Петербургский сыск. 1874 год, февраль

Игорь Москвин

Нет в истории времени, когда один человек не строил бы преступных планов, а второй пытался если не помешать, то хотя бы найти преступника, чтобы воздать последнему по заслугам. Так и Сыскная Полиция Российской Империи стояла на переднем крае борьбы.

Глава четвертая. Убиенный под номером восемь

Дворник указал каждого из семейства Степана Ивановича, а вот о восьмом поведал, что видит—де в первый раз и никогда ранее не встречал. Околоточный пожал плечами: «Не доводилось встречать», хозяйка долго думала то ли вспоминая, то ли от нервического состояния, бросала взгляды на разбитую голову и подносила платок к лицу.

«Лишь бы чувств не лишилась», — подумал Иван Дмитриевич, глядя на побледневшую госпожу Панову.

Судебный следователь так и остался стоять во дворе, только, когда уходил, громко, чтобы слышали окружающие, произнёс:

— Господин Путилин, рапорты пришлите с посыльным не позднее трёх, нет, пожалуй, не успеете, четырёх часов.

Паспорта и иных бумаг, указывающих на личность убиенного, при трупе найдено не было. Он так и остался в бумагах, как «неизвестный мужчина сорока пяти — пятидесяти лет».

Чиновники по поручениям сидели на стульях — Соловьёв у стола, а штабс—капитан Орлов у окна, закинув ногу за ногу, коллежский асессор Волков порывался подняться, но так и остался сидеть рядом с Иваном Ивановичем.

Сам же Путилин прохаживался по кабинету медленным шагом, заложив руки за спину. Выражение лица выдавало признаки озабоченности. В такие минуты сотрудники сыскного отделения старались не мешать Ивану Дмитриевичу.

Раздался стук в дверь.

Путилин остановился, но не успел произнести ни слова, как дверь отворилась и в образовавшейся щели появилось лицо Миши Жукова.

— Разрешите, Иван Дмитрич!

Начальник сыскного только махнул рукой и продолжил вышагивать по кабинету, словно пытался что—то наверстать.

Младший помощник почти на цыпочках подошёл к свободному стулу у начальственного стола, но не посмел сесть, так и остался стоять, взявшись обеими руками за спинку.

— Господа, в данном деле много неясностей, — без предисловий начал Иван Дмитриевич, — восемь убитых, восемь, — он остановился, — притом неизвестный. Если о пропаже его не будет заявлено участковым приставам, то я боюсь, он так и останется неизвестным, хотя… Впрочем давайте по порядку, господа. Да, куда отвезли убитых?

— В Александровскую, — ответил Орлов.

— Почему не в Обуховскую?

— Иван Дмитриевич, распорядился доктор Рихтер, ведь он служит в Александровской и делать вскрытие будет там именно он.

— Понятно.

— Наверное, продолжу я, — кашлянул в кулак Жуков, прежде чем начать говорить, — убитые трудились в скорняжной артели, что находится на Бумажном канале. В артели шестнадцать человек, все из Княжевской волости Ямбургского уезда, но разных деревень. Образовали артель четыре года тому. Работали, как сказали каждый день, когда не пришёл Степан Иванович Морозов с семейством заподозрили неладное, но пришли на квартиру только на третий день.

— Чем объяснили? — нахмурился Иван Дмитриевич, так и продолжавший стоять посреди кабинета.

— Поначалу справлялись с работой сами, подумали, мало ли что могло произойти, а вот на третий день решили навестить.

— Так.

— Пришли, а там закрыто. Они сперва к дворнику, а уж потом к госпоже Пановой, владелице доходного дома.

— А дальше вам известно. Да, — спохватился Жуков, Иван Дмитриевич предпочитал не торопить сотрудников сыскного, но строго спрашивал за забывчивость, — убитый Степан Иванович Морозов, шестидесяти двух лет от роду, православного вероисповедания, как я говорил, Княжевской волости, деревни Ильеши. Приехал шесть лет тому, последние пять лет проживал в доме госпожи Пановой вместе с сыновьями Степаном, тридцати семи лет, и Иваном, тридцати двух.

— Далее.

— Жена Степана Марфа, тридцати четырёх лет, и трое сыновей: Ваня — десяти, Степан — восьми и Гриша — семи лет.

— Н—да, — Путилин прошёл к столу и сел в кресло, — восемь душ, насильственно лишённых жизни, топор с почти сгоревшей рукояткой и более ничего.

— Иван Дмитрич, — почесал нос штабс—капитан и, словно бы в издёвку, добавил, — восьмой вообще неустановленная личность.

Путилин положил руки на стол, но тут же убрал их и сам откинулся на спинку.

— О земляках что выяснил в артели? — начальник сыскного отделения повернул голову к Жукову, тот пожал плечами:

— Об этом ничего, — покраснел Миша, прикусив губу.

— Ты спрашивал?

Миша потупился:

— По чести говоря, нет.

— Вернёшься туда и разузнаешь, — Путилин нацелил в Жукова указательным пальцем, — заодно спросишь, не имел ли Морозов желания уйти из артели.

— Так точно, разрешите?

— Господин Жуков, — жёстко сказал Иван Дмитриевич, — когда же ты научишься внимательно слушать. Поначалу получи полную картину, а уж потом спеши выполнять. Иван Иванович, чем закончились ваши расспросы?

— Мне добавить, Иван Дмитриевич, к сожалению нечего, — Соловьёв поднялся с места, хотя Путилин не требовал от своих сотрудников такого, — все пять лет, что Морозовы занимали квартиру, жили особняком. Поздороваются и к себе, а иной раз и на приветствие не отвечали. Дети постоянно с ними были то в артели, когда уходили работать, то дома. Им не позволялось на улицу выходить.

— Значит и здесь ниточка обрывается. В прочем… А вы чем порадуете, Иван Андреич?

— Мне добавить нечего, — развёл руками Волков.

— Что ж, — подытожил Путилин, — нет, как говорится, худа без добра. То, что наши Морозовы были такими нелюдимыми, есть определённое преимущество.

Миша вздёрнул вверх брови, на языке вертелся вопрос, но стерпел и не стал выказывать интерес.

— У них мало знакомых и чужого они бы к себе не пустили, так?

— Так то оно так, это верно, — штабс—капитан перебил Ивана Дмитриевича, но тот даже не взглянул на Орлова, — но с другой стороны напоминает поиски иголки, прошу прощения, в стоге сена.

— Не знаю, — постучал по столу пальцем Иван Дмитриевич. — может и напоминает, но за пять, нет шесть лет жизни в столице Морозов мог и обзавестись знакомствами в Петербурге, но что—то мне подсказывает — не тот человек. Поэтому надо начинать с приезжих из деревни. Как, Миша, она прозывается?

— Ильеши.

— Вот с неё и надо, а уж потом и со всей Княжевской волости.

— Я готов, — подтянулся Жуков.

— Нет, Миша, ты не исправим, — погрозил Путилин, — я тебя на Сенной отправлю, там мне шепнули Сенька Кургузый объявился.

— Я и туда готов.

— А вы, что нам поведаете, Василий Михайлович?

— Мне кажется, Морозов действительно знал своего убийцу. Помните, что дворник говорил: Степан Иваныч похвастался переездом на квартиру и открытием своего дела? Вот, я думаю, первая ниточка, за не стоит и дёрнуть, но тау, чтобы не оборвалась. Морозов собирался что—то покупать, копил деньги, именно поэтому жил в такой нищете, откладывал каждую полушку.

— Продолжайте.

— Вот я и думаю, а не является ли продавцом тот, маленького роста в черном овчинном полушубке мужичок?

— Вполне может быть.

— И топор продавец, если его можно так окрестить, мог принести с собою.

— А как же он их обухом—то? — произнёс Соловьёв, — они, что очереди своей ждали, как быки на бойне?

— Нет, — продолжил штабс—капитан, поднимаясь со стула, — я думаю, убийца их поджидал дома и там по одному, потом оттащил кого в кровать, кого под стол, а сам хозяин вернулся последним.

— Но убийца мог украсть деньги, если знал о них.

— Мог, но подозрение в первую очередь пало бы на него, ведь вероятнее всего сделка держалась в тайне. Морозов не стал бы о ней рассказывать, то, что сказал дворнику, ради красного словца, скорее всего, вырвалось от похвальбы, что, мол, не смотри на наше нищенство, скоро, как люди заживём. Барином прозываться буду. Не более.

— В ваших словах есть здравый смысл, но это не исключает, что продавец совсем незнакомый человек Морозову.

— Нет, Иван Дмитриевич, исключает. Посудите сами, Степан Иваныч по трактирам и кабакам не ходил. В артель и домой, значит, знакомый либо волостной, либо, что вероятнее всего, деревенский.

— Может быть, вы правы, Василий Михайлович, мы можем установить в Адресной экспедиции всех приехавших из Княжевской волости.

— Можем.

— Тогда вы займитесь экспедицией, Жуков артелью, а вас я прошу заняться, — Путилин обратился к Волкову и Соловьёву, — Сенькой Кургузый, думаю, не просто так он снова вернулся в столицу. Как мне стало известно, он иногда бывает в поздние часы в небезызвестном Заведении на Сенной.

— Мадам генеральши?

— Совершенно верно.

— Сведения верны? — спросил Иван Иванович.

— Я всецело доверяю лицу, поставившему меня в известность. Только не вспугните, у него нюх волчий на засады. Господа, я прошу предельной осторожности. Убийцы — люди непонятные и им терять нечего, что душегубу с Курляндской, что Сеньке. Я же к доктору Рихтеру в Александровскую.

Александровская больница занимала несколько зданий в два и три этажа на набережной Фонтанки, выкрашенные в жёлтый цвет с белыми полосками по проёмам окон. Парадный вход находился со стороны Троицкого проспекта, маленький садик перед ним огорожен металлической решёткой, окрашенной в чёрный цвет.

Иван Дмитриевич поправил воротник пальто, который поднял во время езды, чтобы холодный ветер не хлестал колючими иголками по щекам.

Темнеет в Петербурге рано, поэтому зимняя луна серебрила упавший снег, не убранный дворниками. Проспект был пустынен. Стены Троицкого собора высились сурово и строго, потемневшими куполами сливаясь с небом, но оттого только волшебнее становился маленький палисадник, с деревьями, покрытыми белоснежными шапками, теперь приобретавшими сероватый оттенок. Причудливые переплёты окон освящались изнутри лампадами и свечами, казалось, что там, в темноте есть кто—то, зорко надзирающий за тем, что делается снаружи.

Путилин перекрестился на собор и пошёл ко входу немного неуклюжей медвежьей походкой, размахивая тростью.

Стоящий у входа привратник указал, что господин Рихтер, как привезли с Курляндской убитых, так находится в прозекторской, и вызвался проводить Ивана Дмитриевича, хотя тот и знал, где располагался кабинет, но от провожатого не отказался.

— Благодарю, — произнёс Путилин и шагнул в прозекторскую, в нос шибануло едким запахом формалина, что защипало в глазах и появились слезы.

Доктор был одет в синий халат, поверх которого накинут клеёнчатый фартук, на руках перчатки.

Иван Дмитриевич приложил руку с платком к лицу.

— Рановато вы, Иван Дмитрич, рановато, — обернулся к нему доктор Рихтер и, увидев на глазах старого сыщика слезы, криво улыбнулся, — пройдёмте, любезный, в мой кабинет.

— С превеликим удовольствием, — выдавил из себя Путилин и быстрыми шагами покинул прозекторскую.

Кабинет самого доктора был небольшим, но из—за обилия книг, занимавших три стены, казался совсем крохотным.

— Прошу, — Рихтер указал рукою на стул, — не хотите чаю? — Спросил у Ивана Дмитриевича.

Путилин покачал головою, после запаха в прозекторской он не мог вымолвить ни слова, горло стиснуло, не иначе железными тисками.

— Иван Дмитриевич, вы ждёте от меня каких—то результатов?

Путилин кивнул головой, только сейчас он смог убрать руку с платком от лица.

— Отчёт, если не возражаете, представлю завтра, все—таки восемь человек.

— Нет, господин Рихтер, мне хотелось бы узнать ваше мнение.

— Что ж? Поделиться могу своими соображениями, но добавлю, Иван Дмитриевич, что это мои соображения.

— Конечно.

— Судя по характеру ран на головах убиенных, убийца был один.

Путилин кивнул головой.

— Нанесены все в височную часть головы, смерть наступила сразу, никто из убитых никаких мучений не испытывал. Убийца, исходя из силы ударов, крепкий и при том небольшого роста. И что для вас важно, Иван Дмитриевич, левша.

— Это из каких соображений?

— Бил злоумышленник дубинкой с острым краем…

— Обухом топора? — перебил доктора Иван Дмитриевич.

— Совершенно верно, — стукнул себя по лбу Рихтер, — вылетело из головы, всю дорогу гадал, но так про топор и не вспомнил. Совершенно верно, обухом. Обычно человек бьет сверху вниз и с лёгким уклоном вправо. А здесь все нанесены с левым.

— Может, удобнее замахиваться было?

— Вот именно, — улыбнулся доктор, — ему было так сподручнее.

— Вы говорите маленького роста, а это из чего вытекает?

— Тоже из удара, у взрослых мужчин нижний край раны более вдавлин в череп, чем верхний.

— Вы хотите сказать, что они нанесены одной рукой.

— Я думаю, даже могу с полной уверенностью утверждать, что это так.

— Значит, убийца был все—таки один? — спросил вслух Иван Дмитриевич.

— Это не в моем ведении знать, — Рихтер откинулся на спинку стула с зажатой в пальцах папиросой.

— О нет, — отмахнулся Путилин, — это я себе.

— Я всегда вам готов помогать, Иван Дмитриевич, что в моих силах. На телах более ран не обнаружено, только…

— Я вас слушаю.

— Либо сам Морозов—старший, либо его сыновья с невесткой, не очень жаловали детей.

— Бедные дети, — посетовал Путилин.

— Родительская рука тяжела.

— Да. Это точно, — улыбнулся Иван Дмитриевич, припоминая детство. — Благодарю, — наклонил голову в знак прощания начальник сыскного отделения и направился к двери, — да, господин Рихтер мне хотелось бы посмотреть платье, в которых были убитые.

— Хорошо, Иван Дмитриевич, я распоряжусь, чтобы вас провели.