стал, как того и хотел его отец, совладельцем финансовой империи «Дрексел, Морган и Кº», очень скоро занявшей ведущее положение в международных банковских операциях, и тем самым значительно расширил круг интересов семьи. На протяжении почти двадцати лет Джон Пирпонт увлеченно занимался любимым делом — делал из денег деньги. Однако, как утверждают знающие люди, даже очень интересное дело со временем обязательно приестся. Так и случилось с Джоном Морганом.
Это было похоже на озарение, катарсис, и произошло в одночасье, во время очередной встречи «больших людей», влиятельных членов Богемского клуба в одноименной роще в 1892 году, аккурат на праздновании двадцатилетия основания клуба. На фуршете, коим закончилась официальная часть мероприятия, к Джону, удобно расположившемуся с бокалом «Вдовы Клико» в кресле на террасе Малого Охотничьего домика, что на берегу озера, подошел невысокий, плотный молодой человек с характерной ближневосточной наружностью.
— Гельфанд, — просто сказал он. — Александр Гельфанд[10].
Пирпонт окинул его внимательным взглядом и кивнул на соседнее кресло.
— Мне рассказывали про вас, господин Гельфанд.
— Надеюсь, только хорошее?
— Все зависит от точки зрения. — Морган щелкнул пальцами, подзывая официанта. — Выпьете что-нибудь?
— То же, что и вы.
Официант поставил на подлокотник кресла Гельфанда бокал со светло-золотистым напитком и мгновенно исчез.
— Прозит, — поднял свой бокал Пирпонт, сделал маленький глоток и продолжил: — Вы ведь не познакомиться со мной подошли, Алекс?
— Разумеется, господин Морган. — Гельфанд тоже отпил вина. — У меня к вам абсолютно деловое предложение. Но сначала один вопрос.
— Валяйте!..
— Как вы относитесь к большой политике?
— Никак. Я считаю людей, занимающихся политикой, авантюристами и жуликами.
— Весьма точное определение, — хмыкнул Гельфанд. — Однако на сегодняшний день политика является наиболее прибыльным и перспективным вложением средств, не говоря о прочих дивидендах. Заверяю вас со всей определенностью, как человек, успешно занимающийся этим бизнесом не первый год.
Спустя полчаса оба допили до дна свои бокалы за будущий успех совместного предприятия по финансированию одной весьма одиозной, но перспективной радикальной партии, быстро набирающей популярность в Европе вообще и в России в частности…
Прошло почти двадцать лет, и Джон Пирпонт Морган, сидя в удобном кресле люкс-апартаментов гостиницы «Метрополь» в Москве, с неизменным бокалом «Вдовы Клико», подвел личный итог начатому в Париже делу: в целом все сложилось удачно, хотя бывали и промашки, и убытки. Вот как сейчас, например. Прошлогодний провал британской агентурной сети в России обернулся серьезными потерями, в том числе и на политическом рынке империи — партия левых социал-демократов, переименованная в большевистскую и до сих пор прекрасно отрабатывавшая все вложения, сильно потеряла в доверии как от сторонников и сочувствующих, так и от меценатов. Этот вопрос требовалось разрешить не откладывая и, возможно, сделать ставку на более дальновидных и серьезных представителей русской оппозиции. К примеру, конституционных демократов?..
Во всяком случае, предварительные консультации с друзьями по Богемскому клубу, с тем же Натаниелем[11], обнадеживали. Именно поэтому Пирпонт решился приехать в Россию и встретиться приватно с будущими контрагентами. К тому же гарантом встречи вызвался выступить сам сэр Бьюкенен, посол Ее Величества королевы Великобритании. Конечно, эта хитрая лиса никогда не придет лично, но обязательно пришлет толкового доверенного…
Банкир взглянул на часы в углу гостиной — половина шестого. И тотчас от входной двери донеслась звонкая трель электрического звонка. Перед Морганом тенью возник верный слуга и секретарь Томас Бридж.
— Открой, — махнул рукой Пирпонт. — Это наши гости пожаловали.
Первым появился высокий молодой человек приятной наружности, похожий на выпускника Оксфорда или Кембриджа.
— Роберт Маклеод Ходжсон, сэр! — доложил о нем Томас.
— Добрый вечер, господин Морган, — учтиво поклонился молодой человек. — Я…
— Я знаю, кто вы, — перебил его Пирпонт. — Гораздо важнее, знаете ли вы, кто я? И зачем вы здесь?
— Сэр Бьюкенен подробно проинструктировал меня… о предстоящем важном разговоре с господином Джоном Пирпонтом Морганом. То есть с вами, сэр.
— Хорошо. Присаживайтесь пока. Подождем остальных…
К шести пополудни собралась вся «тайная вечеря». Помимо Ходжсона и Моргана, на встрече присутствовали: присяжный поверенный в Московском городском суде и член ложи вольных каменщиков «Возрождение» Олег Гольдовский, Николай Виссарионович Некрасов, один из руководителей партии конституционных демократов, член Государственной думы от Томской губернии и одновременно Великий магистр недавно образованной ложи «Великий восток народов России», а также известный московский адвокат и тоже вольный каменщик Александр Федорович Керенский.
Вновь прибывшие чинно раскланивались, рассаживались по диванам и креслам просторной гостиной, получали по бокалу любимого напитка и погружались в молчаливое ожидание. Единственным беспокойным, не смогшим усидеть на месте, оказался Феликс Каннингем, резидент британской внешней разведки, чудом уцелевший во время прошлогодней операции российских спецслужб по ликвидации агентурной сети Соединенного Королевства. Он нервно мерил шагами пространство от камина до балконного окна, то и дело зачем-то вынимая из жилетного кармана брегет на серебряной цепочке. Официант подал Каннингему стакан виски со льдом, и Феликс время от времени на ходу взмахивал им, будто обращаясь к окружающим с пылкой речью.
Пирпонт Морган, как радушный хозяин, с благосклонной полуулыбкой из-под роскошных седых усов взирал на гостей. На самом же деле Джон прикидывал, кому вручить официальные бразды правления собранием, ибо страшно не любил быть в центре внимания, предпочитая незаметно наблюдать, анализировать и невзначай поправлять, но ни в коем случае не навязывать остальным свое мнение. Такую тактику ведения дел Пирпонт перенял от своего папаши. Джеймс Сили Морган плел финансовую паутину ни разу не попавшись на глаза ни противникам, ни жертвам, и за тридцать лет вырос из простого акционера до владельца крупнейшего банковского дома Североамериканских Штатов, тем самым реабилитировав перед знаменитым дедом пошатнувшееся реноме семьи.
Наконец, когда гости почти опустошили свои бокалы и стаканы, Джон решил, что пора начинать, кашлянул и негромко произнес:
— Господа, прошу вашего внимания.
Все головы дружно повернулись к нему, а Каннингем замер в полушаге от камина.
— Господа, предлагаю для ведения нашего собрания назначить председателя и секретаря. К примеру, мистер Каннингем вполне может вести дебаты, а делать необходимые пометки и записывать предложения мы поручим вот этому молодому человеку, — Морган кивнул на сидевшего у журнального столика Гольдовского. — Возражений, думаю, нет?.. Прекрасно! Что ж, начинайте, мистер Каннингем.
И Феликса прорвало. Он закатил такую вдохновенную речь об исторической роли Великобритании и России в сохранении мира во всем мире, что впечатлительный Гольдовский даже уронил слезу на лист протокола. Каннингем вылил бочку дёгтя на голову коварной и жестокой Германии и ее приспешника, Австро-Венгрии, задумавших установить во всем мире свой «орднунг» и погубить безвозвратно плоды цивилизации и просвещения, заботливо взращиваемые Соединенным Королевством среди диких народов Азии и Африки. Наконец, он заклеймил позором подлых отщепенцев, засевших в правительстве Российской империи и толкнувших своего государя на неверный путь соглашательства с германскими поработителями и устроивших настоящую резню среди подвижников, граждан Британии, по своей воле приехавших помогать русским друзьям строить светлое будущее.
— Они создали целую организацию с одной-единственной целью: уничтожить плоды многолетней подвижнической и просветительской деятельности английских добровольцев по приобщению России к мировой культуре! — патетически воскликнул Каннингем, воздев руки к потолку и забыв при этом о недопитом виски. В результате его остатки вперемешку с кусочками льда обрушились на голову оратора, чем слегка смазали концовку спича и вызвали у слушателей невольные улыбки, несмотря на серьезность прозвучавших обвинений.
Несколько стушевавшись, британец предложил:
— Прошу желающих высказаться, — и отправился в сопровождении молчаливого официанта в туалетную комнату приводить себя в порядок.
Тут же со своего места поднялся невысокий, худощавый и весь какой-то благообразный Николай Виссарионович Некрасов. Но его речь, вопреки ожиданиям остальных, не сквозила патетикой и резонерством, напротив — оказалась короткой, деловой и конкретной.
— Уважаемые господа, — негромко заговорил Некрасов, — громкие и трескучие фразы произносить мы все горазды. Однако считаю, что время болтовни прошло. И давно! Настала пора действий, решительных и, главное, результативных. То, что произошло в минувшем году, печально, но не безнадежно. Многое еще можно исправить и вернуть. Например, возродить Общество дружбы Великобритании и России. Но на качественно новом уровне! Не благотворительностью нужно заниматься, не приюты для сирот и убогих открывать — это все бирюльки! Обстоятельства требуют кардинальных решений и решительных действий. И первоочередной, наиважнейшей задачей мне видится изменение социального уклада империи Российской! Рыба гниет с головы. Нужно отсечь эту голову и оздоровить все еще жизнеспособное тело!.. Конечно, для этого потребуются немалые средства. И вот тут-то на первый план выйдут целевые вложения, в том числе и со стороны сочувствующих процессу, уважаемых финансистов, — Николай Виссарионович сделал широкий жест в сторону благосклонно кивавшего на его слова Моргана. — Предупреждая возможные вопросы со стороны будущих меценатов, куда же пойдут их пожертвования и каковы гарантии, могу с известной долей уверенности заявить, что финансовая помощь будет направлена исключительно на благое дело приобретения подавляющего большинства сторонников в нынешней Государственной думе, а также на принятие ею пакета реформ власти и конституции, предлагаемых партией конституционных демократов. Гарантией вложений послужат в случае успеха значительные налоговые льготы для инвестиций в экономику империи на самых перспективных направлениях ее развития — металлургия, добыча полезных ископаемых, лесоразработки, сельское хозяйство.
Николай Виссарионович слегка поклонился и сел.
— Прекрасно, господин Некрасов! Вот речь не мальчика, но мужа, — дважды хлопнул в ладоши Морган. — Если вы привлечете к этим будущим… мероприятиям еще и братьев из Великого востока народов России, успех обеспечен!
— Именно так мы и собираемся поступить, сэр, — неожиданно откликнулся на его слова Керенский. — А в качестве аванса, залога будущих доверительных отношений, могу предложить одно небольшое, но очень знаменательное дело. Вызволить из заточения узника царского режима, господина Сиднея Рейли.
В комнате после его слов на долгую минуту воцарилась полная тишина. А нарушил ее вернувшийся из туалетной комнаты резидент британской секретной разведывательной службы.
— Я пропустил что-то важное? — Он обвел собрание настороженным взглядом и уперся им в седовласого Моргана.
— Нет, мистер Каннингем, вы как раз вовремя, — усмехнулся банкир. — Наши русские друзья предлагают помощь в освобождении вашего коллеги и шефа из застенков Петропавловской крепости.
— Что?! Освободить Сиднея?.. Да это же… Это дело, за которое я отдал бы все, что у меня есть!
— Вот и я так думаю. Поэтому предлагаю вам, мистер Каннингем, обсудить все детали будущей операции с господином Керенским. Поскольку именно он озвучил это важное для всего дальнейшего действо, следовательно, у господина Керенского есть конкретный план его проведения.
— Совершенно верно, сэр! — поддакнул тот.
— Вот и славно. Обсудите детали… за чашкой вечернего чая. Или за ужином. А мы с господином Некрасовым займемся делами менее насущными и для вас малоинтересными. — И Морган сделал прощальный жест, от которого Каннингема подхватило, будто ветром.
Резидент британской секретной службы буквально вылетел в соседнюю комнату, увлекая за собой слегка растерявшегося Керенского и бормоча ему на ухо:
— У нас все получится, коллега. Я уверен. Нужно только найти опытных исполнителей…
— Да-да, конечно, — отвечал ему Александр Федорович, лихорадочно соображая, что же делать. Ведь бросить идею — одно, а реализовать ее — совсем другое. И из первого вовсе не всегда следует второе…
Пертовый маз с Хитрова рынка Дмитрий Сидорович Хлопонин, более известный в криминальных кругах как Хлопоня, пребывал в сомнении: телефонировать господину Кошко или промолчать?
С одной стороны, чего соваться, коли тебя не звали? А если даже позовут, начнут задавать вопросы, какое-то время по воровскому этикету не следует сразу соглашаться, желательно покобениться.
С другой стороны, Шнырь вот жаловался. А Шнырь — калач тертый, он беду за версту нюхом чует. И говорят ведь, старый ворон зря не каркнет. Каркнул же озадаченный Шнырь знатно: в «Каторге» видели Гришку Кота. Заглянул, дескать, перемолвился словечком с Бурым и пропал.
О том, что за зверь этот Кот, ходили разнообразные слухи, один другого чище. И самое скверное, большинству хитрованцев он был непонятен, как непонятна раку птица.
Впервые Гришка появился на Хитровке еще до беспорядков девятьсот пятого года. Он искал людей, которые без лишнего шума купят у него чуть ли не чемодан золотых часов, портсигаров и, что особенно встревожило хитрованцев, орденов. Получалось, что Кот обчистил, по меньшей мере, полдюжины старых генералов. Ему предложили слить только бриллианты из ордена Андрея Первозванного и из орденской цепи, но Гриша отчего-то заартачился. Потом его с кем-то сводили, потом случилась драка — Кот был дерзок и самолюбив, похлеще гусарского поручика. Он не стал испытывать дальше судьбу, выпрыгнул в окошко второго этажа и исчез в неизвестном направлении вместе с чемоданом.
Полгода спустя Гриша опять заявился на Хитровку и вроде бы поладил с Бурым и с Мешком. Последний пристроил Кота в артель грузчиков. Парень он хоть и невысокий, но плотный, сильный, плечистый. Тяжести таскать для такого — ремесло не обременительное, а артель грузчиков в богатые дома частенько нанимается, и глазастый парень много чего полезного может углядеть. Гриша и углядел! Спутался с молодой женой старого чиновного хрыча. Кончилось тем, что Кот снова уехал в свою родную Бессарабию, и Хитровка вздохнула с облегчением.
В третий раз Гриша прибежал в Москву, удрав из Кишиневской тюрьмы. Это было лет семь назад. Вид на сей раз Кот имел самый правильный: под обоими глазами — пять маленьких точек, почти черных. Этот знак для хитрованцев сработал лучше всякого паспорта: значит, большие дела человек делает и у себя дома стоит на высокой ступеньке в воровском обществе. Его бы спрятали, не выдали, но Гриша упорно стремился в Питер. Скоро хитрованцы с ужасом догадались, что парня потянуло в политику. Где и когда его опять схватили, никто не знал, но слухи ходили причудливые: чуть ли не по крышам вагонов идущего поезда удирал. Примерно тогда же появились на Хитровке два брата из Бессарабии и рассказали: Кот там до того, как попасть в Кишиневскую тюрьму, сколотил шайку и носился с ней по деревням, жег имения, уничтожал крестьянские долговые расписки, водворял справедливость — то есть сделался благородным разбойником. А благородного разбоя хитрованцы не понимали, им бы чего попроще.
Потом стало известно — Гриша доигрался. Двенадцать лет каторги, Нерчинские рудники — не шутка. Правда, в Сибирь он поехал не сразу, еще помыкался по тюрьмам. А уже в Сибири, как рассказали беглые, скурвился: задружил с начальством, даже стал десятником на строительстве железной дороги, надеясь попасть под амнистию по случаю трехсотлетия царствующего дома. Оказалось, налетчиков, водивших шайки, амнистия не касается. Тогда Гриша на все плюнул и наконец сбежал.
Он достаточно знал нравы Хитровки, чтобы сразу идти в нужное место. Если человек промышляет нищенством, он встретит себе подобных в «Пересыльном». Щипачи, домушники, форточники и скупщики краденого назначали встречи в «Сибири». Оба эти трактира были в первом этаже румянцевского дома и, хотя вывесок не имели, их знала вся Хитровка. А Кот пошел прямиком в «Каторгу». Ее тайное название само за себя говорило.
Обычно там каторжан, прибывших из Сибири, принимали даже с некоторым почетом, помогали пристроиться к делу. Но репутация Кота мало располагала к деловым отношениям — непременно ведь чего-нибудь натворит, старших не послушает, ровесников подведет под монастырь. Раньше его, может, и приняли бы как родного, но начальник московского сыска господин Кошко своими облавами основательно проредил Хитровку, и никому не хотелось давать повода для новых внезапных облав. А от Гриши предвиделось больше вреда, чем пользы.
На это и пожаловался старый Шнырь. Так что Хлопоне предстояло принять серьезное решение. Впрочем, думал он недолго.
Сдать Кота — это, как ни крути, было добрым делом. И для Хитровки, которая из-за него могла сильно пострадать, и для самого Хлопони. Следовало время от времени делать такие подарки господину Кошко, раз уж взялся служить. А Кот — он не свой, чужак, его не жалко.
Изображая приличного человека, чтобы бывать в богатых домах или хоть поблизости от них, Дмитрий Сидорович принялся ухаживать за вдовушкой, своей ровесницей, часто наведывался к ней в гости, но вел себя примерно. Вдовушка же была зажиточная и, чтобы вся родня обзавидовалась, поставила у себя телефон. С этого аппарата Хлопоня и телефонировал в полицейскую канцелярию, попросив соединить с господином Кошко. На вопрос, как доложить, Дмитрий Сидорович назвал фамилию «Коньяков». Они с Кошко уговорились о его тайном прозвании — в честь той встречи в «Славянском базаре».
— Ты, Хлопонин? — уточнил Аркадий Францевич.
— Я, ваше превосходительство.
— Чем порадуешь?
— Слыхали, ваше превосходительство, как лет семь, что ли, назад брали квартиру адвоката Левинзона?
— Слыхал.
— Там по делу проходил молодчик один, его еще не сразу взяли. Фамилия — Котовский Григорий, прозвание — Кот, сам — из Бессарабии.
— Котовский? Наслышан. Так что, он опять в Москве?
— Третьего дня в «Каторгу» приходил. Бурого искал, что-то затевает. Молодых баламутит…
— Что еще?
— Сдается мне, с каторги Кот сам ушел… без, значит, всякой амнистии.
— Та-ак… Благодарю, Хлопонин. Ты вот что, ты на следующей неделе поезжай-ка в Питер, тетушку навестить или там племянника. Короче, чтоб в воскресенье тебя в Москве не было!
— Понял, ваше превосходительство…
Это означало: будет облава, да нешуточная, в который день — одному Кошко известно, и попадаться незачем. Да, пожалуй, не только на Хитровке — Китай-город весь прочешут частым гребешком. Кот-то, выходит, один стоит целой облавы?! Надо ж, как получилось…
Но вряд ли Гриша будет сидеть на Хитровке и ждать у моря погоды. Он опять, поди, бегает по Москве, что-то затевает. А вот Бурый — тот прожженный хитрованец, без нужды или дела неотложного нипочем из своей берлоги не вылезет.
Возьмут Бурого в облаве, спросят: а дружок твой, Кот, где прохлаждается? Бурый после второй зуботычины поумнеет и выскажет все, что знает. Или кто-то из проституток шепнет, где искать красавчика. Из тех, что постарше. Молодая-то девчонка, может, и знает, да не выдаст — дескать, самой пригодится котик…
Выходит, надо брать своих малых, Федечку и Лукашку, и увозить из Москвы от греха подальше. В самом деле, давно пора в Питер наведаться. До Великого поста еще далеко, а Питер живет радостно, беспечно, и ходят по театрам-ресторанам господа с туго набитыми бумажниками.
Так рассудил Дмитрий Сидорович и, выкинув из головы все сомнения, пошел собираться в дорогу. На сей раз он легавым словечко молвил и сам остался в стороне. А полтора года назад кто-то другой так же молвил, и его, Хлопоню, вместе с двумя сотнями бедолаг замели. Так что, можно считать, все выходит по справедливости.
Хлопоня не знал, что его сообщение пришлось очень кстати — среди бумаг на столе у Аркадия Францевича лежали донесения о беглых каторжниках, целый список, в том числе и любопытные сведения о Григории Котовском.
Хитрованцы, и Хлопоня также, о бессарабских делах Кота знали мало. А если и слыхали про грабежи с убийствами, то понимали их по-своему, мол, рыжевья[12] людям захотелось, вот и пошли на рисковое дело.
А Кошко поневоле знал подкладку многих приключений Кота. Знал, что Котовский умеет убедительно симулировать бешенство и припадки, знал, что в Кишиневской тюрьме он до того разыгрался, что откусил ухо некому старому вору. Но это еще не было поводом устраивать какую-то особенную охоту на Кота. Повод нашелся другой. Скитаясь по Малороссии, Гриша в Киеве сошелся с эсерами. А это уже не воры и не мошенники. Эсеры замышляли революцию, причем кровавую.
Пришлось далекому от политики Аркадию Францевичу разбираться в их опасных шашнях.
Социалисты-революционеры подошли к устройству партийных дел очень даже практично. У них была «головка» — Центральный комитет, состоявший из организаторов и теоретиков. Этот комитет определял стратегию и решал идеологические вопросы, выпускал брошюрки и листовки, ездил в Европу на поиски себе подобных, а попав в переплет, нанимал лучших адвокатов. Все это требовало немалых денег. А никто из «профессиональных» эсеров не трудился, на службу не ходил, жалованья не получал.
Так появилась на свет боевая эсерская организация. Ее главной задачей была добыча денег. Добыча в самом прямом смысле слова, вплоть до открытого грабежа. Сами себя добытчики называли боевиками.
Боевику, который тоже на службу не ходил, нужно кушать трижды в день, где-то жить, покупать оружие, платить врачам, тайно пользующим раненых, давать взятки должностным лицам, в том числе полицейским, подкармливать тех, кого угораздило попасть за решетку. Добытые средства делили почти по-братски: треть шла (в лучшем случае) «наверх», две трети — боевикам. А счет-то велся в сотнях тысяч рублей!..
Киевские эсеры сразу поняли, что Кот для них — сущая находка. Очень скоро Гриша возглавил их кишиневскую боевую организацию. Но он не только совершал дерзкие налеты на имения, поддерживая репутацию благородного разбойника. Основные средства поступали от предпринимателей с купцами — и поди, не заплати! Или дорогое оборудование откажется работать, или из-за сущей чепухи начнется забастовка, или сгорит склад с товарами. Особо упрямым прилетал свинцовый гостинец, а искать стрелков дураков не было.
Коту такая жизнь понравилась, но его переманили анархисты — обещали не две трети, а восемьдесят процентов добычи! Там Гриша изобрел себе кличку «Атаман Ад». Атаманствовал буйно, но недолго — полиции его сдали эсеры. Заодно и денег заработали — Котовью голову полиция оценила в две тысячи рублей. Так Гриша и попал на каторгу.
И вот, извольте радоваться, явился…
Кому он надумал предложить свои разбойные услуги на сей раз? Что у него на уме? И ежели его сейчас упустить, что он натворит? Кошко сам себе сказал: Хлопоня заслужил награду Хлопоня, если можно так выразиться, честный жулик, ловкие свои пальчики в крови не пачкает. Ну, бес с ним! Пускай порезвится где-нибудь в Санкт-Петербурге — растяп, даже титулованных, учить надо…
Теперь следовало подготовить ночную облаву. Но сперва потолковать с Анной Васильевной.
Это нелепая с виду бабища, по статям сродни владимирскому тяжеловозу, была одной из лучших агентесс Кошко. Аркадий Францевич довольно часто привлекал к розыску жен своих сотрудников. Эти добровольные агентессы употреблялись, когда нужно было расколоть сидящую в камере мошенницу, и исправно изображали воровок. Имелось и несколько актрис, решивших, что театральной карьеры сделать уже не удастся. Анну же Васильевну Кошко отыскал в прачечной. Было путаное дело с найденными в той прачечной трупами, опытные сыщики зашли в тупик, и лишь наблюдательность этой неповоротливой бабищи позволила взять след.
Анна Васильевна просто органически ни в ком не могла вызвать подозрения. Когда она шла вразвалку с корзинами мокрого белья, отчаянно косолапя, и казалось, что вот так, не сбавляя хода, здоровенная тетка пройдет через каменную стену, никому и в голову не приходило, что она успевала счесть пуговицы на дамской кофточке и точно запомнить расцветку модных полосатых брюк.
Расчеты с этой агентессой велись частично деньгами, частично железнодорожными билетами: Анна Васильевна в юности прижила дочек-близняшек, росших в деревне у родни, и старалась почаще их навещать, балуя городскими подарками, конфетами и пряниками.
Жила она как раз в Китай-городе и, наученная Аркадием Францевичем, нанималась стирать белье к дамам местного полусвета — дорогим и средней руки кокоткам. Теоретически как раз у подобной особы мог поселиться Кот.
В кабинете начальника столичного сыска была особая тайная дверца. За этой дверцей имелась комната с гардеробом на все случаи сыскной жизни. А еще Аркадий Францевич позволил себе такую роскошь: в полицейской канцелярии денно и нощно дежурил гример. Так что вошел в комнатку осанистый господин в мундире, вышел же с черного хода подгулявший купчина с бешеным румянцем, взъерошенной бородой, в расстегнутой бобровой шубе; именно в том состоянии подпития, когда в голове роятся амурные мысли.
Заблаговременно вызванный извозчик ждал в Большом Гнездниковском. И Кошко покатил на поиски Анны Васильевны.
В доме, где она нанимала комнату для себя и часть подвала для прачечной, жил отставной полицейский Васьков. Пока его внучонок бегал за Анной Васильевной, Кошко слушал воспоминания о былых полицейских подвигах, в которых находил много полезного. Наконец прачка явилась, выслушала задание и, покивав, сказала:
— Не иначе, к Муньке Варвару ваш супостат пристал.
Забавная мода пристегивать к имени кокотки прозвище в мужском роде держалась в полусвете уже довольно долго.
— Отчего ж к Муньке?
— Леська Колоброд сказывала: звали Муньку кататься в Измайловское, отказалась. И Шурка Еврион, я ей давеча корзину белья снесла, тоже смеялась, мол, Мунька, не иначе кота завела со всем котовьим хозяйством. Девчонку, грит, в «Елисеевский» посылали, дома кутят.
— А ты все же уточни, Анна Васильевна. Вот фотографическая карточка, посмотри. Только осторожно — он опасный тип. И никакой не кот, ухарь залетный.
При этом Кошко невольно усмехнулся игре слов.
— Так кот-то у Муньки был, да сплыл. А при ейном-то ремесле без кота даже неприлично!
О том, что кокотки выхваляются друг перед дружкой тем, как хорошо содержат красавцев-сутенеров, Кошко тоже, естественно, знал. Вот только мало интересовался проказами Варвара. Мунька была слишком глупа, чтобы вербовать ее в агентши. По-своему хороша собой — крепко сбитая, кругломорденькая, черноглазая, но безнадежная дура. Только одно и умела, но, надо думать, умела хорошо, потому что всегда отыскивался богатый господин, оплачивавший ее расходы. С другой стороны, к кокотке не за философией ходят…
Уговорившись с агентессой, Аркадий Францевич на том же лихаче проехался вокруг Хитровки. Одно дело — созерцать Китайгородские и зарядские переулки на плоской карте, совсем другое — прокатиться по холмистой и причудливой местности. Да еще зимой! Кошко эту местность, конечно, знал, но сейчас следовало спланировать захват Кота. В идеальном случае его удастся взять на квартире Муньки, но Кот на то и Кот, чтобы уходить через мышиную щель, отстреливаясь при этом с обеих рук. Так что следовало рассчитать маршрут, которым Гришка побежит прятаться на Хитровку.
Облаву там проводили сравнительно недавно, накануне Рождества, и потому был немалый шанс, что хитрованцы расслабились и думают, будто гроза миновала. Поразмыслив, Кошко выбрал ближайшую ночку с воскресенья на понедельник.
На следующий день Анна Васильевна подтвердила: да, точно — Кот. Валяется до обеда в Мунькиной постели, потом где-то бегает, приходит к полуночи, и на Муньку ему, в общем-то, начхать. А она, дура, вместо того чтобы принять своего постоянного гостя, целыми вечерами ждет Кота, мается и страдает.
В назначенный вечер Аркадий Францевич усадил свою канцелярию за телефоны и мобилизовал курьеров. Нужно было собрать всех надзирателей, чиновников и агентов к семи часам вечера — якобы из Питера спустили новый, обязательный к исполнению циркуляр. Собралось под тысячу человек. Все кабинеты и коридоры были забиты под завязку. И даже не было нужды объяснять, что про циркуляр сказано для отвода глаз, все и так догадались.
Чтобы скрасить «арестованным» ожидание до полуночи, Кошко заранее распорядился принести из булочной три корзины саек и держать в кипящем состоянии два больших самовара.
Ближе к десяти Аркадий Францевич в предпоследний раз телефонировал генералу Адрианову За два дня до того он просил московского градоначальника отрядить для облавы с тысячу городовых, человек пятьдесят околоточных и два десятка приставов с помощниками. Вся эта армия уже должна была собраться во дворе жандармского управления на Малой Никитской. Адрианов подтвердил: его распоряжения выполнены, можно приступать к «экспедиции».
От Гнездниковского до жандармского управления чуть поболее версты, и участникам облавы не вредно пробежаться по морозцу, взбодриться. Так подумал Кошко и решил, что самому тоже было бы хорошо пройтись. Он не боялся бессонных ночей, но, видно, смолоду набрал их многовато, да и годы уже начинали напоминать о себе.
Вот и сейчас нужно встать из-за стола, надеть тяжелое зимнее пальто, нахлобучить меховую шапку, сунуть в карман револьвер. А вот что-то не встается, тело обмякло, плечи обвисли, и если положить голову на сложенные руки, так, пожалуй, и проспишь сидя до самого утра…
Наконец Кошко приказал себе: пора!
В канцелярии заранее заготовили планы Китай-города с Зарядьем, на которые он сам нанес красным карандашом маршруты для отдельных отрядов. Эти планы Аркадий Францевич сунул за пазуху и вышел из кабинета.
К жандармскому управлению шли четырьмя колоннами и разными улицами. Быстрая ходьба действительно взбодрила. Потом, собрав в сенях управления командиров отрядов, Кошко дал всем указания и велел выдвигаться. Сперва тем, кто будет окружать Хитровку с юга и с востока, потом тем, кто с запада и с севера. Сам возглавил отряд, назначенный для поимки Кота.
Метод проведения облавы был испытанный. Отряды шагом шли до подходящего места, в сотне сажен от Хитровки, там выжидали, рассеявшись, и по сигналу пускались бегом, чтобы как можно скорее оцепить намеченную часть воровского пристанища. Бежать было легко — площадь, окруженная облупленными каменными домами, лежала в низинке, куда, как ручьи в болото, спускались переулки.
Но что касалось Кота, действовать следовало иначе. Черт его разберет, во сколько и откуда он пойдет к Муньке. Поэтому Аркадий Францевич решил отказаться от всякой публичности. Не известил за час до облавы надежных и проверенных репортеров, не отправился вместе с ними на автомобиле, как граф или князь, командовать армией на поле боя, а прибыл в Китай-город пешком.
Варвар жила на углу Старосадского и Петроверигского переулков. То есть не на самом углу, а как бы напротив него. Нанимая квартиру, она, конечно же, не думала, что место словно нарочно приспособлено для сомнительных жильцов, которым при необходимости придется утекать дворами. Филеры, обследовавшие окрестности, доложили Аркадию Францевичу, что в проходном дворе черт ногу сломит. Там, не выходя на улицу, можно было чуть ли не весь Китай-город насквозь пройти и вынырнуть где-нибудь на Маросейке. Это не радовало: задача Гришки облегчалась, задача сыщиков неимоверно усложнялась. А если бы Кот, как и предполагалось, побежал к Хитровке, то опять же проходными дворами меж Хохловским, Подкопаевским и Хитровским переулками. Вся надежда была на это и еще на то, что Гриша не дурак. Ведь обязательно уже прогулялся дворами и сообразил, какие ворота куда ведут.
Так что Кошко потихоньку распределил свой отряд так, чтобы Кота, буде улизнет из квартиры, удобно перехватить в закоулках.
Часы показывали без пяти двенадцать. Начало облавы было назначено точнехонько на полночь. Филеры Абрамов и Буровский, караулившие квартиру, доложили: недавно пришел хорошо одетый господин, чья физиономия соответствовала фотографической карточке. Значит, надо дать Гришке время раздеться и лечь в постельку.
— Хорошо, идите, грейтесь, — позволил замерзшим филерам Аркадий Францевич. По такому случаю он не возражал, чтобы они согрелись в ближайшем трактире.
Подошел увязавшийся за отрядом будущий правовед Возницын, безмерно взволнованный — он впервые в жизни участвовал в облаве.
— Аркадий Францевич… — жалобно сказал он. Это означало: пустите меня вперед, я тоже хочу брать штурмом квартиру, и непременно чтоб злодейская пуля мимо виска свистнула!
— В другой раз, — ответил на безмолвную мольбу Кошко. — Ну, что же, с Богом?
Все уже стояли на местах, оставалось дать сигнал передовой группе. И Аркадий Францевич, как в юные годы, свистнул в четыре пальца самым хулиганским манером.
А Кот этот свист услышал.
Мунька ругалась на кухне с кухаркой, потому как к приходу любовника ужин не поспел, купленные с утра булки отчего-то пахли плесенью, а со стола рухнул дорогой кофейник и утратил свой изящный носик. Кот в бархатном халате (подарок Муньки!) сидел в кресле и курил дорогую сигару. Он предвкушал горячую еду и пылкие объятия влюбленной кокотки.
Женщинам Гришка нравился — умел вести себя именно с такой наглостью, какая их покоряет наповал. Грубым он, естественно, не был, потому что незачем, но и нежностью никого не баловал — пусть радуются, что заполучили в постель такого опасного зверя. Тут они с Мунькой нашли общий язык. Она тоже была далека от сентиментальности. Силы и выносливости у обоих хватало.
Мунька в капоте пронзительно розового цвета как раз вошла в комнату, когда за окном прозвучал этот короткий и резкий свист.
— Дура! — крикнул Кот.
Это означало: к тебе приходили соседки, такие же шалавы, как и ты, и кто-то из них заложил меня легавым, потому что ты хвасталась новым любовником!
Он понимал, что все не так просто, но сорвать злость было необходимо.
— Дуся! — воскликнула обиженная Мунька.
— Вот те и дуся! Пусти, дура! Потом пришлю за шмотьем…
Поскольку ошарашенная Мунька встала в дверях столбом, Гришка отпихнул ее и, как был, в халате и домашних туфлях, пробежал через кухню к двери черного хода.
Свист мог быть всего лишь свистом — мальчишеским озорством или знаком для воров, забравшихся в пустую квартиру. Но у Кота за годы приключений выработалось чутье. Свист ровно в полночь ничего хорошего не обещал. Лучше смыться.
На лестнице черного хода Гришку, разумеется, ждали — и ниже Мунькиной квартиры, и выше, закрывая путь к спасительному чердаку. Кот, недолго думая, прыгнул вниз, сбил с ног трех агентов, опрокинул их и по телам проскочил к выходу.
Пули его не догнали.
Нужно пробиваться к Хитровке. Там спрячут!
Гришка понесся, что было духу, по утоптанному снегу, свернул за угол, пересек по диагонали часть двора, опять свернул и вдруг… шлепнулся на пузо. Тут же сверху навалилось двадцать пудов живого веса. Чья-то рука поднырнула, пережала горло. Руки мгновенно оказались вывернуты назад.
«Подножка, — подумал Кот, — просто подножка! Каким нужно быть дураком, чтобы не предусмотреть засаду во дворе…»
Когда его привели к осанистому господину, главному начальнику, он мрачно смотрел в пол и не отвечал на вопросы.
— Как знаешь, Котовский, — сказал этот начальник. — Считай, что твои московские гастроли завершились, не начавшись. Ксаверьев, Курочкин, тащите его в автомобиль, везите в Гнездниковский. Вы мне за него головой отвечаете! И там же оба останетесь сторожить. У этого господина дурная привычка убегать из самых надежных мест.
— Так в наручниках же, связан!..
— Не пререкаться! Яценко, где ты там?.. Поедешь с ними. Так оно надежнее будет. Скажи шоферу, пусть возвращается и встанет возле Утюга.
Утюгом называли приметный дом, встроенный в острый угол, образованный двумя переулками, Петропавловским и Певческим.
Котовского втащили в автомобиль, уложили на пол, сверху поставили четыре холодные подошвы. Ничего хорошего, однако, игра еще не кончена.
В Гнездниковском была для него приготовлена особая камера, но и в камере с Кота не сняли наручников. Он сел на топчан и настроился слушать. Примерно час спустя раздались возбужденные голоса — в Гнездниковский привезли часть пленников с Хитровки. Потом к Гришке зашел главный здешний начальник, уже без шапки и пальто.
— Я — Аркадий Францевич Кошко, — сказал он. — А ты — Григорий Котовский. Что-то общее имеется, как полагаешь?
Кот молчал.
— Ну, как знаешь. Мне ты не больно нужен, а вот жандармскому управлению пригодишься. Или охранке тебя сдать?
Жандармы и Московское охранное отделение оба занимались политическим сыском и часто оказывались соперниками.
Кот решил не отвечать вообще. Он понимал, насколько смешон в бархатном халате поверх исподнего, и злился.
Аркадий Францевич сообразил, в чем дело.
— Ладно, Котовский, не до тебя сейчас. Утром пошлю кого-нибудь к Муньке за твоими штанами.
И действительно, не забыл, послал.
Одеваться Гришке пришлось под наблюдением двух агентов. Для такого случая с него сняли наручники, потом опять надели. Он понял, что отсюда так просто не уйти. И затих, выжидая нужный момент.
Аркадий Францевич его не допрашивал, решив, что незачем облегчать службу жандармам. Он лишь телефонировал в губернское жандармское управление и сообщил, что эсер, анархист и убийца Котовский пойман. И попросил, чтобы поскорее у него этакое сокровище забрали.
Смирение Кота никакого доверия не внушало.
А Гришка прислушивался к каждому шороху И наконец, выловил обрывок разговора двух надзирателей, сильно недовольных угрюмым узником.
— В Бутырке не забалуешь…
Стало ясно, куда его хотят перевести.
Сидеть в Бутырке Кот решительно не желал. Хотя тюрьма, можно сказать, почтенная и с репутацией — сам Емельян Пугачев в ней сидел и оттуда на эшафот отправился. И с виду тюрьма выглядела сущим средневековым замком с четырьмя башнями — Пугачевской, Полицейской, Северной и Часовой. Но на том романтика и кончалась. Одиночные камеры в этих башнях были неимоверно сырыми, не проветривались, на крошечных окошках стояли внешние и внутренние стальные решетки, мрак кромешный, надзиратели — звери. Старые каторжане рассказывали: было время, когда в Бутырке узникам запрещали греметь кандалами. Хоть в зубах носи, а не греми.
О том, что побег оттуда невозможен, знала вся Россия. Только одному человеку удалось сбежать и то как раз для подтверждения аксиомы «удрать из Бутырки может только волшебник».
Идея взбрела на ум высшему тюремному начальству в мае 1908 года, и не где-нибудь, а в ресторане «Яр». Там выступал с фокусами американский гастролер мистер Гудини. Его опутывали цепями, надевали наручники, сажали в пианино и заколачивали сверху крышку трехдюймовыми гвоздями. Затем на пианино накидывали простыню. Простыня сперва висела неподвижно, потом начинала шевелиться, ее срывали — и перед публикой, раскинув руки в актерском «комплименте», стоял абсолютно свободный мистер Гудини. Ему предложили помериться силами с Бутыркой, и он не отказался. Все жуткие условия, которые огласило тюремное начальство, он принял спокойно. Приехав в назначенное время, разделся донага и позволил тюремному врачу тщательно себя обследовать. Потом мистера Гудини в присутствии репортеров заковали в кандалы установленного образца, в цепи и посадили в особый металлический вагон, в котором опасных арестантов переводили из Москвы в Сибирь. Стены и крыша этого вагона были сделаны из листового железа. Двери запирались на замок, причем ключей от замка было два: один, для запирания, хранился в Москве, другой, для отпирания, — в Чите. Воздух свет и продовольствие поступали сквозь крошечное окошко. Такое же маленькое отверстие в полу служило для естественных нужд. Мистера Гудини заперли и стали ждать результата. Ждали ровно двадцать восемь минут. Как фокусник оттуда выбрался, так никто никогда и не понял…
Кот слышал на каторге эту историю. Побег американца стал праздником для заключенных, и о нем уже складывали невероятные легенды. Гриша прекрасно понимал, что у него такой заковыристый трюк не выйдет. Так что нельзя было допустить водворения в Бутырку. Ни в коем случае.
Кошко связался с Московской конвойной командой, которая располагалась на Лесной, близ Бутырки. Он прямо сказал:
— Этот голубчик не зря назвался Атаманом Адом. Будьте с ним очень осторожны, господа. Это не зачуханный хитрованец.
— И не с такими справлялись, господин Кошко, — ответили ему.
У каждого учреждения есть своя мания величия. Офицерам конвойной команды казалось, что двух человек в карете с зарешеченными окнами должно хватить, чтобы доставить Григория Котовского из Гнездниковского по Малой Дмитровке и Долгоруковской прямиком к Бутырке. Ехать-то недалеко — две с половиной версты.
Аркадий Францевич предложил забрать узника спозаранку и сонного. Опять же, на улицах в это время как-то попросторнее, дорога меньше времени займет. Но по непонятной причине тюремный экипаж прибыл чуть ли не к полудню.
Кот под присмотром надзирателей и офицеров конвойной команды оделся и обулся. Для этого с него снова временно сняли наручники, потом опять сцепили руки за спиной. Кошко в это время занимался допросом ворюги, которого в ночь облавы удалось взять прямо-таки чудом, проводил очную ставку с потерпевшей барыней, и было ему не до прощаний с Атаманом Адом. Гришку вывели во двор, усадили в карету между двумя конвоирами и повезли.
Окна в карете были крошечные. Гришка не понимал, куда едет, конвоиры молчали, и от этого в Котовой душе вскипала ярость. Москвы он не знал, по движению кареты и поворотам не мог понять, где находится. И потому чувствовал себя как человек, который вылез на крышу горящего здания. Останешься — сгоришь к чертям собачьим, прыгнешь вниз — ноги переломаешь, а огонь-то все ближе.
Кот резко нагнулся вперед. Выпрямляясь, подался вбок и со всей дури заехал затылком в лицо конвоиру. Не успел второй офицер рта разинуть, как Гришка двумя ногами ударил в дверцу, выбил ее и вылетел на мостовую. Там он упал набок, перекатился, вскочил на ноги и, насколько мог быстро, кинулся в ближайшую подворотню. Запоздалый выстрел только сбил краску с каменного косяка.
Во дворе разгружали телегу с дровами. Дворник толковал с кучером, низкорослый дедок и парнишка споро разгружали телегу. Она как раз оказалась между Котом и дворником с кучером. Увлеченные беседой, оба не заметили беглеца.
Гришка с разбега проехал по раскатанной ледяной лепешке, упал и проделал трюк, о котором слыхал от каторжан. Сжавшись, словно младенец в мамкином чреве, он подтянул колени к подбородку, руки же выпрямил, насколько мог, и сумел перекинуть ноги через цепочку наручников, словно бы перешагнув через нее. Потом, опершись о кулаки, снова поднялся на ноги.
— Ишь ты! — услышал он.
Дедок смотрел на него с восторженным любопытством. Потом сделал рукой известное мановение: сюда! Выбирать не приходилось.
Казалось, и трех секунд не прошло, как Кот выскочил из тюремной кареты, и вот уже он, никем не замеченный, вслед за дедком спешил по лестнице черного хода.
— Они, сукины дети, внуков моих в Сибирь упекли, еще в пятом году, — заговорил наконец запыхавшийся дедок и достал из кармана тулупчика связку ключей. — Знаю я, кого в Бутырку этак возят, — политических! Полезай сюда, я тебя запру. Не боись, не выдам. Тут отлежись, я потом тебя заберу. Вот только как с твоими браслетками быть, ума не приложу.
Гришку впустили в кухню, которая была чиста и пуста — хозяйка явно еще не начала ее осваивать. Каморка будущей кухарки тоже пустовала. Кот забрался в кладовку и закрыл за собой дверь. Там он, сидя на корточках, прислушался: не ломятся ли в дверь конвоиры. Но дедок, похоже, сумел их провести.
Теперь оставалось ждать.
Спаситель куда-то запропал. Забыть не мог — значит, услали с поручениями. Кот сообразил, что дед кормится тут подачками от дворника за мелкие услуги.
Он обошел временное пристанище. Это оказалась наполовину обставленная небольшая квартира. Приличный вид имел разве что кабинет, куда можно было попасть прямо из прихожей. Другая дверь вела в комнату, меблировка которой состояла лишь из большого кожаного дивана. Оттуда Гришка попал в помещение, похоже, спальню. Там уже обретался туалетный столик, совершенно пустой, и стоял комод. В комоде не нашлось решительно ничего, а вот на столике обнаружились кружка и тарелка. В кружке маячили коричневые разводы остатков чая, а на тарелке валялись колбасные шкурки.
Похоже, хозяин квартиры имел еще какое-то жилище, а это обставлял без суеты. Значит, его можно было тут прождать до второго пришествия и помереть с голоду.
— Таки, ох… — пробормотал Кот.
Деваться было некуда. Даже отопри он дверь, то куда бы пошел среди бела дня в наручниках? Значит, надо ждать. А если дедок не появится до ночи, ломать дверь и двигать на Хитровку. Там сообразят, как открыть наручники. Или после облавы наложили от страха в штаны и сами же сдадут Кота легавым. Он-то тут чужой, ни с кем не повязан делом, никому не нужен. Даже Муньке. Страсти страстями, а неприятности с сыскной полицией ей ни к чему…
Оставались анархисты. Или те чудаки, которые выдавали себя за анархистов, а сами тряслись, как овечий хвост, стоило Гришке рассказать им план нападения на почтовый вагон.
Чем дольше тянулось ожидание, тем яснее Кот понимал, что незачем было соваться в эту дурную Москву. Он еще раз прошелся по квартире и забрался в кабинет. Там не нашел никаких достойных внимания бумаг, зато обнаружил книги — целую стопку Сверху лежали пьесы Гоголя, и оттуда торчали клочки бумаги, которыми были заложены нужные страницы. Кот полюбопытствовал — это оказалась комедия «Ревизор». Тут он призадумался: куда ж его законопатил чертов дедок? Не актеришка ли нанимает квартиру? Но если так, на что ему целый кабинет?..
Коту вдруг захотелось есть, прямо-таки смертельно. В камере его покормили перловой кашей со шкварками, ломтем хлеба с маслом и кружкой крепчайшего чая. Так это когда было?..
Гришка не боялся голода, мог и сутки пропоститься, сидя с товарищами в засаде. Но там — азарт, восторг, осознание собственной лихости. Не до бесед с брюхом. А тут оно, брюхо, почему-то решило, что настала пора закатить грандиозный скандал.
Опять же, стало темнеть. И даже «Ревизора» не почитаешь — свечки нет, а электрическую лампочку зажигать опасно, с улицы увидят свет. Дурацкое положение, и дедок куда-то запропастился!
Кот прилег на кожаный диван, умостившись так, чтобы скованные руки не слишком раздражали. Он принял решение: постараться вздремнуть, а ночью как-нибудь вышибить дверь черного хода и уйти. Не может быть, чтобы припозднившийся извозчик не указал, в которой стороне Хитровка…
Чтобы определять время, Гришка поглядывал в выходившее на улицу окно. Если в доме напротив еще не погасили свет — значит, рано. Кот даже начал кемарить, и тут задребезжал дверной звонок.
Гришка съежился. Ему вдруг пришло в голову, что хозяин квартиры может оказаться весьма общительным типом, к которому гости шастают табуном. Или не ровен час, есть любовница с собственными ключами? Не мочить же глупую бабу?.. Да и оружие нашлось всего одно — половая щетка из кухни. Но даже ею орудовать со скованными руками затруднительно.
Звонок, правда, больше не дребезжал, и Кот постепенно успокоился. Снова его стал одолевать сон. Потому, наверное, и пропустил тихий скрип двери черного хода.
Чувство опасности сработало, лишь когда неизвестный возник на пороге комнаты. Сказать, что Гришка испугался, было бы неверно. Как человек бывалый, он давно научился реагировать на неожиданности предельным сосредоточением и холодным расчетом. Именно эти качества всегда дают преимущество перед потенциальной опасностью, а не страх или ярость. Поэтому Кот внешне остался неподвижен, но весь обратился в слух, не рискнув даже приоткрыть смеженные веки.
Керенский же (а это был он), остановившись в дверях, оказался здорово озадачен. Обнаружив в секретной, как он полагал, квартире незнакомого крепкого мужика мирно спящего на диване, Александр Федорович легко преодолел первое потрясение и тоже включил логику и расчет. То, что этот тип не из полиции или охранки, ясно как божий день. А вот как он сюда попал?..
Керенский сделал пару шагов к дивану и пригляделся, заметил тускло блеснувшие браслеты на руках спящего. Ого! Беглый?! А не его ли полдня по околотку полиция ищет? Носятся как угорелые?.. Ну и дела! Определенно, это он.
Александр Федорович заложил руки за спину, покачался с пяток на носки, затем сложил руки на груди, потеребил себя за подбородок, однако, так ничего не придумав, решил разбудить незваного гостя. Но едва он сделал шаг к дивану, «спящий» мгновенно оказался на ногах и метнулся навстречу, целясь скованными руками Керенскому в горло.
Если бы Александр Федорович действительно был тем, кем выглядел — этаким слегка субтильным интеллигентом, несмотря на высокий рост и приятные черты лица, — Коту не составило бы труда справиться с ним даже в наручниках. Но дело было в том, что Керенский, во-первых, имел весьма решительный и вспыльчивый характер, а во-вторых, хорошую физическую подготовку, благодаря занятиям танцами и, позже, в университете, боксом. Поэтому бросок Гришки Керенский встретил достойно: уклонился от захвата и нанес Коту классический апперкот точнехонько в правое подреберье. Атаман Ад охнул, согнулся, но тут же отскочил назад. Зыркнул на обидчика и вдруг метнулся мимо него вон из комнаты.
Теперь уже Александр Федорович решил не упускать беглеца и кинулся следом, вспомнив, что не запер по привычке дверь черного хода. Однако просчитался. Гришка ринулся не к ней, а вглубь квартиры. Керенский понял, что беглый почему-то хочет с ним разделаться, достал из кармана пальто, которое не успел снять, револьвер и замер, прислушиваясь. Спустя минуту уловил слабый шорох со стороны спальни. Медленно двинулся туда, шагая как можно тише. Но, видимо, противник все-таки что-то услышал, потому что едва Керенский сунулся в дверной проем, тут же получил удар в лицо метко пущенной тарелкой и на пару секунд потерял ориентацию. Коту этого хватило, чтобы снова броситься на обидчика и схватить его за горло. Они упали в коридоре, причем Александр Федорович выпустил при этом револьвер, но Гришка в запале не заметил. Навалившись на Керенского, он пытался его задушить. И ему бы, наверное, удалось, но Александр Федорович в последний момент, отчаявшись сбросить весьма тяжелого противника, изо всех сил ударил его обеими ладонями по ушам.
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Операция «Аврора» предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
10
Александр Львович Гельфанд (1867 г.р.) — видный деятель российского и германского социал-демократического движения, теоретик марксизма, публицист и философ. С 1894 года известен как Парвус, один из организаторов финансирования германским и англо-американским капиталом революционного движения в Германии и России, в частности, кровавых беспорядков зимой 1905 года в Москве и Петербурге.
