За холмом, что скрывает рассвет

Алексей Немоляев

Человек живет во времена, где каждый борется сам за себя. Гром и Алиса, одинокие, каждый по-своему, пытаются обрести путь к свободе.

II

В освещенном тусклыми свечами зале было невыносимо тесно, и стоял терпкий запах ладана. Толпа, заполнившая пространство от трибуны до толстых обитых железом дверей, гудела в ожидании проповеди великого мастера.

Под бой колокола, возвестившего о наступлении полудня, из потайной боковой двери вышел великий мастер и встал за трибуну. Толпа перестала шуметь, и на несколько секунд обитель погрузилась в молчание.

Мастер откашлялся:

— Дорогие мои, как я рад видеть вас сегодня! Счастлив, что вы смогли найти немного времени, что в нашем мире, полном забот и тревог, сделать непросто. Надеюсь, вам будет не слишком утомительно пребывать здесь. Не хочу сегодня задерживать вас слишком долго, поэтому сразу перейдем к делу.

Великий мастер был человеком лет 50-ти, худощавым, с грубо очерченным лицом, с широким приплюснутым носом. Он был весь в сединах, взгляд — твердый, отливающий чем-то потусторонним. По его щеке время от времени, несмотря на то, что в зале было прохладно, скатывалась капля пота, которая медленно набухала под подбородком и срывалась вниз.

— Много лет мы строим наш мир на руинах прошлого. Этот тяжелый героический труд, никому не заметный, будет продолжаться вечно, и не будет нам отдыха. Труд — это и наша Голгофа, и наши небеса, на которых мы ожидаем приход смерти. Многое уже было сделано, и многое еще предстоит. Мы спасали, и будем спасать людей от несправедливости, пока это в наших силах. Словом, делом, советом.

Когда я был совсем молод и готовился к вступлению в сан, я, признаюсь, был очень глуп и самонадеян. В молодости я был настолько уверен в своем уме, что пытался всюду его показать. Мне никак не открывалась разница между умом и разумом! Молодость не позволяла мне быть разумным, и я чувствовал, что сгублю так свою душу, без стержня, который смог бы меня ограничить. Я благодарен своему наставнику за то, что через боль в мышцах от бесконечных упражнений и тяжелый труд, он передал мне одну простую истину. Порой задумываешься, почему истина, настолько элементарная, требуют для своего понимания невероятного усилия. Надо понять, друзья мои, что усилие воли — это показатель внутреннего напряжения, внутренней борьбы, необходимых для развития человека. Боритесь с собой! Боритесь и побеждайте! Не надо бояться коснуться в этой борьбе зла, потому что только через его познание, отграничение его от добра, мы становимся людьми.

Наставник показал мне эту борьбу, научил ей, научил побеждать… Я люблю вас всех, и поэтому хочу, чтобы каждый из вас боролся и побеждал. Нет более великого чувства, чем чувство победы над собой.

Поначалу я злился на своего наставника, поскольку он заставлял смотреть в лицо себе настоящему, всматриваться в свои изъяны и греховность. Я видел себя злым и отвратительным, но боялся себе в этом признаться.

Знаете, все мы не безгрешны, все подвержены влиянию пороков. Я был настолько эгоистичен, что испытывал жалость к себе, и от этого не имел возможность победить в борьбе. Но наставник выбил из-под моих ног жалость, и тогда я барахтался в океане без берегов, без пристани, не зная, куда держать путь.

Но потом я задумался: а есть ли вообще пристань для человека, который отказывается от всего низменного и злого в себе? Кто сможет ему помочь? Друзья, вера, любовь? Человек ли он вообще, черт возьми, или нечто иное? Если человек — то, не найдя пристань, он утонет. Если же нет…

В церковном зале, пропахшем ладаном и потом, воцарилась тишина. Слова вылетали из уст великого мастера, разносились поверх голов и растворялись в густом темном воздухе. Мастер молчал, всматриваясь в какую-то одному ему видимую точку.

— Спасибо, друзья мои, — после продолжительной паузы, вымолвил, наконец, великий мастер. — На сегодня — все!

Толпа медленно расходилась, в молчаливой задумчивости переступая порог темного зала — погружаясь в прохладный послеполуденный воздух. Многие явятся на следующий день, желая вновь услышать наставление великого мастера, но никому не было известно, что более мастер не станет за трибуну — ни завтра, ни когда-либо еще.

Великий мастер вышел из зала через ту же потайную дверь, в какую входил. Слева по коридору располагался его кабинет. Сняв черную накидку, повесив ее в шкаф, он сел за стол, на котором были навалены десятки бумаг. Рутина забирала большее количество времени, и мириться с этим получалось непросто.

Он откупорил бутылку и налил вино. Разбавил его водой из графина — предстояло еще много работы, и необходимо было поддерживать живость ума.

Через минуту в дверь постучали — коротко и резко.

— Да?

Дверь приоткрылась, и в проеме появился послушник.

— Что случилось, Смити? — спросил мастер. — Ты чем-то взволнован?

— Ничего, господин, — ответил послушник и опустил большие глаза.

Держался перед великим мастером он неуверенно, немного сгорбившись. Был невелик ростом, безумно бледен. Пухлые губы, которые так не к месту прилепились к пустому невыразительному лицу, были беспокойны.

— Сколько раз тебе говорить, Смити, не надо называть меня… так, — великий мастер был готов рассмеяться, но сан требовал сохранять невозмутимость. — Какой я тебе господин? Мы все здесь — братья, — он изобразил строгое лицо. — Ты присутствовал на позавчерашней службе? Тогда я, по-моему, объяснял, что значит братство, — мастер отхлебнул вина. — Ну что ты молчишь, Смити?

— Я хотел бы поговорить с вами о краеугольном камне.

Великий мастер посмотрел на него как на сумасшедшего.

— Опять ты за свое! Что же такое! Камень — всего лишь легенда, глупая сказка, чтобы вера толпы опиралась на что-то ей понятное, — он улыбнулся, голос его смягчился. — Ты состоишь в братстве с малого возраста. Я помню тебя таким открытым миру. Слишком глубоко в тебе засела вера в несуществующее. Ты должен научиться мыслить по-взрослому. Камня нет, как нет ни рая, ни ада, ни прочей чепухи. Это все сказки для толпы.

— При всем уважении, великий мастер — он существует! — сказал Смити, и в голове его мастер заметил проблеск гнева.

— Не обманывайся, мальчик, это тебя погубит.

Смити шагнул вперед и склонился перед великим мастером.

— Благословите, прошу.

— Благословляю, — мастер перекрестил его затылок. — Но предупреждаю тебя о том, что ты отходишь от истины. Мне тяжело видеть, как мои братья бродят в тумане, не умея отличить правду от лжи.

— Я стараюсь, — покорно ответил Смити.

— Я помолюсь о тебе.

— Спасибо, великий мастер.

— Ты ничего больше не хочешь мне сказать? — спросил мастер. — В твоих глазах я вижу страх и любопытство. Скажи, что тебя гнетет.

— Все хорошо, мастер, — напрягшись, вымолвил Смити.

— Дорогой мой друг, не стоит скрывать того, чего ты боишься. Только скажи — и мы вместе найдем выход.

Смити только пожал плечами. Великий мастер нахмурился:

— Я не видел тебя на сегодняшней службе. Чем ты был занят?

— Помогал брату Сове в освоении писания.

Мастер испытующе посмотрел на Смити.

— И как успехи?

— Он очень способный, — быстро ответил Смити.

— Ну, хорошо, — заключил мастер. — Можешь идти.

Смити, после того, как вышел от великого мастера, был не в силах сдержать гнев. В сердцах он обвинял мастер в глупости и безверии, винил во всех грехах. Смити поражался словам своего наставника, и ненавидел его.

Немного успокоившись, он вновь принял благообразный вид, пряча мысли за бесстрастным лицом.

Выйдя в зал, где проходила служба, он взглядом нашел брата по прозвищу Сова и позвал его. Сова подошел.

Смити взял его за локоть и отвел в сторону, чтобы их разговор никто не услышал.

— Сможет ли Сова свершить правосудие? — наклонившись к его уху, шепнул Смити. — Время пришло.

— Когда-то за такие слова можно было тут же лишиться головы!

— Когда-то, — улыбнулся Смити, — но не сейчас.

— Я могу сделать все, что ты пожелаешь. Убить — значит, так тому и быть.

— Это хорошо, — сказал Смити. — Только, я не хочу, чтобы это выглядело как убийство. Пусть это будет несчастный случай — скажем, старика ударит инфаркт, и дело с концом!

— Не понимаю, зачем все это нежности, — Сова сделал недовольное лицо. — Я могу сейчас же уничтожить всех мастеров, они испарятся, и ни следа от них не останется. Неужели ты этого не хочешь?

— И да, и нет, — Смити покачал головой. — Они достойны смерти, я знаю это, но разве могу я их к этой смерти осудить, черт возьми!

***

Когда за послушником закрылась дверь, мастер посидел еще некоторое время в задумчивости, отпивая из бокала вино. Он и не заметил, как день склонился к вечеру, и в комнату медленно пробралась темнота.

Шум толпы, разгуливающей по улицам, прорывающийся через приоткрытое окно, напоминал треск поленьев в костре. Он успокаивал и усыплял.

Поработав еще немного, великий мастер встал из-за стола, нашел в шкафу куртку — вечером становилось холодно, оделся, вышел из церкви и медленно побрел домой.

Путь не был долгим. Только ветер неприятно бил в лицо моросящим дождем.

Дом встретил его скрипом старых половиц. Великий мастер жил один в маленьком одноэтажном домике, с небольшой кухней и тесной спальней.

Сняв куртку, он разогрел ужин и устроился на диване. В бокале вновь оказалось вино, теперь уже неразбавленное. Глаза мгновенно начали слипаться. В полудреме мастер положил голову на подушку и крепко уснул.

Но сон его не продлился долго. Через минуту во входную дверь постучали. Вначале великий мастер не услышал стука, но он повторился, и сквозь сон мастер оторвал тело от дивана и зашагал босиком по холодному полу, чтобы открыть дверь столь поздним посетителям.

Великий мастер ступал холодному полу.

Стук. Во второй раз стучали сильнее и продолжительнее.

— Иду, — бросил великий мастер.

Стук оборвался. Человек на той стороне двери, не обладал, видимо, никаким терпением, теперь с усилием тянул за ручку.

Великий мастер отпер дверь и в страхе отшатнулся, лицо его исказилось.

— Мария! — воскликнул он. — Неужели, это ты!

Более великий мастер не мог сказать ни слова, звуки скомкались в легких и застряли в горле.

— Я уж думал, что все это мне померещилось. Успел поклясться всем богам, что брошу пить! — заплетающимся языком проговорил великий мастер, когда к нему вернулся дар речи. — Хорошо, что это не так, — заключил он. — Дитя, ты так похожа на одну мою старую знакомую. Господи, что у тебя с руками?

— Долгая история, — ответила Алиса, после чего, наконец, представилась.

Мастер с затаенным трепетом смотрел на Алису.

— Алиса, — протянул он, пробуя давно забытое имя на вкус. — Я помню тебя ребенком. Ты — копия своей матери! Тот же взгляд, те же ямочки на щеках. Прошло около двадцати лет с тех пор, как ее не стало.

— Значит, она умерла? — из уст Алисы вырвался тихий стон.

— Как мне жаль, — после долгой паузы проговорил мастер. — Так неприятно говорить это! Ты пока еще не знаешь, что с ней произошло?

Алиса недоверчиво помотала головой.

Великий мастер будто постарел еще на добрый десяток лет.

— Ее схватили чертовы фанатики! Знаешь ли ты что-нибудь об инквизиции? Их главарь считал себя дальним потомком Томаса Торквемада. Конечно же, это было неправдой, но в жестокости он ему не проигрывал. В его пыточные механизмы попадали и женщины, и дети! Они схватили твою мать, и больше ее никто не видел. Твоего отца тоже убили.

Алиса стойко вынесла страшную весть. Только уголок губ дернулся и опустился вниз.

— Я знала, — прошептала она. — Когда я шла сюда, я уже знала, что услышу. Мне горько, но я не могу найти слезы, чтобы выплакать эту горечь!

— Твои родители были достойными людьми, — сказал великий мастер. — Твоя мать многое сделала во имя справедливости. Не ее вина, что ей не удалось победить — силы были неравны!

— Этот инквизитор, где он теперь?

— Доживает жизнь в старом доме. Ему уже много лет, и силы давно покинули его, — великий мастер выдержал небольшую паузу. — Ты хочешь увидеть его?

Алиса молча кивнула. Внешне она была спокойна.

— Ты хочешь его смерти? — продолжил великий мастер.

— Не знаю, все это не так просто!

— Понимаю.

— Я не испытываю к этому человеку никаких чувств, — сказала Алиса, сдвинув брови. — Не могу сказать, что будет, когда увижу его.

Мастер подумал несколько секунд.

— Можешь сходить к нему, — решил он. — Но тысячу раз подумай, прежде чем что-то предпринять, ибо ты уже будешь не в силах исправить содеянное.

Алису сдавила сухость в горле.

— Мне так душно здесь! — произнесла она. — Наверное, человек чувствует нечто подобное, когда гибнет.

— Прости меня, дитя! Прости, славная, милая девочка! — воскликнул великий мастер, вскочив с кресла, опрокинув на пол стакан с виски, подошел к Алисе, и быстрым, нежным движением прижал ее к широкой груди. — Милая! Славная! — повторил он.

Он не видел, не мог видеть, как под его окном пряталась смерть. Кошачьи глаза всматривались вглубь комнаты. Сова неслышно подкрался прямо к окну и ждал, когда мастер останется один.

Но вот, похоже, и все. Девушка поднялась, мастер поставил стакан с виски на стол и, придерживая ее за плечи, проводил до двери.

Великий мастер остался в одиночестве. Сова не спеша приподнял окно и, как змея, просочился в темную комнату.