Суринам

Олег Радзинский, 2008

Герой романа “Суринам” Илья Кессаль, советский эмигрант, живет в Нью-Йорке и собирается стать инвестиционным банкиром. Жизнь Ильи неожиданно меняется, когда его возлюбленная Адри приглашает Илью посетить своих родных в Южной Америке. Выясняется, что не только приезд Ильи в Суринам, но и вся жизнь были предопределены и подчинены Плану, которому служат окружающие его люди. После загадочного обряда в джунглях Илье открывают главную тайну всех религий: как человеку стать Богом. В буквальном смысле. Выбор за ним.

Парамарибо 6

Бывает — не всегда, не часто даже, но случается, что проснешься, и мир вокруг целый. Не нарезанный окнами на прямоугольники внешней жизни — кусок стены напротив, чужое проживание в кадре оконных рам через колодец двора, а твой, весь твой. И небо над тобой целое, сколько хватит взгляда, и лодка несет тебя по реке, а над головой — большие, не виданные ранее птицы. Мир в такие дни целен, и хочется верить, что он такой всегда. Или должен всегда таким быть.

“Что мир, — думал Илья. — И мира-то никакого нет: одна иллюзия”. Он открыл глаза посмотреть, так ли это. Мир был все тот же — джунгли по обеим сторонам густокоричневой реки, неясной сквозь клочья белесого утреннего тумана. Мир был ранний — словно сам только проснулся.

Руди и миссис Рутгелт сидели под дальним, кормовым концом брезентового навеса и разговаривали с Ам Баке. Их речь долетала обрывками, клочковатыми, как туман. Казалось, что солнце взойдет и съест и их разговоры, и белесую мглу над рекой.

Шум мотора сглатывал слова, и Илья подумал, как все это похоже на фильмы Ромера: сидят люди и говорят, говорят, а фон в кадре сам по себе; выключи звук — и ничего не изменится.

Он вспомнил, что перед отъездом в Суринам — в другой, далекой теперь жизни десять дней назад — читал в “Нью-Йорк Таймс” статью о Ромере. Звали того вовсе не Эрик Ромер, а совсем по-другому: Морис что-то. Морис Шерер, кажется. Какая-то немецкая фамилия.

Илье стало интересно, и он начал придумывать Ромеру другую биографию. Например, Морис Шерер родился в Эльзасе и — не отвоюй в свое время французы у немцев Эльзас — жил бы в Германии вместо Франции.

Илья зажмурился от удовольствия — жизнь Ромера представала теперь во всем блеске абсурдности новых вариантов. Случись так, и Ромер мог стать не кинорежиссером-новатором, снимавшим чувственные фильмы про девичьи колени, а нацистским офицером, методичным и сентиментальным садистом, поверившим в спесь арийской крови и свою личную миссию быть частью общего муравейника Фатерланд. Дальше выходило еще интереснее: во время войны этот Ромер, то есть не тот Ромер, а новый Ромер, фашист, стоит в оккупированной немцами Франции; у него завязывается роман с местной женщиной, она рожает сына, и тот становится знаменитым французским кинорежиссером.

“Интересный сюжет”, — подумал Илья. Ему стало грустно, что жизнь все придумала по-другому.

Они плыли всю ночь, покинув Парамарибо в темноте, — так решил Ам Баке. Илья начал было спорить, что ему нужно вернуться в Хасьенду, взять с собой вещи и попрощаться с Адри, но миссис Рутгелт сказала, что ничего этого не надо. Она и Руди отправились с ним, также без вещей, без подготовки, просто в ночь, где их ждала черная река. Ома осталась в большом, нелепо построенном доме Ам Баке, полном ниоткуда возникающих женщин и разного возраста детей.

Все происходящее казалось настолько нереальным, что Илья решил не сопротивляться. Вещи теперь случались сами собой, никто не готовил следующий шаг, не обдумывал, не планировал; люди и события двигались от одного решения к другому. Илья чувствовал чужую волю, но не мог понять, откуда она исходит. Это было как ветер; а как спорить с ветром? Он просто должен перестать дуть.

Ам Баке жил на юго-западе Парамарибо, в районе со странным названием Хаф Флора.

Его дом был длинным, одноэтажным и отчего-то казался плоским. Внутри дома было легко потеряться: комнаты становились коридорами, коридоры оканчивались ничем, и скоро Илья перестал ориентироваться. Он понял, что дом постоянно достраивали, без определенного начального плана, каждый раз, когда возникала необходимость в новом пространстве. Постепенно дом образовал круг, соединившись сам с собой и ограничив свой непрерывный рост. В кольце стен под навесом находилась кухня.

С Ильей к Ам Баке поехали Ома, миссис Рутгелт и Руди. Обе сестры остались дома, с отцом.

Когда они приехали, их никто не ждал. Маленькая толстая девочка с тремя короткими косичками открыла ворота и, не сказав ни слова, исчезла в темноте двора. Ома шла впереди, держа закрытый зонтик перед собой, как держат лозу, когда ищут воду.

Внутри дома им встретилось множество женщин, которые беззвучно появлялись и исчезали вдоль коридоров, ведущих в другие коридоры. Дом не хотел заканчиваться чем-то осмысленным. Он продолжался бесконечными переходами и комнатами без дверей. В некоторых комнатах оказалось неожиданно много мебели, другие стояли почти пустые, словно в них никто не жил.

Ам Баке выглядел не очень старым, не старее Омы. Он был совершенно лыс, с черным лицом, настолько черным, что Илья не мог разобрать его черты в полумраке тесной пустой комнаты, где было лишь два низких табурета.

Ам Баке сидел на полу и спал. Ома и миссис Рутгелт сели на табуреты. Руди и Илья остались стоять в коридоре: в комнате для них не было места. Ома потрогала Ам Баке зонтиком, и тот тут же открыл глаза. Он, не мигая, смотрел на Илью, пока миссис Рутгелт и Ома говорили на рокочущем и щекочущем уши срэнан-тонго, ни разу не перебив и не задав ни одного вопроса.

Когда они закончили, Ам Баке что-то коротко крикнул в заполненную чужой жизнью темноту дома, и почти сразу в коридоре появилась молодая высокая женщина. В руках она держала большую коробку из-под обуви. Ам Баке взял у нее коробку и поманил Илью войти и сесть рядом с ним на пол. Илья еле протиснулся внутрь.

Ам Баке открыл коробку и достал оттуда свернутую желтую тряпку. Он развернул тряпку, расстелив ее на полу. Внутри тряпки было множество маленьких светлых раковин и две старые монеты. Одна монета была квадратной. Ам Баке собрал раковины и монеты в горсть, потряс и бросил на тряпку. Затем он разровнял их ладонью.

В комнате не было окон, но в воздухе тонко зудели неизвестно откуда взявшиеся москиты. Ам Баке смотрел на расположение раковин и монет. Все остальные смотрели на Ам Баке. Илья пересчитал раковины на тряпке. Их оказалось тридцать две.

Ам Баке покачал головой и что-то сказал Оме. Ома закрыла рот рукой и отодвинула свой табурет к стене, подальше от Ильи. Ам Баке повторил процедуру. Он внимательно посмотрел, как легли раковины и монеты, и остался доволен. Затем он убрал несколько раковин в сторону и снова оценил положение остальных предметов на тряпке.

Илье было скучно. Он боялся, что москиты его покусают и он заболеет малярией.

Неожиданно Ам Баке хлопнул в ладоши. В комнате настала полная тишина. Илья почувствовал: что-то изменилось, что-то было теперь по-другому. Он оглядел комнату и людей; нет, все так же. Вдруг он понял: в комнате больше не зудели москиты. Они куда-то исчезли.

Ам Баке снова убрал несколько раковин в сторону и, не помедлив ни секунды, смешал остальные и собрал их в ладонь. Он потряс их, как и первые два раза, но бросил на тряпку не сверху, а веерообразным движением. Затем он отложил еще несколько раковин и одну монету в сторону. Ам Баке долго глядел на оставшиеся раковины и квадратную монету на желтой тряпке. Затем начал говорить. По-голландски.

Ома и миссис Рутгелт внимательно слушали. Илья взглянул на Руди; тот темнел в дверном проеме, чуть склонив голову — рост не позволял ему распрямиться. Илья ожидал, что кто-нибудь переведет то, что говорилось о нем, но Рутгелты слушали, не перебивая и не задавая вопросов. Им было все ясно.

Ам Баке кончил говорить и повернулся к Илье. Он поднял свечу высоко над головой; на потолке образовался желтый круг с дрожащим язычком пламени внутри. Ам Баке смотрел мимо Ильи, как маруны на рынке, и что-то там видел. Илья чувствовал, что колдун действительно что-то видит над его левым ухом. Илья потрогал рукой свое ухо и воздух над ним; там ничего не было.

— Когда ты родился, — вдруг сказал Руди, — ты должен был умереть. Ты родился очень больной и должен был умереть.

Конец ознакомительного фрагмента.