Экспресс «Россия»

Павел Примаченко

Герои этого повествования в августе 1991 г. ехали в скором поезде Москва – Владивосток". Знакомились с попутчиками, беседовали о жизни, читали, спали – одним словом, коротали время в дороге. Экспресс благополучно добрался до берегов Тихого океана и вскоре пошел обратно в Москву. Обычный рейс. Те же вагоны, те же пассажиры, тот же состав поездной бригады… Вот только ехали на восток граждане СССР, а вернулись обратно граждане другого государства – Российской Федерации. Автор, очевидец тех событий, рассказывает, как пережили события "августовского путча" пассажиры экспресса, что они почувствовали, став гражданами нового государства…

Глава 13

Вино разлить — полдела. Надо успеть мясо прокрутить и плиту на кухне разогреть. Повар проснется и начнет бифики жарить. Умел он общепитовскую котлету приготовить так, что получался воздушный, сочный бифштекс. Пока он горячий, аппетитный, румяный, официант-разносчик должен доставить его полусонному пассажиру к утреннему чаю. В этом весь секрет. Как только бифик остынет, сразу потускнеет и начинает издавать сомнительный запах.

Василий поддал в топку уголька, пошуровал кочережкой колосники. В поддувало посыпались искорки, оно светилось густым, ярким светом. Значит плита в порядке. Пора будить Володю.

Выйдя из кухни, Клоков столкнулся в тамбуре с двумя пассажирами. Один невысокий, кругленький, второй повыше, худощавый. Оба смуглые с помятыми лицами, усталыми, красными глазами. Небриты. Одеты в жеваные костюмы. От них разило вчерашней пьянкой, нестиранным бельем, немытым телом.

— Дорогой, ты началнык? Водка есть? Дай бутылка. — Кругленький достал несколько двадцатипятирублевок. — Давай, дорогой. Вчера мало, мало посидели. Сегодня голова совсем плохой, вах, вах, — он закатил большие глаза.

— Везде болной, — поддержал приятеля худощавый и скривил губы, словно съел какую-то отраву. — Давай, родной, наша станция.

Поезд сбавлял скорость.

— Сдачи не будет.

— Нэ нада, — важно объявил маленький, подняв руку с бутылкой, и оба быстро побежали к выходу.

Василий сунул деньги в потайной карман и поспешил к повару. Чтобы не беспокоить остальных, нагнулся, встряхнул его за плечо и шепнул на ухо. — Пора, труба зовет.

— Уже иду, — промычал тот и, повернувшись на другой бок, снова заснул.

Поезд остановился.

— В ресторане никого нет, — заволновался сторож, — сильно дернул повара, опрокинув на спину.

— Уже иду, — не открывая глаз, повторил Володя. Привстал, но, упав на подушку, разразился раскатистым храпом.

— Иды, Васю, я его пидыму, — услышал он бабу Ганю.

Клоков прибежал в ресторан и только поставил кофейник, как, шатаясь и тыкаясь в стены, ввалился Володя. В сизых спортивных шароварах, оттянутых на коленях, серой застираной куртке в пятнах и шлепанцах на босу ногу он выглядел «блестяще». На полулысой голове торчали всклокоченные волосы. Глаза опухли. — Ко-фе! — Заревел повар и плюхнулся на стул.

Василий часто готовил для него утренний кофе. Володя любил настоящий, в зернах, заготавливая его для рейса заранее. Покупал, не жалея денег, самый «центряк» и долго учил ночного, как правильно заваривать «напиток Богов». Но тот, не соблюдая технологии, делал все намного проще. Володя, как не странно, ничего не замечал. Если запас «центряка» кончался, он пил «случайный продукт» и долго мучился.

— Ну разве это кофе? Это полова, дрек, кафун, как говорят кубинцы. Чувствуешь, какая гадость?

Василий соглашался, хотя никакой разницы между «мокко» и кафуном не находил.

— Несу, несу. — Зная привычку Володи, он налил ему побольше и погуще.

— Это моя вторая кровь. — Проглотив с маху полчашки обжигающего, черного напитка, повар ожил. Глаза широко раскрылись, припухлость спала. Лицо порозовело, на кончике носа заблестели капельки пота, даже волосы легли ровнее. — Для меня лучше всю ночь не спать, чем вставать такую рань. Господи, за что ты меня сделал поваром? Какая профессия может быть хуже? Все дрыхнут, а ты чуть свет — на ногах. И что же? Одному кисло, другому остро, третьему пересолил, четвертому недосолил. Сколько людей, столько вкусов. Довольных нет. А шеф? Только и зудит, — расход продуктов большой, выкручивайся. — Он допил кофе, заглянул в кружку, извлек еще «пару капель», протянул Василию. — Отлей малость.

Тот, не одолев и половины, щедро поделился.

Одно и то же изо дня в день, — причитал Володя, — уже почти двадцать два годика каторги. А до пенсии и считать не хочется. Ладно, Спасибо тем, кто покушал, приготовить каждый сумеет.

Плакался он для вида. «Повар от Бога», — не раз расхваливали его пассажиры. Заняться чем-то другим, не мыслил ни за какие деньги.

— Судьба! — Часто повторял Володя, — от нее не убежишь. А с чего все началось? Не испугайся я картошку тырить, может, не окончил бы кулинарный техникум и не бегал бы вокруг раскаленной плиты. В детстве летчиком-испытателем хотел стать, а потом космонавтом. В авиакружках пропадал. До двадцати раз подтягивался, бегал, прыгал, ледяной водой обливался. Мечтал быть сбитым в бою, как Мересьев. Потерять ноги, но вернуться в строй и погибнуть в лобовой атаке. После школы, конечно, в летное училище. Но на медкомиссии — стоп! Врожденный дефект хрусталика. Для жизни вообще — значения не имеет, но там вверху, при больших нагрузках может сказаться. Я, конечно, переживал, но духом не падал. Мересьев, думаю, без ног летал, а у меня какой-то хрусталик, прорвемся. Призвали в армеечку, попал в ГДР. Закрытый гарнизон, повышенная строгость, но бойцы, как и везде, делятся на салаг и дедов. Прибыли из учебки, осваиваемся. У одного «деда» — день рождения. По этому случаю он дает «банкет для узкого круга». А какая гулянка без жареной картошки? Построил нас, объявляет свою волю. — Заступаете на кухню, разнорабочими, заодно картошки натырите. Кругом, шагом марш. — Я, как услышал приказ, душа в пятки ушла. Раз в жизни украл — книжку о летчиках зачитал, но это и преступлением назвать нельзя. Быстро соображаю, что делать? И придумал. — Разрешите обратиться, товарищ сержант? Повара вам нужны, картошку жарить? — «Дедушка» недоверчиво глянул и спрашивает. — Умеешь? Тонкую, хрустящую, с лучком? — Так точно, — вру я. — А если честно, ни разу не жарил. — Всех отправили на кухню, а меня в спецотсек. Была в казарме такая каптерка с электроплиткой, где годки собирались. Закинули меня туда, инструктируют. — Мы закусим, а ты куховарь. Будет готова — подавай. «Пять капель» для поднятия боевого духа мне поднесли, я и осмелел. Перво-наперво, набухал на сковородку масла. Рассудил так. — Пока буду чистить картошку, лучок поджарится. — Нарубил его, как сумел, и со слезами на глазах в кипящее масло. Борюсь с картошкой, режу тоненько, соломкой, как приказали. Чую скверный запашок подгоревшего лука. Запаниковал, засуетился и вывалил всю картошку — и порезанную, и целую на сковородку. Круто посолил, крышкой накрыл, чтобы запах не распространялся. Жду и думаю — картошка скоро зарумянится. А старшие товарищи веселятся, главное блюдо ожидают. Наконец, не выдержали, стучат в стенку. — Подавай! — Я сковороду подхватил. — Пожалуйста, господа! — Володя помолчал, на губах мелькнула улыбка. — Ну, как старшие товарищи по оружию учили меня уму разуму даже сейчас вспоминать больно. Казалось бы, повар из меня не вышел. Но судьба сильнее обстоятельств. Пока ходил в молодых, наряды за «диверсию с картошкой» провел на кухне в качестве «поднеси-подай». Приглянулся начальнику пищеблока. Доверили более «тонкие» операции, чем ведро с помоями. Суп или кашу в котле стал мешать. Мне это занятие нравилось. Спрашивал, как, что, сколько, присматривался. К концу службы секреты армейской кухни постиг и часто подменял настоящих кандеев. Мечту о небе оставил навсегда. Но не жалею, нисколечко.