Кошки-мышки

Наталья Нестерова, 2008

Кто сказал, что настоящие мужчины на дороге не валяются? Однажды на тропинке, ведущей к дому, Лида в грязной луже подобрала бесчувственного Максима. И вскоре вышла за него замуж. Их семья – загляденье! Оба красивые, умные, а теперь и обеспеченные – ценные специалисты в процветающих компаниях. Любимый сын, собственный дом, счастливый брак… Чего не хватает женщине, у которой, казалось бы, все есть? А не хватает ей того, о чем не расскажешь ни мужу, ни близкой подруге. Да и самой Лиде представить, как далеко заведет ее новая любовь, непросто. Верный Максим тоже не лыком шит вдруг заявляет, что уходит к другой женщине. Кто та – другая? Не пора ли задаться вопросом, почему десять лет назад сдержанный Максим напился до положения риз и валялся в грязи? Из-за несчастной любви? И теперь та любовь вернулась?

Глава третья

За двумя зайцами

Выяснение отношений с Назаром я спровоцировала сама, хоть и не планировала. Подслушала болтовню двух молоденьких сотрудниц — в туалете. Где еще, как не в сортирной кабинке, получишь интересную информацию.

Девушки мыли руки и прихорашивались перед зеркалом.

— Нашей Леди сегодня после обеда не будет. — (Это обо мне.) — У нее встреча с Кауном.

— Как думаешь, они спят, любовники?

— Вряд ли. Если бы у меня был такой муж, как у Лидии, я обходила бы всех мужиков большой стороной.

— Но и Каун классный мужик.

— Согласна. Вроде ничего особенного, а шарма с переливом.

— Говорят, он бабник, каких поискать.

Тут, заинтригованная, я замерла, тихо задрала вверх коленки, чтобы в щель под дверью не увидели мои туфли.

Вторая девушка озвучила вопрос, который крутился у меня на языке:

— Кто говорит?

— Светка из пиарслужбы, у нее приятельница с Кауном работает. Он ни одной смазливой юбки не пропускает.

«Юбки смазливыми не бывают, — мысленно поправила я, — только лица. Чертовы сплетницы!»

— Все мужики сволочи, — перекрикивая шум электрической сушилки, — заключила первая девушка.

— Не так хорошо с ними, — поддержала вторая, — как плохо без них.

Они, мои подчиненные пигалицы, еще и философствуют!

— Давай, как наша слиняет, — (опять обо мне), — прошвырнемся по бутикам? Может, где скидки объявили.

Ушли, хлопнула дверь. Я выбралась из укрытия. Подошла к раковине, посмотрела на себя в зеркало. Физиономия собственницы, которой минуту назад объявили о разорении.

Открываем воду, плещем на руки жидкое мыло. Все — медленно, чтобы успокоиться. Какое мне, собственно, дело, изменяет Назар жене или хранит верность? Пусть он будет бабником в квадрате, кубе, в десятой степени… Нет, клокочет обида, не унять. Сушим руки, не торопясь, до остановки автомата. Как обычно не действуем — остатки влаги по платью не размазываем. Остановилась, замолкла сушилка, а мы ее снова включаем, давим на кнопку…

Уже лучше. По крайней мере на лице удалось восстановить деловое официальное выражение. Можно двигать в офис.

Перед отъездом на встречу с Назаром обеим сплетницам я задала работы под завязку и сроки указала: через два часа приеду, отчитаетесь.

По бутикам шнырять в служебное время — разбаловались! Хотя я прекрасно знала, что в мое отсутствие работа в конторе теряет скорость, вплоть до полного торможения. Сама такой была: если начальник далеко, а поручение до завтра терпит, то самое время заняться личными делами.

Наука руководить — это серьезная и отдельная тема. Вернусь к ней, если повод появится.

А пока — ехала на встречу с Назаром, и силы, убеждающей разум, не хватало, чтобы выкинуть из головы пошлые слухи.

Так подруга моей мамы, тетя Наташа, милая пожилая одинокая женщина, похоронив свою любимую кошку, каялась:

— Знаю, что вам уже надоела разговорами о Милочке. Простите. Но Милочка обладала удивительной душевной организацией…

И мы в тридцать пятый раз слушали, как Милочка справляла нужду в унитаз, чувствовала, какой сустав у тети Наташи болит, на него ложилась и грела.

Назар — это даже не кошка. Кот! Котяра! Я и не подозревала, что запрыгивает на каждую встречную…

— Ледок? У тебя все в порядке? — спросил Назар в ресторане, когда мы сделали заказ.

Он меня так звал — Ледок. Я не противилась. В том, что твое имя переиначивают на ласковый лад, есть что-то интимное и приятное.

Назар в свое время попросил разрешения звать меня по-своему:

— Тебе не будет обидно? Не Льдина, а Ледок — тонкий, прозрачный, но крепкий и чистый?

Я благодушно улыбнулась и сказала, что меня устраивают любые варианты моего имени, кроме Лидуха. Потому что так меня дразнил хулиганствующий соседский мальчишка: «Лидуха — четыре уха». О том, что пацан регулярно норовил подловить меня в темном углу и отыскать лишние уши, я умолчала.

Только добавила:

— Он отбывает срок в колонии. Без моей помощи, — подняла ладони в жесте исключения участия. — За ограбление пивного ларька.

— Приятно иметь дело с женщиной уникальной биографии, — улыбнулся Назар.

Официант принес мне солянку, Назару — украинский борщ.

Тетя Наташа, та самая, с кошкой, диетолог в пансионате для руководящих работников министерства финансов, с детства мне внушала: «Никогда не бери в местах общественного питания солянку! В нее кладут испортившиеся продукты: тухлую колбасу, позеленевшие сосиски и прочие гадости». Но я люблю солянку из отбросов. Хоть тресни! И у меня совершенно не получается сотворить это кулинарное чудо на собственной кухне. Сколько ни пыталась.

Назар, как правило, заказывает борщ. И каждый раз поясняет его недостатки. Хохол, москвич в третьем поколении, а борщ для него — кулинарная святыня.

— Чесноку не доложили, — сообщил Назар, отправив первую ложку в рот, — и уксуса плеснули для кислоты. А кислинку в настоящем борще делает морс. В России морсом называют холодный фруктовый компот, а на Украине — это соус на основе помидоров. Моя бабушка до сих пор морс летом заготавливает и присылает нам. Считает, что без ее морса наши борщи — помои. Кстати, когда бабушка приезжала в Москву, я повел ее в ресторан, заказал щи, бабуля хотела устроить скандал. Мол, проходимцы недоваренный борщ за сумасшедшие деньги втюхивают — ни тебе свеклы, ни морса, ни заправки. Еле удержал. Объяснил, что русские щи такие и есть по рецепту. Бабуля сказала, — тут Назар перешел на украинский: — «Москали супу доварыты нэ можуть, а ще нам указують, як жыты».

Назар рассуждал о морсах и борщах, я водила ложкой в горшочке с солянкой. Какие борщи, морсы, бабушки, когда у меня звенит внутри от возмущения!

Но заговорила я на служебные темы:

— Стиральный порошок «ХХХ» мы позиционировали неправильно. Как замечательное средство для стирки цветного белья. При этом расфасовка от пяти до семи килограммов в пакете. Хозяйке покупать пять килограмм только для цветного белья не рационально, ведь придется еще приобрести порошок для белого белья. А это деньги, плюс место, дополнительных тридцать квадратных сантиметров в маленькой ванной или на малогабаритной кухне, где стоит стиральная машина. Логичней «ХХХ» представить универсальным средством, которое отбелит белое и вернет краски цветному.

Попутно и честно замечу: нас не волновало, может ли «ХХХ» выполнять заявленные функции. Думайте и решайте сами. Если вы не зомбированы рекламой, обладаете знанием химии в объеме средней школы, то легко поймете, что химических средств отбеливания существует лишь два: хлор и перекись водорода. Пропорции рассчитать несложно. При скудости бюджета легко можете за три рубля стирать белье с тем же эффектом, что при дорогих средствах. И я тоже могу, но покупаю известные бренды. Идти в аптеку, приобретать перекись, смешивать ее с хозяйственным мылом (гениальное изобретение!) и так далее — мне недосуг. Как, очевидно, и вам.

Назар согласился с моими доводами, и мы быстро набросали схему ребрендинга (это когда вам втюхивают старый товар в новой упаковке).

И вернулись к личному общению.

— Солянка оставляет желать? — глядя на мои ковыряния ложкой, спросил Назар. — Вообще солянка…

— Знаю. Делается из отбросов, испорченных продуктов. Но у меня, очевидно, низменные вкусы и грубые пристрастия.

Произнесла это со смешком (старалась), однако Назар легко уловил посторонние нотки в моем голосе.

— Ледок! «Низменные», «грубые», пошлые, вульгарные — эти термины, а также: общепринятые, обычные, для всех привычные — тебе не подходят совершенно. Ты — уникальная женщина, редчайшая. Среди полевых трав выросшая роза. Неведомыми ветрами занесло семечко, и из него выросла чудесная роза.

— Спасибо. Милый комплимент. Выдает в тебе опытного бабника.

— Кого? — поперхнулся последней ложкой борща Назар.

Подошел официант, убрал горшочки: Назаров до дна выхлебанный и мой чуть тронутый. Тут же подскочил второй официант, поставил блюда со свиной отбивной для Назара и рыбным филе без гарнира для меня.

Мы даже не посмотрели на тарелки.

— Ледок, ты назвала меня бабником?

— Только повторила, что несет о тебе народная слава. Ошибается?

Хотела говорить отстраненно и безучастно, но, скорее всего, не получилось.

Назар ответил не сразу, после продолжительной паузы, во время которой я успела десять раз мысленно обозвать себя идиоткой.

— Народная слава не ошибается, — сказал Назар.

Горько, оказывается, бывает не только на языке, но и за грудиной, где отсутствуют вкусовые рецепторы. Именно там я чувствовала ядовитое бульканье. Впрочем, ведь говорят: горько на сердце. Да чего мне горько-то? Какое мне дело, сколько у Назара было любовниц? Он мне не муж, не сват, не брат, не объект для улучшения нравственности. Пусть у него будут эскадроны баб, дивизии воздыхательниц, полки любовниц. Мне-то что?.. Ничего. Всех его бывших — к расстрелу!

— Л-е-дд-ок! — перекатывая мое имя на языке как сладкий леденец, произнес Назар.

И при этом смотрел на меня с обожанием такой мощи, которую не способен выдать прожженный бабник. Хоть вы меня четвертуйте — не способен! В противном случае придется признать, что он умственно отсталый.

У моей мамы есть подруга, которая в пятьдесят лет родила дебила. Ванька — тихий, добрый и славный. Но любит только бабочек. Когда их видит летом, трясется от счастья. А зимой целыми днями трогательно гладит стекло рамочек, под которыми пришпиленные бабочки. Мы Ваньке дарим исключительно бабочек за стеклом.

— Спасибо! — надтреснутым голосом проговорил Назар.

— За что?

— За твою реакцию.

Если вам не удалось держать эмоции в узде, нужно объяснить их посторонними причинами — элементарное правило бизнес-общения.

— Ты смотришь на меня столь трепетно, что напомнил знакомого дебила.

— Не надо, Ледок, — отмахнулся Назар. — Мы оба знаем приемчики нейро-лингвистического программирования. Они не работают с по-настоящему дорогими людьми.

Не кстати или, напротив, очень кстати, подошел официант и поинтересовался: не нравятся горячие блюда, ведь не едите? Мы посмотрели удивленно. О каких блюдах идет речь?

Официанта мы попросили нас не беспокоить и подходить, когда дадим знак.

— Ледок, я расскажу тебе то, в чем не признавался никому в жизни. Сие не есть страшные тайны, но выворачиваться наружу не в моих правилах.

Назар замолчал. Я не торопила. Через несколько секунд он продолжил:

— Считается, что период гиперсексуальности начинается в юности. У меня он с пеленок. Я влюблялся еще до детского сада. Родные посмеивались надо мной, и я научился прятать свои чувства. Девочки, девушки, женщины меня завораживали. В них было волшебство, сказка, они дарили ощущения, от которых вибрировала каждая клетка моего тела. Я рос смышленым и быстро понял, что главное в амурных делах — не бегать за девчонкой, а подстроить так, чтобы она сама тебя добивалась. В средней школе я был известным ловеласом, очередь из девочек, желающих получить меня, выстраивалась. Что-то вроде переходящего приза на конкурсе красоты. Хоть месяц-другой, но посидеть на королевском троне.

— Мальчишки тебя не били?

— Нет, — помотал головой Назар, — завидовали. Сам кому угодно мог накостылять. В свободное от тисканья в подъездах время занимался спортом, борьбой. Лилю я встретил, когда мне было семнадцать лет. Ей — тридцать. Она была женой моего дядюшки, с которым общались мало, потому как дипломат, сноб и вообще неприятная личность. По его службе они в Брюсселе пребывали, а тогда в отпуск приехали. Я увидел Лилю и пропал. Сногсшибательно красива — это, ладно. Мало ли симпатичных девчонок. Но все они — как полевые цветы без запаха, фото из книжки «Растения Среднерусской возвышенности». Лиля — вне каталогов, классификаций, ярлыков и календарей цветения. Она казалась вечно прекрасной. Как роза — свернется бутончиком или распустит лепестки — постоянно прекрасна.

«Меня он тоже с розой сравнивал, — ревниво подумала я. — Хоть бы названия цветов менял».

— Влюбился, заболел Лилей со страшной силой. Примитивные амурные школьные уловки тут не проходили. Но остановить меня не смог бы и танк. Я сам был танком, который желал либо взять высоту, либо погибнуть. Опускаю подробности, но в итоге Лиля стала моей женой, расписались, когда мне восемнадцать исполнилось. Родня была шокирована: пусть я, пацан, ополоумевший от гормонов, но Лиля! Отказаться от роскошной жизни, от светских связей, от денег, поездок, автомобилей и прочего, прочего… Ради мальчишки, который на десять лет ее младше?

— Очевидно, Лиля тебя очень любила.

— Конечно. И не в прошедшем времени — любила, а и сейчас тоже. Как и я ее.

— Тогда почему «бабник»?

— Не торопи. Лиля со мной вынесла нищету, безденежье и прочие прелести, которые дарит муж-студент, хоть он и вкалывает вечерами на трех работах. Лиля хотела детей. Если бы она хотела ужей, змей, удавов, я ограбил бы серпентарий. Дети — пожалуйста. Плодимся и рожаем. Мои дети выросли в чужом бельишке — знакомые отдавали тряпки, которые собственным детям уже не годились. Родители, конечно, сняли бойкот, когда сын родился, помогали. Но все равно нам лихо пришлось. Однажды… интимная деталь, но я тебе расскажу. Однажды Лиля мне говорит: «Прокладки женские, без них можно обойтись, ведь наши мамы обходились. Лучше на сэкономленные деньги купим тебе ботинки». Представляешь? Это женщина, которая с детства привыкла к роскоши! Отказывает себе в прокладках ради ботинок для меня! Как бы ни сложилась моя жизнь, что бы в ней ни приключилось, Лилю и детей я не оставлю ни-ко-гда.

«А бабник-то при чем?» — снова хотелось спросить мне. И очевидно, мой нетерпеливый вопрос легко прочитался на лице.

Назар на него ответил:

— Жене я изменил через полгода после свадьбы. Сокурсницу тра… в смысле — с одной студенткой переспал. Честно — казнился. Но недолго. — Назар улыбнулся своей фирменной донжуановской улыбочкой. — Дальше пошло-поехало. Понимаю, звучит нелепо: не могу устоять перед женской красотой, но это факт и та самая моя страшная тайна. Женщины — мой наркотик, и я отдаю себе отчет, что наркоман. Но еще не придумали больниц, где лечат от…

— Похоти.

— Можно и так сказать. Но за редким исключением со всеми своими… подругами я нахожусь в прекрасных отношениях и благодарен им за минуты близости.

— Лиля знает о твоих похождениях?

— Ни боже мой! Ей в голову не могло прийти, что, работая как вол, выматываясь как собака, помогая ей с детьми и по хозяйству, я еще и на стороне промышляю. Такое редкий мужик выдюжит, — не без хвастовства сказал Назар. — А я справляюсь. Хотя если честно, в последние годы обороты снизил.

Он гордился своей распущенностью! Рассказывал мне и плавился от самолюбования. Доморощенные Казановы всегда вызывали у меня брезгливость. Летают по бабам как мухи по помойкам, заразу переносят. Но к Назару я отвращения почему-то не испытывала. И злилась не столько на него, гуляку, сколько на себя — за отсутствие здоровой реакции.

Взмахнув рукой, подозвала официанта. Попросила убрать остывшую рыбу и принести кофе. Назар тоже не притронулся к мясу и заказал чай.

Смотрел на меня внимательно-грустно, как смотрят, наверное, на человека, которого выбрали в исповедники, а этот человек не грехи отпускает — возмущается.

— Шокировал тебя, Ледок, — не спросил, констатировал Назар. — Но подумай: зачем мне было темные стороны своей натуры оголять перед тобой.

— Действительно: зачем?

— Потому что ты в моей жизни — встреча необыкновенная. Без ложной скромности: я знаю женщин. Но ты! Перечеркиваешь все мои знания. Ты — открытие, которого я не только не ждал, но и не подозревал о его возможности.

— Мерси. Уж что-что, а комплименты говорить ты научился.

— Лида! — с болью проговорил Назар и потер лицо ладонями, словно к нему прилипли мои последние слова и надо их счистить. — Лида! — повторил он. — Неужели ты не понимаешь, я все рассказал, потому что не хочу дурить тебе голову, лукавить, обманывать, вселять ложные надежды.

— О каких надеждах речь? — встрепенулась я.

Назар накрыл мою руку своей и легонько сжал:

— Ты мне безумно нравишься. Думаю о тебе постоянно. Только не говори, что равнодушна ко мне. Не поверю. Ты каждый день красивее, чем вчера. А это верный признак влюбленности.

— Чьей?

— Моей — безусловно. Но и ты переменилась. Игнатов из Роспотребнадзора, помнишь его?

— Заикается и мычит? Хотя специалист грамотный, с ним только письменно можно общаться, устно Игнатова не понять.

— Потому что матерится через слово, что при дамах непозволительно, вот и остается одно заикание с мычанием.

— При чем тут Игнатов?

— Недавно виделись, и он сказал мне, перевожу с матерно-заикательного на литературный, что ты всегда была интересной женщиной, а в последнее время стала совершенно обворожительной. Игнатов предположил, что ты завела любовника.

Я вспыхнула, польщенная и возмущенная:

— Бред! У меня нет любовника.

— Но мы на верном пути…

— Назар!

— Тихо, тихо! — снова накрыл мою руку. — Не надо кричать. Мы ничего преступного не делаем. И не дети, чтобы играть в кошки-мышки. Лида, давай признаем: ты нравишься мне, я нравлюсь тебе, нас тянет друг к другу со страшной силой. Но мы несвободны. Семьи, дети, супруги — мы повязаны крепко и пока неспособны эти узы порвать.

«Пока… Оставил-таки лазейку», — подумала я.

— Но почему мы должны наступать на горло собственным чувствам? Нашим близким будет легче, если мы превратимся в страдающих меланхоликов?

«Вот так соблазняют честных женщин, — пронеслось у меня в голове. — Ничего страшного, даже приятно, волнительно, щекочет нервы».

— Не тороплю тебя, — говорил Назар, — подумай над моим предложением.

«Каким предложением? — хотелось воскликнуть мне. — Снять квартирку с большой кроватью, на которую перенесем наши свидания?»

И далее буйная фантазия рисовала, как мчусь в рабочее время к любовнику. Принимаю душ после акта близости…

Про необходимость душа мне рассказывала одна из Флажков, Лиля Белая, замужняя женщина крайне легкого поведения. Она говорила: выдает запах чужого парфюма. Вы же елозили тело по телу, запах остается. Хочешь узнать, изменяет ли тебе муж, обнюхай его вечером, когда пришел с работы. Только профессионалы знают, что нужно помыться, хотя времени обычно тык-впритык.

Каюсь, несколько раз я Максима обнюхивала. Старалась делать это незаметно, а получалось неуклюже. «Путом пахнет?» — напрягался муж. Он не переносил скотский запах несвежих подмышек. И человек, от которого несло путом, мгновенно записывался Максимом в вонючки. Хотя внешне, конечно, Максим никак не проявлял своей брезгливости.

— Горю! — Назар посмотрел на часы. — Еще две встречи, а вечером сегодня важный футбол, наши играют с Англией.

Так легко: объяснение в любви, предложение вступить в тайную связь, а следом деловые встречи и футбол. Обижаться глупо. Время делового человека спрессовано жестко. Сама торопливо говорю в телефонную трубку маме: «Лекарство высылаю. Береги себя! Обнимаю, целую!» А ей хотелось рассказать про гипертонический криз, каких страхов натерпелась ночью, как приехала «скорая», как вели себя врачи. Но мне некогда, надо еще умудриться вырвать полтора часа, заскочить в аптеку, потом в курьерскую фирму, которая доставит лекарство уже завтра.

Назар расплатился по счету. Мы поднялись и пошли к выходу. Назар положил мне руку на талию, как бы по необходимости — рулить между столиками. От его руки шло тепло, способное превратить в безвольную куклу гордую женщину.

Состоянию моему подходило слово «лихорадка». Удобный термин. Лихорадка — это и герпес на губе, и высокая температура, и кризис в экономике, на бирже, и трясущиеся руки, и клацающие зубы, и сумбур в голове. Последнее — точно про меня. Но все-таки приехала в офис. Затребовала отчет у двух сплетниц, которые, задери их нелегкая, втянули меня в объяснения с Назаром. Работа была выполнена на «четыре с минусом», но я нашла, к чему придраться, и выставила им по «двойке», велела завтра переделать.

Затягивала время, листала бумаги, плохо понимая, что в них написано. Страшно ехать домой, увидеть Максима. Хотя он и не мог знать про мои шуры-муры, было стыдно. Страх и стыд — сочетание неприятное, но подперченное игрой с опасностью, азартом. На чашах весов перспектива больших удовольствий и возможность роковой потери. Удовольствия всегда перевешивают.

Как назло, сегодня Максим придет рано. Футбол. Наши с кем? С Францией? Нет, с Англией, кажется. Подожду еще немного, пробок на дорогах не будет, народ прилипнет к телевизорам. А после матча не исключены беспорядки. Вот еще дело: позвонить родителям Максима. Они живут недалеко от Лужников, пусть не выходят из дома за хлебом, например, когда толпа хлынет со стадиона. Проявила заботу, ее оценили, поблагодарили за беспокойство.

Анна Петровна и Георгий Сергеевич прекрасные люди. Вместе с замечательным мужем мне достались чуткие, умные, деликатные свекровь и свекор. У нас полная гармония. Только умалишенная способна разрушить эту гармонию. Из маленького зеркальца пудреницы, когда я красила губы, на меня смотрела вполне умалишенная особа. Делать нечего, надо ехать домой.

Матч уже начался, когда я вошла в квартиру. Максим и Гошка сидели на диване. На маленьком столике перед ними стояли бутерброды (вместо нормального ужина, который обязана приготовить хорошая жена и мать), высокий стакан с пивом для Максима и такой же стакан с яблочным соком для Гошки. Сок не магазинный, а свежевыжатый. Еще один пунктик Максима: поить нас натуральными соками. Аптечные витамины считает вредными, поскольку они препятствуют усвоению организмом витаминов из продуктов. Купил соковыжималку, пропускает через нее фрукты и овощи, экспериментирует на жене и сыне. Если вам предложат мультисок из томатов, сельдерея, петрушки, винограда и свеклы, не соглашайтесь — пойло. Мы с Гошкой отстояли право пить сок односоставный — если томатный, то томатный, если грушевый, то грушевый, тыквенный так тыквенный.

Сидят на диване рядом. Мои самые дорогие и любимые. Гошка, я знаю, к футболу относится без восторга, мал еще. Но рядом с папой, который поясняет, комментирует:

— Как ведет, как ведет! Отличная передача! Мазила! Ребята, бегаем, а не спим! Угловой. Гошка, ты усек, почему угловой?

— Сек, — отвечает Гошка, подыгрывая отцу. — Папа, есть полузащитник, а есть полунападающий?

— Они все сейчас… ох, елки, какой пас!.. полунападающие… на треть нападающие… на четверть… ну, давай, родной, давай!

— Давай! — вторит Гошка.

Опустившись в кресло напротив, я наблюдала за ними, умилялась. И все-таки мысли мои были далеко: за тридевять земель, в другом конце Москвы, где так же с сыном у телевизора сидит человек, который внес в мою душу большое смятение.

По причине сумбура в голове, я допустила глупые промашки.

Мяч закатился в ворота, и я захлопала в ладошки:

— Ура! Гол!

Мой деланый восторг должен был потонуть в воплях Максима. Когда наши забивают, он беснуется как юный марал.

Теперь же я кричала в недоуменной тишине.

— Мама! Это нашим забили. — На Гошкином лице была детская обида, которая случается, когда авторитетные взрослые выставляют себя глупыми.

Конец ознакомительного фрагмента.