Тюдоры. От Генриха VIII до Елизаветы I

Питер Акройд, 2011

История Англии – это непрерывное движение и череда постоянных изменений. Но всю историю Англии начиная с первобытности пронизывает преемственность, так что главное в ней – не изменения, а постоянство. До сих пор в Англии чувствуется неразрывная связь с прошлым, с традициями и обычаями. До сих пор эта страна, которая всегда была единым целым, сопротивляется изменениям в любом аспекте жизни. Питер Акройд показывает истоки вековой неизменности Англии, ее консерватизма и приверженности прошлому. В этой книге освещается период правления в Англии династии Тюдоров. Это история о разрыве с Римом, предпринятом Генрихом VIII, и неустанном стремлении короля к обретению идеальной жены и идеального наследника. История о том, как за кратким правлением короля-подростка Эдуарда VI последовало насильственное возрождение католицизма, трагическими проявлениями которого стали казни и расправы, учиненные Марией I, прозванной Марией Кровавой, а также о грандиозном правлении Елизаветы I, в конце концов принесшем стабильность, хоть и отмеченном междоусобицами, заговорами против королевы и масштабной Англо-испанской войной. Но прежде всего это история английской Реформации – которая существенным образом отличалась от Реформации в Европе – и становления Англиканской церкви, ведь в начале XVI века Англия все еще оставалась в значительной степени феодальной страной и часто обращалась к Риму. В конце XVI века это уже была страна, где справедливое управление было обязанностью государства, а не церкви, и где люди стали самостоятельно искать ответы на занимавшие их умы вопросы, перестав надеяться на тех, кто стоял во главе страны… Историко-литературный труд блистательного британского автора, снабженный 43 цветными иллюстрациями, представит интерес для широкого круга читателей.

9. Великое восстание

К весне и лету 1536 года королевство наполнилось слухами и толками. Один священник из городка Пенрит в графстве Камбрия отправился на самый юг, в Тьюксбери, где, сидя в местной пивной, заявил: «Нас обирают до нитки и хотят сломить, однако мы поднимемся с колен — сорок тысяч человек восстанет в один день». Возможно, слова и сорвались с хмельного языка, однако жители севера были особенно недовольны упразднением мелких монастырей, обеспечивавших продовольствием и помощью многие поколения в трудные времена.

Другой священник, из Эссекса, отправился собирать снопы пшеницы вместе с работником по имени Ламбелес Редун. «На севере назревает смута», — сказал священник и добавил, что он и еще десять тысяч других священнослужителей вскоре отправятся туда.

«В добрый час молвить, — мудро изрек работник, — в худой промолчать».

«Словам моим ты не внимай и о сказанном не заботься, ибо, прежде чем наступит Пасха, дни короля будут сочтены».

Ходили слухи, что все драгоценности и сосуды вынесли из приходских церквей и заменили жестяной или латунной утварью. Разграбление святынь в некотором отношении подтверждало людскую молву. Поговаривали, что приходские церкви должны были отстоять друг от друга по меньшей мере на восемь километров, а все, что ближе, подлежало сносу. Сообщалось, что за проведение крещения, похорон и бракосочетаний отныне взимался налог и что ни одному бедняку не будет дозволено есть белый хлеб и мясо гуся без дани королю. Эдуард Брок, «убогий старик», заявил, что, пока король сидит на троне, ненастьям и непогоде не будет конца-краю.

Падение Анны Болейн, как считалось, предсказал еще Мерлин. Народ внимательно изучал другие знаки и предзнаменования. Среди монастырей прошел слух, что «прекрасная роза будет растоптана в чреве его матери», означая, что Генрих будет убит священниками, поскольку угнетаемая им церковь и есть его мать. Язык этих пророчеств отражал язык народа, ополчившегося против риторики королевских прокламаций.

Предвестники бунта появились тем же летом. Священника из Виндзора, проповедовавшего о народном восстании, вздернули на виселице. Пятьдесят или шестьдесят мужчин и женщин подняли мятеж в городке Тонтон — двенадцать приговорили к смерти и отправили на казнь в разные места в качестве предупреждения. Ни одному священнику или монаху в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет не разрешалось носить оружие, за исключением ножа для мяса.

Первое масштабное восстание разразилось в начале октября 1536 года, после того как три комиссии королевских советников прибыли в Линкольншир с различными целями. Первой было поручено упразднение небольших монастырей, две другие занимались сбором налогов и допросами священнослужителей. Это вторжение из Лондона переполнило чашу терпения народа. В торговом городке Лут собралась процессия из местных жителей, несущих перед собой три серебряных креста, и церковный певчий Томас Фостер прокричал: «Граждане, прошествуем же за крестами в этот день: одному Богу известно, суждено ли нам когда-либо повторить сей путь». Народ боялся конфискации имущества, и в тот вечер группа вооруженных деревенских жителей прибыла к приходской церкви, чтобы защищать ее богатства.

Новости о «беспокойствах» в Луте вскоре распространились, и отряды вооруженных мужчин под предводительством некоего капитана Коблера начали разъезжать по стране, чтобы помешать или остановить работу королевских комиссий; звон городских колоколов многочисленных приходов созывал людей. Бунтовщики требовали, чтобы король «прекратил собирать дань с простого народа, пока живет и правит, и остановил роспуск монастырей»; они призывали сдать им Томаса Кромвеля и других «епископов-еретиков», чтобы те понесли заслуженное наказание. Викарий Лута добавил, что народ потрясен «упразднением церковных праздников… и упразднением святых обителей», равно как и «новыми ошибочными суждениями по поводу Девы Марии и чистилища». Религия была средоточием их протеста.

Протестующие заручились поддержкой джентльменов^[23] и отвели им, добровольно или вынужденно, руководящую роль, чтобы придать восстанию более законную форму. Несмотря на это, когда толпа сдернула с лошади и убила канцлера Линкольна, науськиваемая криками священников «Смерть ему! Смерть ему!», дело приняло куда более серьезный оборот. Поступил сигнал к всеобщему вооружению, и вдоль южного берега Хамбера сторожевые зажгли маяки. Народ Йоркшира увидел эти огни и догадался об их значении. Большая армия из десяти тысяч человек, отрядами прибывших из различных уголков Линкольншира, собралась на Хэмблтон-Хилл. Она набирала силу, и сообщалось, что двадцать тысяч повстанцев пошли в наступление на сам Линкольн.

При дворе, разумеется, знали об этих событиях, и Генрих, призвав герцога Норфолка, поручил ему возглавить войско для борьбы с мятежниками. Шаткость положения была такова, что король забрал к себе в Уайтхолл двух дочерей, Марию и Елизавету, и приказал стянуть подкрепления к лондонскому Тауэру. Существовала вероятность, что вся страна может ополчиться против него. Неужели он просчитался в своей религиозной политике? Стивен Гардинер, тогдашний епископ Винчестерский, впоследствии вспоминал, что «когда во время правления Генриха VIII на севере разгорелись волнения, король, несомненно, был намерен вернуть право верховной власти папе римскому, однако время для этого еще не пришло». До слуха Кромвеля и монарха доходили разные толки. Подмастерья уходили от своих мастеров. Города стояли без защиты. Землевладельцы восставали против своих господ. Около сорока тысяч человек примкнули к наступавшим. Король собрал вокруг себя пятнадцать советников.

Когда бунтовщики прибыли в Линкольн, джентльмены размещались в соборе неподалеку; здание капитула стало местом их собраний. К этому времени слуги Генриха мобилизовали множество всадников, а в Ноттингем, Хантингдон и Стамфорд стянулись отряды королевских войск. Мятежники намеревались затеять битву и требовали, чтобы джентльмены возглавили ополчение. Этим ознаменовалось начало гражданской войны, религиозной войны, которая могла полностью уничтожить страну. Сообщалось, что «все джентльмены и честные йомены королевства устали от такого положения дел и сочувствуют народу, однако не осмеливаются высказать свое мнение в страхе за жизнь». В каком-то смысле простолюдины держали их теперь в заложниках.

Они отправили послание королю с просьбой о помиловании, после чего вышли из собора и отправились к раскинувшимся за городом полям, где их ожидал народ; они сообщили присутствующим, что не пойдут с ними дальше, а останутся ждать ответа от короля. Мятежники, ошеломленные этой новостью, стали опасаться полного краха своих планов. Многие разошлись по своим деревням — по свидетельствам, почти половина всего ополчения покинула Линкольн. В город прибыл королевский глашатай с требованием сдаться, и, перед лицом королевской власти, бунтари разбрелись в разные стороны. Ответ Генриха на петицию народа звучал демонстративно дерзко. «Какое нахальство слышать от вас, неотесанных простолюдинов одного графства, — написал он в запальчивости, отбросив всю дипломатичность, — одних из самых отъявленных варваров и каналий в королевстве… роптания на вашего Государя?» Большей части мятежников было даровано помилование, и лишь нескольких местных главарей вздернули на виселице. Аббатов Киркстеда и Барлингса казнили за участие в разжигании волнений. Бунт продлился две недели.

Впрочем, потухший мятеж в Линкольншире стал лишь прелюдией к куда более масштабным и опасным брожениям в других уголках страны. «Беда сия по-прежнему тяготеет над нами, словно лихорадка, — писал один из королевских служащих Кромвелю, — один день все хорошо, другой день все плохо». Народ Йоркшира видел зажженные маяки по ту сторону Хамбера и с энтузиазмом поднял повстанческие знамена. «Не случись восстания в Линкольншире, — говорил впоследствии Кромвелю один из членов королевской комиссии, — не восстал бы и народ на севере». Мятеж на востоке Йоркшира стал, по сути, перемещением зародившегося восстания на север, однако в этот раз он проходил более организованно. Монастыри играли важную роль в жизни йоркширцев, и упразднение небольших обителей вызвало всенародное осуждение.

Восстание под номинальным предводительством дворянина Роберта Аска началось со звоном колоколов в Беверли; манифест призывал всех дать клятву верности Богу, королю, народу и святой церкви. Епископы и аристократы, разумеется, не упоминались, поскольку, согласно широко распространенному мнению, своими «нечестивыми внушениями» они сбили монарха с пути истинного. Король, простой народ и церковь — вот краеугольный камень, на котором, как считалось, зиждется Англия. Так или иначе, ничто не могло навредить Генриху; это расценивалось бы как измена.

В народе восстание получило известность как Благодатное паломничество. Его символом стала эмблема или знамя с изображением пяти святых ран Иисуса Христа, полученных во время распятия. Это вполне может служить доказательством того, что мятежники в своем большинстве устроили религиозный протест. Их требования включали возвращение «прежней веры» и возрождение монастырей; любопытно, что еще одним требованием стало «вновь признать принцессу Марию законнорожденной дочерью и аннулировать прежний правовой акт [о ее незаконнорожденности]». Марию, таким образом, воспринимали как неофициального представителя ортодоксального католического движения.

Услышав раздавшийся в обратном порядке перезвон колоколов в Беверли, жители собрались на полях и под руководством Аска условились встретиться в Вествуд-Грин в полном вооружении; все графство поднялось на призыв, и Аск опубликовал декларацию, обязывающую «всякого человека хранить верность потомству короля и благородству крови и охранять Божью церковь от расхищений». Лорда Томаса Дарси, королевского распорядителя в Йоркшире, уведомили о неких «умалишенных», подстрекавших к восстанию в Нортумберленде, Денте, Седберге и Уэнслидейле; он тотчас поехал в замок Понтефракт, а сына отправил к королевскому двору в Уайтхолл. Восстаниями на севере Йоркшира и в графстве Дарем руководил Капитан Нужда — скорее некая идея, чем конкретное лицо. Представляется, что население этих регионов, а с ними и жителей Камберленда и Уэстморленда сельскохозяйственные и экономические вопросы заботили не меньше, чем религиозные. В Камберленде четыре «капитана» — Вера, Нужда, Жалость и Сострадание — прошествовали торжественной процессией вокруг церкви в Бурге, после чего приняли участие в Божественной литургии.

К середине октября паломники Роберта Аска намеревались начать наступление на Йорк. Других ополченцев стянули для осады Халла, торгового конкурента Беверли, который в скором времени пал без сопротивления. Дарси отправил Генриху послание с просьбой выслать деньги и оружие, чтобы спасти королевские сокровища в Йорке. 15 октября Аск вместе с ополчением в двадцать тысяч человек подступил к городской заставе и издал прокламацию, в которой заявлял, что враждебные королю злоумышленники стоят за всеми нововведениями, «противоречащими святой вере», и намереваются «осквернить и разграбить дочиста все государство». Это была аллюзия на ликвидацию малых монастырей и опасения за судьбу приходских церквей; однако в ней содержалась отсылка к налоговому бремени, лежащему на плечах народа.

Мэр Йорка открыл городские ворота и впустил Аска с его людьми. Первоочередным требованием было наведение порядка, в связи с чем власти издали указ, обязывавший всех мятежников или «паломников» платить два пенса за каждую трапезу. С собой Аск принес петицию, которую собирался отправить королю. В ней перечислялись все прежние жалобы и недовольства, и в первую очередь — «упразднение столь огромного числа святых обителей». Они сопровождались критикой Томаса Кромвеля и многих епископов, «кто подрывал веру в Иисуса Христа». На двери Йоркского собора Аск повесил приказ «всем верующим вернуться в свои обители». В городах и на их окраинах располагалось множество небольших монастырей. Жители, освещая путь факелами, с ликованием и торжеством сопроводили монахов к их прежним жилищам. Той же ночью во всех новообретенных обителях, «несмотря на позднее время, отслужили заутреню».

Неудача линкольнширцев стала большим разочарованием для йоркширских мятежников, но теперь они действовали куда более дисциплинированно и целенаправленно. Они заручились — в добровольном или принудительном порядке — поддержкой местных джентри, которых обязали дать клятву, что они «присоединяются к нашему благодатному паломничеству ради народа лишь только во имя всемогущего Бога, веры и воинствующей святой церкви и служения им, оберегания короля и его потомков, религиозного очищения аристократов и изгнания всех сквернавцев и злоумышленников». Разгон всех «сквернавцев» являлся еще одним признаком народного беспокойства; считалось, что основы традиционного общественного уклада, со всеми его титулами и сановностью, находились под угрозой полного краха. Как джентри, так и простой народ были в равной степени консервативны. Аск и его сторонники, по всей видимости, искренне полагали, что действуют от лица короля и что в конечном итоге он воздаст должное всем их усилиям.

Аск пошел в наступление на замок Понтефракт с немногочисленным отрядом из трехсот человек. Он отправил письмо собравшимся в нем вельможам с требованием сдаться. В противном случае им грозила атака. Аск прекрасно знал, что тысячи его соратников уже спешат для подкрепления. Лорд Томас Дарси решил устроить переговоры и пригласил Аска в зал для торжественных церемоний, где он мог обсудить жалобы паломников с архиепископом Йоркским и другими лицами. Аск взял слово перед этими титулованными сановниками и объяснил им, что «духовные лорды не выполнили свой долг». Двумя днями позже Дарси капитулировал и сдал замок. Генрих, равно как и другие, считал, что он не справился со своими обязанностями.

К тому времени бунт разросся далеко за пределы Йоркшира, охватив Камберленд, Уэстморленд, Дарем и Нортумберленд. Точнее сказать, существующие волнения и подозрительность еще больше обострились на фоне событий, развернувшихся на востоке Йоркшира. Бервик и Ньюкасл, а вместе с ними королевские замки в Скиптоне и Скарборо требовали от короля выполнения требований. Никакой всеобщей кампании не последовало, имели место лишь отдельные стычки; множество людей были мобилизованы, в то время как перспективы оставались весьма туманными.

Королевского глашатая, прибывшего в замок Понтефракт, сопроводили к Роберту Аску; герольд отметил, что «выражением лица и манерой держать себя он походил на благородного принца». Ему вручили прокламацию короля, однако, по всей видимости, она представляла собой лишь набор высокопарных слов. Вскоре подоспел рапорт, гласивший, что королевская армия под предводительством графа Шрусбери собралась всего в 19 километрах к югу от Донкастера; солдаты разбили лагерь в 40 километрах от замка Понтефракт. Было решено, что Аск и его войско двинутся вниз к Дону и встанут у них на пути. Высказывалось мнение, что во всех битвах народ должно сопровождать священное знамя святого Кутберта, небесного покровителя северных регионов Англии. В Понтефракте к Аску присоединились другие отряды вооруженных ополченцев, и теперь вся местность находилась в боевой готовности.

К приблизившимся к Донкастеру мятежникам отправили королевского глашатая с сообщением от графа Шрусбери. В нем он настаивал, что гражданскую войну необходимо предотвратить, и предлагал «четверым самым благоразумным мужам севера» прийти в Донкастер и объяснить собравшимся вельможам причины своего восстания. За этим приглашением последовали разгоряченные споры между Аском и его соратниками. Если они проиграют битву с королевским войском, их дело обречено на неминуемый крах. Если они выиграют, это всколыхнет религиозную войну, самые ожесточенные действия которой развернутся на юге. Тем не менее ничего лучше этой возможности они не имели. Немногочисленную королевскую армию можно было легко разбить, тем самым открывая себе путь в Лондон. Мятежники не знали, что среди отрядов Генриха царила смута, и не имели точного представления о военной мощи или положении своего врага. Не будучи Наполеоном или Кромвелем, Аск сомневался — и выбрал более безопасный вариант. Вельможи и бунтовщики встретятся в назначенном месте.

Отряды йоркширцев и даремцев двинулись на Донкастер, сопровождаемые идущими вдоль верениц священниками и монахами, которые напутствовали бойцов воодушевляющими речами и молитвами; они несли перед собой знамя Кутберта и пели походную песню:

Всесправедливый Бог

Отпустит воздаяние свое

И порабощенным

Дарует вновь свободу…^[24]

Они выбрали четырех делегатов, проследовавших в королевский лагерь, где к Шрусбери присоединились герцог Норфолк и другие знатные сановники. Делегаты озвучили свои жалобы, включая возвращение к старой вере и сохранение прежних свобод церкви, которые записал Норфолк. Решили, что совет из примерно тридцати человек с каждой стороны соберется на Донкастерском мосту и обсудит все эти вопросы. Подробности их дискуссии неизвестны, однако Норфолк, возможно, доверительно сообщил, что встал на сторону мятежников в области религиозных вопросов; он, как известно, придерживался строгих ортодоксальных взглядов, будучи приверженцем старой католической веры.

Стороны заключили перемирие, согласно которому паломники обязались разойтись, при условии, что их жалобы будут донесены до сведения короля. Генрих неистовствовал, что Норфолк пошел на уступки тем, кого он считал злостными смутьянами; он хотел, чтобы королевская армия сокрушила их в прах. Впрочем, преимущество сейчас было на его стороне. Шансы, что паломники наберут былую мощь, практически равнялись нулю. Теперь он обладал неоспоримым козырем — временем, способным взять измором любое сопротивление. Аск и его сторонники по-прежнему верили, что король благосклонно примет их предложения; стоит лишь злосоветникам Томасу Кромвелю и архиепископу Кранмеру уйти со сцены — и король прозреет.

2 ноября всем мятежникам с севера Донкастера объявили всеобщую амнистию — за исключением Роберта Аска и девяти других зачинщиков бунта. В проповеди, произнесенной с кафедры Креста Святого Павла в предыдущее воскресенье, Хью Латимер говорил о тех, кто нес «святой Крест и Раны, возглавляя и замыкая процессию», чтобы «ввести бедный невежественный народ в заблуждение и сподвигнуть на борьбу против короля, церкви и всего королевства».

Когда Норфолк и другие переговорщики предстали перед монархом в Виндзоре, поначалу Генрих обрушился на них с гневными обвинениями за пощаду предателей; впрочем, по прошествии времени он успокоился и принялся писать ответы на жалобы паломников. «Перво-наперво, — писал он, — сколь бы трогательно ни звучали призывы к сохранению веры, условия их настолько расплывчаты, что их выполнение не представляется возможным». Генрих тем не менее воспользовался этой расплывчатостью формулировок, чтобы заявить, что он больше, нежели любой другой король, был привержен сохранению чистоты веры. Он бросил им вызов, дав понять, что на попятную не пойдет. «Сего ради, — предупредил их он, — памятуйте впредь об обязанностях подданных перед своим королем и сувереном и не вмешивайтесь более в дела, которые вас не касаются». Поразмыслив один день, однако, король решил, что разумнее всего занять выжидательную позицию, нежели открыто выступить против йоркширцев. Среди мятежников по-прежнему царил воинственный настрой, и «дикари» с севера были готовы в любую минуту примкнуть к их рядам.

Генрих отправил послание лорду Дарси, подговаривая его путем какой-либо хитрости похитить или убить Аска; Дарси ответил отказом, заявив, что «предательство или коварство по отношению к кому бы то ни было» противоречит его принципам чести. Этот дерзкий ответ сослужил ему медвежью услугу. Некоторые полагали, что Дарси, чья верность и без того вызывала серьезные подозрения, встал на сторону приверженцев старой веры. Утверждали, что он якобы слишком легко сдал врагу замок Понтефракт. Король заподозрил, что многие представители северного дворянства тайно пособничали восстанию, и соответствующая реакция не заставила себя долго ждать. По сообщениям двух свидетелей, Дарси, услышав новости о линкольнширском мятеже, заявил: «А, значит, народ восстал в Линкольншире. Бог в помощь. Жаль, что они не затеяли это тремя годами раньше — мир был бы гораздо лучше, чем он есть сейчас». Его час расплаты был уже не за горами.

Из северных графств по-прежнему доносились слухи о народных волнениях и сходках. Еще большую тревогу, с точки зрения королевского двора, вызывали новости о том, что копии петиции паломников распространились по всему Лондону. Аск и его соратники встречались в Йорке и Понтефракте. Генрих отдал приказ Норфолку вернуться на север и потребовать незамедлительного подчинения мятежников. Ответ герцога, что подобный благоприятный исход противостояния невозможен, привел короля в ярость. Его гнев был направлен как на самого Норфолка, так и на бунтовщиков. Он считал, что герцог проявил слабость и нерешительность, и даже стал подозревать его в пособничестве жителям севера. Несмотря на все это, он ясно осознавал сохранявшуюся угрозу. Генрих пообещал полное помилование и даже собрание парламента в Йорке для обсуждения требований противников; он тянул время, тайно готовя войско, чтобы сокрушить их на поле битвы.

Норфолк провел еще одну встречу с Аском и его союзниками. Он согласился, что король попал под дурное влияние Кромвеля и той ведьмы, Болейн; Благодатное паломничество открыло ему глаза на их бесчестные интриги; впрочем, монарх не был намерен санкционировать петиции, навязываемые силой. Если паломники разойдутся с миром, он благосклонно рассмотрит их требования. В отношении роспуска монастырей Норфолк заявил, что они будут восстановлены до следующего созыва парламента, на котором решится их окончательная судьба. По правде говоря, это была очередная ложь, хотя Генрих и без того уже дал понять, что способен наобещать что угодно. Мятежникам объявили всеобщую амнистию. Этого было достаточно. Аск отправился в Понтефракт и убедил собравшихся в том, что они достигли своих целей. Он сорвал с себя эмблему Пяти Ран и заявил, что слагает с себя полномочия капитана восставших. Восстание подошло к концу.

Впрочем, обман и притворство по-прежнему оставались распространенной тактикой тех дней. В пятницу 15 декабря король передал Роберту Аску послание с одним из слуг личных покоев его величества. В нем он сообщал, что очень желает встретиться с предводителем мятежников, которому давеча даровал помилование, и открыто обсудить причину и обстоятельства восстания. Возможность реабилитировать свою репутацию показалась Аску весьма привлекательной. Как только Аска представили королю, тот встал и заключил его в свои объятия. «Добро пожаловать, мой дорогой Аск; я хочу, чтобы ты огласил свое желание перед лицом моего совета, и я исполню его».

— Милостивый государь, ваше величество позволяет тирану по имени Кромвель руководить вашими действиями. Всем доподлинно известно, что если бы не он, то семь тысяч священников, пополнивших ряды моего войска, не превратились бы в обездоленных скитальцев, коими стали.

Король даровал мятежнику накидку из алого атласа с королевского плеча и попросил подготовить историю событий последних месяцев. Возможно, Аску могло показаться, что король мысленно разделяет его позицию по важнейшим религиозным вопросам. Однако Генрих обвел его вокруг пальца. У него не было ни малейшего намерения остановить или обратить вспять процесс упразднения монастырей; он не собирался отменять никаких действующих религиозных законов; и уж тем более в его замыслы не входил созыв парламента в Йорке. Тем не менее Аск мог оказаться ему полезным. До совета доходили слухи о растущих беспорядках на севере; король обратился к Аску с просьбой помочь подавить волнения и тем самым засвидетельствовать свою новообретенную верность. У Генриха в самом деле были основания для беспокойства. Он получил сообщения о новых восстаниях в Нортумберленде. На дверях церквей висели манифесты. «Жители Нортумберленда, не сдавайте позиции. Не доверяйте дворянам. Восстаньте всем народом. Бог будет вашим господином, а я — вашим капитаном».

Один из этих капитанов возглавил восстание. Сэр Фрэнсис Бигод происходил из благородного северного рода, чей замок располагался в пяти километрах к северу от Уитби. Однако помимо этого он был ученым, доведенным до крайней нищеты, и утверждал, что его «научные изыскания снискали зависть и подозрения». Непосредственный свидетель событий «паломничества», он не верил обещаниям короля. Бигод, которого, возможно, лучше всего охарактеризовать как консервативного лолларда, испытывал особенную неприязнь к монастырской системе; однако он боялся за судьбу северных земель и стремился защитить их. Возможно, что дух воинственности был у него в крови; его предки ранее боролись против Генриха I и Эдуарда III.

Бигод обратился к толпе с речью о недовольстве и жалобах жителей севера, многие из которых откликнулись на его слова призывом «Сейчас или никогда!». Было решено, что мятежники возьмут под контроль Халл и Скарборо и будут удерживать их до тех пор, пока король не соберет парламент в Йорке, однако в обоих местах последователей Бигода ждал решительный отпор. Томас Кромвель отправил на север наблюдателя, который в ответном послании сообщил: «Уверяю Вашу светлость, что настроение народа переменчиво, словно погода, — я полагаю, что жители теряются в догадках и весьма озадачены; ибо они стремятся, и ищут, и жаждут чего-то, а чего — не знают сами».

Эта запоздалая волна восстаний не смогла достичь своей цели. Местные джентри, желавшие доказать свою верность королю, мобилизовали своих сторонников. Герцог Норфолк собрал войско в четыре тысячи человек, большинство из которых не так давно сражались на стороне Роберта Аска, а теперь стремились искупить свои прежние грехи. Они настигали мятежников, заманивали в засаду и чинили расправу. Один из отрядов предпринял попытку нападения на Карлайл, однако потерпел поражение и попал в плен. Норфолк обнародовал прокламацию, в которой приказывал всем бунтовщикам добровольно прийти в Карлайл и сдаться на милость короля. Так, «жалкие презренные существа», как их называли, один за другим заявляли: «Я сдаюсь из-за страха за свою жизнь»; «Я сдаюсь из-за страха потерять все свое имущество»; «Я сдаюсь из-за страха, что мой дом сожгут и погибнут мои жена и дети».

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

23

Джентльмены — представители низшего ранга английского нетитулованного дворянства (джентри), занимавшие промежуточное положение между эсквайром и йоменом. — Прим. пер.

24

God that rights all / Redress now shall / And what is thrall / Again make free…