Кто-то должен умереть

Анна Малышева, 2004

В кафе неожиданно кончает с собой молодая женщина. Она оставляет загадочную записку. Ее спутник незаметно исчезает. Выясняется, что погиб и муж самоубийцы, а два предыдущих супруга бесследно пропали. И дело бы осталось нераскрытым, если бы не Настя – возлюбленная последнего мужа этой «черной вдовы». Она берется за дело самостоятельно. И если бы не собака спаниель, который некогда явился в кафе и остался в нем кого-то ждать, неизвестно, чем бы кончилось дело…

Глава 3

Дом в переулке она посетила только несколько дней спустя. За это время она приняла решение — вернуться к родителям, всю себя отдать работе, и — если получится — не думать о случившемся, все забыть.

«В конце концов, он ведь меня бросил, — пыталась рассуждать девушка. — И теперь он мне — никто. Почти два месяца прошло с тех пор, как он позвонил и сказал — кончено. Погиб в середине мая… Так какое мне до этого дело? Мы давно расстались».

Но ей было дело — еще как было, потому что Настя никак не могла забыть свою последнюю любовь. И теперь ей начинало казаться, что она не ошибалась, что Николай и в самом деле был — ТОТ, та самая «вторая половинка», в которую она верила безусловно, которую искала, так часто ошибаясь. И чувствовала себя ограбленной.

— Пора успокоиться, — нервничала мать, узнав обо всем, случившемся во Владивостоке. — Не ввязывайся, забудь. Мы же почти ничего о нем не знали. Вдруг какая-то разборка? С машинами был связан, а это такой бизнес… Ничего о своей семье не говорил, о прошлом тоже. Может, даже к лучшему, что вы расстались, прежде чем…

— Да как ты можешь? — плакала дочь. — Сама же говорила, что он тебе понравился!

— Мало ли что говоришь… Я переживала, надеялась, что наконец выйдешь замуж. Откуда мне знать, кто он такой и почему его убили?

— Ты имени своего не называла? — в свою очередь тревожился отец. — Как ты говорила, что?

— Ничего особенного, — Настя вытерла слезы и снова принялась разбирать вещи, привезенные в родительский дом со съемной квартиры. — Позвонила, спросила Николая. А какая-то женщина сразу ответила, что он мертв, убили… Ее нельзя было остановить — она все говорила и говорила…

Девушка провела рукой по пылающей щеке. Разговор до сих пор звучал у нее в ушах.

— Убили, ограбили! — твердила женщина в трубку. Она не плакала, и голос звучал на удивление сухо и спокойно. Только вот интонация — резкая, как будто кого-то обличающая. — Отняли все деньги, зарезали. Вот так вот, вот так!

Настя до того оторопела, что ничего не сказала. Если бы ее спросили об имени, о том, кем она доводится Николаю, — девушка и тогда бы ничего не смогла сказать. Но ее не спрашивали. Информация повторялась и повторялась — как лента, пущенная по кругу, как прогноз погоды на автоответчике в метеослужбе. Наконец Настя повесила требку первой. Она не могла больше слышать этого голоса, в котором было столько горя, столько безнадежности.

— Ты не назвала своего имени?

— Меня не спросили.

— Хорошо, — отец шагал по ее маленькой комнатке, натыкаясь на разбросанные вещи. — Это очень хорошо, что не назвала. Убили — надо же! А вдруг тебя притянут?

— За что?

— Найдут, за что, если никто другой не подвернется, — бросила мать, открывая шкаф и укладывая туда вещи Насти. — Телевизор надо смотреть. Кто с ним жил — ты! На ком он хотел жениться — на тебе! А деньги — что за деньги, откуда? С тебя спросят.

— При чем тут деньги? — Настя отвернулась к окну. Наступило лето — ласковое, мягкое лето. Она-то мечтала, что они с Николаем будут ходить в ближайший парк, загорать на озере, кормить уток. Нехитрые, простые удовольствия, не требующие расходов. Она никогда не мечтала ни о красивой жизни, ни о курортах, ни о дорогих подарках. Все, что ей было нужно, — это близость любимого человека, да еще, может быть, Правда.

Что она понимала под этим словом, которое всегда произносила с большой буквы, — девушка и сама не могла бы себе объяснить. Но зато сразу бы сказала: Правда — это нечто, противоположное лжи, которая иногда так удобна! За что ее упрекали подруги, когда она рассказывала им о своих романах? За Правду. За то, что она не умела и не желала лгать, польстить своему очередному избраннику, честно высказывала свои желания и не умела притворяться в постели.

— Ты дура, — внушала ей одна подружка (бывшая замужем уже второй год). — Мужиками нужно управлять. Любой, самый умный, сразу попадется на удочку, если ему внушить, что он самый красивый, самый сексуальный, самый умный! А ты что делаешь? Режешь ему в глаза правду-матку?! Сравниваешь с теми, кто был до него? Да он тебя возненавидит!

— Значит, я идиотка, — уныло отвечала Настя. — Я готова искать сколько угодно… Только чтобы в конце концов все было по-настоящему. Чтобы не было лжи. Я так не сумею…

— О, чтоб тебя! — ярилась более опытная подруга. — Зачем ты всем говоришь, какой он по счету на самом деле? Говори, что второй! Им это нравится! Говори, что первый никуда не годился, а вот он — совершенство!

— Это вранье, — возражала Настя.

— Что с тобой говорить! Я своему мужу сказала, что он второй, хотя… — Подруга выразительно повела плечом. — Знаешь, что он ответил? «Почему это я всегда второй? Кого ни спрошу — второй! Где же первые-то?»

— А ты что?

— Ничего. Через три месяца женился.

— И вы счастливы?

— Конечно.

И Настя начинала думать, что с ней что-то не так. Ее не устраивало подобное счастье, хотя она и сама понимала — иногда стоит солгать.

Николаю она не лгала — впрочем, как и всем его предшественникам. Сразу поведала о прежних неудачах, покаялась, что была неразборчива. Тот выслушал без особых эмоций, и это очень понравилось Насте, хотя многие ее подруги сочли бы это за равнодушие. Она же думала, что он воспринял ее такой, какая есть. Зачем лгать? Что скрывать?

И сейчас Настя понимала, что если она поведала о себе все, то он умудрился не рассказать о себе почти ничего. Например, что она знала о его прежней жизни на Дальнем Востоке? Что — о московской жизни? Что, наконец, о его загадочной жене, которая не желала развода, что вообще о его жизни и о его смерти?

Ничего. Это слово звучало как приговор. И через несколько дней после переезда к родителям Настя наконец решилась.

Адрес она знала — это в центре. Имя — Юлия Федоровна Чистякова. Она решила не сообщать родителям о своих планах. Испугаются, попытаются ее остановить. На всякий случай девушка даже не взяла с собой паспорта — имени своего не назовет, ни за что.

* * *

Дом она нашла легко, но куда труднее оказалось набрать нужную комбинацию цифр на домофоне. От волнения тряслись руки. Ответил мужской голос.

— Что нужно? — весьма неприветливо спросил тот.

— Мне бы поговорить с Юлией Федоровной.

— Опоздали.

Связь отключилась. Настя некоторое время переминалась с ноги на ногу. Она не совсем поняла, что могли означать эти слова. Опоздала? Юлия ушла на работу? Уехала из города? Наконец Настя решилась набрать номер повторно, хотя больше всего ей хотелось сбежать. На этот раз разговор получился более содержательным.

— Это опять я, — виновато сказала девушка. — Мне нужно было поговорить с Юлией Федоровной… Насчет Николая.

Пауза. Голос в динамике стал резким:

— Насчет кого?

— Насчет ее мужа.

— А в чем дело? Уже говорили.

У нее было такое чувство, что неведомый обитатель квартиры вот-вот отрубит связь и в третий раз вызов не удастся. И Настя поспешила все объяснить. Она выражалась осторожно, но точно. Сказала, что была знакома с покойным Николаем, что у нее есть кое-какие вопросы и теперь она не знает, куда еще обратиться… Наконец получила ответ — долгий стон открываемой двери.

— Третий этаж и налево, — все так же резко ответил мужчина. — Дверь будет открыта.

И она пошла — как на заклание, поскольку совершенно не понимала, что ей сказать, о чем спросить и с кем ей предстоит общаться.

Дверь в самом деле была приоткрыта. В прихожей девушку поразил запах сырой затхлости. Где-то очень громко журчала вода, затем раздался оглушительный ноющий звук, от которого Настя едва не подпрыгнула. Только сейчас она различила силуэт хозяина — тот стоял в глубине прихожей.

— Не бойтесь, — сказал он, причем уже вполне дружелюбно. — Трубу прорвало. С утра жду сантехников, да они все перепились, не ходят к нам.

— Я… По делу…

Настя никак не решалась сделать следующий шаг. Что-то отвращало ее от этого — то ли душный влажный воздух, то ли странный силуэт. Она видела его против света и потому не могла различить лицо, но все-таки решила, что мужчина пожилой.

— Вы знали Юлю? Заходите! — он приветливо повел рукой. — Я один.

«А как плохо, что и я одна, — подумала вдруг Настя, делая неуверенные шаги. — Глупая… Мало ли что?!»

— Тут у меня кого только не было! — продолжал хозяин. — Милиция — раз, милиция — два. Унесли даже процессор.

— Процессор?!

— Да, от ее компьютера. Хотели забрать монитор и колонки, но я не дал. Заберут — потом ищи-свищи. Скажут — приобщили к делу.

Это было уже куда понятней. Дело об убийстве Николая, следствие. Этот мужчина все знает. Настя слегка приободрилась.

— Значит, была милиция? А что они говорят?

— Так вы не оттуда? — сразу насторожился он. — А кто вы?

— Я… Знала Николая, — нерешительно ответила Настя. — С Юлией Федоровной я не знакома.

— И не будете знакомы, — с необъяснимой иронией заметил тот.

— Она уехала?

— Умерла. Повесилась. В начале мая, в каком-то занюханном кафе.

И воздух снова сотрясли те самые внезапные рыдания, которые выбили из колеи следователя в первый его визит. Настя стояла как заколдованная. Она ожидала всего, но такого…

— Повесилась? — наконец вымолвила она. — Почему?

— Его спросите!

— Колю?

Это фамильярное обращение вырвалось у нее совершенно бессознательно. До сих пор девушка старалась делать вид, что не имеет прямого отношения к человеку, о котором спрашивала. Ей казалось, что так можно узнать больше…

— Кому — Коля, кому — никто! — отрезал тот, мгновенно перестав всхлипывать. Сейчас, когда глаза привыкли к скудному освещению, девушка видела, что перед нею стоит пожилой и, вероятно, не очень здоровый человек.

— Почему она это сделала?

— Никто не знает. Оставила записку с дурацким смыслом. Меня все таскают, выясняют, что это значит. Про ее личную жизнь спрашивают — а что я про нее знаю? И про твоего Колю тоже… А я с ним никаких дел не имел!

Он сразу перешел на «ты», совершенно перестав стесняться. Снова взвыла труба, откуда-то из глубины квартиры потянуло влажным паром. Настя задыхалась — то ли от тяжелых испарений, то ли от волнения.

— Почему вы решили, что он мой? — еле слышно спросила девушка. Она не кривила душой — сама не понимала, «ее» ли он или чей-то еще?

— А чей? — спросил мужчина. — Моя дочь с ним и нескольких недель не прожила.

— Я ничего не знаю об этом.

— И я — ничего, — мужчина раздражительно повел носом. — Ну и сырость — скоро штукартурка с потолка начнет падать. Поможешь?

Настя не поняла, в чем она должна помогать — в падении штукатурки или в чем-то еще, но послушно пошла на зов. В ванной невозможно было дышать от скопившегося горячего пара. Труба горячей воды была перевязана тряпками, изолентой — всем, что нашлось под рукой. На сером кафельном полу стояли лужи. Мужчина подтолкнул к Насте облупленный тазик и тряпку:

— Вытрешь? А то я сантехника не дождусь. Ему — плати, жильцам снизу за потоп — плати, а откуда я возьму? Я денег не ворую!

И глянул на Настю так, что было ясно — по его мнению, уж эта-то молодая особа воровала.

Девушка взялась за тряпку — больше от растерянности. Она была рада на несколько минут остаться одна, потому что совершенно перестала понимать, где оказалась и что из этого может выйти. «Не прожили и нескольких недель, — думала она, выжимая в таз тряпицу. — Как же так? Почему он не развелся? Что это значит? Я видела в его паспорте дату регистрации брака — три года назад. И за все это время — несколько недель? А дочь повесилась, Николая убили… Когда она повесилась? Почему?» И острой иголкой в мозг вонзилась мысль — женщина, совсем ей неведомая, могла повеситься оттого, что Николай ее бросил…

А сама Настя могла бы? Может, она меньше любила? Меньше понимала в этой жизни? Ведь Юлия была старше ее на десять лет. Она была даже немного старше Николая. Что произошло?

Вытерев лужи, Настя оглядела ванную и пришла к выводу, что тут живут небогато. Во всяком случае о декоруме не беспокоятся. Обшарпанные стены, криво положенный кафель, ржавые потеки под смесителем… Она вышла в коридор и окликнула хозяина. Тот немедленно явился откуда-то из глубин квартиры:

— Иди, выпей чаю. Я как раз заваривал, когда ты пришла. Интересно послушать, что скажешь?

И она сразу оказалась в ином мире. Красиво выкрашенные стены, стильная мебель, чистые занавески. Тяжелый банный дух ощущался и здесь, но был почти незаметен на фоне модного интерьера. Тем более хозяин открыл створку окна:

— Вот это и была ее комната.

— У вас цветок сохнет, — Настя указала на высокую драцену в керамическом горшке. — Все листья желтые.

— А кому он нужен?

— Все-таки жалко…

— Значит, жалостливая? — И снова ей что-то очень не понравилось в его тоне и во взгляде маленьких, глубоко посаженных глаз. Но девушка боялась меньше, чем прежде. Теперь она видела — перед ней пожилой, больной человек.

— Я спросить хотела… — сказала Настя, выдержав паузу. Иногда это удавалось настолько хорошо, что с ней даже начинали считаться. — Почему Юлия Федоровна не давала Николаю развода? Вы говорите, что они вместе не жили.

— Не давала, — тот не поставил, а бросил перед нею чашку с чаем, так что на столе образовалась лужица. — Не давала — значит, не желала.

— Но почему?

— Много ты понимаешь! Молодая еще.

Сам хозяин к чаю даже не прикоснулся. Он расхаживал из угла в угол, от стены к стене, как будто измерял комнату шагами. Наконец остановился:

— Замужем была?

— Нет.

— А хотела бы?

Настя понимала, что смущаться глупо, но все-таки смутилась.

— Конечно, хотела бы, — ответил за нее хозяин. Теперь она рассмотрела, что то был еще не очень старый мужчина, с обрюзгшим, серым лицом. — Все хотят, да не у всех получается.

— К чему вы это? — Настя окончательно растерялась. — Я и не думала выходить замуж.

И снова солгала, но ей очень не хотелось говорить правду этому человеку. Впрочем, он все равно ей не поверил и как-то нехорошо рассмеялся.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать три, а что? — Девушка почему-то ощутила себя загнанной в угол.

— Самая пора рожать.

— Какое вам до этого дело? — Тут она окончательно потеряла терпение. Этот человек касался того, о чем она боялась говорить даже с родителями, не желала думать наедине с собой. Да, ей хотелось бы иметь ребенка. Очень хотелось бы! Но… Как он смеет над ней издеваться?!

— Прямое дело, — отрезал мужчина. — Моя вот дочь в свои тридцать три так и не родила. Остался я без внуков. И кому все это оставить?

Он выразительно обвел взглядом стены. Настя пожала плечами:

— Все равно, я не при чем. А вам, конечно, сочувствую.

— Не ври, — оборвал он девушку. — Лучше скажи, сколько ты с ним прожила?

— Полгода.

Правда вырывалась автоматически.

— И что он тебе говорил о моей дочке? — в голосе снова зазвучали слезы.

— Почти ничего, — Настя невольно жалела этого постаревшего, одинокого человека, оставшегося после смерти дочери наедине со своими истериками и лопнувшими трубами в ванной. — Говорил, что не живет с ней. Говорил, что хочет развестись, а она — нет.

— А как они познакомились? Где?

— Об этом я ничего не слышала. Вам лучше знать.

— А что ты тогда вообще знаешь? — Мужчина утер слезы. — Чай допила?

Настя испуганно отставила в сторону полупустую чашку.

— Ходят, шляются, лезут в душу, — твердил тот, расхаживая по комнате. — Хоть бы кто объяснил — что творится?

— Вам лучше знать, это была ваша дочь, — осмелилась сказать Настя. И тут же об этом пожалела — в ответ на нее потоком вылилась ругань и беспричинные упреки.

— Моя дочь? Моя дочь, — вопил тот. — Сперва заведи свою, вырасти, выкорми, воспитай, а потом суди! Моя дочь! Да что ты можешь о ней знать!

И, подскочив к девушке вплотную, запричитал:

— Я никогда для нее ничего не жалел! Я только хотел, чтобы все у нее сложилось, чтобы вышла замуж, родила детей!

«Мои родители говорят то же самое, — думала Настя, потихоньку отступая к стене. — И неужели… Неужели это так же глупо звучит?!»

— Моя дочь! — Тот тряхнул кулаком перед лицом Насти, но она не отшатнулась. Наступил момент, когда этот человек — про себя девушка называла его стариком — перестал ее пугать. Да, она ничего о нем не знает, он жалок, агрессивен, он пытается выместить на ней свои неудачи. Но… Разве он опасен?

— Моя дочь стоила десятерых таких, как ты! — выпалил он.

Настя не стала возражать, и как ни странно, ее молчание вмиг успокоило хозяина. Он обмяк, растер рукой серое лицо и присел на стильный хромированный стульчик:

— Что-то мне нехорошо…

— Вызвать скорую? — испугалась Настя.

— Не стоит. Само пройдет. А ты тоже сядь, не беспокойся. — Старик — а иначе его уже нельзя было назвать — продолжал массировать отвисшие морщинистые щеки. — Что я на тебя набросился? Ты не виновата.

Настя молчала. Тот достал из нагрудного кармана фланелевой рубашки сигарету и закурил.

— Если вам плохо, то не стоило бы курить, — робко сказала девушка.

— Все равно, — он разогнал рукой дым и впервые прямо взглянул ей в глаза. — Так ты жила с этим Николаем? Как его по фамилии?

— Рудников.

— И хорошо жила?

— Да.

— Что же это, — он ронял пепел на пол и машинально растирал серые комочки подошвой тапка. — Все хорошо живут, все женятся, детей рожают… Только с Юлькой было что-то не так.

— Может быть, мне лучше пойти, — Настя так и не присела. Все это время она простояла у стены, наготове. Она знала: лучше быть начеку и сразу убежать, — и все время повторяла про себя слова родителей — никому ничего не говори, не светись, не называй своего имени…

— Постой… — Старик продолжал курить. — Ты меня не бойся. Я не знаю, что делать. Ко мне ходят, спрашивают про них, про ее трех мужей. А что я могу сказать?

— Трех? — Настя так и прижалась к стене. — Желтый высохший лист драцены с легким стуком упал на пол. Девушка проводила его взглядом. — Как — трех? Каких — трех?

Старик поднял взгляд:

— А что тут такого? Три раза выходила замуж. И вот начали приставать: первые два мужа в розыске, третий — убит. Ходят ко мне, ходят… Говорят: если кто из ее знакомых появится — сразу сообщить.

Настя молчала. Сказать было нечего. Идя сюда, она ожидала чего-то другого. Например, столкновения с женой Николая. Обмена репликами, возможно, даже оскорблениями. «Я его жена!» — «А меня он любил!» Все представлялось напыщенным, однозначным — как было в сериалах, которые постоянно смотрела ее мать и которые, волей-неволей, краем глаза видела сама Настя. А тут… Полутемная, странная квартира. Прорванные трубы, заплаканный старик, который одновременно докуривает сигарету и хватается за сердце. И вот еще эти три мужа…

— Деточка, — неожиданно ласково обратился к ней тот. — Забыла бы ты об этом!

И, раздавив окурок, добавил:

— Не знаю, что случилось с моей дочкой, но все-таки… Все-таки мне кажется, дело нечисто. Если ты ничего не знаешь — лучше иди, откуда пришла.

— Я не могу, — Настя наконец преодолела немоту. Губы слушались плохо, но она все-таки говорила. — Понимаете, дело даже не в том, что его убили… А только мне нужна была правда, а правды между нами не было.

— А между кем она есть?

— Не знаю, — девушка подошла к столу и старательно затушила тлеющий окурок. Она терпеть не могла табачного дыма. — Может быть, правды нет вообще.

— Нет правды на земле, но нет ее и выше, — процитировал Пушкина старик и вдруг заулыбался. Нельзя было сказать, что улыбка шла к его лицу, но девушка тоже улыбнулась ему в ответ. — На самом-то деле правда есть, — он неожиданно сменил тон и посерьезнел. — Вопрос в том, хочешь ее узнать или нет?

— Хочу!

— Да и я бы хотел, — он тяжело поднялся со стула. — Ты в самом деле, любовница Николая?

Слово «любовница» резануло слух, но Настя все равно кивнула.

— И ты хочешь узнать правду о том, почему он умер?

— Да.

— Но, конечно же, — остановясь в дверях, он с иронией оглядел ее щуплую фигурку, — тебе все равно, почему умерла моя дочь?

— Мне не все равно, — твердо ответила она. — Мне кажется, что эти смерти как-то связаны.

— Вот и следствию кажется, но они не говорят, почему? — он продолжал ее рассматривать — пристально, оценивающе. — А ты можешь сказать, откуда у тебя взялась такая мысль?

— Смерти очень близки по времени, — неуверенно ответила Настя. — Я ведь не знала, что ваша дочь мертва. О том, что убили Колю, услышала случайно… А когда именно она умерла?

— Пятого мая.

— А Коля — семнадцатого, — она взглянула на стол, где стоял компьютер. От него остался только монитор, клавиатура да колонки. «Мышь» лежала на полу, под столом. Было ясно, что в комнате давно никто не прибирался. — Зачем взяли процессор?

— Хотели что-то из него вытащить, наверное, — ответил тот. — Ну что ж, если на то пошло, идем ко мне в комнату. Там поговорим.

Комната разительно отличалась от той, где только что побывала Настя. Там была чистота, но и беспорядок, чувствовалось отсутствие хозяйской руки. Тут — давнее, уже устоявшееся запустение. Ободранные обои, отставшие по углам, пятна плесени на потолке, расшатанная дешевая мебель. Настя робко присела на край стула. Хозяин с тяжелым и привычным вздохом повалился на диван.

— Так и живу, — сообщил он, переводя дух. — Дочери нет, денег нет, остались одни слезы. Послушай, как она умерла…

И он рассказал ей то, что видела Рая-барменша, то, что удалось выяснить следователю и волей-неволей стало известно и ему. Настя слушала молча, перебирая кончиками пальцев бахрому на кофте. Она ждала не этого… Она шла сюда не для того, чтобы узнать подобные вещи. Все рисовалось иначе, и все стало иным…

— Что скажешь? — поинтересовался хозяин и вдруг заулыбался. — Да что я тебя спрашиваю, детка? Что ты можешь сказать?

— Почему? — обиделась она, выпуская из рук бахрому, большую часть которой уже успела заплести в косички. — У меня есть собственное мнение.

— Ты тоже думаешь, что моя дочь причастна к этим смертям?

Настя вскочила:

— К чему? К смертям?! О чем вы?

Старик обрадовался. Он сказал, что и сам никогда не думал, что его дочь может погубить чью-то жизнь, но с ним теперь так разговаривают, на него так смотрят… Наверное, пошли слухи, и даже соседи перестали здороваться.

— Выйду в магазин — и всякий, кто встретится, смотрит на меня как на маньяка…

Его жалобы тянулись долго, как слюна, а Настя уже не слушала. Она лихорадочно обдумывала все факты, которые только что стали известны. «Колю убили семнадцатого мая. Она повесилась, непонятно почему, пятого мая. Ее прежние мужья, как говорит этот старикан, пропали без вести много лет назад, и что же? Что?!..»

Ответа не было. Во всяком случае к ней он не пришел. В тишине раздавались лишь сиплые вздохи старика да мерное гудение перевязанной тряпками водопроводной трубы. Настя заговорила первой.

— Вы затопите соседей, — сказала она. — Где же сантехник?

— ЖЭК в конце переулка, да ноги не ходят, — жалобно сказал тот. — Я звонил, а они…

— Я сбегаю, — девушка накинула на плечо ремень сумки.

Она вовсе не собиралась играть роль сестры милосердия, особенно для этого типа, который был ей несимпатичен. Но ей очень хотелось остаться одной на несколько минут, хотя бы затем, чтобы обдумать услышанное. Уходить отсюда просто так, с пустыми руками, она не собиралась.

— Скажи, что я вызывал их уже два раза! — донеслось вслед.

ЖЭК был заперт на огромный висячий замок, но Настя легко сориентировалась и обнаружила неподалеку полуподвальное помещение, откуда доносились голоса, которые могли принадлежать только сантехникам. Она невольно улыбнулась, вспомнив сцену из своей «супружеской» жизни. Первый этаж, как часто бывает, когда живешь на съемных квартирах. Все, что говорилось под окном, слышалось так, будто прохожие были тут же, в комнате. Засорилась труба в ванной. Настя провела предыдущий вечер весьма странно — по телевизору пыталась смотреть «Дживса и Вустера» и между тем носилась туда-сюда с ведром, вычерпывая скопившуюся в ванне воду. Сквозь решетку время от время всплывали фрагменты чужой, верхней жизни — куски бумаги, мусор, тряпки… Наутро, совершенно измучившись, поняв, что сантехники не явятся, она упала на постель. Коля уже спал. Проспав несколько минут, она внезапно очнулась. Под окном раздавались знакомые до боли голоса. Сантехники! Она уже знала их всех — квартиру, как всегда, сдали с неисправными трубами, так что с местным персоналом ЖЭКа ей пришлось познакомиться теснее, чем хотелось бы.

— Коля, — пробормотала она, шевельнув рукой. — Там во дворе сантехники. Позови Палыча…

Палыч (то есть, конечно, Павлович, имени его никто не знал) был самым толковым, совестливым и трезвым из всех сантехников. У него даже лицо, на взгляд Насти, было интеллигентное. Вообще сантехников она причисляла к особому человеческому виду. То были люди или слишком угрюмые, или чересчур легкомысленные. Или слишком самоуверенные, или — напротив — страшные пессимисты. У них ничего не бывало наполовину. Они внушали страх и почтение потому, что их звали лишь в самые крайние минуты жизни, когда та, в буквальном смысле, била через край…

Муж посмотрел на нее и расхохотался.

— Видела бы ты себя! — Он схватился за бока. — Лежишь голая, вся такая красивая и говоришь: «Позови Палыча!»

И она тоже смеялась… До тех пор, пока не обнаружилось, что сантехники внезапно исчезли со двора, и каторга продолжалась еще сутки…

* * *

— По вызову, — профессионально сказала она, просунувшись в последний пролет лестницы. — Уже два раза вызывали!

— Заявки возьмем после полудня, — лениво ответил морщинистый старик и вдруг оживился, оценив модную одежду Насти. Та по опыту знала, что, вызывая сантехника, нужно одеваться как можно богаче. Тогда точно придут! Сделают одолжение…

— Какой адрес?

Она сказала. Тот обернулся к товарищам:

— Был вызов?

— А кто его знает…

На перевернутой вверх дном бочке резались в карты. Молодой парень сидел, уставившись на «рубашки» карт с видом крайнего отчаяния. Было ясно, что протечки и аварии во вверенном ему районе интересуют его меньше всего на свете.

— У нас обед, — сообщил ей третий — грузный мужчина с добрым, простодушным лицом. — Придем после.

— Там вода течет, — и, желая добавить пафоса, Настя уточнила: — Прямо кипяток!

Все лениво переглянулись. Девушка прикусила улыбнувшиеся было губы. Почему ей не было страшно в подвале, откуда никто бы не услышал ни ее крика, ни зова на помощь, и почему она так чего-то испугалась в той квартире?

— Дом? — продолжал старик. — Номер?

Она чуяла, что лучше бы всего было позвать того, с добрым лицом. Такие — самые лучшие. И тут же одергивала себя — какое ей дело, будет ли исправлена авария, — она в той квартире не живет. Настя назвала дом и квартиру, и тут молодой парень встал, бросив карты:

— Ого! Так вы оттуда?

— Откуда — оттуда? — невольно отступила Настя.

— Да оттуда, где баба всех своих мужей убила?

Она поднималась по ступенькам — задом-наперед, едва ощущая ноги. А голоса сантехников, как эринии, витали над ее головой:

— Давно известно!

— Конечно, все знали, все!

— Убивала всех, стерва!

— Им волю только дай!

— Давить таких надо!

— А эта откуда?!

Настя сама не помнила, как вырвалась на белый свет.