Русалка гриль

Владимир Плешаков, 2015

Автор предлагаемых рассказов – режиссер, киносценарист, телеведущий, но сам себя он называет путешественником. Путешественником в возможные миры. Вот и действие его рассказов происходит то в горном ауле, то на столичной тусовке, то в Северном ледовитом океане, то в древней Иудее; из провинциальной пивной переносится в королевство Сиам, а из обычного трамвая – в космические высоты. Автор с прихотливой фантазией смешивает сатирический реализм с интеллектуальным мифом, фантастические обстоятельства с почти пародийной стилизацией, не знает удержу в выборе мест действия и эпох, и всякий раз удивляет читателя непредсказуемым финалом, который, по словам автора, и для него самого – всегда полная неожиданность.

Зеркалоиды

Мы — это кто?

Первым идет Жан-Ги. Потому что он командир. Капитан. Начальник. Руководитель. Глава. Первый пилот. И потому что он здоровяк, даже сейчас — с рукой на перевязи. Наш командир идет первым, и мы рассчитываем на него. Но надеемся больше не на пистолет в его левой руке (я сам учил его стрелять левой и честно скажу, он не достиг больших успехов), а на его кулаки, пусть даже один левый кулак, — ведь что касается кулаков Эркюля, тут без разницы — правый или левый, один или два. Мы называем нашего командира Эркюль. Геркулес. Геракл. Потому что он силач, и не превзойдён в рукопашной драке. Так что, верни пистолет в кобуру, Эркюль.

Следом идет Софи. Наш ум. Логика. Рассудок. Интеллект. Мадемуазель Убедительность. Язычок Софи иногда эффективнее кулаков командира, если речь идет о посторонних. А если речь о нас, то — всегда. Мудрая София.

Парнас. Это тоже прозвище. Потому что кто же в здравом уме будет выговаривать «Бе-не-дек-ти-ан»? Парнас он и есть Парнас. Взбалмошный поэт, романтик, красавец и фанфарон. А его усы! Это что-то! Кто не знает парнасовских усов? Парнас второй пилот и штурман.

А я, как и Софи, стрелок. Я иду последним. Я и лечу всегда в хвосте, там моё место. Мне нравится быть в хвосте, я не слышу в слове «последний» негативного оттенка. Если угодно, я замыкающий. Сейчас, когда мы идём друг за другом, в нашем «Альбатросе» я — прикрывающий. Атака атакой, но пока ты атакуешь кого-то, кто-то другой атакует тебя, и вот тут появляюсь я: «Атакуете, сударь? Извольте. Но тогда уж без обид — вы пытаетесь попасть в нас, мы — в вас». Только чаще мы не пытаемся, мы просто попадаем. Иначе мы сейчас не шли бы гуськом все четверо, живые и здоровые… ну да, рука капитана. Но это не в счет. Его ранили на земле. Мы совершили вынужденную посадку и…

Как странно. Я заметил, что всё ещё говорю и думаю о Войне в настоящем времени: стреляем, попадаем. Стреляли! Попадали! Война закончилась!! Всё. Хватит. Конец. Финиш. Война кончилась. Потому мы и здесь.

Парнас сотни раз рассказывал нам об этом месте, а однажды мы даже пролетали неподалёку. Но о том, чтоб сесть, не было и речи — мы были на задании. И вот теперь мы здесь. Тут. Вот они мы. Идём: Эркюль, Софи, Парнас и ваш покорный слуга.

Сверху остров выглядит как обломок скалы, он и есть обломок скалы. Камень, камень и больше ничего. Ни деревца, ни кустика. Ни одной песчаной бухты. Причалить к острову можно, но очень трудно, и далеко не каждый день. Конструкция из бетона и цепей, которая служит причалом, выглядит очень ненадёжной. Да и затоплена большую часть дня и большую часть года. Камень, камень и больше ничего. И Лабиринт.

Даже предполагая, что сумасшедший миллионер, который построил на Острове Лабиринт, был и в самом деле сумасшедшим, всё же непонятно, как это пришло в его сумасшедшую голову. Это действительно чистое безумие. Абсурд. Чепуха. Идиотизм. Посадочная полоса здесь такая короткая, что, не проделывай мы сотню раз трюк с резким поворотом влево, ни за что бы нам не сесть на Остров. На Скалу.

Парнас прожужжал нам все уши об этом «непризнанном чуде света». Он мечтал попасть сюда с самого детства. И, наверное, попал бы. У его семьи денежки водились, и он вполне мог бы себе позволить такое путешествие. Если б не Война.

Теперь Парнас один-одинёшенек. Он сделал предложение Софи, она отказала. Теперь Парнас делает вид, что это был с его стороны просто донжуанский каприз, и отказ Софи, конечно, для него ничего не значит. Но он даже не знает, куда ему податься. Где жить, не говоря уже о том — с кем.

У меня все проще. Ферма, папа, мама, шестеро братьев и две сестрёнки. Я приглашал Парнаса к нам, но он не поедет, и мы оба это знаем. Парнас — парижанин. По крайней мере, был парижанином. Хотя говорят, что бывших парижан не бывает.

Мы удаляемся от нашего «Альбатроса» по узкой тропе, то ли пробитой, то ли протоптанной в скале. Первым идет Эркюль. Он пилот. И останется пилотом. Хотя не совсем понятно — чем заниматься пилоту, когда нет войны. Развозить почту? Показывать трюки в воздушном цирке? Эркюль даже спрашивал меня, что я думаю по поводу распыления удобрений с воздуха? По-моему, это полная чепуха. Ерунда. Бред. Сумасшествие. Идиотизм.

Мы приближаемся к Лабиринту и, приблизившись, понимаем, какая это громадина. Неотличимый от скалы, а может, из самой скалы и вырубленный, он поистине велик. Из дверей выходит старик. Он идет к нам, прихрамывая и не очень спеша. Проходит несколько метров и останавливается, приложив ладонь козырьком ко лбу. Мы идем со стороны солнца. Для атаки самое то. Только мы здесь не для атаки. Война кончилась, чёрт её дери. Мы здесь, чтоб развлечься.

Хотя, убей меня, не могу понять — в чём заключается развлечение? Бродить по узким коридорам без окон, то и дело попадая в безвыходные тупики, поворачивать обратно, снова бродить, снова попадать в тупики, и так пока не набредёшь — случайно, скорее всего — на выход. Где веселье? Но, когда я говорил это, Софи хохотала, Парнас плакал от смеха, а Эркюль смотрел на меня, как на дитя.

Я понимаю, для Парнаса это приключение. Авантюра. Для него и война была авантюрой. Хотя, воевал он от этого ничуть не хуже. А может, и лучше, уж мне поверьте. Или поглядите на его награды. Хотя Парнас их практически не надевает.

Для Софи лабиринт — загадка, которую можно, а значит — нужно разгадать. Головоломка. Задача. Для неё это вызов. Само слово «лабиринт» уже завораживает её. Впервые услышав от Парнаса об этом месте, она прочитала нам целую лекцию о лабиринтах: какие они бывают, как их нужно проходить, о Минотавре и Дедале, о древних египтянах и майя. Кажется, она знает о лабиринтах всё. Кажется, она вообще обо всём всё знает. Только не о себе. Она понятия не имеет, чего она хочет, что любит, какой цвет предпочитает, какие цветы ей больше нравятся. Она знает всё о музыке, композиторах, исполнителях, но не может сказать, какая её любимая песня. Ну, или опера.

Мы приближаемся к старику, здороваемся, он представляется смотрителем Лабиринта. Некоторое время мы молча стоим. Он не приглашает нас внутрь, что странновато для смотрителя. Мы спрашиваем, можем ли войти. Он кажется удивлённым, но приглашает нас за собой. Мы входим.

Здесь серая и довольно большая комната с несколькими диванами и журнальными столиками справа от двери. Слева отгорожена конторка или касса. Старик сразу исчезает за этой перегородкой. Мы недоумеваем. Вскоре в кассе открывается окошечко, и смотритель уже другим голосом — не тихим и растерянным, а служебным, официальным, деловитым — спрашивает, чего мы желаем. Парнас язвительно отвечает, что мы хотели бы шампанского. Смотритель молчит пару секунд, а затем совершенно серьёзно отвечает, что шампанского, увы, нет. Но есть чай. Мы отказываемся от чая и спрашиваем, можем ли осмотреть Лабиринт. Старик выглядит совершенно обескураженным. Он говорит, что не понимает, что значит: осмотреть. Ведь это не музей и не выставка. Это лабиринт. Головоломка. По нему нужно бродить, плутая, и найти в конце концов выход. Мы подтверждаем, что именно это и имели в виду, когда говорили «осмотреть».

Старик долго бурчит себе под нос, и в этом бурчании можно расслышать слова «музей», «рассмотреть». Мы терпеливо ждем. Наконец, командир спрашивает: «Так сколько же стоят билеты?»

Старик снова крайне удивлён. Билеты? Кажется, он не понимает значения этого слова. Ну да, билеты. Ведь это же что-то вроде аттракциона, так? Как комната страха или, наоборот, карусель. Покупай билет и входи. Так? Странно, но смотритель соглашается. «Впрочем, билетов нет, — говорит он. Входите так. Разве что…» Он смущён. Если у нас есть самая малость кофе, он бы был очень благодарен, если б мы были так любезны…

Софи поворачивается спиной к Парнасу, тот развязывает шнуровку её рюкзака и достаёт оттуда жестянку кофе. Старик видит жестянку, и слёзы наворачиваются на его глаза. Он берёт банку трясущимися руками и бесконечно нас благодарит. Парнас затягивает рюкзак Софи и пристально смотрит ей в затылок. Мы идем через комнату к двери в противоположной стене, предполагая, что там и есть вход в Лабиринт. Так и есть. На серой стене еле видна серая надпись. Перед дверью мы оборачиваемся к старику, думая, что он даст нам какие-то инструкции или напутствия, но смотритель поглощён содержимым жестянки. Он вдыхает кофе, прикрыв веки, и на лице его написано блаженство.

Мы входим в Лабиринт.

Именно так я себе и представлял это развлечение. Мы бредём по серым коридорам, в неясном свете редких и тусклых ламп. На первом же перекрёстке Софи объясняет нам правило «правой руки». Чтоб найти выход даже из самого сложного лабиринта, нужно придерживаться простого правила — на всех развилках всегда поворачивать направо. Точнее, выбирать самый правый проход. Так, если коридор раздваивается и ведёт влево и прямо, нужно идти прямо. Это правило настолько просто, что мне слабо верится в его эффективность. Но спорить с Софи? Помилуйте! Мы поворачиваем направо. Ещё раз. Потом ещё.

Мы идём по Лабиринту уже пару часов, и ничего не меняется. Те же серые стены, те же тусклые лампы. Меня начинает раздражать это «веселье». Внезапно мы попадаем в комнату. Или холл. Зал. Не меньше ста квадратных метров. В этой комнате по две двери на каждой стене, включая ту, через которую мы только что вошли. Точнее, это не двери, а просто проемы. Я так понимаю, что надо идти в ближайший проём справа. Но командир сбрасывает свой заплечный мешок и объявляет привал. И то верно, ведь мы сегодня не ели.

Мы располагаемся на голом полу, вынимаем продукты, Парнас разжигает свой примус. За едой я интересуюсь у Парнаса, доволен ли он. Я надеюсь услышать разочарование в его голосе, но Парнас искренне рад. Вдохновлён. Восторжен. Я вижу, что и Софи нравится здесь. Я смотрю на Эркюля — ему тоже весело? Но по лицу командира трудно понять. Он спрашивает Софи, мол, как она предполагает, сколько нам ещё идти. Но Софи отвечает, что данных слишком мало: она не знает ни протяженности Лабиринта, ни его формы, так что не может предположить. Будем идти, и рано или поздно выйдем. Правило правой руки никогда ещё не подводило.

От еды нас немного разморило, и я предлагаю чуток вздремнуть. Странно, но все соглашаются. Видно, устал не один я. Мы укладываемся кто где. Внезапно я просыпаюсь от того, что кто-то пристально на меня глядит. Я открываю глаза и вскрикиваю от неожиданности. Человек тоже вскрикивает, каким-то жалобным всхлипом, и пулей отлетает от меня к стене. Все моментально просыпаются и садятся, Парнас вскакивает на ноги. В его руке и в руке командира — пистолеты. Мы смотрим на человека. Он смотрит на нас. Губы его трясутся, и повторяют одно и то же, какое-то слово. Что-то вроде «зеркалоиды». Глаза его бегают. Внезапно человечек резко взвывает и стремительно исчезает в одном из проходов. Пока мы переглядываемся, Парнас уже исчезает в том же проёме. Через два десятка секунд мы, полностью собранные, устремляемся следом.

Коридоры здесь совсем другие — шире и выше. Мы можем идти не гуськом, а рядом, плечом к плечу. Светильников гораздо больше, и стены не скучно-серые, а темно-коричневые, слегка золотистого оттенка. Пол покрыт чем-то мягким, так что мы не слышим даже своих шагов, не говоря уже о шагах Парнаса. На первой же развилке непонятно, куда поворачивать. Правило правой руки тут не действует, потому что мы не знаем, куда повернули беглец и Парнас. Мы останавливаемся и смотрим на командира. Жан-Ги, наш могучий Эркюль, мы всегда смотрим на тебя, когда не знаем, как поступить, и ты всегда говоришь нам, что делать. Эркюль думает лишь мгновение. Он приказывает разделиться и бежать до следующей развилки каждому в своём проходе. От развилки, непрерывно выкрикивая Парнаса, бежать, следуя правилу правой руки, но только три перекрёстка, не дальше. Если ответа не будет — возвращаться и ждать остальных. Если Парнас ответит — действовать по обстановке.

Мы разбегаемся в разные коридоры. Я вспоминаю о том, что рассказывала Софи, о нити Ариадны, которая помогла одному греческому герою найти выход из лабиринта. Я думаю, что, не будь у нас спешки, мы могли бы сделать нити из чего-нибудь и бежать, не боясь заблудиться. Думая об этом, я не забываю выкрикивать имя Парнаса, и какое-то время слышу голос Софи. Поворачиваю в правый проход, еще раз поворачиваю, добегаю до третьего перекрёстка, стоп. Кричу. Слушаю. Ничего. Кричу. Слушаю. Кричу. Ничего.

Я решаю подождать пару минут, периодически выкрикивая Парнаса. Но ответа нет. Я возвращаюсь, как приказал командир. Теперь на развилках я должен держаться левой руки, чтоб вернуться в исходную точку — в комнату. В комнате я вижу Софи с пистолетом, направленным в сторону моей двери. Узнав меня, Софи опускает пистолет, но сразу же вновь поднимает его, услышав шаги в другом коридоре. Оттуда выходит Парнас, шутливо поднимает руки, будто сдаётся. Следом за ним идет Эркюль. Мы снова в сборе.

Парнас жалеет, что не догнал незнакомца. Тот бежал очень быстро, не разбирая дороги, а Парнас помнил, что находится в лабиринте, и боялся, увлёкшись погоней, просто-напросто заблудиться. В какой-то момент он решил остановиться и пойти обратно. А что было делать?

Командир спрашивает: «Какое слово произносил незнакомец?» Что-то вроде «зеркалоиды»? Что это? Или кто? Мы все смотрим на Софи. Но она пожимает плечами. Не знает. Первый раз слышит. Возможно, такого слова вообще не существует. Человек уж очень походил на сумасшедшего. «Может, это создатель лабиринта, — предполагаю я. — Ведь он тоже был сумасшедшим, по слухам». «Да, но он умер еще в прошлом веке», — отвечает Софи. Парнас полушутя высказывает опасение, что у этого лабиринта нет никакого выхода, и мы будем бродить по нему, пока тоже не сойдём с ума. На что Софи совершенно серьёзно отвечает, что даже если выхода и нет, есть вход. Что, в принципе, одно и то же. Мы всегда можем вернуться в исходную точку, в комнату смотрителя. Я облегчённо вздыхаю, и все смеются. Кажется, что инцидент с незнакомцем забыт. Мы готовы идти дальше. Итак, нам нужен коридор справа от того, в который мы вошли.

Теперь Парнас идёт первым с пистолетом наготове. Я, как всегда, замыкаю, то и дело оборачиваясь и проверяя наши тылы. Здесь тоже широкие коридоры, но стены окрашены не в коричнево-золотистый цвет, а в тёмно-зелёный. Боковые ответвления оформлены как картины — по периметру каждого проема тянется тёмный багет, с завитками и волнами. Мы продолжаем поворачивать строго направо. На одном из перекрёстков Парнас делает шаг вправо и… врезается в зеркало. Мы не сразу понимаем, что случилось. Зеркало большое — ровно такого же размера и формы, как и проёмы, и оформлено в такую же волнистую тёмную раму с завитками. Немудрено спутать. Я иронически спрашиваю Софи, распространяется ли правило правой руки на зеркала? Мы идём дальше. Но Софи всё же на одно мгновение задерживается у зеркала, чтоб поправить причёску и одернуть форму. Женщина есть женщина. Впрочем, я тоже, проходя мимо зеркала, мельком глянул на свое отражение.

На меня посмотрел довольно хмурый тип недоб рым взглядом. Мой Бог, неужели я так вот выгляжу со стороны?! Война кончилась. Расслабься, друг! Не хмурь брови, не сжимай так челюсти. Некоторое время я шёл, стараясь следить за выражением своего лица, чтобы не выглядеть таким букой. Но пистолет в моей руке напоминал о том, что война, может, и кончилась, но время расслабленных и умиротворённых лиц пока ещё не пришло окончательно.

При искусственном освещении я быстро потерял ощущение времени и, взглянув на часы, был крайне удивлён, что мы находимся в лабиринте уже больше семи часов! Получается, снаружи наступил вечер. Судя по всему, сегодня мы уже не выйдем отсюда. Лабиринт оказался действительно огромным. Парнас, довольный, подтвердил, что так и есть, ведь он же обещал настоящее чудо света! Какое ж это было бы чудо, если б его можно было пройти за полдня!

Коридор поворачивал под прямым углом, в этом месте и решено было устроить привал. За ужином мы говорили о чём угодно, но не о безумном незнакомце и его таинственных «зеркалоидах». Спать.

Ночью меня разбудил мой мочевой пузырь. Я тихонько встал. Парнас приподнял голову, но я приложил палец к губам и на цыпочках пошёл по коридору. Завтра мы повернём вот сюда, вправо. Значит, я зайду в левый проём — вон он виднеется. Если это не зеркало, конечно. Но это был проём. Я зашёл за угол и расстегнул брюки. Внезапно рядом со мной появился Парнас. Уверен ли я, что это прилично, спросил он меня и присоединился. Мы пожурчали, стоя рядом. Затем пошли обратно. По пути Парнас остановился и, потянувшись правой рукой к пистолету, левой показал мне направление. Я увидел на дальней стене зеркало в раме, такое же, как мы видели раньше, точь в точь дверной проём. В зеркале, которое было расположено к нам под углом, отражалась другая часть коридора, скрытая от нас поворотом. И там, в отражении, заметно было что-то вроде лежащего тела. Возможно, это спит наш безумный беглец. Я показал Парнасу глазами на командира и Софи, но он отрицательно мотнул головой, и мы медленно пошли к зеркалу. Отражение сдвигалось вместе с нами, и мы перестали видеть тело. Шли совершенно бесшумно. За углом, где предположительно лежал человек, тоже была тишина. Парнас сделал большой шаг и оказался у противоположной стены. Я выглянул за угол. Действительно, на полу лежал человек, завёрнутый в чёрное пальто. Наш беглец был в каком-то тряпье, так что, возможно, это был не тот незнакомец. Почему смотритель не предупредил нас, что в Лабиринте есть другие люди?

Парнас присел на корточки и тихонько свистнул. Человек под пальто встрепенулся и попытался вскочить на ноги. Но Парнас сделал успокаивающий жест и показал на пистолет. Человек — это был другой человек, не тот сумасшедший — пристально смотрел на пистолет. Потом он заметил меня. Переводя взгляд с пистолета на пистолет он, казалось, облегченно вздохнул. Парнас поздоровался с ним. Человек ответил. По крайней мере, он был француз. И, похоже, совершенно безвредный: профессорская бабочка в горошек, старый сюртук, профессорские же очки, седоватые кудри. «Профессор» осведомился, кто мы. Мы представились. Он переспросил, уверены ли мы, что мы — это мы? Мы непонимающе переглянулись. Тут из-за угла появился командир. Софи вместо меня прикрывала тылы.

Мы быстро доложили обстановку, и к расспросам приступил уже Эркюль. Он поинтересовался у незнакомца, что он тут делает и как сюда попал. Тот действительно оказался учёным, — так он себя отрекомендовал. А в Лабиринт его привело именно научное любопытство. Оказывается, наш профессор тоже много лет мечтал попасть сюда и, едва дождавшись конца войны, немедленно отправился посмотреть чудо света. Я коротко взглянул на Парнаса, который так же называл Лабиринт. Только мне он всё меньше казался чудом. Ну, а развлечением я его и раньше не считал, если помните.

Что-то тревожило профессора и, проследив за его взглядом, я понял, что его беспокоит пистолет Жана-Ги. Не мой, не Парнаса, а именно командирский. И беспокоит сильно. Он, прервав свой рассказ, вдруг обратился к Эркюлю и спросил, где его ранило в левую руку. Командир поправил профессора, что ранена его правая рука, а не левая. Это, кажется, успокоило профессора. Он вздохнул свободнее и, обращаясь уже ко всем нам, поинтересовался, известно ли нам что-нибудь о зеркалоидах?

Опять эти зеркалоиды! В ответ на наши недоумённые возгласы Шарль, — так его звали, — спросил, заметили ли мы в коридорах зеркала? Конечно, заметили. «Так вот, — продолжал профессор, — в этом лабиринте творится что-то странное. Там, где вчера ещё было зеркало, сегодня может возникнуть проход». Тем более, что на первый взгляд их можно и спутать — выглядят они похоже. Мы недоверчиво переглянулись, но профессор уверял нас, что это чистая правда. И, к тому же, не вся ещё правда. Другой, гораздо более таинственной особенностью этих зеркал было то, что сквозь них можно было пройти, даже когда они ещё не превратились в проходы. Об этом Шарлю поведал человек, которого он встретил тут, в Лабиринте. Человек выглядел напуганным и, по его словам, находился здесь уже вторую неделю. Он был голоден, пил собственную мочу и находился на грани сумасшествия. Но его рассказу о странных зеркалах профессор, тем не менее, склонен был поверить.

Впрочем, странности на этом не кончались. Полубезумный знакомый уверял Шарля, что человек, прошедший сквозь зеркало, попадает на ту сторону, в мир отражения, в зазеркалье. А сюда, в наш мир, из зеркала выходит его двойник. Зеркалоид.

Он ничем не отличается от своего прототипа, но является его зеркальной копией. Если человек был правшой, то Зеркалоид будет левша. Сердце у него справа, а печень слева. И никому не ведомо, что у него на уме.

Ясно, что это — бред сумасшедшего. Но Шарль уверял нас, что он сам лично мог убедиться в некоторой правоте безумца. По крайней мере, в той части, что зеркало может стать проходом, он убедился сам. Может, стоит прислушаться и к остальным его рассказам?

Мы оставили профессору его право верить, во что угодно, и предложили идти вместе с нами. Он с облегчением согласился. Видно было, что этот человек очень напуган. И кто знает, походит он тут один, наедине со своими странными идеями насчет зеркалоидов ещё денек-другой — и свихнётся, как и его приятель. Кстати, где он?

Убежал накануне, заподозрив в профессоре зеркалоида. Профессор и сам отнёсся к нам настороженно, пока не убедился, что пистолеты мы держим в правых руках. Потому так и беспокоил его Эркюль, что оружие у него было в левой. И, только убедившись, что командир помнит, в какую руку ранен, профессор успокоился.

Сна уже не было и в помине. И, поскольку свет в Лабиринте горел всегда с одинаковой яркостью, мы решили продолжить путь, несмотря на ночное время.

Профессор, конечно, знал о правиле поворота направо. Но, по его словам, здесь оно бесполезно, поскольку зеркала имеют свойство становиться проходами и, возможно, наоборот. Не говоря об этом Шарлю напрямую, мы все относились к его рассказам более чем скептически. И продолжали придерживаться правила.

Софи поинтересовалась, знает ли Шарль какие-нибудь параметры Лабиринта? Площадь, суммарную длину коридоров? Профессор ответил, что искал подобные сведения везде, где мог, но ничего не нашёл. Создатель Лабиринта держал свой замысел в полном секрете. Похоже, что даже не существует сколь-нибудь правдоподобной схемы коридоров. Полная неизвестность.

Меня, честно говоря, это не очень вдохновило. Как-то всё уж очень странно, всё с неким налётом безумия. Что создатель Лабиринта, что его смотритель, что сам профессор — производили впечатление не совсем нормальных. Не говоря уже о сбежавшем бедняге. Получается, что мы ходим в некоем доме для умалишённых, где из-за каждого угла может появиться безумец с острыми ножницами.

От этих мыслей мне было немного не по себе, и я понял, что вымотан. Не столько физически, столько нервно. Поэтому, рискуя навлечь насмешки, я, тем не менее, предложил командиру сделать-таки привал и как следует выспаться. Удивительно, но никто не поднял меня на смех. Казалось, все только и ждали, кто первый это предложит.

Мы снова нашли просторный угол, где все могли бы расположиться так, чтоб иметь большой обзор, боясь не столько мифических «зеркалоидов», сколько бродящего по лабиринту сумасшедшего.

Я уснул сразу, будто провалился. Разбудила меня Софи. Невольно. Она тихонько переступала через меня. Я встретился с ней взглядом и вопросительно показал свой пистолет, предложив сопроводить её. Но она помотала головой и бесшумно пошла по коридору. Я всё-таки сквозь полуопущенные веки наблюдал за ней. Софи шла на цыпочках и собиралась повернуть в левый коридор, как я сам на предыдущей ночёвке. Но внезапно она уперлась руками в зеркало, спутав его с проходом. Она посмотрела на меня и скептически развела руками. Как она догадалась, что я наблюдаю?! Софи пошла дальше и свернула в следующий левый проход. Я старался не слышать её журчание.

Через минуту Софи вернулась и, переступая через меня, шепнула, что все в порядке и чтобы я спал. И я уже почти уснул, но тут встал командир. Он пошёл в ту же сторону, куда ходила Софи. Так же наткнулся на зеркало и направился дальше. Потом я уснул.

Пробуждение опять было тревожным и вынужденным. Шум и возня. Все были на ногах и все вооружены. Софи и Парнас стояли с оружием, направленным на профессора, а тот прижался к стене и тоже держал пистолет, двумя руками. Ствол смотрел на командира. Эркюль сидел на полу и глядел на профессора с лёгкой усмешкой. Пистолет, видимо, был его, потому что мой оказался на месте. Я спросил, что происходит. Парнас ответил, что пришла очередь профессора сойти с ума. Парнас не смеялся. Парнас был серьёзен. Софи выглядела так, будто ещё не вполне проснулась. Наверное, так же выглядел и я.

Тем не менее, Софи обратилась к профессору и попросила его успокоиться. Она говорила совершенно ровным голосом. В отличие от Шарля. Он, обливаясь потом, с трудом удерживал пистолет Эркюля, и предохранитель, как я заметил, был снят, и это мне не понравилось. Все что-то говорили одновременно. Но профессор внезапно возвысил голос. Он почти закричал. Что мы не понимаем. Что мы слепцы. Что наш скептицизм мешает нам увидеть очевидное. Что наш командир — зеркалоид.

Тут окончательно стало ясно, что профессор тронулся умом, по примеру своего знакомого. Я всё ещё был на полу, полулёжа. Стремительным движением я, опершись на одну руку, бросил всё тело вверх и ногой выбил пистолет из рук Шарля. Оружие отлетело к ногам командира, но он даже не сделал движения, чтоб его поднять. Я не успел подумать, странно это или нет, потому что должен был извернуться и вскочить на ноги, чтобы схватить профессора. Но сумасшедшие бывают, говорят, весьма проворны. Ловки. Быстры. Непредсказуемы. Шарль неожиданно присел и снизу двинул меня кулаком в челюсть. Я рухнул в объятия Парнаса, Софи замешкалась, и профессор рванул вдоль по коридору. Он молниеносно пробежал до первого поворота и исчез за углом.

Я был уверен, что мы бросимся в погоню. Но командир остановил нас, сказав, что профессор, по сути, не опасен. Парнас и я были не согласны, но привычка слушать командира остановила нас. Несмотря на то, что война кончилась. Кончилась, чёрт её дери.

Всё это время Софи стояла неподвижно, глядя вслед убежавшему Шарлю. Потом она медленно пошла по коридору. Я сначала подумал, что она решила нарушить приказ командира (ведь война кончилась!), но она шла слишком медленно для погони.

Софи была уже у зеркала, которое ночью приняла за проход. Вот и Эркюль вслед за ней тоже толкнулся в стекло. Не мудрено спутать, зеркала здесь так похожи на дверные проёмы… Стоп! Но ведь профессор сбежал именно сюда! Он свернул в первый же левый проход, который ещё недавно был зеркалом… выходит, Шарль и его сумасшедший друг говорили правду: зеркала становятся проходами.

Или оно осталось по-прежнему зеркалом, и Шарль прошёл сквозь него, как фокусник в шапито? Но тогда опять же они были правы, и я даже не знаю, что мне легче принять: зеркала, превращающиеся в двери, или зеркала, пропускающие людей в зазеркалье. Пожалуй, всё-таки первый вариант. Ведь тут можно предположить какую-нибудь техническую уловку. Скажем, полотно зеркала в какой-то момент задвигается в стену, и на его месте возникает новый проход — с той же рамой. Ничего сложного. Никакой мистики.

Я догадался, что Софи идёт к зеркалу (или проходу?) с намерением получить ответы на те же вопросы, и двинулся к ней. Потом побежал. К зеркалу мы приблизились одновременно. Я до последнего надеялся, что увижу проход, куда и свернул Шарль. Но мы стояли у зеркала, у чёрто-вого зеркала, и пялились в собственные отражения. Надо сказать, вид у отражений был тот еще идиотский. Мы переглянулись с Софи и, не договариваясь, коснулись зеркала пальцами. Обычное стекло. Ровное, слегка прохладное. Пройти сквозь него невозможно, как и сквозь любое другое зеркало. Или сквозь стену. Невозможно.

Но Шарль прошёл. Это невероятно. Безумие. Идиотизм. Бред. Чепуха. Мы в доме умалишённых и, следом за другими гостями, постепенно сходим с ума. Эта мысль, видимо, была написана на моём лице. Софи улыбнулась и подмигнула. Она сказала, что мы обязательно разберёмся во всем. И куда делся профессор, и что тут вообще происходит.

Парнас закричал, что его не волнует, что тут происходит, и что он не намерен разбираться с безумными профессорами. Он, Парнас, считает, что нам всем надо срочно сваливать отсюда. Ему, Парнасу, не нравится это место, это долбанное чудо света.

Я хотел было напомнить Парнасу, кто именно втянул нас в эту историю, но раздумал. Потому что посмотрел на командира. Жан-Ги стоял с очень решительным видом, держа пистолет в ПРАВОЙ руке. А левая болталась на перевязи. Это было непонятно. Нереально. Невозможно.

Эркюль медленно и с расстановкой сказал, что совершенно согласен с Парнасом. Что нам действительно надо сваливать отсюда. И чем скорее, тем лучше. Нам. Но не ему. Он остаётся. И на то у него, Эркюля, или Жана-Ги, или кем он там был теперь, со своей левой раненой рукой, есть основания. Которые нас совершенно не касаются.

Поэтому сейчас он медленно и спокойно возьмёт свой заплечный мешок, медленно и спокойно пройдёт мимо нас, и никто его не тронет, не остановит и ни о чём не спросит. Он говорил всё это своим командирским голосом, с которым не принято было спорить, которому не принято было возражать. Поэтому мы молча смотрели, как наш командир, или уже не наш командир, собирает вещи в мешок, накидывает его на плечо и приближается к нам. Проходит мимо Парнаса (тот стоит с пистолетом, но оружие смотрит в землю, а сам Парнас смотрит на Эркюля широкими глазами, никогда я не видел у Парнаса таких широких глаз), проходит мимо Софи (и Софи не смотрит на командира, а смотрит на Парнаса и смотрит на его оружие), проходит мимо меня (и я не знаю, куда именно я смотрю, и мне даже кажется, что у меня на глазах слёзы, оттого я и не знаю, куда смотреть, потому что — кто ж последний раз видел на моих глазах слёзы), проходит мимо зеркала, проходит мимо поворота налево, где была ночью Софи, и идет дальше по коридору. Я оборачиваюсь к Парнасу, потому что он сделал резкое движение. Он поднял своё оружие и направил его вслед уходящему командиру. Но командира уже нет. Его нет. Он ушёл. Исчез.

Несколько часов мы блуждаем по Лабиринту.

Сначала мы шли за Парнасом, еле поспевая. Он почти бежал. И в какой-то момент повернул не по правилу — в левый коридор. Мы закричали ему об этом, но Парнас только рявкнул в ответ, что плевал на все правила и на все правые руки. Ничего не оставалось делать, как идти за ним. Он не останавливался и не сбавлял шага. Он сжимал в руке пистолет, и затылок его был покрыт капельками пота.

Наконец, Парнас утомился, он тяжело дышал, замедлял ход и вдруг рухнул на пол, сотрясаясь в рыданиях. Софи сделала мне знак, и я отошел за угол. Я посмотрел влево и вправо, прогулялся по коридору до первого поворота в одну сторону, затем в другую.

Появилась Софи. Она сказала, что нам надо отдохнуть. Я не стал ложиться, а сел, подперев спиной стену, так, чтобы видеть и Парнаса и Софи. Пистолет лежал у меня под рукой.

Но это не помогло.

Утром я исчез. Испарился. Пропал. Меня нигде не было.

Софи и Парнас звали меня, обошли ближайшие тупики, но не нашли. Они шли, уже забыв о всяких правилах, поворачивая на развилках по наитию. Они шли целую вечность. Парнас забыл завести часы, и они встали. У них кончилась вода. Осталось полдюжины галет и одна плитка шоколада. Они часто делали привалы. Они почти не разговаривали, шли молча. Иногда Парнас отставал, и Софи ждала его. Но когда отставала она, Парнас даже не оглядывался и шёл с прежней скоростью. Они съели галеты. Безумно хотелось пить. Однажды Парнасу показалось, что он слышит неясный крик. Они замерли и стояли так, не дыша, несколько минут. Тишина.

Они шли и шли дальше, плутая по коридорам, оказываясь вновь и вновь в тех местах, где уже бывали, находя следы своего пребывания: фольгу от шоколада, пустую флягу. Они шли и шли. А меня нигде не было. Совсем. Абсолютно. Кардинально. Не было.