В борьбе за трон

Эрнест Питаваль, 1880

Немецкий писатель Эрнест Питаваль (1829–1887) – ярчайший представитель историко-приключенческого жанра; известен как автор одной из самых интересных литературных версий трагической судьбы шотландской королевы Марии Стюарт. Несколько романов о ней, созданные Питавалем без малого полтора века назад, до сих пор читаются с неослабевающим интересом. Публикуемый в данном томе роман «В борьбе за трон» является началом трилогии, в которой описывается жизнь Марии Стюарт со времени ее пребывания во Франции, где она была выдана замуж за дофина Франциска II, до момента его внезапной смерти, которая не только похитила у королевы любимого супруга, но и отдала ее на волю тем бурям, которые с той поры бушевали вокруг ее существования вплоть до рокового дня, когда она, закутанная в белое покрывало, взошла на кровавый помост в Фосерингее.

Глава 2. Сэррей и Уорвик

I

Прошло несколько лет с того дня, когда Генри Говард с лордом Уорвиком стояли перед Маргаритой Мор, и многое изменилось с тех пор. Джейн Сеймур после недолгого замужества умерла после родов, и король Генрих отправил своего приближенного, сэра Томаса Кромвеля, в Клеве, просить для него руки принцессы Анны. Когда невеста, обвенчанная по обычаю того времени с королевским посланником вместо короля, была привезена к нему, то король нашел ее безобразной и разразился бранью, говоря, что ему вместо жены привели толстую фландрскую кобылу. Он устроил вторичный развод, с Анной Клевской, а посредника этого брака приказал обезглавить.

Томас Кромвель, по словам палача в Тауэре, не позволил завязать себе глаза перед казнью; он пожелал умереть с ясным взором, устремленным в будущее.

— Скажите королю Генриху, — были его последние слова, — что он поступил нехорошо, в насмешку упрекнув меня, будто бы я, сын кузнеца, плохо подковал его, обманув насчет огромной, толстой брабантской лошади, которая умеет ржать только на нижнегерманском наречии. Да будет ему известно, что сто лет спустя внук этого кузнеца выкует железо, которым будет казнен король Англии.

Окончив эту речь, Кромвель положил голову на плаху, а когда она была отрублена, мертвые, остановившиеся глаза казненного так и остались широко раскрытыми и выпученными, точно его взор действительно прозревал будущее. Сколько их ни закрывали, они снова открывались словно невидимой рукой, и голова Кромвеля осталась лежать в гробу как бы зрячая.

— Это означает, — пояснил палач, — что лишь после того, как новый Кромвель отмстит за своего предка, умертвив короля Англии, обезглавленный сомкнет наконец свои вежды.

После того однажды на пиру у архиепископа Винчестерского Генрих увидал грациозную, пленительную Екатерину Говард, племянницу герцогов Норфолк и двоюродную сестру графа Сэррея. Напрасно граф Сэррей предостерегал свою родственницу против кровавого наследия Анны Болейн, Екатерина не послушала его предостережений; она протянула руку королю и сделала его настолько счастливым, что он заказывал по всем церквам благодарственные молебствия за свое супружеское счастье.

Однако непостоянство сладострастника и тут довело его до пресыщения, а предлог предать суду надоевшую жену был скоро найден. Раньше своего брака с королем Екатерина состояла в нежных отношениях с неким Дургемом и предназначалась в супруги другому дворянину. Оба эти человека — бывший любовник и жених — были немедленно приговорены к смертной казни, а несчастную королеву таскали с допроса на допрос, хотя она не могла дать иные показания, кроме того, что горько раскаивается в своем прежнем легкомыслии, но не признает себя виновной ни в какой неверности своему супругу.

Однако Екатерину обвинили в государственном преступлении, так как она скрыла, что была уже не девушка, когда отдавала Генриху свою руку.

Снова зазвонил погребальный колокол, и черный флаг на зубцах Тауэра возвестил, что голова королевы упала под секирою палача, а герольды провозглашали на улицах Лондона, что, «по праву и справедливости», герб и имя казненной королевы должны исчезнуть со всех общественных зданий, а все ее портреты подлежат конфискации.

Это последнее бесчестье было придумано графом Линкольном, министром Генриха VIII и заклятым врагом Екатерины Говард.

Во дворце могущественного графа Килдара, у углового окна, в среднем этаже, виднелась высокая, стройная фигура девушки, наблюдавшей сквозь слезы за тем, как констебли снимали с таверны вывеску с гербом королевы Екатерины. Пульс девушки лихорадочно бился, красивые члены дрожали от ужаса, а сердце сжималось невыразимой тоскою.

— Бедный Генри! — вздохнув, промолвила она. — Как должно быть тяжело ему в настоящую минуту!.. Его сестра казнена, родовой герб его имени подвергается поношению, а самому ему, его брату и всем близким грозит опасность тяжкой немилости короля! Ведь они ближайшие родственники несчастной Екатерины, а Генрих — этот ужасный тиран, не щадящий никого, кто так или иначе навлек на себя его гнев, — не остановится распространить свою ненависть на всех, кто был близок к виновному… Господи, научи меня, что мне сделать, как помочь Сэрреям? Ведь они — друзья нашего дома, и я сроднилась с ними всей душой!.. Если их постигнет какое-либо несчастье, оно так же тяжко, как и их, поразит и меня!.. Пойти к отцу, просить у него заступничества? Но согласится ли он на это? Ведь он так дорожит своим положением при дворе!..

В этот момент открылась дверь, и в нее вступил тот, кем только что были полны мысли молодой дочери графа Килдара. Девушка быстро повернулась и с тревогой на лице пошла навстречу Генри Сэррею.

Не дожидаясь его приветствия, она, протянув ему обе руки, воскликнула:

— Дорогой друг! Вы страдаете? Чем, чем могу я помочь вам? Я слаба и бессильна, но знайте, что мое сердце всецело разделяет ваше горе!..

— Благодарю вас, миледи Бетси! Иного отношения я и не ожидал от вас… вы всегда были добры ко мне и брату!..

— И это мое расположение к вам окрепло еще более теперь, в минуты вашего горя и той опасности, которая грозит вам со стороны короля… Бегите отсюда, сэр Генри! Спасите себя от гнева тирана!.. О боже, как я ненавижу его!.. Мне страшно, противно видеть его скверную фигуру, улыбающуюся в то время, как на эшафоте льется кровь жертв его кровожадности… О, что бы я дала, чтобы избегнуть возможности бывать в его дворце, проникнутом насквозь ужасом и страшными замыслами!.. И я сделаю это!.. Пусть мой отец говорит что хочет, но я не последую ни одному приглашению короля!..

— Но, миледи, ведь вы этим навлечете на себя гнев короля… ведь начнут расспрашивать о причинах, и, весьма вероятно, зная о вашем расположении ко всей нашей семье, заподозрят, что вы уклоняетесь бывать при дворе из-за того, что там тяжело оскорбили нас…

— Мне все равно!.. — воскликнула леди Бетси. — Зато моя душа будет спокойна!.. Но довольно говорить обо мне!.. Спешите вы сами избегнуть опасности!..

— Нет, я не боюсь никакой опасности! — гордо воскликнул Генри Говард, граф Сэррей. — Я всегда сумею защитить себя, и для этого у меня есть два орудия: моя шпага и мой стих… О, последний часто колет еще сильнее, чем первая!.. Бог поэзии дает своим избранникам мощь, более сильную, чем сталь… в их распоряжении слово, а оно наносит более сильные удары, нежели меч… И этот кровожадный Генрих почувствует силу моего слова!.. Он думает, что он безгранично велик и могуч и может вершить все что ему угодно… Но он ошибается!.. Сила свободного слова разит каждого — и слабого и мощного, и слово поэта, в особенности то, которое подмечает и бичует все слабости ненавистного тирана, легче и скорее, нежели самый строгий закон, повиновение которому достигается под угрозой хотя бы смерти, запоминается народом!.. Час моей мести Генриху близок!.. Вчера я написал поэму, в которой, бичуя все мерзости, совершенные Генрихом, я облек в поэтическую форму зловещее предсказание роду Тюдоров, вырвавшееся из уст несчастного Кромвеля перед его мученической казнью… Пройдет несколько дней — и вся Англия будет с наслаждением упиваться моими строфами. И если на Генриха не действуют вопли его жертв, если на его сердце не оказывают впечатления стоны и муки несчастных, зато больно кольнут его стрелы моей сатиры и ужас содержания моей поэмы!..

— Безумец! Что вы хотите сделать! — с ужасом воскликнула леди Килдар. — Умоляю вас, уничтожьте эту поэму!.. Ведь она, несомненно, приведет вас к гибели!.. Если уже теперь над вами навис грозящий ежесекундно обрушиться меч, если теперь грозит вам возможность смерти только за то, что вы родственник несчастной казненной королевы Екатерины, вашей двоюродной сестры, то что же будет, когда вы стрелами своей безумно смелой речи затронете лично короля?

— Э, будь что будет! — махнув рукой, воскликнул Генри Сэррей. — Днем раньше, днем позже — не все ли равно? Разве можно еще питать хоть какую-либо жажду жизни, когда она здесь не ценится ни во что!..

— Одумайтесь, сэр Генри!.. Ведь вы еще молоды!.. А разве не прекрасна жизнь в молодости?.. Тяжело сейчас, но не всегда же так будет!.. Не глядите на жизнь столь мрачно! Она и вам еще откроет свои радостные объятия! — воскликнула леди Килдар. — Умоляю вас, откажитесь от своего плана! Вспомните об отце, сестре, о своем мальчике-брате!..

В этот момент послышались звон шпор и звук тяжелых шагов, очевидно, взрослого человека и рядом с ними топот детских ног. В комнате появились лорд Уорвик в военных доспехах и рядом с ним мальчик, брат Генри Сэррея, Роберт.

— А, лорд Уорвик! — радостно промолвила леди Килдар. — Вы как нельзя кстати… И Роберт с вами? Это еще лучше!.. Быть может, вид брата, перед которым еще вся жизнь впереди, заставит одуматься этого безумца, — сказала девушка, указывая на Генри Сэррея, и затем передала лорду Уорвику весь свой разговор с пылким поэтом.

Холодный, спокойно-рассудительный Уорвик слушал девушку с насупленными бровями, а затем, обращаясь к Генри Сэррею, произнес:

— Граф Сэррей! Я всем сердцем понимаю, что вы до глубины души оскорблены последними событиями… Я понимаю ваш порыв, но должен остановить его… Вы знаете, что я не менее вас ненавижу этого тирана на троне, ввергнувшего в горе и несчастье свою жену — ту женщину, которую я когда-то любил… Помните мой рассказ после бала у Кранмера, когда мы шли с вами к несчастной Маргарите Мор?.. Но не пришло еще время, когда мы будем в силах отплатить Генриху за его тиранию… Однако мы добьемся своего… Вспомните, что говорила Маргарита о нем и его женах!.. Все это исполнилось, так отчего же не исполниться и тому, что она сказала о вас? Она сказала: «Ваши песни становятся все грустнее и горше, и последнюю из них поет ваша окровавленная голова». Что, если это так будет?.. Конечно, вы вольны делать с собою, что хотите…

— Я не боюсь ничего! — прервал Уорвика Генри Сэррей.

— Я знаю вас, — не слушая его, продолжал лорд, — но вы не вправе распоряжаться жизнью своего брата!.. Откажитесь от своего плана или вручите мне Роберта!.. Я намеревался проститься с вами, так как собираюсь уехать в свой Уорвик-кастл; но теперь я уеду не один… Я увезу с собою Роберта и думаю, что имею на это право в силу своей долголетней дружбы с вами… Поверьте, я сделаю из него человека, ценящего блага жизни больше, чем это делаете вы, и разбужу в нем такую же ненависть к Генриху Восьмому, какую питаю я сам против него и какой проникнуты вы… И тиран не уйдет от мести, если не нашей, то, по крайней мере, нашего младшего поколения… То, что, может быть, по воле судьбы, не удастся сделать нам, совершит оно, отплатив если не самому Генриху, то его потомству.

Генри Сэррей слушал лорда с видимым волнением; он, очевидно, колебался и не раз взглядывал на леди Килдар, как бы ища у нее решения своих сомнений. А она, нежно привлекши к себе Роберта, с затуманенными от слез глазами, в которых виднелось выражение мольбы, глядела на своего друга, словно побуждая его принять совет лорда Уорвика.

Наконец Генри Сэррей произнес:

— Хорошо! Я подчиняюсь вам; я скрою до поры до времени заготовленное мною орудие против Генриха… Буду надеяться, что придет время, когда мне судьба дозволит прибегнуть к нему! — Затем он обернулся к брату и, подозвав его к себе, сказал: — Роберт, ты поедешь в Уорвик-кастл! Стань настоящим мужчиной!.. Помни, что на тебя падает доля отмстить за позор Англии!

Он обнял брата и, повернувшись, вышел из комнаты. Леди Килдар проводила его взором, но не сказала ни слова. За Сэрреем тотчас же, простившись с молодой девушкой, пошел лорд Уорвик со своим новым воспитанником Робертом Говардом, графом Сэрреем.

II

В Уайт-холле, у того самого окна, откуда много десятилетий спустя Оливер Кромвель смотрел на казнь Карла I, сидела девушка лет тринадцати, с рыжевато-золотистыми волосами, с благородной, высокой фигурой и серьезным бледным лицом. При ней находилась дочь графа Килдара.

— Это пройдет! — шепотом промолвила дочь Анны Болейн, принцесса Елизавета Английская.

Бетси Килдар рыдала потихоньку, не будучи в силах скрыть свое горе, вызванное страшной казнью ее лучшего друга.

Да, Генри Говард, граф Сэррей, сложил свою голову на плахе.

Прошло два года со дня казни его двоюродной сестры Екатерины, и Генрих VIII утешился в объятиях иной женщины — своей шестой и последней жены Екатерины Парр. Эта дивная женщина сумела овладеть тираном настолько, что он, не терпевший над собой ничьей воли, все же часто исполнял то, что желала его шестая супруга. Но это обстоятельство создало ей массу врагов. Интрига за интригой следовали против нее, однако с помощью своей поразительной выдержки и ума Екатерине удавалось благополучно избегать обрушивавшихся на нее опасностей. Одной из самых хитрых была та, которая была связана с увлечением юной королевой Генри Говарда. Он влюбился в Екатерину Парр, но придворная партия, во главе с архиепископом Гардинером и лордом Дугласом, сумела обойти его. Генри Говард был допущен в Уайт-холл на свидания с женщиной, которая выдавала себя за королеву, переодеваясь даже в платье последней. Страстный поэт клялся в любви этой мнимой королеве, принимая ее за настоящую, и даже публично воспел ее под именем Джеральдины, но в конце концов, по проискам врагов Екатерины Парр, был застигнут Генрихом VIII на месте свидания и отправлен в Тауэр. Он был обвинен в государственной измене и казнен на эшафоте. Сбылось предсказание Маргариты Мор, но совершилось и то, что говорил лорд Уорвик, увозя с собою брата пылкого поэта — Роберта.

Как ни тягостно было леди Бетси Килдар, но воля отца заставила ее принимать участие в жизни короля-тирана и стать фрейлиной его дочери — принцессы Елизаветы, дочери Анны Болейн.

— Леди Бетси, — продолжала Елизавета, — король не мог помиловать Генри Говарда: ведь он был государственным преступником. Странно, — задумчиво пробормотала она про себя, когда Бетси не ответила ничего, безучастно уставившись взором в пространство и будучи совершенно поглощена своим жестоким горем, — странно, как это можно любить государственного преступника или просто симпатизировать ему. Если женская гордость утрачивается в любви или дружбе к мужчине, то я не хотела бы изведать это чувство.

— Но со временем вы изведаете его, ваше высочество, и тогда вам припомнятся мои слезы.

Принцесса покачала головой и возразила почти сердито:

— Нет, нет! Я читала песни Сэррея; они прекрасны и нежны, но это — сладкая отрава. Разве моей матери не пришлось умереть раньше времени из-за того, что она упивалась подобным ядом? Что такое влюбленная женщина, как не раба? О, я хотела бы лучше быть мужчиной!

Она прошлась взад и вперед по комнате.

Бетси Килдар вздохнула. Даже в этом подростке не встречала она сочувствия. Еще менее того была склонна Елизавета замолвить слово в пользу осужденного. В ней явно сказывалась кровь Генриха VIII.

В это время в комнату вошла графиня Килдар и, бросив на дочь строгий взгляд, сказала:

— Бетси, только что полученное известие подтверждает, как сильно заблуждалось твое сердце. Брат обезглавленного Сэррея — Роберт Сэррей — прислал королю письмо с отказом от подданства. Его привез посланный Уорвиков. Он отправляется к врагам короля, в Шотландию. Такая изменническая мысль не могла возникнуть в голове мальчика; она внушена ребенку бунтовщиком — старшим братом; это он внедрил ее в детское сердце.

— Уорвик был его наставником? — воскликнула Елизавета. — Английские лорды в рядах шотландцев! Хорошо сделают, если разобьют гербы этого рода.

Бетси Килдар не проронила ни слова. Ее сердце было готово разорваться. Леденящая дрожь пробегала по ее членам. Как холодно, как бессердечно говорила это мать в тот момент, когда еще теплая кровь Сэррея текла потоками на сырую землю, а ведь она знала, как дорог был умерший сердцу дочери! Молодая девушка украдкой выскользнула из комнаты и колеблющимися шагами направилась к себе в комнату, чтобы поплакать там и помолиться. Ей казалось, что теперь порвана последняя связь, которая еще соединяла ее с жизнью, с родными и со всем, что она любила во время краткого лета своего существования.

Вдруг послышался легкий стук в дверь, и к леди Бетси вошла дама под вуалью.

Молодая девушка подняла взор и невольно испугалась при виде этой исхудалой фигуры с бледным лицом, этих зловеще сверкающих глаз, пытливый взор которых как будто пронизывал ей душу.

Вошедшая подала леди Килдар запечатанный пергамент, тихо промолвив:

— От графа Уорвика!

Леди Бетси вскрыла письмо. То был почерк мальчика, а не твердая рука старого лорда.

«Миледи, — гласило это послание, — проливается кровь моего убитого брата, и я отправляюсь в Шотландию. Лорд Уорвик говорит мне, что хотя принцесса Мария Шотландская и помолвлена с принцем Уэльским, однако ее родные и не думают отдавать царственное дитя убийце нашего дорогого Генри. Стюарты имеют притязания на английский престол с той поры, как Генрих VIII отринул свою первую законную супругу. Поэтому для меня не может быть ничего лучше, как посвятить свою жизнь службе им. Прощайте, леди Бетси, и да благословит вас Бог за преданную дружбу к моему несчастному брату. Молитесь, чтобы мне удалось со временем отмстить за его смерть.

Роберт Говард, граф Сэррей».

— И он погибнет в свою очередь, — печально прошептала леди Килдар. — Бедный мальчик! Неумолимый рок влечет его от веселого отрочества к мрачному жребию.

— Вы горюете? — воскликнула Маргарита Мор (таинственная посетительница была именно она). — Неужели благородный Сэррей, предсмертное проклятие которого возмутило все сердца в Англии против дикого произвола короля Генриха, мог быть дружен не с существом с гордой душей, а с какой-то слезливой женщиной, изливающейся в малодушных жалобах? Неужели вы способны смотреть на льющуюся кровь, не пылая ненавистью к убийце, можете плакать, не проклиная?

— Кто вы такая? Что могу сделать я, слабая женщина? Скажите мне, что могу я совершить, чтобы быть достойной Сэррея, а потом спрашивайте, стоила ли я того, чтобы Генри был моим другом.

Маргарита протянула свою худую руку и, схватив прекрасную, обнаженную руку леди Бетси, блиставшую белизной, прошептала, сверкая глазами:

— Будь я так красива, как вы, я не плакала бы и не предавалась бы бессильному отчаянию, когда бешеный злодей замучил моего отца. Я вскружила бы голову развратнику своею улыбкой и умертвила бы его ядом ненависти; я наслаждалась бы его мучением…

— Перестаньте! — содрогаясь перебила леди Килдар. — Уже одно подозрение, что я отгадала вашу мысль, внушает мне ужас. Лучше смерть, чем подобное лицемерие! По-вашему, мне следовало бы дарить улыбкой убийцу моего лучшего друга, следовало бы найти в себе достаточно силы, чтобы скрывать свою ненависть и презрение к злодею под маской любви?

— Миледи, ваша ненависть холодна, если мщение пугает вас.

— Она не холодна, но не хочет осквернять себя предательством. Требуйте от меня всего, но не заставляйте краснеть перед самой собою и незабвенным образом Генри Сэррея.

— Уорвик предупреждал меня, что вы станете противиться, но я не поверила ему.

— А разве лорду Уорвику известен ваш план?

— Он слышал от меня о нем и заранее предсказал ваш ответ.

— Тем не менее вы пришли ко мне?

— Я не сообщила вам еще, чего потребует лорд Уорвик от вас, если предсмертное желание умершего священно для вас.

— Тогда говорите; милорд не потребует от меня ничего унизительного для моей чести.

— Миледи, лорд Уорвик воспитал Роберта Сэррея, брата казненного Генри Сэррея, и этим поставил себя во враждебные отношения ко двору. Он предоставляет вашему влиянию сделать возможным его возвращение в Лондон.

— Моему влиянию? Это насмешка или шутка?

— По мнению лорда, в награду за то, что вы, леди Бетси, преодолеете свое горе, граф Килдар согласится на все. Ваш отец могуществен, но рискует попасть в немилость у короля, если вы, его дочь, станете горевать о Сэррее. Миледи, если вы в состоянии замкнуть свою скорбь в груди и ценой вашего появления при дворе склонить своего отца к тому, чтобы он потребовал безнаказанности Уорвика, то это будет первым шагом к отмщению за убитого. Лорд Уорвик добивается не только благосклонности короля Генриха, но также и дружбы вашего отца.

— Чтобы составить заговор против короля? Мой отец никогда не согласится содействовать ему в этом.

— Миледи, я только исполняю поручение, а решать должны вы сами. Завтра предстоит турнир в Винчестере. Граф Килдар потребует, чтобы вы появились на празднике, а он отлично знает, что с вашей стороны это будет тяжелой жертвой, так как он знает, какую ненависть питаете вы к королю за казнь вашего лучшего друга. И, поверьте мне, граф охотно согласится на ваши условия.

— Он назовет меня сумасшедшей, потому что посланный Уорвика только что привез письмо Сэррея с отказом от подданства.

— Миледи, ответ вашего отца будет иным, когда вы передадите ему вот это письмо лорда Уорвика и прибавите от себя, что он может рассчитывать на ваше послушание его отцовской воле в случае его согласия и на ваше упорство в случае его отказа.

Леди Килдар отрицательно покачала головой.

— Нет, нет! Я не упорствую против родительской воли, если требую от отца уважения к моим священнейшим чувствам и пощады моему сердцу, исходящему кровью; но если я поставлю свое послушание ценой за услугу с его стороны, то отец вправе счесть мое горе притворством, а меня — лицемеркой. Он стал бы презирать меня за это… Нет, я никогда не соглашусь на подобную сделку!

— Миледи, я вижу, что лорд Уорвик ошибся: он думал, что в день казни Сэррея в вашем сердце не может быть места иным чувствам, кроме жажды мщения его врагам, что вы не колеблясь ухватитесь за каждого, кто обещает вам отмстить за его смерть. Между тем оказывается, что вы благоразумны, миледи, что вы обдумываете, сомневаетесь… взвешиваете…

— Довольно! — гордо перебила гостью леди Бетси. — Где письмо лорда? Я передам его отцу, но решу сама, чего мне пристойно требовать.

— Ну, нет, миледи, — возразила Маргарита, — вас также лишают доверия, когда вы не хотите оказать его другим. Граф Килдар лишь тогда может получить это послание, когда он убедится, что своим отказом навсегда оттолкнет от себя сердце своей дочери. Вы должны примкнуть к нам безусловно, в память вашего друга Сэррея. Но, может быть, вы не согласны на это? Ведь, правда, смерть расторгает множество уз; очевидно, он достоин только слез слабой женщины, но не жертвы.

Леди Бетси вырвала из рук Маргариты пергамент и воскликнула с пылающим лицом:

— Вы жестоки, но справедливы. Я была бы недостойна моего Генри, если бы колебалась. Лорд Уорвик был единственным, последним другом Генри Говарда; передайте же ему, что он может рассчитывать на меня.

Улыбка торжества промелькнула по холодным чертам Маргариты: она одержала победу.

III

Час спустя леди Килдар стояла перед отцом. Граф пришел сам изъявить ей свою волю, узнав от своей супруги, что их дочь не скрывает своего горя по поводу казни Сэррея даже в присутствии принцессы Елизаветы.

Граф Килдар был вспыльчивый, горячий человек, но именно эта необузданность нрава и заслужила ему королевское благоволение. Он принадлежал к числу тех, которые особенно усердно свирепствовали против католиков, когда Генрих VIII обнародовал новое, англиканское вероисповедание. Когда же его представили на суд короля за тяжкие преступления, особенно за сожжение церкви в ирландском городе Кэшеле, то граф Килдар заносчиво подтвердил на допросе, что действительно сжег церковь, и прибавил еще с видом упорства: «Я не посягнул бы на эти стены, если бы не знал, что в них находится архиепископ Дублинский».

Последний, присутствовавший при этом, обратился тогда к королю с такими словами: «Вы видите, ваше величество, что это за человек; всей Ирландии не управиться с ним». — «Так, — произнес Генрих VIII, — тогда будет лучше всего, если он сам станет управлять всею Ирландией!» И граф Килдар был немедленно назначен ирландским вице-королем. Это создало ему влияние, которое приходилось уважать даже самому королю. И Генрих VIII охотно делал это; он любил облекать властью своих любимцев и бывал неумолим и жесток лишь в том случае, когда затрагивали его слабости. Он не прощал, если кто-нибудь отказывался признать церковное учение, созданное его тщеславием, когда ему предстояло или порвать с Римом, или подчиниться, и с кровожадной жестокостью преследовал каждого, кто ставил преграды его сладострастным желаниям или давал понять, что видит в его жестокости нечто иное, а не справедливый приговор.

Поэтому граф Килдар рисковал очень многим, если бы его дочь отказалась присутствовать на придворном празднике. Печаль по государственном преступнике являлась в глазах Генриха VIII равносильной самому государственному преступлению, и король должен был принять это к сердцу вдвое сильнее из-за того, что Генри Сэррей приходился родственником казненной королеве.

— Бетси, — сказал граф, устремив на дочь строгий и мрачный взор, — король будет завтра в пунцовом; ты появишься в тех же цветах, чтобы показать его величеству, что ты раскаиваешься в своем сердечном заблуждении.

— То не было заблуждением, отец; ведь ты сам одобрял мою дружбу с Сэрреем. Так неужели же ты после всего того, что выпало на его долю, можешь требовать от меня такой низости, как преклонение перед убийцей моего лучшего друга?

— Я не требую, чтобы ты это делала искренне, от всего сердца; я хочу, чтобы ты принесла мне жертву, затаив в себе свою скорбь. Я знаю, что требую от тебя тяжелой жертвы, но благоразумие предписывает тебе этот шаг, который не задевает ни твоей, ни моей чести.

— Ты, пожалуй, ошибаешься, отец!.. Найдутся честные люди, которые, зная мою дружбу с Сэрреем, признают мое согласие на твое предложение неблагородным. Вот, например, лорд Уорвик…

Лицо графа побагровело.

— Да, — промолвил он, скрипя зубами, — этот Уорвик, навлекший на себя гнев короля тем, что приютил у себя Роберта Сэррея. Да ведь он первый будет насмешливо разглашать во всеуслышание, что Килдары обесчещены. После этого тебе одна дорога — в монастырь. Клянусь святым Георгием, ты не могла придумать ничего хуже, как пойти мне наперекор при таком свидетеле. Я принужден теперь сказать королю, что отринул тебя и лишил наследства. Ты говоришь правду! Если бы тебе пришлось появиться при дворе, то Уорвик принялся бы злорадно высмеивать Килдаров, говоря, что они готовы любой ценой купить благоволение короля… При таких условиях невозможно никакое лицемерие. Но я отравлю ему радость торжества; он не увидит моего падения — лучше остаться бездетным, чем угодить в опалу, в изгнание!

— Ты ошибаешься относительно лорда Уорвика! — воскликнула леди Бетси. — Он, по-видимому, также находит нужным, чтобы я бывала при дворе. — Молодая девушка вынула из кармана письмо лорда и сказала: — Прочти сначала это, а потом уже осуждай Уорвика.

— Письмо от него? — воскликнул пораженный Килдар, узнав графский герб Уорвиков.

Граф уже распечатал письмо и торопливо пробегал глазами строки; его черты становились все серьезнее.

— Это смело, клянусь святым Георгом! — пробормотал он, и его глаза сверкнули. — «Английские лорды не могут идти наперекор Генриху Восьмому, но они должны подумать о будущем. Если мы станем руководить воспитанием юного Тюдора, то заложим фундамент того оплота, который должен защищать наших детей и внуков от произвола тирана!» Смелая и великая мысль, и я согласен с нею. Но как добиться помилования Уорвика? Генрих в ярости, что малолетний Сэррей находится в его замке…

— Я готова помочь горю, отец, — воскликнула Бетси, — я сама буду просить о том короля…

— Ты соглашаешься?..

— Разве лорд Уорвик не замышляет отомстить за Сэррея, отец? Может ли кровь благородного поэта принести более прекрасные плоды, чем этот союз примирившихся могущественных соперников, который воздвигнет твердый оплот против произвола короны? Тут не тяжела никакая жертва, не труден никакой долг! О, теперь я понимаю, чего требовала та женщина! Да, я могу лицемерить, я стану льстить, притворяться, как делают, приближаясь на охоте к зверю, чтобы заманить его в расставленные сети. И, если бы мне пришлось умереть от яда, который я заимствую у ненависти, я буду красть его улыбаясь и улыбаясь испускать его. Я буду улыбаться, когда мое сердце разрывается от горя и скорби, потому что я мщу за Сэррея, исполняю то, чего он хотел.

Граф смотрел на пылавшую одушевлением дочь, и в нем также заговорило давно дремавшее чувство. Зависть к соперникам, тщеславие своим званием первого лорда в Англии заставили его позабыть, чего требует гордость мужчины. Он превратился в царедворца, а между тем Фитцджеральды из Килдара некогда служили опорой трона Плантагенетов и не склоняли головы ни перед каким государем.

Граф прижал к сердцу свою гордую дочь и воскликнул:

— Будь совестью Килдаров! Не Кромвелю суждено отомстить за истекающую кровью Англию, как пел твой Генри; пэры короны поднимут свой щит, чтобы отразить удары Тюдоров!

IV

На другой день, на торжественном турнире, Бетси Килдар появилась в пунцовом — то был избранный цвет короля. Хотя горячая краска стыда залила ее лицо, когда она поймала презрительный взгляд принцессы Елизаветы, брошенный на нее с высоты балюстрады, однако ничто не выдавало внутренней бури, бушевавшей в груди леди Бетси, когда к ней приблизился король Генрих.

— Я рад видеть вас, прекрасная леди, — сказал он. — Ваше лицо цветет таким румянцем, как будто оно никогда не знавало слез.

— На него светит солнце! — льстиво ответила леди Килдар.

— Черт возьми, вы ставите меня в тупик! Но вам не отвертеться от меня так легко. Мне рассказывали, будто лорд Уорвик был частым гостем у вас, когда в вашем доме бывал Сэррей.

— Ах, ваше величество, соблаговолите разрешить мне замолвить за него словечко, чтобы ему не лишиться на долгое время солнечного луча вашего благоволения.

— Черт возьми, вы, кажется, дурачите меня? Он бунтовщик, и его голова очень скоро будет торчать на зубцах Уорвик-кастла.

— Ваше величество, он думал угодить вам, избавив Роберта Сэррея от скорбного впечатления, когда его старшему брату стала грозить ваша немилость.

— И потому он прислал мне письмо дерзкого мальчишки с отказом от подданства, вместо того чтобы доставить его связанным в Тауэр?

— Ваше величество, лорда нет в Уорвик-кастле, случившееся там произошло против его воли.

— Уорвика нет в его замке? Где же он тогда?

— Вон там, возле моего отца, которого он упрашивает отвратить от него вашу немилость, ваше величество. Вы видите, лорд не боится вашего правосудия, так как он здесь. И что мог бы он придумать лучше этого? Солнце светит так радостно, что даже тень затаенных слез исчезает там, где греет и живит всю природу его светлое сияние. Неужели это солнце допустило бы помрачить себя туче из Уорвик-кастла? Разве король бывает когда-нибудь более велик, чем в те минуты, когда он дарует свою милость просящим ее?

— Леди Бетси, — произнес Генрих VIII, — я был бы недостоин звания первого рыцаря Англии, если бы не повиновался словам, произносимым такими прекрасными устами, как ваши.

Тут он подал знак гофмаршалу подозвать лордов Килдара и Уорвика.

Когда лорды низко поклонились государю, он сказал:

— Милорд Уорвик, мы слышим о вашем усердии служить нам и за это намерены простить вам ваши самовольные действия. Мы решили иначе насчет Роберта Сэррея. В знак же нашей королевской милости мы намерены воспользоваться вашим гостеприимством в Уорвик-кастле и надеемся найти там цвет красоты.

Монарх милостиво кивнул головой и пустил свою лошадь на место турнира.

С балюстрады грянула музыка; герольды возвестили начало турнира и расставили партии, собиравшиеся ломать между собою копья в честь дам.

Граф Килдар предводительствовал партией, которой надлежало выступить против короля. Великолепный вид представлял собою этот отряд рыцарей в блестящем вооружении и вышитой одежде, с пестрыми знаками.

Трибуны были битком набиты зрителями; в королевской ложе сидели дети Генриха VIII: принц Эдуард и принцессы Мария и Елизавета, которым предстояло со временем вступить на отцовский престол.

Партия короля была в пунцовом одеянии с золотым шитьем, партия Килдара — в черном шелковом с бархатной отделкой и серебряным шитьем. Плащ короля и чепрак на его коне были усеяны драгоценными камнями и золотыми литерами. На лорде Уорвике под доспехами был надет пунцовый камзол, и, прежде чем начался турнир, он подвел к королевской партии еще двоих всадников. Один из них был крепкий мужчина в цвете лет, другой — почти еще мальчик в одежде пажа, но вооруженный по рыцарскому обычаю. Король спросил, что означает такое шествие; тогда Уорвик низко поклонился на своем седле и ответил:

— Соизвольте, ваше величество, чтобы мой сын и мой внук сражались сегодня ради победы короля; я взял их с собою в подтверждение моей преданности.

Король улыбнулся; эта речь рассеяла остаток подозрения, которое он питал против Уорвика, и его взор с особой благосклонностью остановился на красивом мальчике, который гордо и смело смотрел ему в лицо.

— Я принимаю этих бойцов; их имя служит мне порукой их храбрости, — сказал Генрих VIII. — Однако поберегите своего внука, лорд Уорвик! Как бы с ним не приключилось беды в общей схватке.

— Соизвольте, ваше величество, чтобы семья Уорвиков выбрала себе талисман, который должен охранять ее от всех напастей!

Король утвердительно кивнул головой, явно заинтересованный тем, что означает эта просьба.

Тогда трое Уорвиков повернули своих коней к балюстраде и опустили копья перед королевской ложей. Трое детей короля вспыхнули, потому что им никогда еще до сих пор не оказывали подобной чести. Никто не знал, за кем из них признает Генрих права престолонаследия, так как они происходили от осужденных женщин короля. По этой причине со стороны Уорвика было тонко рассчитанным шагом, что он оказал им всем троим зараз одинаковый почет, и король мог быть только польщен этим.

— Черт возьми! — воскликнул он. — Лорд Уорвик дает нам понять, что мы стареем и должны подумать о своих детях. Эдуард, подай лорду бант, чтобы он служил твердой опорой нашему наследнику, когда мы со временем отправимся к нашим предкам. Мария, дай Гилфорду Уорвику-Дадли знак, что ты чествуешь храброго рыцаря, а ты, Елизавета, укрась хорошенько пажа.

Пока старшие дети короля суетились, спеша исполнить отцовское приказание, Елизавета замешкалась немного; гордая принцесса стыдилась того, что паж будет носить ее цвета, а так как она не смела возражать, то принялась так неловко откалывать бант, что у нее отстегнулся весь откидной рукав и упал на землю.

Молодой Дадли ждал, сконфуженный, потому что насмешливая улыбка уже мелькала на губах зрителей, но вдруг, быстро решившись, он схватил рукав и вместо того, чтобы отколоть от него бант, привязал его целиком на свой стальной шлем.

— Он не застенчив, — расхохотался Генрих. — Этот малый норовит захватить всю руку, стоит протянуть ему только один палец!

Елизавета покраснела с досады на такую смелость пажа, но когда она подняла взор, то встретила такой смелый и вместе с тем такой умоляющий взгляд мальчика, что отвернулась в смущении, точно этот взгляд зажег ей что-то в сердце и победил ее гордость.

— Дамский рукав и перья на шлеме… Что начато в шутку, покончат всерьез! — пропел вполголоса придворный шут, и тихий смех приближенных дам Елизаветы помешал ей преодолеть свое замешательство.

— Красивый паж! — насмешливо сказала принцесса Мария, и ее пронзительные взоры уставились на сводную сестру. — Но я на твоем месте натянула бы рукав ему на лицо, чтобы он не засорил себе пылью на арене своих прекрасных очей. Однако смотрите! Кукла становится в ряды бойцов!

— Милая кузина, — вмешалась тут красавица Иоанна Грей, дочь родной сестры короля Генриха, — ваша насмешка звучит плохо, потому что она ударяет в щит рыцарского рода Англии.

— Леди Джейн, — возразила рассерженная Мария, — как жаль, что Гилфорд Уорвик не выбрал ваших цветов вместо моих!.. Вы так высоко цените отродье старого волка! Может быть, тогда он немного вежливее нагнул бы свою бычачью шею.

Перебранка была прервана звуком труб, возвещавших начало состязания. Всадники пришпорили своих коней, облако пыли на короткое время скрыло дерущихся, когда же оно рассеялось, то на арене оказались там и сям рыцари, выбитые из седла, сломанные копья, упавшие лошади. Рыцари, усидевшие на конях, повернули их назад для новой схватки. Король торжествовал; его партия отличилась на славу.

Раздался новый трубный сигнал — и кони опять помчались по арене, на этот раз для решительного боя. Старый Уорвик ехал возле короля, за ним его внук, тогда как Гилфорд дрался с левой руки отца.

Предстояла так называемая «схватка», при которой, однако, сражались тупыми копьями. Старый Уорвик сбросил своего противника наземь, но случилось так, что другой рыцарь одновременно наметил Уорвика для своего удара; видя, что маститый граф сражается с другим, нападающий уклонился в сторону, но тут копье пажа так сильно ударило его по шлему, что стальные застежки отскочили.

При этом столкновении партия Килдара вторично уступила в ловкости партии короля, которой и был присужден, таким образом, приз. Король взял золотую цепь и подал ее принцессе Елизавете, чтобы она украсила ею, вместо него, самого младшего из бойцов, который хотя и против правил вмешался в бой, но храбро постоял за себя.

V

Небезынтересное зрелище во время турнира и раздачи наград представляла собою королевская ложа, где помещались принцессы со своей кузиной.

Хотя Мария только что вышла из отроческих лет, а Елизавету можно было назвать еще ребенком, однако они обе сознавали, что в качестве королевских дочерей считаются первыми дамами в государстве и стоят рангом выше своей двоюродной сестры леди Грей, которой в то время было тринадцать лет. Принцессы отличались большею зрелостью, чем прочие девушки их возраста, но не только вследствие своего воспитания и высокого положения; суровый жребий, назначенный им роком, более всего иного рано приучил их благоразумно мириться с неизбежным и применяться к обстоятельствам.

Обе принцессы, как Мария, так и Елизавета, знали, что отцовский каприз ежеминутно может уничтожить их и что от умения угодить ему зависит все, даже то, оставит ли он свою корону одной из них или своему сыну Эдуарду. Никто из троих детей Генриха, собственно, не мог заявлять законные права на английский престол, потому что мать принцессы Марии была отвергнута королем и их брак был признан недействительным, а мать Эдуарда, Джейн Сеймур, хотя и умерла королевой, но сам он был меньшим сыном. Мать Елизаветы сложила голову на эшафоте, зато память Анны Болейн была королю дороже, чем память матери Эдуарда. Елизавета была строго воспитана в англиканском учении, Мария, напротив, была католичкой, и различные религиозные партии в стране возлагали поэтому надежды на ту или другую из принцесс.

Джейн Грей могла иметь притязания на трон в силу того, что браки короля признавались недействительными по заявлению церкви. Она не была честолюбива, но отличалась красотой, в чем ей завидовали как Мария, так и ее сводная сестра Елизавета. Мария уродилась некрасивой; в ее глазах было что-то пронзительное, а злобный нрав проглядывал в неприятно резких чертах.

Когда Гилфорд Уорвик при первой стычке вышиб из седла своего противника, принцесса Мария Тюдор ожидала, что он будет приветствовать ее, преклонив перед нею свое копье, как прочие рыцари приветствовали своих дам; однако Гилфорд не сделал этого; может быть, он не хотел позволить себе эту часто многозначительную вольность, так как при свободном выборе дамы на турнире подобное приветствие принималось за нежное ухаживание, или же уклонился от этого обычая потому, что дочь короля не прельщала его своей внешностью.

Зато его сын-паж то и дело посматривал вверх на Елизавету, причем его юность подавала Марии повод к насмешливым шуткам.

— Этого бессовестного повесу следовало бы выпороть розгами, иначе он рехнется от тщеславия, пока у него успеет вырасти борода, — сказала она. — Его отец забывает должное почтение, а мальчишка потешается этим.

— Милая Мария, — колко возразила Иоанна Грей, — ты говорила давеча, что у Уорвика воловья шея; как же ты можешь удивляться, что он не склоняет ее? Насмешка над ним — чистая неблагодарность с твоей стороны, потому что Гилфорд Уорвик делает честь твоим цветам.

— Я дала их ему только по принуждению. По-моему, топор палача больше подходит к шее этих непокорных, мятежных лордов, чем банты Тюдоров к их шлему. Смотрите, однако, паж Елизаветы отваживается кинуться в общую схватку. Он, наверно, свалится с лошади и запачкает свой красивый наряд.

— Вам не везет с вашими предсказаниями, — заметила леди Грей, когда в тот самый момент копье Дадли обезоружило рыцаря и громкие клики одобрения приветствовали бурным взрывом храброго мальчика. — Кукла твердо сидит в седле, хотя у нее еще не успела вырасти борода.

Мария закусила губы и завистливо смотрела, как Елизавета самодовольно улыбалась гордой, торжествующей улыбкой, потому что к ней подводили победителя, которому король назначил приз. Таким образом младшая принцесса сделалась королевой праздника.

Генрих VIII был рад возможности присудить награду пажу, потому что не хотел отдавать предпочтения ни одному из лордов.

— Елизавета, — сказал он, — мы приписываем чарам твоих прекрасных глаз, что этот паж совершал сегодня чудеса. Повесь ему на плечи почетную награду, а мы дадим ему место за нашим столом возле тебя, потому что он сражался как доблестный рыцарь.

Дадли спрыгнул с лошади и поднялся по ступеням эстрады. Он преклонил колено перед прекрасной принцессой; его лицо сияло счастьем и гордостью, и, конечно, никогда еще столь юная и прекрасная голова не была украшена почетной наградой за храбрость.

Елизавета выпрямилась; ее глаза также сияли торжеством; задорной бойкости и безумной отваге этого мальчика была она обязана тем, что Мария понесла наказание за свою насмешку, а шутка короля, оскорбившая ее тщеславие, закончилась для нее крайне лестным финалом.

VI

В кругу придворных дам сидела Бетси Килдар. Она безучастно следила за турниром; ее мысли были заняты умершим; однако молодая девушка невольно улыбнулась при виде счастливого пажа возле принцессы, которая еще недавно называла Уорвиков бунтовщиками. Но от нее не ускользнуло также, каким взором ядовитой ненависти смотрела Мария на свою сводную сестру, как она с рассчитанной, оскорбительной холодностью повернулась спиной к Гилфорду Уорвику и взяла под руку своего брата, как будто была обязана вести его. Гилфорд покраснел с досады, но Джейн Грей также заметила поведение своей кузины и, робко улыбнувшись, взяла его под руку, точно желая утешить обиженного.

Случай или судьба устроили так, что здесь столкнулись партии, которым предстояло в недалеком будущем вступить между собою в беспощадную борьбу на жизнь или на смерть. Джейн Грей оперлась на мускулистую руку сильного мужчины; ею как будто овладело смутное предчувствие, что наступит время, когда эти ядовитые взоры принцессы Марии сделаются опаснее, чем сегодня. Гилфорд глубоко заглянул в глаза красавицы и шепнул ей тихонько:

— Леди Джейн, я носил цвета принцессы Марии на шлеме, а ваши — в сердце.

Джейн Грей покраснела, потупилась и ответила тихим, дрожащим голосом:

— Сэр, моя кузина раскается, что не приняла вашей руки, когда узнает, что вы умеете быть любезным кавалером.

— Благодарю вас за эту лесть, леди Джейн! Я не мастер по части красноречия, но на мои слова можно положиться.

— Тогда объясните мне, как это вышло, что ваш отец внезапно превратился в царедворца, что Уорвиков видят здесь в шелковых одеяниях?

— Прекрасная леди! — воскликнул Гилфорд Уорвик. — Если бы я отвечал на каждый вопрос, тогда было бы безрассудно всегда говорить правду.

Джейн улыбнулась и, сочувственно кивнув, шепнула ему:

— С меня этого довольно; ведь я расспрашиваю не из любопытства, но чтобы напомнить об осторожности. Король отличал уже многих своим благоволением, щедро осыпал почестями, но это было не всегда знаком его милости.

Гилфорд украдкой пожал руку молодой девушки, которая выказывала ему такое сердечное и невинное доверие, и произнес:

— Не беспокойтесь, мой отец бдителен! Но тем не менее ваше доброжелательное предостережение заслуживает горячей благодарности. Отец должен узнать, какого благородного друга приобрел он в вашем лице при дворе, а мне вы позвольте вместо этой ребяческой потехи надеть себе на шлем знак, который покажет всему миру, что я готов отдать жизнь за прекраснейший цветок Англии!

С этими словами Гилфорд сорвал бант, полученный им от принцессы Марии, и хотел швырнуть его прочь.

Но Джейн Грей схватила его за руку и строго воскликнула:

— Без глупостей, сэр! Неужели вы хотите смертельно оскорбить дочь короля?

Тут она снова укрепила бант на шлеме. Но она не успела сделать это настолько проворно, чтобы скрыть происшедшее от принцессы Марии, потому что шествие достигло праздничного зала, а принцесса Мария уже передала своего маленького брата на руки воспитателю.

Багровая краска гнева залила лицо принцессы, когда Джейн Грей, предупредив Гилфорда, несвязно извинилась перед нею, что только туже завязала бант, распустившийся в рукопашной схватке на турнире. И хотя Мария преодолела свою досаду, однако Джейн не сомневалась, что обида тем больнее уязвила ее. Сознавая свою невзрачность, старшая принцесса завидовала всякому знаку внимания, оказанному ее родственнице, и если она сама холодно обошлась с Гилфордом, то все же имела право обидеться на него, потому что он, по общепринятому обычаю, должен был оставаться ее кавалером на весь день.

Сердце женщины — загадка. Как раз в тот момент, когда принцесса Мария нашла причину явно обнаружить свое нерасположение к Гилфорду, она почувствовала, что он достоин женской любви, и пожалела, что упустила случай, которым воспользовалась Джейн Грей. По ее мнению, было легко завладеть сердцем мужчины, который уже несколько лет не появлялся при дворе и вел однообразную жизнь охотника и воина в укрепленном пограничном замке. Теперь у принцессы Марии открылись глаза на благородство в его серьезных чертах, на соразмерность высокой, сильной фигуры, и хотя бы здесь дело шло только о том, чтобы превзойти Джейн Грей в любезности, то и этого было для нее достаточно, чтобы пустить в ход все уловки с целью сделать этого мужчину с воловьей шеей чувствительным к ее прелестям и вызвать восхищение на этом мрачном лице.

Она подала Гилфорду руку, чтобы он повел ее к столу, и в своем нетерпении одержать победу стала осыпать самыми лестными похвалами его сына, спрашивала, давно ли он вдовеет, как живет и не чувствует ли потребности жениться вторично. Принцесса забрасывала его вопросами тем настойчивее, чем односложнее он отвечал, так что со стороны можно было подумать, что они оба приятно проводят время за столом в интересной беседе.

Король, усердно осушавший бокал за бокалом, должно быть, заподозрил, что Гилфорд питает честолюбивые виды, и, внезапно прервав разговор, воскликнул:

— Сэр Дадли! Мне говорили, будто вы враг женщин, но — черт возьми! — вы ухаживаете за ними как француз!

— Ваше величество, — ответил Гилфорд, — красота — это чародейка, которой нельзя противиться. Но, к сожалению, я не заслуживаю похвалы, которой вы хотели удостоить меня, потому что принцесса Мария тщетно старается прийти на помощь моей робости в этом отношении и допытаться у меня, кто та красавица, чья стрела глубоко вонзилась мне в сердце сквозь доспехи.

При первых словах принцесса Мария покраснела, потому что король насмешливо улыбнулся, когда Гилфорд превозносил красоту; она сомневалась не меньше своего отца, чтобы ее кавалер мог подразумевать здесь только одну ее; но смелость его речи была почти так же оскорбительна, как обиден тон, и принцесса испугалась при виде жилы на лбу короля, вздувшейся от гнева. Она хотела уже прийти на выручку Гилфорду и в шутку заметить, что застенчивость так сильно смущает его, что он говорит вздор, но Генрих не дал ей времени на это.

— Черт возьми! — загремел он. — Неужели сын лорда Уорвика хочет похвастаться, что одна из Тюдоров домогается его руки?

— Ваше величество, — возразил Гилфорд с полным спокойствием, которое тем сильнее поразило Марию, что она ожидала еще большего замешательства со стороны своего кавалера при гневной вспышке короля. — Я полагаю, что имею право просить даму, бант которой мне дозволено сегодня носить, о милости ходатайствовать за меня перед вашей высочайшей особой.

— А, так, значит, это было лишь вступлением к вашей речи? — подхватил успокоенный Генрих. — Сейчас видно, что вы не учились в школе, потому что вам недостает ясности языка. Но, — с досадой продолжал он, чувствуя, что подверг насмешкам дочь, — нам также не по душе, когда один из наших дворян ищет посредников, как будто мы закрываем свой слух для тех, у кого есть к нам просьба. В наказание за такой недостаток доверия я не хочу ничего слышать о ней теперь.

Принцесса Мария была так горько разочарована словами Гилфорда, ее недолгое заблуждение было рассеяно так грубо, что она была готова расплакаться от бешенства, если бы стыд не подсказывал ей, что ее слезы послужили бы к тем большему триумфу Джейн Грей. Но как в эту минуту ее пальцы судорожно теребили и разрывали кружевной платок, так ее ненависть клялась некогда уничтожить Джейн, если бы судьба со временем дала ей в руки власть отомстить за себя.

Генриху VIII было достаточно лишь бросить взор на свою старшую дочь, чтобы угадать происходившее в ее душе. Марии не везло на женихов; уже три предполагавшихся брачных союза потерпели неудачу, и нельзя было ожидать, чтобы ее прелести заставили кого-нибудь из пэров Англии просить ее руки. Если бы Гилфорд сделал скромное предложение в надлежащее время, то Генрих, конечно, не ответил бы ему отказом, но, может быть, еще обрадовался бы случаю привязать могущественный род к своему трону. Тем более должно было раздосадовать Генриха, что он ошибся в своем предположении и навлек на свою дочь обидные насмешки. Он подал знак вставать из-за стола и, подозвав к себе Гилфорда, сказал с особенным резким ударением, которое было свойственно ему в минуты раздражения:

— Я понял из ваших слов, что вы любите даму, рукою которой я не так легко могу располагать; значит, то, чего вы домогаетесь, является уже милостью, и вы должны заслужить ее, прежде чем я выслушаю вашу просьбу. Вы безотлагательно отправитесь к моим войскам, стоящим на шотландской границе. Я выбрал невесту моему сыну, Марию Стюарт, и желаю заняться ее воспитанием. Но в Эдинбурге медлят доставить ее сюда. Я хочу, чтобы вы потребовали добром или силой от лорда-протектора Шотландии принцессу Марию Стюарт… Вы вернетесь обратно не иначе как с царственной малюткой, хотя бы для этого вашим солдатам пришлось взять приступом замок Стирлинг и вскинуть детскую колыбель на свое седло. Наследница Шотландии сделается женой моего сына Эдуарда, принца Уэльского, или потеряет свое наследство. Я не желаю, чтобы у меня на острове явился сосед-француз. Гизы уже затеяли интриги, примите это к сведению. Вы отвечаете мне своей головой за то, что принцесса Мария Стюарт прибудет в Лондон, живая или мертвая.

Гилфорд почтительно поклонился; против такого приказа было немыслимо никакое возражение.

Мария Тюдор с улыбкой злорадного торжества взглянула на леди Грей, которая побледнела при последних словах короля: «Вы отвечаете мне за это головой!»

Здесь необходимо сделать краткий обзор тогдашнего положения Шотландии, прежде чем продолжать наш рассказ или, точнее, начать его, потому что до сих пор мы только представили читателю действующих лиц нашей драмы, принимавших непосредственное участие в ее развитии.

VII

Первый Стюарт, вступивший на шотландский престол и основавший династию, был обязан королевской короной своей супруге, внучке великого Роберта Брюса; шотландской короне, как предсказали Банко форреские ведьмы, было суждено достаться Стюартам через женщину и через женщину быть утраченной.

История этой династии мрачна. Красивый, легкомысленный герцог Ротси, сын Роберта III, был первым, кого постиг злой рок Стюартов. Его дядя Олбени, которому надлежало наследовать корону, если бы Ротси умер бездетным, велел напасть на него во время его проезда через графство Файф и доставить царственного пленника к нему в замок. Тут он запер племянника в тесный подвал с решеткой и обрек его на голодную смерть. Лишь на пятую ночь одна женщина случайно услыхала жалобные стоны несчастного; она стала тайком носить ему пищу, однако же десять дней спустя это было открыто, и женщину арестовали. Так как она не смела покинуть замок, а из страха перед Олбени не решалась пожаловаться на убийцу его обитателям, то преступление осталось необнаруженным, пока тело принца не было извлечено из подвала. Врача принудили признать, будто принц скончался от горячки. Слабохарактерный король не захотел потребовать к суду родного брата по обвинению в убийстве, но отправил своего младшего сына во Францию, желая предохранить его от подобной «горячки». Корабль, на котором плыл этот принц, попал в руки англичан, и наследника Шотландии держали пленником в Лондоне до тех пор, пока, по смерти Олбени, он не был выкуплен его братом.

Во время деспотического регентства Олбени и его слабодушного брата шотландские дворяне расширили свое могущество и часто в своей заносчивой гордости жестоко угнетали население страны. Один предводитель клана, по имени Мак Дональд, ограбил однажды одну вдову; когда же она пригрозила, что пожалуется королю, то он ответил ей на угрозу: «Дорога туда длинна; поэтому не мешает подковать тебе ноги железом». Мак Дональд позвал кузнеца и велел ему прибить башмаки к ногам вдовы гвоздями. Вылечившись, пострадавшая явилась к королю Иакову I и пожаловалась ему на свою обиду, как и на всеобщее бедствие в Шотландии. Тогда король Иаков выступил в поход против Мак Дональда, взял его в плен и велел отрубить ему голову; но, когда он вздумал поступить с такою же строгостью с прочим знатным дворянством, самые могущественные из шотландских лэрдов восстали, и началась ожесточенная борьба. Сэр Грэхем напал ночью на замок короля с наемными убийцами, и когда Екатерина Дуглас, фрейлина королевы, продела свою прекрасную руку в дверные скобы, откуда был вытащен засов, то презренные злодеи сломали этот редкостный запор и, бросившись со своими кинжалами на злополучного короля Иакова, закололи его.

Супруга Иакова I приказала преследовать убийц, которые были узнаны, несмотря на маски. Грэхема подвергли жестокой казни. С него с живого сдирали мясо острыми щипцами и прекратили ненадолго это мучительство лишь для того, чтобы тут же обезглавить его сына; после того принялись снова соскабливать у него мясо с костей и продолжали это, пока он не испустил дух в ужасных страданиях.

На трон вступил сын умерщвленного короля, Иаков II, но и он не мог положить конец междоусобию. Арчибальд Дуглас соединился с Гамильтонами против монарха, когда тот отнял у него занимаемый им важный государственный пост; он выступил в поход против короля и подвергал жестокому мщению дворян, хранивших верность своему государю. Наконец последний пригласил Дугласа на свидание, обеспечив ему полную безопасность. Дуглас положился на королевское слово и пришел на условленное место; когда же он не захотел уступить и подчиниться, король обнажил кинжал, и его приближенные умертвили первого лэрда в государстве. Сторонники Дугласа привязали королевскую охранную грамоту к хвосту кобылы и принялись грабить королевские замки. Число мятежников росло, а власть короля ослабевала. Иаков II уже собирался бежать, но тут архиепископ Сент-Андре напомнил ему одно старинное предсказание и посоветовал положиться на него.

Это предсказание гласило: «Падут Дугласы только от меча Дугласа, когда на рыжего восстанет черный».

Старейший Дуглас младшей линии был рыжеволос; архиепископ советовал королю привлечь его на свою сторону и через это осуществить пророчество. Иакову II действительно удалось переманить рыжего Дугласа в ряды своих приверженцев и прогнать черноволосого. Однако при осаде одного укрепленного замка произошел взрыв орудия, и король был смертельно ранен осколком. Его вдова с восьмилетним сыном встала во главе войск. Замок был взят приступом; его разрушили и сровняли с землей.

Новый король, вступивший на престол под именем Иакова III, приказал умертвить своего брата, графа Марра, из боязни, что тот посягнет на его корону; второй его брат бежал. Дворянство восстало также и против этого государя, взяло в плен его любимцев и принудило короля предать их казни. Когда он собрал войско, чтобы наказать мятежников, оно было разбито; король упал с лошади во время битвы и был умерщвлен, когда его перенесли в крестьянскую хижину.

Сын его Иаков IV вступил на престол и женился на красавице Маргарите, дочери Генриха VII, короля английского; этому браку надлежало в будущем дать Стюартам права на английский трон. Напуганный, но не умудренный судьбой своих предков, Иаков IV вступил в сделку со своими непокорными вассалами и искал мира с Англией. Однако преемник Генриха VII, английский король Генрих VIII, дал ему заметить свои завоевательные планы, и тогда Иаков IV заключил союз против него с Францией и объявил Англии войну.

Этот день был решающим для судеб Стюартов. В предостережениях не было недостатка. Несколько ночей подряд слышался голос, исходивший от Эдинбургского креста и призывавший короля и знатнейших лэрдов по именам и титулам явиться через сорок дней на суд Божий. Король не хотел поддаваться запугиваниям, но отворил в полночь окно и слышал сам голос, хотя крест отстоял от его дворца на четверть мили. Мало того: когда он однажды слушал обедню в линлитгонской церкви, позади него внезапно появился старец величественного роста, облаченный в длинное одеяние синего цвета, опоясанный кушаком, обутый в сандалии, с длинными волосами, которые отливали золотом, и воскликнул важным, торжественным тоном:

«Иаков, я — евангелист Иоанн Богослов и пришел от имени Пресвятой Девы Марии, которая особенно благоволит к тебе, чтобы запретить тебе затеянную тобою войну, потому что ни ты сам и никто из твоей свиты не вернется с нее обратно. Далее предостерегаю тебя от женской красоты, потому что тебе она принесет позор, а дому твоему бедствие».

Король Иаков посмеялся и над этим предостережением, как над всеми прочими; он перешел английскую границу со своим войском и овладел несколькими замками. Но, когда он завоевал замок Форд и расположился в нем на ночлег, прекрасная владелица замка соблазнила его остаться у нее. Пока Иаков IV наслаждался в ее объятиях, подоспел граф Сэррей с английским войском. Супруг этой обворожительной Армиды, завлекшей короля в свои сети, бастард Герон Форд, завел английское войско в тыл шотландцев; закипел бой и окончился поражением последних. Король был уже окружен. Однако тут на выручку ему подоспел лорд Босуэл с отрядом; они устроили вал из копий вокруг монарха и защищали его до тех пор, пока английские алебардисты не перебили их одного за другим. Король лежал раненый среди трупов своих верных защитников до наступления ночи. Когда же стемнело, то появились, по старинному сказанию, четверо рыцарей в черных доспехах, на черных конях, подняли короля и перенесли в Шотландию. Он был погребен не в священную землю, потому что подлежал папскому проклятию за предпринятую им войну с Англией.

Когда весть о смерти короля Иакова IV дошла до Эдинбурга, городские власти выпустили следующую оригинальную по своему изложению прокламацию:

«По поводу того, что нами только что получено хотя еще и не удостоверенное известие о несчастье с королем и его войском, мы советуем и приказываем в случае надобности всем жителям привести в порядок свое оружие и держаться наготове по первому удару в колокол собираться, чтобы отразить всякого врага, который сделал бы попытку проникнуть в наш город. Запрещаем сим в то же время женщинам из простонародья и бродягам всякого рода с воплями и стенаниями наводнять улицы, тогда как сим приглашаем также почтенных женщин отправиться в церковь, чтобы помолиться за короля и наших родных, друзей и соотечественников в рядах королевского войска».

Вдова короля Маргарита приняла на себя регентство за своего двухлетнего сына (Иакова V); она заключила мир с Англией, но влюбилась во внука старого Дугласа и вышла за него замуж. Этот выбор вызвал вновь междоусобную войну, потому что завистливые лэрды не прощали Дугласу столь высокой чести. Они соединились под знаменем Гамильтонов против него и разбили наголову его приверженцев в сражении под Эдинбургом. Маргарита была несчастлива в супружестве; она развелась с Дугласом и вступила в третий брак с молодым человеком, Генрихом Стюартом, который не пользовался никаким влиянием. Это замужество довершило ее недобрую славу в народе строгой нравственности. Дуглас похитил от Маргариты сына и от его имени вел регентство, но воспитал его так, что сделал из него рыцаря-бойца.

По прошествии пяти лет врагам Дугласа удалось освободить Иакова V; тот немедленно объявил Дугласов государственными преступниками, обрек их на изгнание и так энергично расправился теперь с шотландским дворянством, что, по его словам, на межах стало достаточно кустарников, чтобы стеречь коров. Он бродил переодетый по всей стране, чтобы вникать в народные тяготы и устранять их, чем приобрел такую горячую любовь своего народа, что граф Этол, угостив у себя однажды короля, поджег свой замок, чтобы зарево пожара освещало дорогу царственному гостю на обратном пути.

Генрих VIII Английский тем временем принял протестантскую веру и пытался насадить ее также и в Шотландии. Он предложил шотландскому королю руку своей дочери Марии Тюдор, если тот примет английскую веру, однако Иаков отверг это предложение и женился на Марии Гиз, фанатической католичке. Однако многие шотландцы перешли в новую веру и твердо держались ее наперекор преследованиям. Дворяне также примкнули к королю, когда Генрих VIII объявил ему войну за то, что Иаков V отказался от свидания с ним; но они покинули войско, когда Иаков вздумал вторгнуться в пределы Англии, так как подняли оружие только на защиту Шотландии. Это отпадение и смерть двоих сыновей повергли короля в такое уныние, что он схватил горячку и скончался несколько дней спустя.

Когда он лежал на смертном одре, его супруга разрешилась дочерью. Когда Иакову V показали новорожденную малютку, он воскликнул страдальческим тоном:

«Через дочь досталась Стюартам корона, через дочь Стюарты и потеряют ее!»

Это дитя, которому было положено в колыбель такое печальное пророчество, является героиней нашего рассказа и носило имя Мария Стюарт. Клевета, которой предстояло придавить ее могилу, стояла уже у ее колыбели: Генрих VIII заставил мать Марии обещать ее руку его сыну, принцу Уэльскому, в то время шестилетнему мальчику. Но вдруг распространилась молва, будто принцесса Мария родилась с физическими недостатками. Тогда ее матери пришлось положить ее голую на ковер, чтобы английский посол мог убедиться в нормальном сложении девочки.

Мать девочки, Мария де Гиз, была настоящей Гиз: недоверчивой к королям, фанатичной в своей религии. Она приказала перевезти свою маленькую дочь в укрепленный замок Стирлинг, а когда Генрих VIII все настоятельнее стал требовать ее к себе, то Марию перевели из замка в укрепленный монастырь, построенный на острове, посреди Ментейтского озера. Тут же королева завела тайком переговоры о том, чтобы выдать свою дочь, невесту принца Уэльского, за дофина Франции.

Получив известие об этих переговорах, Генрих VIII послал войско под предводительством герцога Сомерсета, чтобы разбить шотландцев и привезти принцессу Марию Стюарт в Лондон. Мы видели, как он возложил последнее поручение специально на Гилфорда Уорвика, и снова беремся теперь за прерванную нить нашего рассказа.