Петербургский сыск. 1873 год, декабрь

Игорь Москвин

В ночь на 17 декабря в Невском переулке убит неизвестный. На месте происшествия найдена трость с секретом – лезвие скрыто внутри, и им был убит чиновник. Следствие ведёт Иван Дмитриевич Путилин, первый начальник сыскной полиции Санкт-Петербурга. Во время описанных событий он седьмой год занимает должность. Итак, первые шаги пройдены…

Глава шестая. Светская беседа в комнате допросов

Прежде, чем ехать для проведения допроса в частный полицейский дом на набережную Большой Невки, где располагалась Выборгская часть, Михаил переоделся в мундир, чтобы предать солидности молодым годам. Форменный китель тонкого темно—зелёного сукна сидел, как влитой, и не узнать в подтянутом солидном человеке молодого губернского секретаря, чиновника ХII класса по табелю рангах, младшего помощника начальника сыскной полиции столицы.

Извозчик на счастье ли или беду попался бойкий, всю дорогу развлекал прибаутками, но Жуков его слушал краем уха и не все понимал, половину слов уносил ветер., не до веселья было. Он и не заметил, как проскочили по случаю раннего времени пустынный Невский проспект с редкими прохожими, Дворцовую набережную, оставляя позади Зимний и Мраморный дворцы, потом ещё одну набережную — Гагаринскую с прекрасным зданием, где располагались казармы 1 бригады лейб—гвардии Конной артиллерии, проскрипели по деревянному настилу возводящегося только в зимнее время Литейного моста. Двухэтажное здание Выборгской части с выцветшими свело—зелёными стенами и белой окантовкой окон предстало в одночасье, словно и не было четверти часа, когда морозный ветер хлестал острыми иголками по лицу и приходилось молодому сотруднику сыскной полиции его прятать за воротником темно—серой шинели. Не вышел, а молодецки выпрыгнул из саней, спасаясь от мороза, быстрым шагом двинулся ко входной двери, задев при этом непривычно висящей на боку саблей припорошённую снегом деревянную мостовую. После двухнедельных скитаний по харчевням и трактирам, где стоял постоянный неприятный запах пережаренных продуктов, прогорклого масла и едкий запах застарелого людского пота, Михаил ощущал себя слишком уставшим. Сквозь не приятную тяжесть в желудке от каждодневного потребления не только похлёбки, но и подгоревших каш, приправленных льняным маслом, помощник Путилина хоть и мучился, но чувствовал охотничий азарт, что расследование, которое вёл собственным умением, близится к завершению.

Жуков поправил шинель, опустил поднятый воротник и молодцеватым шагом направился в участок.

— Здравия желаю! Поручик Минкевич, — представился вошедшему чиновнику дежуривший в этот воскресный день неизвестный Михаилу человек, который покосился на отличительный знак невысокого чина Жукова, добавил. — Чем могу служить?

— Здравия желаю! — ответил Михаил, вскинул руку к головному убору. Не так часто приходится щеголять отработанным жестом. — Помощник начальника сыскной полиции Жуков. Я собственно по делу об убийстве. В вашем участке находится задержанный Фаддей Осипов Кондратьев, который способен прояснить некоторые обстоятельства.

— Так точно, есть такой.

— Мне необходимо с него снять показания, — он расстегнул шинель и достал из внутреннего кармана кителя бумагу, — вот разрешение на производство допросных мероприятий.

— Прошу, — поручик после прочтения поданной бумаги показал рукой, — пройдёмте в допросную камеру.

Жуков последовал за дежурным по длинному коридору, поручик отворил железную скрипнувшую дверь.

— Подождите в камере, я сейчас доставлю Кондратьева.

Михаил прошёл в открытую дверь. Камера была небольшой четыре на четыре аршина, под потолком располагалось небольшое зарешётчатое окно. Два стола, прикрученных к полу, один для делопроизводителя, что должен вести протокол допроса, и второй, по обе стороны которого стояли два стула — для следователя и допрашиваемого.

— Господин Жуков, — раздался голос дежурного и был введён задержанный Кондратьев. Сразу же показалось, что камера стала вдвое меньше. Богатырская фигура заслонила собой дверь. Точно гласит народная мудрость — косая сажень в плечах.

Михаил улыбнулся при мысли о том, как этот медведь влез к несчастным крестьян, не произведя ни единого постороннего звука, пробрался по заставленному посудой столу, вернулся назад и все проделал в кромешной темноте.

— Прошу. — Михаил указал маленькой рукой, как казалось в сравнении с лопатой Кондратьева, на стул.

Фаддейка сел и голубыми глазами начал рассматривать тщедушную фигурку молодого человека в мундире, как ему показалось.

— Моя фамилия Жуков, — представился он, — я помощник Ивана Дмитрича Путилина.

— Нижайший поклон любезному Иван Митричу, — улыбка разлилась на лице задержанного, — давненько с ним не встречались, хотя, по чести сказать, нет особого желания попадать в его цепкую хватку.

— Передам непременно.

— Так какое ко мне дело, господин хороший, — начал без предисловия Фаддейка, — не нравится мне хождение вокруг да около. Я человек простой, мне сразу выложь без виляния, получи по чести ответ и с Богом.

— Если не нравятся тебе хождение по пустому, то тут такое собственно дело, — Михаил запнулся, обдумывая свои следующие слова, принял решение и сел напротив Кондратьева, положив руки на стол, тяжело вздохнул, — до ареста ты, наверное, слышал, что недалеко от харчевни, что ты посещал в последнее время, — он произнёс название харчевни для рабочего люда, — найден зарезанный человек.

— Может слышал, может нет. Не знаю. Мало ли чего происходит в наших краях.

— А говорил, что без околочностей?

— Какое дело меня не касается, господин хороший, так оно мне без надобности, — пожал плечами Кондратьев.

— Хорошо, — Михаил достал из кармана фотографию и протянул Фаддейке, тот внимательно посмотрел, поначалу положил на стол, потом вновь взял и поднёс к глазам, прищурив их, словно силился вспомнить.

— Постой. Да это ж Гришка?

— Откуда его знаешь?

— Так за чаркой, как водится, и познакомились, — вскинул вверх брови, удивлённым взглядом впился в лицо Михаила, словно внезапно озарило, — так это его?

— Да.

— Вот дела, — присвистнул Фаддейка, — он же к себе в деревню собирался, подкопил, говорил, деньжат то ль на коровёнку то ль лошадь,. я уж не припомню. Пора, говорил, домой, надоел город, душа в деревню рвётся. Вроде бы не дрянь человек был. Да уж.

— А когда он собирался возвращаться?

— По весне, как раз к севу. Соскучились, говорил, руки по земле.

— Может и фамилию его припомнишь?

— Постой—ка, — он повернул в сторону голову, зашевелил губами, произнося что—то беззвучно, пальцами поскрёб щетину. — Говорил же он, говорил, ей Богу, говорил. У нас, говорил, в роду… в их роду… да, то ли Евсеев, то ли Еремеев. У нас в роду младшие всегда в город подавались. Точно, Еремеев, — он от радости даже ударил себя по ногам.

— Значит Григорий Еремеев.

— Точно, — задержанный засмеялся и вновь ударил себя по ногам, — Григорий Еремеев.

— Не путаешь.

— Чего мне путать? Все одно дознаетесь? А мне скрывать нечего.

— О смерти его ничего не знал?

— Да что вы, господин хороший, от вас я услышал о его смерти.

— Может ты вспомнишь и откуда он?

— Помню, из гдовского уезда, деревня ещё с таким названием, словно… Во, из деревни Молва, Молва, — повторил он, — так мы тогда посмеялись, что запоминать просто, прибавь к молве «сам» и получится Самолва. Оттуда он, точно из тех мест.

— Так сразу его и запомнил?

— Хорошего человека не забудешь.

Михаил задумался и с хитринкой спросил

— Не слышал кто мог пойти на злодеяние?

— Господин хороший, мне дел своих хватало, а совать в чужие мне не досуг, можно и без своего остаться, так что мне без особой надобности.

— Сказать боле ничего не можешь?

— Вы б, господин хороший, у Васьки узнали прежде, чем меня тревожить.

— У Васьки?

— Точно так, они земляки, из одной деревни приехали. Может он что знает.

— Его фамилия?

— Истинный крест, — он перекрестился, мне не ведомо.

— Может ты в этом деле завяз.

— Окстись, господин хороший, зачем мне надо?

— А не врёшь? — твёрдо спросил Михаил, глядя в глаза Фаддейке.

— Отсохни язык, — перекрестился быстрым движением Косой, — да и что мне за надобность во врать?

— Ой ли? — сощурил правый глаз путилинский помощник. — Так уж и не врёшь?

— Сказано, не до вранья мне.

— Смотри, Фаддей, — и Жуков продолжил смотреть в лицо собеседнику, не моргая, — все ты сказал верно?

— Тьфу ты! Вот увязался! Сказал же, не знаю более, а что было, то Вы ж слышали, господин хороший.

— Как говорится, доверяй, но проверяй. Говоришь, его звали Гришка Еремеев из деревни Самолва Гдовского уезда?

— Ваша правда.

— Второго звали Васькой.

— Истинная правда, — Фаддейка перекрестился, — Васькой.

— И приехали они из одной деревни?

Кондратьев смотрел небесными глазами и промычал «угу».

— Как выглядел Васька—то7

— Две ноги, две руки, голова с ушами.

— Не юродствуй.

— Роста небольшого, неприметный какой—то. Во, — обрадовался допрашиваемый, — если присмотреться, то ногу он приволакивал, а вот какую не припомню.

— А мог Васька Еремеева того?

— Чужая душа потёмки, а что там, — он вздохнул, — кто знает. Хотя Васька мне с хитрицой показался, молчал больше.

— Может наговариваешь?

— На что мне! Нешто я зверь бесчувственный! — Фаддейка даже руками замахал. — Мне без убивства дел хватало, сколько в наших краях купцов развелось да крестьян с открытой варежкой. А ты, господин хороший, найди душегуба. Больно Гришка добрый был.

— А ты чего полез решётку отгибать?

— Обидели меня сильно, вот кровь и взыграла от глупости.

Жуков вызвал дежурного чиновника, чтобы тот отправил Фаддейку в камеру.

На обратном пути Михаил заехал в адресную экспедицию, чтобы наверняка узнать о Гришке Еремееве, откуда приехал и кто такой. Оказалось в самом деле, он приехал из гдовского уезда деревни Самолва. Теперь, когда личность убитого установлена, необходимо найти его земляка Василия, а там и убийца замаячит. Михаил летел на Большую Морскую на крыльях хорошего настроения, казалось немного и дело завершиться. Но по дорогу, словно обухом по голове, и он направился по месту жительства, где узнал, что недели две, как тот исчез, даже прикрепительный талон не взял. Да бывал у него односельчанин Василий, небольшого росточка, с сединой в волосах, бородой и всегда молчаливый.

Когда вернулся в сыскное, Ивана Дмитриевича не было в кабинете, как сказал Иван Андреевич, сегодняшний дежурный чиновник, его вызвал с докладом о ночном происшествии помощник градоначальника флигель — адъютант генерал—майор Козлов. Здесь же Михаил узнал, что следствие по убийству в Невском переулке идёт полным ходом. Агенты, возглавляемые чиновниками по поручениям заняты выяснением личности убитого. Хотя охотничий азарт Жукова угас, но чувство скорой победы не покидало ни на миг. Шутка ли, две недели утренних поисков. Надо было втереться в доверие, чтобы тебе что—то поведали, иначе смотрели бы на расспрашивающего, как на полицейского агента. А в тех заведениях и местах не очень настроены для общения со стражами закона, при том на приватную беседу с откровениями.

Михаил задумался, что предпримет Путилин в связи с открывшимися новыми обстоятельствами. Особенно после посещения высокого начальства, которое привыкло к победным реляциям, а не к досадным промахам подчинённых. Жуков достал из кармана сложенный лист бумаги, на котором ровными рядами выстроились с завитушками буквы. Прикусил губу и махнул рукой, один ответ и, предупредив дежурного чиновника об отлучке, поехал к Александро—Невской лавре, где убиенный Григорий Еремеев снимал в пятиэтажном доходном доме угол.

Не взирая на дневной час, всего то около четырёх по полудни, на улице начало смеркаться.

Прежде, чем войти в дворницкую, Жуков кинул взгляд на серые облака, которые повисли над городом густой пеленой и только кое—где на западной стороне неба разорвались и зарумянились бледно—розовым цветом заката.

Дворник высокий худой человек с редкими длинными волосами на подбородке пил в прикуску чай, отхлёбывая обжигающий напиток из небольшой пиалы.

— Здравия желаю, — он поднялся со стула.

— Здравствуй, — Михаил осмотрелся, имея намерение присесть, но не заметив ничего подходящего, остался стоять. — Я из сыскной полиции, фамилия моя Жуков, зовут Михаилом Силантьевичем.

Дворник с аккуратностью поставил пиалу на стол.

— Мы завсегда помощники полиции, — произнёс он с едва заметным акцентом.

— В доме проживал некий Григорий Еремеев?

— Так точно, на пятом этаже, но съехал он, недели две как будет.

— Он сам съехал?

— Никак нет, приятель ихний Василий вещи забрал по просьбе Гришки.

— А Василий часто здесь бывал?

— Не так, чтобы часто, но захаживал, там, — он указал пальцем вверх, — в комнате много не насидишь, там другие жильцы крайне недовольны и не очень жаловали приходящих. Он во дворе его иногда ждал.

— А фамилию его не знаешь.

— Никак нет, не интересовался я ихнёю фамилиёю, да и не к чему было.

— Понятно, а кто с Василием ещё дружбу водил.

Дворник пожал плечами.

— А что ещё о нем знаешь?

— Да вроде как земляки.

— Кто ещё мог знать Василия?

— Не общался Гришка ни с кем, придёт под ночь, спать завалится, а с утра на заработки. Так целыми неделями.

— А где жил Василий?

— Не знаю, слышал где—то в Коломне.

— Понятно. А как он выглядел?

— Дак обыкновенно, усы, борода, росточка небольшого, когда быстро шёл, то ногу приволакивал, а вот какую, не помню.

— Значит в доме никто не мог его знать?

— Это в точности говорю, никто.

— Хорошо.

Михаил после разговора все же поднялся на пятый этаж по грязной лестнице, на которой словно на толкучем рынке выставлен то ли ненужный хлам, то ли вещи, которые негде пристроить в комнатах. Ничего нового Жуков не узнал: приходил Еремеев поздно вечером, вставал рано утром, никто у него не бывал, гостей не водил, жил одинокой совой, говорил мало, иной раз даже не здоровался, так все молчком да тишком.