Свет далекой звезды. Книга первая

Василий Иванович Лягоскин

Это первая книга исправленной и дополненной версии истории о могучем воине и умелом охотнике Свете. Рожденный в глухой деревушке, затерявшейся в дремучих лесах безымянной планеты, он волею судьбы стал спасителем родной земли и иных миров. Среди них – Земля конца двадцатого века…

Глава 7. Би Рослан

Поздним вечером Любин наконец добрался до Обители. Он искусно накинул на себя тень безмерной усталости и подошел к костру, вокруг которого сидели, вяло переговариваясь, парсы.

— Мир вам! — обратился к ним Любин, — позвольте погреться у вашего костра.

— Садись, путник! — парсы до сих пор пребывали в приподнятом настроении, согретые и доброй вестью об исчезновении проклятья племени, и кружками терпкого вина, — голоден ли ты?

Любин помялся. Вообще-то он недавно перекусил, но опыт долгих странствий подсказывал — когда люди встречают так радушно, отказываться от гостеприимных предложений нельзя. Поэтому он кивнул.

Разговор велся по-дугански, поскольку в языке парсов Любин не понимал ни слова. Он набросился на угощение, словно действительно голодал несколько суток. Притвориться для него не составило труда — он лишь вспомнил блуждание по лесу в поисках деревушки рода Ясеня.

Парсы, весело переговаривающиеся и подмигивающие ему, вдруг замолчали. Лишь один голос окреп и зазвучал, отталкиваясь всей мощью от древних стен Обители и заполняя собой все вокруг. Любин понял, что невысокий чтец, обративший одухотворенное лицо к небу, декламирует сейчас что-то необычное. Поэтому он, поежившись, нажал на левый глаз, особо не скрываясь. Да и что в этом жесте такого особенного — ну попала человеку соринка в глаз. Тем более, что всеобщим вниманием сейчас завладел чтец.

Каждый раз Любин с невольным содроганием ждал момента, когда его голову заполнит холодный разум Повелителя. Вот и сейчас он внутренне затрепетал, когда в черепе стало вдвое тесней. Но Повелитель не стал, как обычно, поносить последними словами своего верного раба, до сир пор не исполнившего поручения. Он внимательно вслушался в речь декламатора. Больше того — с его колдовской помощью и сам Любин стал понимать тщедушного парсийца.

С не меньшим, чем остальные, вниманием Узох (а вместе с ним и Любин) выслушал новую поэму Бензира, которую, быть может, когда-то назовут пророческим творением великого Фардоса. А может, великий предок маленького парса действительно говорил сейчас со своим народом его устами? Сидевший с ангельским личиком убийца поначалу воспринимал поэму как сказку, навеянную грозным очарованием стен древней Обители. Но когда Бензир, описывая богатый выкуп за Предводительницу, махнул на двух лошадей, со спин которых действительно свисали хурджины с тяжелым — как оказалось, золотым — грузом, Любин встрепенулся. Он даже начал прикидывать, как этим золотом завладеть.

А вот Узох сразу понял, что поэт описывает недавние события, увиденные им воочию. Его черное сердце замерло в предвкушении, когда Бензир описывал момент передачи Предводительницей герою талисмана с силой Фардоса. Сам Повелитель сейчас понял, что маленький поэт с громким голосом не все разглядел в этом таинстве; что кроме Фардоса при передаче присутствовал еще кто-то — не менее могучий.

В голове Любина вдруг прозвучал громовой возглас, перечеркнувший все его планы насчет золота:

— Это он! — в коротком слове Узох непонятным образом обозвал всех — и молодого охотника, и парсийского поэта Фардоса, и того, кто уже давно стоит в ряду светлых сил — в первом ряду, между прочим!

Это для Любина было совсем непонятно и он осторожно спросил:

— Кто он?

— Свет! — коротко ответил Узох, справедливо решив, что пугать верного прислужника силой, стоящей за спиной охотника, ни к чему, — человек, которого мы ищем. И которого ты должен был догнать и убить!

Впрочем, теперь Повелитель был даже рад, что его адепт был не столь проворен, как хотелось бы Узоху. Теперь тайны сразу двух великих героев древности могли раскрыться перед Повелителем. Узох, не переставая следить за витиеватой повестью Бензира, успел прочесть и замыслы Любина.

— Не вздумай связываться с парсами! Их золото от нас не уйдет! Когда Свет умрет, главное, что ты должен сделать — сохранить его талисман. Понятно? Талисман!

Любин опять испуганно вздрогнул, и тут же облегченно вздохнул, когда понял, что его снова окружают только парсы. Лишь одна мысль отравляла теперь его существование — слова Узоха о том, что золото будет «нашим».

Парсы, посидев еще в раздумьях у тлеющего костра, стали готовиться к ночлегу. Нажудин нашел взглядом незнакомца и увидел его уже спящим на голых камнях. Покачав головой, парс не стал будить уставшего путника, а лишь накрыл его теплым одеялом. Притворщик, равного которому подлунный мир рождал очень редко, даже в мыслях не поблагодарил Нажудина. Он терпеливо дожидался, когда стан затихнет.

Наутро племя не досчиталось одного из своих лучших скакунов. Еще совсем недавно азартные парсы кинулись бы вдогонку. Но теперь — когда в четырех хурджинах весело позвякивали золотые монеты, и когда все они были объединены одной целью — донести до остальных парсов радостную весть — Нажудин махнул рукой: «Пусть еще одному человеку будет хорошо!». Знал бы он, куда направил их коня Любин!

В тот же день парсы снялись с места, и направились кружным путем в родные степи — ведь тайный, короткий путь от Обители к обитаемым землям мастер Дамир показал только Свету. Они везли племенам богатый выкуп, и главное — добрую весть.

Любину, между тем не нужна была карта. Его вел лучший проводник, какого только можно было пожелать — тепло родной земли Света. Он часто сверялся с этим своеобразным поводырем — особенно там, где травы сменили голые камни, не оставлявшие на себе следов копыт. На следующий день он остановился у огромного корявого можжевельника, рядом с которым узелок, ставший совсем горячим, обжег ладонь сразу в двух местах. Немного покружив, он все-таки обнаружил вход в узкое ущелье, скорее расщелину — и тут же вызвал Повелителя.

Узох, по-видимому, был очень занят, потому что, выслушав короткий доклад адепта, он коротко приказал, за тысячи верст махнув рукой в сторону ущелья: «Проверь!».

Любин повернул направо. Как и Свет, он остановился в изумлении, когда его взору открылась долина травницы, стиснутая громадой гор, защищавших ее от злых ветров. Еще больше он удивился, когда навстречу ему из аккуратного домика с котом на руках вышла единственная женщина, которую он когда-то любил. Его мать.

— Глупец, — загремел в голове голос Повелителя, избавившегося, наконец, от неотложных дел, — какая мать!? Она же читает твои мысли! Эта женщина похожа на твою мать, как я на осла!

Повелитель внезапно умолк, и Любин понял почему — потому что Узох действительно был похож лицом на это трудолюбивое животное. Он постарался всеми силами похоронить эту мысль где-то подальше от головы — там, где Повелитель не сможет отыскать ее. Очевидно, это ему удалось не до конца, потому что сердце угрожающе заныло. Потому Любин и не заметил, что подошедшая старушка всмотрелась в его остановившиеся глаза. Она отшатнулась, когда увидела в этих очах бесконечную очередь убитых, замученных людей, а за ними — что-то совсем уже страшное… Так что руки Зохры быстрее разума сообразили, что надо делать — они с силой выпустили в благообразное лицо напротив живой смертоносный снаряд — Пушка. Они целили в горевший нечеловеческой злобой глаз Любина — тот, из которого на нее плеснуло черной магией.

И Пушок не промахнулся! В то время, как задние лапы, точнее когти на них, полосовали подбородок и шею убийцы, передние вцепились точно в глаза. Любину, успевшему прикрыть веки, не могло помочь ничего — он умер мгновенно, не успев издать ни звука. А в своем далеком замке громко закричал Повелитель Узох, переполошивший практически всех прислужников. Из-под ладоней, закрывших лицо, текли вперемежку кровь и слезы. Все-таки при создании далеких предков кота не обошлось без магии — яд достал колдуна через полмира.

Магическая сущность Узоха преодолела действие яда. А может, на расстоянии он был не столь смертоносен? Во всяком случае, когда Узох отнял от лица ладони, на месте его левого глаза зияла чернотой пустая глазница. Рана уже заросла шрамом. Узох окривел. Как ни пытался он вернуть себе зрение, отращивая новый глаз, древняя магия не позволила сделать это. А время между тем было потеряно.

За полмира от замка Повелителя Зохра с удивительной для хрупкого тела силой потащила труп убийцы в яму за пределами обрабатываемого огорода. Там, в прямоугольном провале, в который как раз поместилось тело Любина, издавна из каменных стен сочилась густая темная жидкость, которой Зохра заправляла светильник. Волшебница не колеблясь пожертвовала своими запасами горючего масла. Она свалила труп в яму, погрузив его полностью в жидкость, и подожгла ее.

Сквозь взметнувшееся пламя Зохра с удивлением и страхом увидела, как мертвец попытался сесть в неглубокой яме. Но тут его глаза от нестерпимого жара лопнули, едва не обдав своим страшным содержимым отшатнувшуюся старушку, и всякое шевеление прекратилось. Когда каменное ложе выгорело дотла, на каменном основании не осталось даже горстки пепла — и этому Зохра очень обрадовалась. Она все-таки завалила яму землей, а потом уложила слой дерна — чтобы ничто не напоминало ей о страшном госте, и его еще более страшном Повелителе. А земляное масло?

— Новую яму недолго выдолбить в мягком камне, — успокоила она себя.

Повелитель между тем, «налюбовавшись» на свое новое обличье, в котором он еще больше походил на осла — теперь окривевшего на левый глаз — тщетно пытался дозваться до мозга своего раба. Его тайный план, преследующий своей целью порабощение, или даже искоренение народов Гудваны, откладывался на неопределенный срок. Теперь он не мог мгновенно отправить людей, нужных для проведения колдовского ритуала туда, куда была нацелена мрачная стрела его замыслов.

В эту ночь кровь лилась на жертвеннике замка особенно обильно. На следующий день хорошо оснащенная группа всадников — количеством тридцать человек — начала дальний путь от центра Черного континента к берегу океана, и дальше — к Гудване. Среди белых наемников своим необычным видом (для Белого континента) выделялся высокий чернокожий человек. Редкие путники никак не могли разглядеть его лица с горящими неестественным огнем глазами. Погруженный в свои сказочные видения путник оживлялся только тогда, когда на стоянках предводитель отряда отмерял в подставленную кружку тягучие капли наркотического снадобья.

Имени предводителя никто не знал, ибо Шайтаном — так звали его все — вряд ли назвали при рождении младенца. Этот человек с жестоким лицом и еще более жестоким сердцем, однажды попробовал лишить чернокожего обычной вечерней дозы снадобья. Однако его злобную радость на лице быстро сменила гримаса боли — гораздо ужаснее той, что мучила несчастного пленника. В его голове раздался голос Повелителя:

— Повеселился? Хватит! — тело Шайтана опять свело судорогой нестерпимой боли; лицо посерело, в то время как руки лихорадочно распутывали поясной платок — именно там хранилось волшебное зелье.

Больше подобных экспериментов он не предпринимал, однако ежедневно — доставая заветную бутылочку — зябко вздрагивал, вспоминая и голос Узоха в голове, и боль, которую несло появление Повелителя.

Свет почти без приключений проехал ущелье, так и не узнав, какую ужасную смерть принял неведомый преследователь. Лишь однажды в нем проснулся охотничий азарт, и тонкая стрела нашла невиданного прежде зверя, который при ближайшем рассмотрении оказался лисой — но не рыжей, к каким привык охотник в родных лесах, а практически черной. Только самые кончики ости были серебристыми. А когда подул легкий ветерок, по шерсти словно пробежала волна живого серебра.

Охотник, которого теперь скорее следовало называть воином, привычными движениями содрал богатый мех — совершенно не поврежденный, поскольку зверь был поражен в глаз. Голую тушку он оставил на камне. Такое мясо даже Волк стал бы есть только после очень долгого голодания. Свет провел еще одну ночь в ущелье, а ранним утром, свернув в еще одну незаметную для постороннего глаза расщелину, в которую едва протиснулся конь, оказался над высокой равниной, заросшей никем некошеными травами.

Молодой охотник поскакал было вперед, радуясь открывшемуся простору, где можно было насладиться скачкой, но тут же осадил лошадь. Он оглянулся назад, запоминая место, откуда начиналась единственная дорога к дому, которую он знал. Расщелину, густо заросшую кустарником, невозможно было разглядеть даже вблизи, но рядом устремила свою вершину к небу высокая одиночная скала. Она стояла стражем почти рядом с расщелиной. Уже медленней — размеренной рысью — он поскакал к видневшейся вдали дороге.

Достигнув едва заметной колеи, Свет повернул налево, следуя указаниям Зохры. Из рассказов доброй тетушки (слышали бы эти слова Любин с Узохом!) он знал, что находится сейчас на окраине государства Хурасан, чей властелин управлял землями и людьми твердой, скорее даже жестокой рукой. Впрочем, Свету не было до него никакого дела, поскольку его путь пролегал далеко от столицы Хурасана.

Ближе к полудню наш герой достиг небольшого постоялого двора, который, по сути, был небольшой деревушкой, обнесенной общим забором. Заправлял здесь всем толстый здоровяк с выпиравшим вперед животом и приклеенной к лицу профессиональной приветливой улыбкой. Он встретил Света у крыльца самого большого здания. Длинная коновязь и большая конюшня рядом с ним указывали на его предназначение. Это был постоялый двор.

— Здоровья тебе, хозяин, и всему твоему роду, — первым приветствовал старшего по возрасту охотник.

Приветствовал на дуганском языке, который трактирщик не мог не знать. И не ошибся.

— Здоровья и тебе, путник, — ответил хозяин, переводя взгляд со Света на Волка и обратно.

— Принимают ли здесь на постой?

— Мы рады поделиться с приезжим крышей над головой и едой… Конечно, если у него есть чем заплатить.

Здоровяк захохотал; охотник присоединился к его смеху. Он вспомнил о золотой монете, которую берег, как память о парсах, но вытащил все-таки шкурку лисы. Молча протянув ее хозяину, Свет заметил, как алчно блеснули его глаза. Он, конечно, не знал, что чернобурки очень высоко ценились в этих краях — ведь водились они теперь очень далеко — по ту сторону высокого горного хребта, делившего Белый континент надвое. В этих же краях подобные животные давно не водились.

— Ну что ж, проходи, чужестранец, — хозяин подвинулся, открывая проход в прохладу дому; отсутствие акцента в дуганском охотника не смогло обмануть его.

Он широко махнул рукой, приглашая платежеспособного гостя; другая так и не выпустила ценный мех. Видно было, что мыслями здоровяк сейчас далеко — может там, где он хотел спрятать шкурку?

— Спасибо, — ответил ему Свет, — я, пожалуй, пройдусь немного. Надеюсь, за моим конем присмотрят?

— Конечно, — хозяин исчез в дверях, а оттуда тут же выскочил черноволосый мальчишка в рубахе навыпуск и босиком, который бросился к скакуну.

Вполне профессионально он погладил высокого коня по морде и повел его к конюшне. Свет огляделся. Не сознавая того, он уже приобрел привычку бывалого воина — знать все о месте, где, быть может, придется принять бой. А может — и бежать отсюда во все ноги. Несмотря на недавние подвиги, юный охотник не возгордился, ибо помнил слова учителя о том, что гордыня — первый шаг к поражению.

На небольшой площадке перед гостиным домом о чем-то громко вопил, вздымая руки к небу, высокий жилистый человек в добротных дорожных одеждах. Его с равнодушием слушали два парня, одетых поплоше. Они чем-то неуловимо напоминали первого. Четвертым в этой компании чуть в стороне стоял старик, весь облик которого можно было выразить одним словом — аккуратный.

Небольшая подстриженная бородка, небогатый опрятный наряд, маленькая шапочка с искусно накрученной на ней толстым слоем шелковой материи — подобной той, что носил на талии мастер Ли, а главное — умные печальные глаза.

— Он многое повидал, — решил Свет, подходя именно к нему и спрашивая, — мир тебе, добрый человек; о чем сокрушается этот, несомненно, очень почтенный торговец?

Вид последнего недвусмысленно указывал на род его занятий. Старец воззрился на охотника с некоторым удивлением.

— Понятно, — весело подумал Свет, — не ожидал такой почтительности от юнца, разгуливающего по свету с луком за плечами, — может, ты не будешь удивляться, когда узнаешь, рядом с кем я прожил последний месяц?

Незнакомец тоже поклонился:

— Меня зовут Би Рослан, — не стал чинится он, первым представляясь молодому охотнику.

— Свет, — коротко представился охотник.

— Мир и тебе, Свет! Почтенный Алмазар сегодня лишился своей охраны. Нет, — поправился он почти весело, — самому ему ничего не грозит. Он лишился охраны своего товара. Четверо бездельников покинули нас сегодня, заявив, что купец слишком мало платит им.

— Слишком мало?! — подскочил к ним Алмазар, сразу переходя на понятный Свету дуганский, — да они съели и выпили больше, чем я заработаю, продав весь свой товар. Да еще по золотому в счет оплаты получили — как раз вчера. И покинули, когда должна была начаться настоящая работа.

— А далеко ли вы путь держите, почтеннейший? — задавая этот вопрос, Свет прикидывал, не присоединиться ли ему к каравану — хотя бы на время.

Проигрывая при этом в скорости и времени, он, несомненно, выигрывал в безопасности. Да и ненужных вопросов и подозрений от патрулей, которые шныряли по всему Хурасану, тоже можно было избежать.

Алмазар уже отскочил, продолжая угрожать кулаками ни в чем не повинному небу.

За него ответил старик:

— Мы держим путь в Шахрихан.

— А будет ли ваш путь пролегать мимо города, именуемого Зеленградом.

— Мы будем проезжать мимо некогда славного Зеленграда.

Свет не стал заострять сейчас внимания на этом достаточно нелестном эпитете, которым наградил Би Рослан столицу его предка.

— Тогда, может быть, почтенный Алмазар возьмет меня охранять его товары?

Торговец сразу замолчал, принявшись рассматривать внушительную фигуру охотника.

— Нас двое, — показал Свет на Волка. Пес, неторопливо приблизившийся к хозяину, вызывал невольное уважение своим свирепым видом.

— Что ты умеешь? — теперь уже заинтересованно спросил Алмазар.

Свет пожал плечами. Он поискал взглядом, на чем можно показать свое умение. Вдруг он вскинул руку вверх, показывая на коршуна, который высоко в небе нарезал круг за кругом, выглядывая мелкую живность на постоялом дворе. Все взгляды метнулись вслед за этим жестом, поэтому никто не увидел, как охотник плавным движением вытянул из колчана стрелу, одновременно изготавливая лук к выстрелу. Бесшумная оперенная смерть улетела навстречу птице, и та вдруг дернулась под взглядами людей, словно наткнулась в полете на невидимую стену.

Коршун, кувыркаясь, полетел вниз, упав на самом краю площадки. Собравшиеся дружно переводили глаза с птицы на охотника, только теперь заметив, что тот держит в руках лук. Все бросились к пернатому хищнику, не замечая, как Волк серой тенью скользнул за ближайший дом.

Алмазар, не веря своим глазам, молча переворачивал тяжелую тушку птицы палкой с одного бока на другой. Он словно хотел, чтобы все увидели, что у коршуна навылет пробиты оба глаза. Торговец повернулся к Свету, который как раз принимал из широкой пасти четвероногого друга стрелу. Запасом стрел охотник дорожил, поскольку за время недолгих скитаний он ни разу не заметил зарослей остролиста, из которых получались лучшие в подлунном мире древки.

— Я согласен вверить твоей защите свой товар, — подошел он к необычному стрелку, втайне надеясь, что Свет обойдется не дороже, чем предыдущие четверо.

Он поначалу не мог поверить, что Свет готов сопровождать караван лишь за еду для себя и собаки с лошадью. Они ударили по рукам. На сунувшегося к Свету с подсказкой Би Рослана торговец грозно сверкнул очами, и тот поспешил спрятаться за широкую спину охотника. Почтенный старец сам находился в караване лишь из милости Алмазара.

Охотник ушел было в гостиный двор, когда из конюшни раздался пронзительный крик животного, несомненно, истязаемого чьей-то рукой. Он вопросительно посмотрел на аккуратного старца, и тот улыбнулся.

— Увы, — сказал он, — это единственный соотечественник, который последовал за мной в изгнание.

Он поманил за собой охотника в прохладный полумрак конюшни, где возился давешний парнишка, и Свет разглядел в полутьме рядом со своим скакуном низенькое длинноухое существо — мелкую пародию на лошадь. Непонятно было, как этот переросший заяц может нести на себе даже такого небольшого человека, как Би Рослан. В этот момент осел — так назвал своего «иноходца» старик — снова открыл рот, и Свет поспешил на улицу, невольно потирая уши руками.

— Это Дружок, мой ослик, — Би Рослан, степенно вышедший вслед за охотником, понял, что тот никогда не видел раньше этих трудолюбивых животных, — а там (теперь он махнул в противоположный угол конюшни) стоят мулы — нечто среднее между моим «скакуном» и твоим.

Свет лишь покачал головой, разглядев это, как он посчитал, издевательство над природой.

День закончился без происшествий, и Свет, переночевав в маленькой комнатке, к утру был готов выступить в путь. Мулы, сноровисто загруженные двумя грузчиками, оказавшимися дальними родственниками Алмазара, взявшим их из нищей деревушки в услужение практически на тех же условиях, что вчера Света, тронулись в путь. Под ярким светом солнца они оказались вполне грациозными животными, чуть уступавшими статью скакуну охотника. Четверо из этой пятерки мулов несли неведомый, не интересный охотнику товар. На пятого взгромоздился купец. Двое родственников шагали пешком, без труда успевая за неторопливой поступью животных. Волк, проявляя инициативу, появлялся то впереди кавалькады, то позади ее, выполняя свою новую работу.

Первые дни пути — от одного постоялого двора до другого — оказались не скучными для молодого охотника, внимательно озиравшему окрестности. И все благодаря аккуратному старичку. Би Рослан оказался ученым историком, прославившим летописями свою родину — могущественный Рагистан.

— Увы, нынешний правитель Рагистана, приумноживший его могущество, столь же решительно разрушил благочестивые прежде нравы рагистанцев. Имя нашего правителя столь же звучно, сколь неблагозвучно, — старик первым рассмеялся своему каламбуру, — его зовут Нусрат.

Свет не поддержал смеха, поскольку считал, что не имя красит человека, а его дела. Би Рослан продолжил:

— Всем хорош Нусрат, если бы только не его страсть к кровавым зрелищам. Веришь ли, в стране почти не осталось преступников. Это конечно благо — но какой ценой!

— Какой? — переспросил Свет.

— Каждый шестой день весь город собирается на ристалище — огромной арене, окруженной бесчисленными рядами скамей. На арену, забранную решеткой, выпускают осужденного преступника с мечом в руке, с другой стороны — хищного зверя.

— Какого? — заинтересовался охотник.

— Тигра, например, — ответил старец.

Свет вспомнил старинную гравюру в подземелье Обители; страшного полосатого зверя на ней.

— И что потом?

— Как что, — изумился Би Рослан, — что бы ты сделал с таким тигром?

— Убил бы его, — пожал плечами Свет.

Историк надолго замолчал, изредка бросая взгляды на мощные мускулы охотника и его юное лицо, в котором лишь две вертикальные морщины на переносице придавали Свету более суровый вид. Наконец он продолжил.

— Обычно убивает зверь. Преступников не стало хватать, но арена в дни ристалищ не пустует. Я имел неосторожность назвать шахиншаха в своем скромном труде кровожадной гиеной. Другой бы давно принял мучительную смерть на арене. Но Би Рослана, — старик гордо выпрямился на своем осле, едва не достав ногами до земли, — знает весь подлунный мир. Многие ученые мужи в разных странах называют меня своим учителем. Шахиншах Нусрат прислал мне чистую подорожную, что означает — впиши в него своей рукой любой город, за пределами Рагистана.

— И какой же город вписал ты в него, почтеннейший Би Рослан?

Историк вытянул из подорожной сумки свиток, и подал его охотнику. Тот развернул лист, скрепленный государственной печатью Рагистана. В главной своей части — там, где необходимо было поставить пункт назначения путешествующего ученого — подорожная была пуста.

— Во многих городах живут мои ученики, — повторил Би Рослан, — я еще не решил, где остановлюсь.

— А есть ли у тебя ученики в Зеленграде?

— Да, — кивнул ученый муж, — там живет один из них, Би Насими.

Тут и он, наконец, задал свой вопрос:

— Не будет ли нескромным с моей стороны, юный друг, спросить — какая причина сорвала тебя из родных мест? И куда ты направляешь своего коня?

Свет надолго задумался, а потом все-таки ответил — всю, или почти всю правду. О Халиде, например, он обмолвился лишь несколькими словами. Был бы здесь Бензир — сухие слова охотника обрели бы красочную полноту, заиграли новыми цветами, словно старые, никогда не надоедающие сказки.

Но даже столь скупой на подробности рассказ заставил смотреть Би Рослана на охотника с удивлением, а потом с искренним восхищением. Он не стал переспрашивать охотника, надеясь, что очередной трактат, в котором он уже сочинил первую страницу, обретет со временем все последующие; только вот времени для расспросов осталось очень мало. Ведь до столицы славинов уже не так далеко. Хотя…

Так, в неспешных разговорах, путники достигли большого леса, который, как не подгонял купец мулов, они за один переход пересечь не успели. Алмазар на глазах наливался бледностью и тревогой. Что-то он знал об этой чаще; что-то, заставляющее его крутить головой по сторонам так резко, что непонятно было, как у него до сих пор не закружилась голова.

Ночевать пришлось в лесу — у жаркого костра. Работники засветло натаскали сухих сучьев, а Свет, направившийся с одним из них в чащу, вернулся, когда костер едва тлел, разгоняя темноту вокруг себя не больше, чем на две сажени. Он вернулся, волоча за собой связанное тело, уверенный, что больше никто их до утра не потревожит. Потому что еще шесть разбойников остались впереди — там, где караван должен был проследовать поутру. Они были живы, но спали неестественным сном, прервать который мог разве что один из мастеров Дао.

— А зачем их тащить сюда, — резонно подумал Свет, — все равно завтра будем проезжать мимо.

Был еще один разбойник, покинувший замаскированный лагерь раньше, чем его отыскал охотник.

— Этот, — решил Свет, — тоже никуда не денется. Людские самонадеянность и любопытство не знают границ.

Посчитав свои обязанности на сегодня выполненными, охотник завалился спать, доверив ночную вахту Волку.

Ранним утром его попутчики проснулись, не заметив поначалу, что на одного ночевавшего в лагере стало больше. Алмазар, первый заметивший связанного разбойника, подскочил к нему и перевернул на спину, являя всем сонное лицо проснувшегося грабителя.

— Это же Седой разбойник, — вскричал он, отступая.

Видно было, что он до судорог в теле испугался даже такого — связанного — грабителя.

— За его голову дают сто золотых. Это стоит больше, чем весь мой товар.

Он повернулся к Свету; в его глазах сверкнула алчная искра. Сверкнула и погасла, когда Свет присел над грабителем и спросил:

— А за остальное?

— Что остальное? — не понял Алмазар.

— За голову — сотню, а за остальное — руки, там, ноги; требуха…

Свет не выдержал, и засмеялся первым:

— Там еще шестеро лежат, нас дожидаются.

— Еще шесть десятков золотых, — прошептал купец и, уже громче, в страхе, — как же мы довезем их до города?

— А кто нам помешает? — пожал охотник плечами, — может он?

Поднятый незаметно для остальных камень полетел в крону раскидистого дуба, под которым ночевали путники, и вниз полетел еще один — восьмой — и последний разбойник из банды Седого разбойника, которая только что перестала существовать. Разбойник, разлегшийся у корней дерева с наливающейся шишкой во лбу, был невысоким, но чудовищно широкоплечим — практически квадратным. Этот бандит, к которому как нельзя лучше подошли слова, сказанные накануне Светом, улегся рядом со своим атаманом, через всю голову которого действительно пролегла полоса седых волос. Свет не стал интересоваться — от рождения она у разбойника, или приобретенная от криков жертв насилия, на которое горазды все разбойники. Он лишь улыбнулся, поворачиваясь к купцу.

— Что ж, почтенный Алмазар, поздравляю тебя.

— Ийе! — удивился тот, — а меня с чем поздравлять?

— Хотя бы с тем, что я сейчас состою у тебя на службе, и этот трофей, — палец охотника ткнулся в седую гриву, отчего разбойник дернулся, — твой.

Купец обрадовано схватился за руку Света и принялся ее трясти, приговаривая:

— Завтра… Завтра же мы обменяем их на золотые монеты, и половина из них будет твоя.

Тут он запнулся, видимо посчитав, что излишне щедр; заглянул опять в глаза охотника, и не стал ничего менять в своих планах на завтрашний день.

Так получилось, что к вечеру следующего дня путники, сделав небольшой крюк в сторону — до ближайшего городка — выехали из него, звеня в карманах целым состоянием. Причем если Алмазар свою половину сразу же припрятал, юный охотник разделил свою долю на четыре части, одну из которых и ссыпал в свой тощий кошель. Три другие держали в руках Би Рослан и два батрака, не верящие своему счастью. На взгляд купца Свет поступил совершенно неразумно, но… Он вспомнил взгляд охотника, поежился, и радужные мечтания о том, как он отберет золото у своих неразумных родственников, растаяли как туман.

А Свет и Би Рослан улыбались, видя, как впервые на их глазах всегда поникшие, хоть и крепкие плечи батраков расправились, и на губах заиграли несмелые пока улыбки. Шутка ли — столько золота, сколько они запрятали поглубже в свои одежды, никогда не было в их нищей деревушке — даже продай жители все свое имущество вместе с домами. В их повеселевших глазах ясно читалось, как они уже тратят — скупо, как и любой крестьянин — свалившееся богатство.

Так, в оживившейся атмосфере, караван достиг границы Хурасана с государством славинов. Но если по эту сторону границы никого не было, за тонким бревном, означавшим пограничный переход, маячили фигуры стражников. И хотя эту хлипкую преграду можно было объехать с обеих сторон, торговец спешился и с почтительным видом отправился к офицеру — командиру стражников. Он вернулся совсем скоро — и в его лице не было теперь ни капли почтительности; только злость и обреченность.

— Этот шакал, — начал он вполголоса, опасливо косясь на стражников, — требует платы за проезд, хотя я уже заплатил все подати. Я предложил ему целый золотой! Но ему мало.

Свет, до последнего державшийся позади, выехал теперь вперед. Он спешился, и подошел к бревну, небрежно отесанному и покрытому красной краской, которая, как известно, везде означает: «Стой! Внимание!».

— Мы можем проехать только здесь? — спросил он, обращаясь к ближайшему стражнику.

Тот ощерился в издевательской улыбке и кивнул. Свет медленно потянул из ножен саблю, помнившую камни Обители. Тут же зазвенели, покидая ножны, клинки стражников. Лишь их командир не достал оружия, все же предусмотрительно отступив на пару шагов назад.

Охотник, не обращая никакого внимания на них, так же неторопливо вытянул саблю до конца. Мысленно попросив прощения у благородной стали, он взмахнул клинком и… Тот превратился в сплошную сверкающую полосу, невообразимым образом перемещавшуюся в руках Света от толстого конца бревна к тонкому. И только когда охотник остановился, одним движением вонзив саблю обратно в ножны, граница между двумя государствами перестала существовать. Все бревно — точнее плоские блины, подобные тем, на которые родичи Света ставили горячие горшки из печи — разом рухнули на землю. Стражник, собравший их потом для костра, сбился со счета. Может потому, что с грехом пополам умел считать лишь до сотни?

А Свет вернулся к лошади, одним прыжком оказался в седле, и медленно проехал мимо стражи. Караван тронулся за ним. Стражники так и не отпустили занесенные для ударов сабли. Сейчас они обнаженным оружием словно отдавали салют. Молодой охотник въехал на земли, где некогда правил его знаменитый предок.