Экспресс «Россия»

Павел Примаченко

Герои этого повествования в августе 1991 г. ехали в скором поезде Москва – Владивосток". Знакомились с попутчиками, беседовали о жизни, читали, спали – одним словом, коротали время в дороге. Экспресс благополучно добрался до берегов Тихого океана и вскоре пошел обратно в Москву. Обычный рейс. Те же вагоны, те же пассажиры, тот же состав поездной бригады… Вот только ехали на восток граждане СССР, а вернулись обратно граждане другого государства – Российской Федерации. Автор, очевидец тех событий, рассказывает, как пережили события "августовского путча" пассажиры экспресса, что они почувствовали, став гражданами нового государства…

Глава 11

— Настя с минуты на минуту будет возвращаться, а Юлька со Студентом все торчат, — волновался Василий. — Ребята, шли бы спать, ночь на дворе.

— Золотые слова, — Юлька закрыла глаза, встряхнулась, вроде морозец ее пробрал, прижалась к Николаю и капризно залепетала. — Колюшка, миленький, девочка спать хочет, отпусти ее, а она тебе за это что-то покажет, — и, заграбастав тощую талию, прижала парня к себе, подмигнув Василию.

— Очень надо, — невнятно пробурчал Студент, дернувшись в сторону. Лицо и шею его залил румянец. — Иди, я закончу.

— Гирьку не забывай, а то пассажиры обожрутся, задницы слипнутся, — крикнула от дверей Юлька.

— А этот остолоп остался. Ладно, Студент — свидетель безобидный. — Клоков зашел в умывальник, причесался, заправил рубашку, посматривая в зал. Ожидая Настю, наблюдал, как легко, почти механически работал Николай.

Появился Студент в бригаде летом. Учился он в институте Стали и сплавов. Закончил первый курс. Умный, симпатичный, трудолюбивый, скромный, скверного слова не скажет, не зазнайка. На гитаре играет, как артист. Не пьет, не курит, из приличной семьи и директору свояком доводися.

Чернушка взял парня «на поддержку штанов заработать и жизни поучиться».

— В институтах многое узнаешь, но только не, то, что надо. Я, к примеру, всю премудрость торговли на месте постиг. Научился, как калым снимать и концы в воду в отчетах прятать. — Доверительно объяснял он Николаю «смысл бытия».

Практику тот проходил у Юльки. — Официанта-разносчика ноги кормят. Чем больше бегаешь, тем больше продаешь, а, значит, и заработок выше. Но если честно торгуешь, то сколько ноги не бей, все равно в пролете останешься. Официант-разносчик, как пчела, на каждой мелочи должен свое взять. Например, дали тебе два сорта колбасы по разной цене, а ты ее по одной, высокой продавай. Или сдача. Крупные, конечно, отдай, а мелочь — зажиль, прикинься. — Извините, мол, обратно пойду, занесу, вы только напомните. — Кто скажет, а кто рукой махнет. А для тебя прибыток. Так по капельке, по капельке горсточка наберется. Официант-разносчик должен быть языкастый, нахальный. Стучи во все двери. Не открывают, сам ручку дергай. Скажут, не надо, а ты не уходи, настаивай. Да больше с хихоньками и хахоньками. — Уважаемая публика, в ассортименте три сорта прохладительных напитков — Буратино, Буратино, Буратино. Первый — утоляет жажду, второй — поднимает аппетит и настроение, третий нормализует сон и кровяное давление, Желающие могут приобрести весь комплект. Если пассажирка в годах, называй ее девушка, а если совсем молодая — только на «вы» и больше робей, красней, смущайся. А если уж кого в форме увидишь, только генералом величай. Проводников попроси летом вагон натопить. Пить народ захочет, спрос на напитки повысится, и проводникам навар — пустые бутылки. Вобщем, хочешь жить — умей вертеться.

Сама же она быстро сообразила, кого ей в «ученики» Бог послал. Мышей не ловит, кур не топчет, веников не вяжет, одно слово — студент. А ему объявила, — если думаешь на кармане что-то привезти — работаем в одну кружку. Значит, все поровну — и прибыль, и убытки. Только честно, не мухлевать.

Николай согласился и безропотно подчинялся наставнице, доверяя ей полностью. А она его «оседлала». Студент по вагонам корзинами упирается, а Юлька где-нибудь спрячется и дрыхнет. Он выручкой делится, а она утаивает и водочкой втихую приторговывает. Николаю не раз намекали, что дурит его напарница, но он Юльке — ни слова. Видать, крепко она его приврожила. И было чем.

Внешне привлекательная. Роста среднего, ладная, быстрая, упругая. Всегда опрятная, модно и со вкусом одета. На люди не выйдет пока волосы не уложит и «лицо не нарисует». Пальцы с маникюром. Очень она мужчинам нравится. Подплывет к столику, нагнется ниже, чем следует, груди напрягутся, слегка выкатятся, а между ними золотая цепочка с крестиком сбегает. Оглядит всех лукаво и ласково скажет, — чего мальчикам хочется?

— А что у вас есть?

— У нас есть все кроме живых обезьян, — кокетливо, чуть с вызовом ответит Юлька.

Как-то такой «мальчик» простонал. — Этого хочу, — и, наклонившись, чуть было не угодил в разрез блузки.

На работе она будто на сцене, а среди своих — метиска. Белая женщина с черным ртом.

— Побойся Бога, — не раз возмущалась Антонида Захаровна, — у тебя ведь, что ни слово, то «родная речь».

— Захаровна, у меня было тяжелое детство. Мама рано умерла. Отец — алкоголик, братик на руках. Книги читать мне некогда и хороших слов слышать не от кого, только матерные, вот и привыкла.

Щелкнули двери вагона, Василий вздрогнул. Обрадовался, но пришла Марь Ивановна.

— Ненаглядный мой, лютик бархатный, — всплеснула сухонькими ручками.

— Сколько? — Отрезал он.

— Три, родненький, три, нежный, — поспешно сунула деньги. Достала из кармана апельсин. — Вот тебе, ромашечка моя, незабудка с маргаритками, гостинчик принесла, сокол ясный. Дай поцелую, голубь мой.

Василий подставил щеку, — ох, знойная ты женщина, жаль при исполнении, а то бы занялся тобой.

— Все целуетесь, милуетесь, — раздался легкий голосочек, и двери захлопнулись.

— Как нарочно, кочережка, навязалась. — Клоков отскочил от старушки, словно обожженный.

— Хороша Настена. Сердечко золотое да из себя видная, — Марь Ивановна взглянула на него восторженными, чуть хмельными глазами, — точно, как я, в сорок втором, после школы снайперов. Гимнастерочка, пилоточка, юбочка, сапожки хромовые. Только косу приказали срезать.

— У тебя коса была? — Удивился Василий, оглядывая редкие седые волосы.

— А то! До самой задницы. — Она рассмеялась.

— Значит, ты снайпер? А почему тебя пулеметчицей кличут?

— Я? Снайпер? Господь с тобой. Я только школу закончила, а потом при штабе телефонисткой служила. — Она отставила большой палец и мизинец на манер рюмки, приставила к уху, крикнув. — Сокол, Сокол, как слышите? Прием! Немедленно налейте Ястребу, — подмигнула и, придерживая полы кителя, пошла в плацкарту.

— Все! — Устало, но торжественно объявил Николай. Повалился на стулья, но тут же медленно поднялся. — Убирать надо, а неохота. И как вы всю ночь не спите?

— Справился? Молодец, держи награду. — Клоков бросил Студенту апельсин. Тот поймал, понюхал.

— Здорово! Новым годом пахнет. Откуда он у вас?

— Снегурочка принесла.

— В августе, снегурочка? А как ее зовут?

— Марь Ивановна.

— Это скорее баба Яга, — он поспешно положил апельсин на стол. — Благодарю за приз, но лучше не надо.

— Почему?

— Меня от одного ее вида тошнит. Извините, может она ваша приятельница, но я, — он брезгливо сложил губы.

— Да тебе с твоей приятельницей до нее, как до Москвы пешком, — вспылил Василий, зло, с напором, выделив слово приятельница. Но, посмотрев на струхнувшего, притихшего Николая, сдержался. — Ты, Коля, мало ее знаешь. Она ради других в пух и прах расшибется. Добрейшая тетка. Это она сейчас невзрачная, а в молодости школу снайперов закончила, ордена, медали имеет. А было ей столько, сколько тебе сейчас. И коса у нее была длиннее, чем у Насти, но по уставу не положено, приказали срезать.

— Почему?

— Василий задумался, пожал плечами, — наверно потому, что противогаз не наденешь. — Достал перочинный нож и начал счищать шкурку с апельсина длинной цельной лентой. — О ней, между прочим, в газете огромную статью написали. А ты говоришь, тошнит.

— В газете? А что писали?

Василий разломил апельсин, половину протянул Николаю. — История такая вышла. Разносила Марь Ивановна чай. Стаканов не хватало. В одном купе выпьют, она посуду помоет и другим пассажирам несет. В спешке напутала и налила заварку в стакан, где кто-то лимон оставил. Раздала и вдруг слышит, — почему этому гражданину чай с лимоном, а остальным без лимона? — Старушка сообразила, что маху дала, но тут же нашлась. — Лимон причитается только ветеранам войны бесплатно.

В купе оказался журналист из центральной газеты.

— Сколько езжу, но такое внимание к ветеранам встречаю впервые, — удивился он и давай пытать Марь Ивановну, кто распорядился, когда, но ее за плевок не возьмешь, нагородила с три короба. Дескать, по собственной инициативе, в свете постановлений партии, правительства и министерства путей сообщения о повышении культуры обслуживания пассажиров на железнодорожном транспорте, решила начать с лимона, скоро думает добавить конфеты и растворимый кофе. Корреспондент обрадовался «сенсационному материалу» и на полгазеты статью накатал «Не черствеют душой ветераны».

— Лучше расскажите, как она на фронте воевала.

— Сам спроси. Возьми бутылочку, зайди, потолкуй по душам. Тоже решил в газету написать?

Студент помолчал и выпалил. — А вы никому не скажите?

— Никому. Я же не баба базарная.

— Вы здесь один любите музыку, инструментом владеете, поэтому меня поймете. Я в институте организовал музыкальную группу. Сами сочиняем и исполняем песни, но тянет к крупным формам, хочу написать рок-оперу. Ну, вроде, «Иисус Христос супер стар» или «Юнона и Авось».

— Ясно, — Василий понятия не имел о рок-операх, но попробовал соединить слова опера и рок. Представилась сцена Большого театра, где когда-то слушали с Валентиной «Хованщину». Вещь ему понравилась. Особенно интересные, красивые декорации и яркие, необычные костюмы. Но жена не переставала удивляться, — ох, и длинная же. Сплю, сплю, проснусь, снова «Хованщина». — Среди героев оперы он пытался представить кричащих, прыгающих, как козлы, лохматых парней с электрогитарами, но не смог.

— Необходима тема, — увлеченно продолжал Студент. — Желательно патриотическая. Я, кажется, ее нашел. Когда в первый раз ехал от Москвы до Владивостока был, как в тумане. Столько городов, рек, лесов, людей и Тихий океан. Музыка начала складываться сама по себе, понимаете? — Он застучал по столешнице ладонями. — Слышите, стук колес поезда. А сейчас, — забарабанил быстро, быстро, — это мы по мосту через Волгу несемся. — Он поднял подбородок вверх и тихо засвистел, потом завыл, — это наш электропоезд подает сигналы. Можно гитару? — Не дождавшись ответа, выхватил из рундука инструмент, подкрутил колки, настроил и, поставив ногу на стул, укрепил кузов. Сосредоточенно уставился в потолок и, неожиданно громко ударив по струнам, запел протяжным голосом.

Я — тепловоз, а не дрезина,

Стрелой летят мои стальные шины,

Я всех тяну, я все могу,

Я — самый главный здесь мужчина.

В груди моей горит огонь,

А не холодная, бездушная машина.

Николай отложил гитару. — Это наброски, эскизы. Мне нужно написать либретто, литературную основу. Желательна интрига, сильная тема, чтобы от нее оттолкнуться. Судьба Марьи Ивановны любопытна, а баба Ганя, говорят, во время войны разведчицей была. Антоныч, наверно, тоже воевал, и все они теперь работают в экспрессе «Россия». Здорово. Я сейчас пишу дуэт Антоныча и бабы Гани. — Он опять запел, но тихо, задушевно.

Ты помнишь, Ганка, как вдвоем, мы воевали под Орлом?

Нам было по семнадцать лет, в руке не дрогнул пистолет.

Конечно, помню, дорогой, как били фрица под Москвой,

Нам было по семнадцать лет, в руке не дрогнул пистолет.

— Стихи, конечно, не совсем, а как вам музыка? Ария тепловоза хуже?

— Нормально, вроде двигатель работает.

— Точно, спасибо, что услышали. Это так важно, — он нервно схватил дольки апельсина, бросил в рот и сбивчиво продолжал, — Я считаю, что должны запеть мосты, рельсы, вокзалы, проводники и мы все в ресторане.

— А танцевать будут?

Николай насупился. — Не знаю, не думал, хотя кордебалет не исключается. Спасибо за инструмент, спокойной ночи.

— Обиделся. Что я ему плохого сказал? Василий свернул из длинной ароматной оранжевой «ленты» «апельсин» и положил на стол. — Пацан, натуральный пацан, вроде моего, старшого, чуть что, губу дует. «Апельсин» качнулся, развернувшись в длинную дорожку.