Петербургский сыск. 1874 год, февраль

Игорь Москвин

Нет в истории времени, когда один человек не строил бы преступных планов, а второй пытался если не помешать, то хотя бы найти преступника, чтобы воздать последнему по заслугам. Так и Сыскная Полиция Российской Империи стояла на переднем крае борьбы.

Глава вторая. Происшествие на Курляндской улице

Утром 9 февраля, в субботний день масленичной недели в полицейскую часть явилась обеспокоенная хозяйка доходного дома по Курляндской улице госпожа Панова. Она заявила, что третий день приходят из артели скорняков и пытаются разыскать живущих в подвальной квартире работников.

Несколько раз к ним стучались, но тщетно. Внутрь нет возможности заглянуть — дверь заперта, окна плотно закрыты занавесками.

Исчезновение жильцов и тишина в квартире насторожили хозяйку. Заподозрив

неладное, а то и преступление, она попросила, чтобы околоточный ради успокоения соблаговолил распорядиться взломать дверь и проникнуть в жилище.

— Голубушка, успокойтесь, — околоточный протянул встревоженной женщине стакан воды, она не стала противиться, но и не пригубила.

— У меня на сердце тревожно, — произнесла госпожа Панова, — их шесть душ. Живут у меня, почитай, лет пять и никогда такого не бывало, чтобы они так все бросили и без предупреждения съехали.

— Нет ли, госпожа Панова, за ними какого—либо долга?

— О, что вы! — женщина скользнула по лицу околоточного взглядом. — За прошедшие годы не было ни единого случая, чтобы Морозов задержал оплату. Нет, нет, — запротестовала она, — не может быть! Я подозреваю здесь злодеяние, — она понизила голос, словно кто—то сторонний мог услышать ее слова, — прошу вас, ломайте дверь.

— Хорошо, если таково ваше желание.

— Да, да, господин полицейский, я прошу вас.

Через четверть часа околоточный в сопровождении хозяйки шествовал на Курляндскую, хотя участок и находился недалеко, но полицейский то и дело подносил руки к мерзнущим ушам.

— Однако и морозец нынче, — бросил он впервые за время пути у самой квартиры, дверь в которую надо было взломать. Не доверяя словам хозяйки, околоточный самолично заглянул в каждое окно, которые находились на уровне земли. Для этой цели ему пришлось несколько раз становиться коленями на рогожку, принесённую услужливым дворником.

— Третьего дня я видел Степан Иваныча.

— Утром, вечером? — нетерпеливо спросил полицейский, отряхивая с пол шинели несуществующую грязь.

— Вечером—с, Ваше благородие, вечером—с, они с семейством вернулись.

— Что я должен тебя за язык тянуть, дубина.

— Часу десятом, а может и одиннадцатом. Я, ваше благородие, часов не имею, а звон прослушал.

— Понятно, — околоточный потёр руками уши, — а после?

— Опосля, нет, — дворник склонился в полупоклоне, — они, как вошли, так более я их не видел.

— Неси топор.

— Топор? — переспросил дворник.

— Чем ты дверь ломать будешь? — произнесла вмешавшаяся в разговор госпожа Панова.

— Сей минут, — и, поставив лопату у лестницы, спускавшуюся на семь ступенек вниз к подвальной двери, где располагалась квартира жильцов, дворник побежал в свою каморку. Через некоторое время он вернулся и протянул топор околоточному.

— Ты что, сволочь, мне суёшь? — Рассвирепел полицейский, — ломай.

Хозяйка запричитала, когда от двери на площадку полетели большие щепки.

— Аккуратнее, изверг, аккуратнее, дверь—то денег стоит.

Наконец дерево поддалось, и дверь распахнулась, едва не задев дворника. Из проёма пахнуло затхлостью и холодом, что пробежали мурашками по спине.

Околоточный отодвинул в сторону дворника и переступил порог. Проем встретил темным пятном.

— Принеси лампу или свечу какую, — произнёс полицейский, не оборачиваясь. Сам закрыл глаза, чтобы привыкли к темноте, царившей в квартире.

В сажени от двери лежал то ли мешок, то ли…

Околоточный сощурил глаза и замер.

— Ваше благородие, — за спиной раздался голос, и полоска света поползла по покрытому инеем полу, на миг задержалась на предмете, привлёкшем внимание, двинулась по нему вверх.

— Ваш… — голос дворника задрожал, как и его руки, державшие лампу. Послушный свет затрепетал, — это ж Степан…

— Назад, — прохрипел не своим, а каким—то чужим хриплым голосом полицейский и сам ступил назад, опершись о косяк, — лампу, — протянул руку, — стойте здесь, — сам же вновь переступил через порог.

То, что он принял за мешок, оказалось телом мужчины, лежащим на животе. Голова проломлена и рядом с нею расплылась когда—то лужа крови, теперь превратившаяся в чёрное ледяное пятно.

Дальше околоточный не пошёл, поднял повыше лампу, со своего места он видел ещё двоих, но не понял детей или мужчин.

Лампа больше чадила, чем давала света, с минуту постоял и вернулся к двери, тяжёлыми шагами поднялся по ступеням.

— Вы, госпожа Панова, оказались правы, — на бледном лице дрожали посеревшие губы, — ты, голубчик, — он обратился к дворнику, — беги к приставу. Знаешь, где живёт?

— Никак нет—с.

— Августин Иванович проживает в доме господина Паля, а ты, — он повернул лицо к городовому, сопровождающему его, — на Большую Морскую, в сыскное и живо мне.

— Что передать господину приставу—с? — дворник мял в руках зачем—то снятую шапку.

— Ты ещё здесь? — удивился околоточный. — Передай, — на секунду запнулся, махнул рукой, — убийство, скажи на Курляндской. Одна нога здесь, бегом. Да, по дороге забеги в госпиталь к доктору Рихтеру пусть сюда поспешает.

— Так точно—с, Ваше благородие.

Хозяйка доходного дома госпожа Панова порывалась что—то сказать, но так и не решилась. Околоточный не чувствовал холода, даже озябшие ноги перестали беспокоить. Тяжёлое дыхание выдавало крайнюю степень раздражения.

3 участок Нарвской и так славился злодейскими преступлениями, а здесь… В поздний час лишний раз жители из дома носа не казали, а здесь крови чуть ли не вся квартира залита. Много её в своё время околоточный на военной службе повидал, а чтоб так. Становилось неуютно от бессмысленной смерти. На войне хоть вражеская землю кропит…

Полицейский продолжал держать бесполезную на улице горящую лампу в руке, второй хлопал по ноге, сам того не замечая.

Как ни странно, но первым прибыл начальник сыскного отделения господин Путилин. Он живо выпрыгнул из саней и махнул извозчику, чтобы тот не ждал. Вслед за ним приехали два помощника: чиновник для поручений штабс—капитан Орлов и губернский секретарь Миша Жуков.

— Добрый день, Иван Дмитриевич, — первым поприветствовал начальника штабс—капитан.

— Добрый, добрый, — лицо Путилина хотя и не выражало крайней степени раздражения, но приближалось к таковому. День он собирался посвятить отдыху, съездить в Парголово к приятелю, который давно зазывал в гости, но в душе Иван Дмитриевич ждал подобного развития событий — в столице и чтобы день прошёл без происшествий? Это только в романах тишь да благодать, а в жизни много зла.

Околоточный с удивлением посмотрел на мешавшую ему лампу, поставил на запорошенный снегом двор и подошёл к приехавшим.

— Здравия желаю, господин Путилин, — полицейский приложил руку к голове и щёлкнул каблуками, на бледных щеках заиграли желваки.

Иван Дмитриевич в ответ только кивнул головой и произнёс:

— Что стряслось?

— Утром в участок явилась госпожа Панова, — околоточный указал на женщину, стоявшую в стороне и теребившую от волнения в руках платок, — обеспокоенная за жильцов, которых не видела несколько дней. По просьбе я взломал дверь и там обнаружены мёртвые хозяева.

— Сколько?

Околоточный не ответил.

— Хорошо, — Путилин нервически засопел, — обеспечьте свечами, лампами, фонарями для обследования квартиры.

— Так точно, — полицейский удалился для выполнения распоряжения начальника сыскного отделения.

— Иван Дмитрич, — Жуков ступил вперёд, — разрешите? — он указал на горящую лампу.

— Не стоит, — пробурчал Путилин, — натопчешь.

— А что ждать? — Миша, как всегда рвался вперёд, проявляя служебное рвение.

Вернулся околоточный и хозяйка с двумя масляными фонарями и подсвечником.

— Вот, — полицейский произнёс почему—то обрадовано.

— Хорошо, — Иван Дмитриевич взял в руку один из фонарей и начал тяжело спускаться вниз, на последней ступеньке обернулся, — сколько их душ тут жило.

— Семь, — торопливо произнесла хозяйка и, когда Путилин отвернулся, добавила, — детей трое.

За ним шёл штабс—капитан, отодвинув в сторону младшего помощника Жукова.

Из открытой двери несло холодом, Путилин ступил во внутрь, прищурив глаза и подняв над головой фонарь.

В небольшом коридоре стояла скамья, на которой водружено было деревянное ведро с ковшом. Иван Дмитриевич отметил, что вода покрыта льдом.

В трёх шагах от входа лежал мёртвый мужчина, лицом вниз. Затылок был раздроблен и заполнен замёрзшей кровью, которая ещё тёплой натекла лужей вокруг головы. Сейчас кристаллами блестела в свете фонаря.

Путилин осмотрелся, подходящего оружия рядом не нашлось. Иван Дмитриевич обошёл тело и ступил в большую комнату, посредине которой возвышался деревянный стол из струганных досок, занимавший почти половину пространства, на нем одиноко стоял полуведёрный самовар с округлыми боками, отодвинутые в стороны две скамьи. В углу широкая кровать с брошенными на неё одеялами и поверх них мешком лежал ещё один мужчина с повёрнутой в сторону головой. Отчего открытый его глаз казался стеклянным и рот чернел провалом в седых волосах бороды. Острые кости торчали из виска, смерть не скрывала полученной дани. Мужчина был убит тем же оружием. Иван Дмитриевич склонился над кроватью, поднося ближе фонарь, и только тогда заметил торчащую руку. Приподнял осторожно лоскутное одеяло, под ним оказался ещё один труп.

— Третий, — прошептал себе под нос, — третий.

Четвёртого, вернее четвертую, он не заметил сначала, но когда увидел на полу размазанный едва заметный на тёмном кровавый след, наклонился и заглянул под стол. Женщина явно помешала проходу убийцы и поэтому её отодвинул.

Удар был нанесён в лицо, превратив его в кровавую кашу, и Иван Дмитриевич только по волосам предположил, что женщина не так стара.

В маленькой, дальней комнате стояло две кровати. На одной в рядок лежали три фигурки, три ребёнка, лица повёрнуты в сторону стены и смерть их забрала во сне. Они даже не почувствовали, как убийца раз за разом наносил удары, целясь в висок. Скорее всего, погодки, предположил Путилин. Взгляд затуманился, не хватало воздуха. Иван Дмитриевич переложил фонарь в левую руку и поднёс освободившуюся к груди. Что—то там перехватило, не давало вздохнуть полной грудью.

— Иван Дмитриевич, — позвал начальника штабс—капитан из большой комнаты и не видевший побледневшего лица Путилина, — здесь и смотреть нечего, пусто, следов никаких.

— Василий Михайлович, ищите топор, — не оборачиваясь, произнёс начальник сыскного отделения, сам не мог отвести взгляда от разбитых детских голов, — убийца где—то бросил здесь, хотя…

— Топор?

— Обухом он их, только не пойму, почему убитые вели себя так, словно сами шли на убой.

— Может не один был? — Волков присел у плиты, поставив масляный фонарь на пол, поднял скомканное полотенце.

— Может и не один, — Иван Дмитриевич осмотрел цепким взглядом комнату, но стены были пустые и безжизненные, словно люди, жившие здесь, остановились только на ночь.

Штабс—капитан открыл заслонку печи.

— А вот и топор, — достал лезвие из погасшей давно печи.

— Что? — повернулся Путилин.

— Говорю, топор в печи был, — повторил Василий Михайлович и поднялся с корточек, — он топор, говорю, в печь засунул.

— Мог бы и так бросить.

— Да нет, — возразил штабс—капитан. — Убийца это с умыслом сделал, чтобы рукоятка сгорела. Наверное, приметная была.

— Может быть, — и распорядился, — топор в сыскное.

Василий Михайлович только улыбнулся, у Ивана Дмитриевича была неприятная черта взваливать на свои плечи все расследование. Нет, это не от недоверия, а всегда хотел держать нити в своих руках, тогда он чувствовал, что ничто не ускользает и далее следствие движется в нужную сторону.

Жуков держал в руке масляную лампу, с которой ранее ходил околоточный. Миша отметил, что на плите ничего не стоит.

«Значит, — мелькнуло у него, — хозяева только пришли, успели зажечь огонь в плите, убийца потом бросил туда топор».

Путилин подошёл к двери и обернулся, словно в первый раз увидел маленькую комнату. Начал медленно обходить слева на право, исследуя каждый тёмный уголок, поднося фонарь, но ничего нового не заметил. Откинул одеяло, показалось странным, что дети лежали одетыми. Наклонился ниже, дорожка из капель крови показывала, что детей перенесли сюда. Сразу возникал вопрос: зачем?

Больше ничего интересного в комнате не было.

Иван Дмитриевич нахмурил лицо, покачал головою, потом в недоумении пожал плечами.

Большая комната тоже ничего нового не добавила, только в углу стоял деревянный кованный железом сундук со сломанным замком, видимо крышку поддевали тем же топором, что и явился орудием убийства. Внутри лежали вещи, но создавалось впечатление, что убийца в них копался, наверное, что—то искал. Хотя, что можно искать в такой бедной квартире? Тараканов? Но и те сбежали от голода.