Тело Милосовича

Алексей Валентинович Митрофанов, 2013

Депутат Филатов в составе российской парламентской делегации прибывает в Белград на похороны бывшего президента Сербии. Он обращает внимание на то, что Слободана Милосовича хоронят в закрытом гробу, и задает недоуменные вопросы организаторам траурной церемонии. Филатова тут же начинают опекать местные спецслужбы, его всюду сопровождает замминистра внутренних дел. Интрига выходит на новый виток, когда в самолет, вылетающий в Москву, грузят похожий дорогой гроб… Филатов берется за собственное расследование, входит в контакт с самыми неожиданными людьми, обращается к ясновидящей, внедряет в семью Милосовичей свою красавицу секретаршу. Он подозревает, что старый садовник на даче, где проживает семья экс-вождя, и есть сам Милосович.

ГЛАВА II

ФИЛАТОВ УЗНАЕТ НОВОСТЬ

Депутат Александр Филатов проснулся в это утро поздно, около двенадцати. Домочадцев уже не было, разошлись по своим делам. Зевая, он направился в ванную, умылся и потянулся за бритвой. Потом взглянул на себя в зеркало и чертыхнулся.

— Совсем забыл, — пробормотал он.

Филатов не брился уже две недели. За это время щетина отросла, и стильная небритость превратилась в бороду, правда, в не совсем полноценную бороду, но уже в нечто на нее похожее. Некоторое время Филатов рассматривал свое отражение в зеркале, пытаясь понять, идет ему борода или нет, но единственное слово, которое по этому поводу вертелось в голове, было «прикольно», позаимствованное из лексикона сына. Он едва не произнес его вслух, однако вовремя спохватился. Не пристало ему переходить на подростковый сленг. Возможно, никакие другие слова не пришли в голову еще и потому, что вчера Филатов очень нескучно провел время в ночном клубе и сегодня голова была малость тяжеловата.

Только он выпил кофе, как запиликал мобильник.

— Я подъехал, — сказал водитель.

— Хорошо.

Суббота была законным выходным, и Филатов имел полное право остаться дома, но скопились кое-какие срочные дела в Думе и он собирался немного поработать.

Он оделся в обычном темпе, слегка задержавшись лишь с выбором галстука. Ему пришла в голову мысль, что галстук теперь надо было бы выбирать не только с учетом цвета рубашки, но и с оглядкой на бороду. Поросль была густой и черной, но уже с несколькими седыми волосками на скулах. «Ничего так борода, — подумал Филатов. — Вполне себе». Он все еще не мог подыскать для нее подходящее определение. Зато ему подумалось, что, когда борода сделается длинной, как у музыкантов группы «ZZ Top», например, галстук ста нет ему совсем не нужен, потому что его и видно-то не будет из-под бороды. «Я стану самым длиннобородым депутатом в Думе, — начал фантазировать он. — И меня все будут узнавать по одной только этой примете».

Потом он решил, что ему это не очень-то и надо. Его и без бороды узнавали издалека. Филатову грех было жаловаться на отсутствие популярности. Из всех депутатов Думы он был одним из самых узнаваемых, входил в число тех восьми—десяти человек, что всегда на виду и на слуху.

Филатов любил и умел эпатировать публику метким суждением или неожиданной шуткой, порой балансировавшей на грани приличий, но никогда не переходившей за них. И за это умение ему воздавалось сторицей. Его помнили и радушно встречали, где бы он ни появлялся.

Он решил пока не учитывать цвет бороды и выбрал агрессивный красный галстук.

Едва он устроился в машине на заднем сиденье справа, как опять зазвонил телефон. В этот раз звонок был другой — не легкомысленное треньканье, а солидный низкий и напористый паровозный гудок.

Этот сигнал Филатов присвоил только одному абоненту — Вождю, главе и бессменному лидеру партии, в которой он состоял. Гудок подходил тому наилучшим образом.

Вождь и сам частенько напоминал мчавшийся на всех парах паровоз, перед которым по обе стороны дороги замирает все живое, чтобы не угодить под колеса. Когда Вождь произносил экспромтом на митингах свои длинные речи, Филатову всегда казалось, что стоит только тому взмахнуть рукой — и толпа пойдет за ним, куда бы он ее ни позвал. Однако Вождь никогда никуда ее не звал, все митинги заканчивались чинно и мирно, а наэлектризованная толпа находила выход энергии в выражении любви к Вождю. Он сходил со сцены, все устремлялись к нему, чтобы пожать руку, взять автограф или сфотографироваться. Вождь никому не отказывал в общении: расписывался на проездных в метро, фотографировался в обнимку с молодежью и пожимал руки млеющим от счастья рядовым сторонникам партии. Охрана, конечно, оттирала от него толпу, но как-то не активно, не так, как охрана других политических лидеров. При желании к Вождю всегда можно было прорваться и обратить на себя его внимание.

Филатов не знал больше никого, кто так мастерски выступал бы на митингах. Он видел многих, но все они были лишь бледной тенью Вождя, который мог говорить словно Фидель в его лучшие годы — часами. Вождь рассуждал об известных всем фактах, но его речам внимали, словно откровениям. Глядя на него, Филатов понял, что важно не что говорить, а как говорить. Важна харизма и ощущение внутренней силы оратора. Нужно показать толпе, что ты точно знаешь, что делать и как делать. Никаких сомнений на этот счет у тебя нет и быть не может. Тогда тебя всегда будут принимать словно мессию.

— Новость слышал? — спросил Вождь после приветствия.

— Еще нет, — ответил Филатов, мысленно ругая себя за то, что до сих пор не приобрел привычки слушать радио за завтраком.

На кухне у него имелись и приемник, и телевизор, но включать их никогда не хотелось. Новости за завтраком обладали одной скверной особенностью — начисто отбивали вкус у пищи, и потом нельзя было вспомнить, что ты ел и пил. Более того, уже во время еды становилось непонятно, что ешь. И хорошо бы еще, если бы новости были стоящими, ради которых можно и забыть о еде, так нет же — по большей части это бывала унылая и ничего не значащая лабуда. Нет, не стоило ради них жертвовать восприятием завтрака.

— Слободан Милосович умер! — сообщил Вождь.

Чувствовалось, что он доволен тем, что первым принес эту новость Филатову.

— Как умер? — опешил тот от неожиданности. — Где?

Смерть известных людей поражает всегда, но смерть руководителей государств — нечто особенное. В самом деле, это трудно принять. Только что человек руководил страной и влиял, может быть, на судьбы мира, а тут раз — и преставился, оказался равным простым смертным. Раньше же казалось, что если он и умрет когда-нибудь, то далеко не сейчас, ибо защищен своим положением от всего, что мучает остальных людей — от неурядиц, неудач и даже болезней. А оказывается — нет. Это и удивляет больше всего. Зачем же тогда было добиваться столь высокого положения, если конец все равно один?

— В Гааге, — сообщил Вождь после паузы, — в трибунале.

— От чего?

— Сердечный приступ.

— Уморили-таки, — резюмировал Филатов.

— Довели до смерти, — согласился Вождь, — это как минимум. Так что готовься к командировке.

— Куда? В Гаагу? — не понял Филатов.

Ему показалось, что после смерти столь значительного человека непременно должно состояться международное расследование, которое от этого чертового трибунала камня на камне не оставит.

— В Белград на похороны, — охладил его Вождь.

— Почему я, а не вы? — удивился Филатов.

— Я не смогу, — ответил Вождь, — простудился где-то, никак не пойму, то ли свалюсь от гриппа, то ли нет. На автопилоте сейчас работаю. Так что придется тебе.

— Ладно, — не стал спорить Филатов.

— Думаю, ты справишься, — подвел итог Вождь.

— Постараюсь, — скромно ответил Филатов.

Только много позже Филатов понял, что на этих похоронах будет много такого, с чем ему справиться не удастся. По крайней мере, с первого раза. Но тогда он пребывал в твердой уверенности, что миссия предстоит самая простая — приехал, сказал речь, проводил Слободана в последний путь, отбыл домой. На самом деле судьба замыслила все иначе.

Позже в этот же день он заглянул в кабинет Вождя. Госдума гудела от сенсационной новости. Народ в ней был, хоть и в гораздо меньшем количестве, чем в будние дни.

— Что же, мы так и оставим этот вопиющий случай? — с негодованием спрашивал Филатов.

— А что мы можем сделать? — пожал плечами Вождь. — Возмутительно, конечно, но распустить трибунал не в нашей власти. Его создал Совет Безопасности ООН с подачи НАТО. В НАТО рулят США, как, впрочем, и почти везде в мире. Создали трибунал для давления на Сербию и в целом на Европу — это ясно как божий день, хоть нигде официально и не говорится.

— Зачем им давить на Европу? Ведь это же их друзья.

— У США друзей нет, — убежденно ответил Вождь. — У них только конкуренты. Одни являются конкурентами сейчас, а другие станут конкурентами в будущем. Европа ввела в обращение евро и тем самым стала угрожать положению доллара как главной мировой резервной валюты. США не могут спокойно смотреть, как кто-то там посягает на их привилегии. Им надо иметь возможность влиять на соперника. Они нашли слабое место в Европе и вгрызлись в него.

— Да, Югославия, пожалуй, была одним из самых слабых мест, — согласился Филатов.

— Вся Восточная Европа — слабое место, а уж Балканы — в особенности, — сказал Вождь. — Мы из Восточной Европы ушли, они тут же там появились. Права человека — универсальное средство, чтобы вмешаться куда угодно.

— Значит, если бы не евро, Югославию не бомбили бы? — предположил Филатов.

— Нет. Ей дали бы возможность улаживать свои де ла самой. Или влияли бы на нее по-другому. И Слободан, возможно, правил бы там до сих пор.

— Негодяи! — не сдержался Филатов.

— А чего еще хотеть от америкосов? — усмехнулся Вождь.

— Дума пошлет на похороны официальную делегацию?

Вождь на секунду задумался.

— Не знаю. Пока что даже место похорон не определено.

— Почему?

— Сербские власти, в угоду американцам, не хотят хоронить его с почестями и в достойном месте.

— Да?

— Да. Имидж Милосовича в глазах мирового сообщества уже утвердился. Из него сделали главного виноватого во всем. Этнические чистки свалили на него, гражданские войны — тоже. Оставалась последняя деталь — признать его военным преступником в трибунале. Но не удалось, не смогли ничего доказать. Посылать на похороны такого человека официальную делегацию российской Госдумы означало бы подвергнуться осуждению и критике со стороны «мирового сообщества». Наши сейчас на это не пойдут.

— А на что пойдут?

— Будут делегации от парламентских партий — это максимум. На большее рассчитывать не стоит.

— Какова же моя роль?

— Ну, мы всегда работали в контакте с Социалистической партией, которую Слободан возглавлял, все эти годы поддерживали сербов… Выступишь на траурном митинге, скажешь об этом. Подчеркнешь, что он был настоящим патриотом, а Сербия под его руководством десять лет мужественно противостояла давлению западного мира — сначала экономическим санкциям, потом военным действиям. Произошедшее — событие символическое: уходит целая эпоха. Она давно уже ушла, но теперь, с его смертью, исчезает окончательно. Сербия никогда уже не будет прежней. И Слободан — символ минувшей эпохи.

Вождь замолчал. Некоторое время в кабинете стояла тишина.

— Когда вылетать? — спросил Филатов.

— Пока неизвестно. Но лучше приготовься заранее.