Несвятая Мария. Страницы жизни

Валдемар Люфт

В повести рассказывается о непростой судьбе женщины – российской немки. События охватывают период от довоенных лет и до середины восьмидесятых годов. Жизнь Марии с началом войны круто изменилась. Ей пришлось пережить выселение с родных мест, разлуку с любимым человеком и ребёнком, трудармию, лагеря. Её унижали, насиловали, шантажировали. И только отбыв второй срок, она вернулась к семье.

Страница первая

Двое сидели, обнявшись, на скамейке. Было уже поздно. Но летом в такое время ещё светло. Было видно, как перебегала дорогу чья-то собака недалеко от того места, где сидела парочка. Собака остановилась, лениво тявкнула в сторону скамейки, услышала в ответ смех, и, вильнув хвостом, побежала по своим делам. Из окна двухэтажного дома кто-то окликнул: «Мария, пора домой, я закрываю». Двое встали со скамейки одновременно.

— Сейчас, мама, — ответили в окно.

Последние, волнующим шёпотом сказанные слова, последнее пожатие руки, последний обнимающий взгляд, и более хрупкая фигура медленно пошла к крыльцу. Парень оставался стоять, пока не скрипнула дверь и не защёлкнулась щеколда на ней. Антон, так звали парня, медленно пошел вдоль улицы в сторону своего дома.

Мария с детства жила со своей матерью в этом доме на окраине Энгельса. Раньше дом принадлежал купцу, который торговал зерном. После революции купец бесследно исчез, дом разделили на четыре квартиры, и теперь в нём жили семьи работников отдела культуры. Мать Марии потеряла мужа в Гражданскую войну. Он воевал на Западном фронте. Здесь они познакомились. Анна была библиотекарем при политотделе, а Карл — командиром разведэскадрона. Здесь же, на фронте, в штабной землянке они и расписались. Когда Анна уже не могла скрывать свою беременность, её отправили в тыл — сначала в Москву, а уже оттуда, когда родилась дочь, направили, как немку по национальности, в город Энгельс, в распоряжение Городского отдела культуры. Своего мужа Анна так больше и не увидела. На память о нём остались несколько написанных карандашом коротких и торопливых писем, свидетельство о браке, отпечатанное штабным писарем на штабной машинке с комиссарской подписью и партийной печатью, и последнее письмо-извещение о смерти Карла. О месте его захоронения Анна не знала. Она сохранила любовь к своему погибшему мужу, осталась ему верна, больше замуж не выходила и отдала всё своё тепло и любовь маленькой дочке, которая с годами выросла в настоящую красавицу.

Мария дружила с Антоном с детства. Её мать покупала у его родителей молоко, яйца, иногда пекла в их печи хлеб. Семьи сдружились. Антон был старше Марии на два года и всегда и всюду опекал её. Постепенно эта привязанность переросла в нечто большее, чем дружба. Он закончил в прошлом году техникум, а она училась в медицинском училище и сдавала в эти дни последнии экзамены. Сегодня родители Антона были в гостях у матери Марии и договорились о свадьбе молодых сразу после того, как Мария окончит училище. Антон уже работал в колхозе в нескольких километрах от города, а её брали на работу в больницу, где она проходила практику.

В начале августа сыграли скромную свадьбу. Анна сидела рядом с родителями жениха и с грустинкой в глазах глядела на веселившуюся молодежь. Она смотрела на дочь, и перед глазами проплывали картины из далекого прошлого. Карл, даривший ей полевые цветы во время короткого перерыва в походе, его мягкие руки, ласкавшие её. Она, как на яву, видела его выбивающиеся из-под папахи чёрные кудри, которые он всегда пытался спрятать, но спустя короткое время локоны снова торчали в разные стороны. Эти попытки Карла спрятать свои кудри всё время смешили Анну. Он так и остался в её памяти — всегда озабоченный своими кудрями. Вот и дочь получила от отца в наследство ту же заботу. У Марии тоже беспорядочно вились волосы и непослушно лезли в разные стороны. И лицом она была похожа больше на отца. Тот же тонкий аристократический профиль, те же коричневые, широко открытые глаза, те же немного припухшие губы. Только фигура была от матери — тонкая талия, стройные ноги, высокая полная грудь.

Есть разная красота. Бывает, женщина неописуема красива. Всё на месте, всё при ней. Но это красота внешняя, эта красота не симпатична, она не притягивает и иногда даже отталкивает. Но есть красота, которая гармонирует с внутренней красотой человека. От этой красоты веет симпатией, этой красоте доверяешь, ею любуешься, к ней тянешься. Такова была Мария. Антон рядом с ней выглядел намного проще. Он был немного выше своей невесты, не широк в плечах, худой, но мускулистый. Чёрные волосы аккуратно и послушно лежали на голове. Нос с горбинкой, смуглый цвет лица, тёмные глаза делали его похожим на кавказца. А вместе пара смотрелась хорошо. Они подходили друг другу и внешне, и внутренне.

Подсел отец жениха.

— Пускай веселятся, — заговорил он, — с понедельника уже на работу. Анна, молодежь будет у нас жить, места хватит. Перезимуют, а с весны начнём им дом строить. Кое-какой материал я уже собрал. Построят дом, нарожают нам внуков, что ещё для счастья нужно.

Он обнял правой рукой свою жену, левую ладонь положил на руку Анны, в глазах у него блеснули слезинки. Анна ободряюще улыбнулась свату, пододвинула ему стакан с водкой, сама взяла бокал с домашним вином.

— Давай, Готлиб, выпьем за счастье молодых, за будущих внуков, — они чокнулась бокалами и она отхлебнула несколько глотков.

Анна откинулась на спинку стула. Говорить особо не хотелось. Она смотрела на свою дочь, а мысли медленно роились в голове. Вчера в райкоме собирали работников культуры. Разговор шёл о сложном международном положении, о борьбе с врагами народа. Общий тон встречи настраивал на уверенное будущее. Однако Анна чувствовала внутреннее беспокойство. В газетах всё больше было материалов на военную тему. Если верить официальной пропаганде, ничего страшного в будущем стране не грозило. Райкомовский лектор приводил в пример цифры, из которых следовал вывод, что по всем видам вооружения Союз сильнее всех западных стран. Работникам культуры предлагалось больше концентрировать внимание на внутренних проблемах, пресекать всякие панические слухи, усилить борьбу против внутренних врагов. Анна подумала, что, скорее всего, лектор прав, и всё будет хорошо, и отогнала от себя тревожные мысли. Она повернулась к свату и спросила:

— Где собираетесь строить дом для молодых?

— Я договорился с председателем колхоза, где работает Антон. Он даёт землю, поможет лесом и цементом. Антона там уважают как хорошего специалиста, поэтому председатель сам настаивает, чтобы молодые строились у него в колхозе.

— А как будет с работой для Марии? — спросила Анна. — Думаю, что она должна и дальше работать в больнице.

— Конечно. Пусть работает. Это дело молодых. Я говорил с председателем. В следующем году колхоз начнёт строить свою собственную амбулаторию. Мария будет там работать, это уже обговорено. Пока будут у нас жить, до работы недалеко, а там видно будет. Может быть, к тому времени не надо будет голову ломать — станем с тобой бабушкой и дедушкой. — Готлиб подмигнул Анне и засмеялся.

Подошло время снимать венок. Вокруг молодой пары собрались свадебные гости. Запели песню о юности, которую уже не вернёшь. Анна смахнула набежавшую слезу. Ей стало грустно и страшно. Страшно, что ей эту ночь придётся провести одной, без дочери. И не только эту ночь… «Да, — думала Анна, — дочь выросла. Я ей всю жизнь отдала, а теперь она счастье с другим нашла, и мне одной куковать».

Стоявшая рядом мать Антона обняла Анну:

— Не грусти, Анна. Я тебя понимаю. Ничего не поделаешь, жизнь…

Подошли молодые. Мария прижалась к матери и заплакала вдруг навзрыд.

Так закончился этот счастливый и грустный день. У молодой семьи начиналась новая жизнь. Какая жизнь, не знал ещё никто.

Весной 40-го года Антон вместе с отцом положил первый камень в фундамент своего дома. Строить дом помогали всем колхозом, и к осени он был готов. Через неделю после того, как отгуляли новоселье, Мария родила мальчика, которого назвали Виктором.

Дом стоял на новой улице. Колхоз получал в последние годы хорошую прибыль. Была построена новая молочная ферма, сельская амбулатория. В селе жили в основном немцы, коллектив колхоза был дружным, и поэтому в работе проблем не было. Антона назначили заведующим мастерской, и теперь он пропадал на работе до позднего вечера. Слесарей не хватало, и он с осени до весны, когда вся техника загонялась в мастерские на ремонт, работал сам как слесарь. К весне колхоз первым рапортовал райкому о готовности техники к полевым работам. О молодом заведующем мастерской был очерк в районной газете. Когда началась весенняя посевная 41-го года, Антону пришлось больше бывать в полях. Ему выделили мотоцикл, но даже с ним он не всегда успевал приезжать к обеду. Чаще всего он брал с собой что-нибудь перекусить или обедал где-нибудь на полевом стане.

В мае 41-го Мария вышла на работу в колхозную амбулаторию, которую пристроили к почте. В амбулатории их работало трое — фельдшер, акушерка и медсестра. Работы хватало. Когда Мария начала работать, родители Антона переехали к ним. Места в новом доме хватало всем, да и молодым было так теперь удобней. Ребёнок был всегда под присмотром. Отец Антона стал работать в колхозе помощником кузнеца, а по вечерам был всегда чем-то занят во дворе. За месяц он огородил двор забором, сооорудил ворота с калиткой и теперь покрывал всё светло-голубой краской.

Утром 22-го июня в доме Марии все спали сравнительно долго. Но когда по радио начали передавать сообщение о начале войны, все были уже на ногах. К десяти часам на велосипеде приехала Анна. Сидели на кухне за столом. Уже передали по радио сообщение Политбюро.

— Я попрошусь завтра добровольцем в Красную Армию, — сказал Антон.

Мария от этих слов вздрогнула и прижала к себе плотнее сына.

— Конечно, нельзя в стороне оставаться, — проговорил отец, — может быть, война быстро закончится, может быть, тебя и не возьмут в армию, но наш долг…

Отец не закончил фразу, отвернулся от всех и незаметно смахнул слезу. Постучали в окно и позвали на собрание в клуб.

В клубе был уже почти весь колхоз. Председатель колхоза вместе с парторгом сидели за обтянутым красной материей столом.

— Не будем долго тянуть, — сказал председатель, когда в зале стих шум. — Слово имеет парторг колхоза.

Парторг вышел к трибуне и с волнением в голосе повёл речь, в которой много раз цитировались слова из заявления Политбюро. Через минуту волнение парторга прошло. Он заговорил увереннее. Главная мысль его выступления заключалась в том, что война долго не протянется, Советский Союз — сильная держава, и для того, чтобы разгромить фашистов для Красной Армии нужно всего два-три месяца. Поэтому без всякой паники нужно дальше делать своё дело. Убрать урожай, растить скот и этим помочь Родине быстрее справиться с врагом. Уверенность парторга передалась залу. Напряжение спало. Но всё равно после собрания Антон подошел к председателю и отпросился на пару часов в понедельник в военкомат.

В военкомате с утра было шумно и суетно. То и дело хлопали двери. Одни входили, другие спешно выходили. Бросалось в глаза обилие офицеров. В коридоре они заметно сбивались в группы по родам войск. Одна группа офицеров-танкистов громко обсуждала новые типы танков. У окошка курили три лётчика. Много было гражданских.

Антон подошёл к окну, где сидел дежурный, и, дождавшись своей очереди, спросил, где можно стать на учёт как добровольцу. Дежурный взял слева от себя листок, на котором было уже несколько фамилий, спросил имя, фамилию Антона, его профессию, место жительства, всё это аккуратным каллиграфическим почерком внёс в листок, поднял голову и сказал:

— Товарищ Лихляйдер, пройдите к комнате номер семь и там подождите вместе со всеми, вас пригласят.

Он показал пальцем направление и сразу же углубился в чтение какого-то документа. Антон пошёл в указанную сторону. У двери номер семь уже стояло несколько человек. Он узнал знакомого механика из соседнего колхоза. Поздоровались. Заговорили о технике, о видах на урожай. В этой группе о войне не говорили. Двое спортивного вида молодых людей обсуждали футбольный матч. Интеллигентный мужчина средних лет читал газету. Минут через пятнадцать в коридор вышел и уверенной походкой прошёл в седьмую комнату военком. По пути он поздоровался за руку с интеллигентным мужчиной, остальным просто кивнул головой. Немного погодя всех пригласили в комнату. Это была, видимо, комната заседаний. Военком сидел во главе длинного стола. На столе ничего не было, кроме его записной книжки, ручки с чернильницей и уже знакомого списка.

— Садитесь, — пригласил военком всех к столу.

— Это очень хорошо, — продолжил он, когда все расселись, — что вы, как специалисты, желаете занять место в Красной Армии, чтобы дать достойный отпор фашистам. Ваше желание в трудную минуту встать на защиту Родины очень похвально. Но я должен вас огорчить. На этот час я не имею никаких инструкций по поводу добровольцев. Задача военкомата сейчас — отправить всех отпускников-красноармейцев и призванных в армию командиров запаса по назначению. Одно могу уверенно заявить: война долго не протянется, Красная Армия имеет достаточно сил, чтобы разбить врага наголову.

Голос военкома звучал по-командирски твёрдо и уверенно. Он встал, давая этим понять, что для долгого разговора у него времени нет.

— Отправляйтесь по своим местам, делайте своё дело хорошо. Если кто-нибудь из вас понадобится, мы вызовем.

Антон вышел из военкомата более-менее успокоенный. В селе, прежде чем ехать на работу, заехал домой. Он знал, что дома ждут результата его поездки в военкомат. Как только он вошёл во двор, сразу же открылась входная дверь дома. В дверях стояла Мария с ребёнком на руках. За ней отец и мать. Антон подошёл к ведру с водой, зачерпнул ковшом воду, отхлебнул два глотка и сказал:

— Успокойтесь. Добровольцы пока не нужны. Меня внесли в список, но военком сказал, что война больше трех месяцев не протянется. По-видимому, в Красную армию добровольцев призывать не будут.

Мать заулыбалась и побежала в свою комнату. Антон успел заметить выступившие у неё на глазах слезы. Мария подошла и прижалась к нему вместе с сыном.

— Ну-ну, успокойся, наверное, зря мы так боимся этой войны. До нас уж, во всяком случае, она не дойдёт. Я поехал в поле. Вернусь поздно.

Антон взял приготовленный для него в узелке обед, поцеловал сына и жену и вышел из дома.

Лето 41-го было тёплое и урожайное. Хлеба стояли высоко и колосисто. Намечался хороший урожай. У Антона вся техника была давно готова к уборке. Оставались мелкие работы на двух полевых станах. Казалось бы, нужно радоваться этому, но радости ни у Антона, ни у его коллег не было. Дома тоже было не до радостей. Заболел отец. Мария делала ему два раза в день уколы, и постепенно отцу становилось лучше, но работу в кузнице он вынужден был оставить. С фронта приходили вести одна тревожнее другой. Пропагандисткие обещания о скорой победе Красной армии сменились ежедневными сообщениями о сданных городах и тяжёлых боях на фронтах. Фронт приближался к Ленинграду, были захвачены почти вся Украина и Белоруссия. Прибыли с фронта первые раненные. Вернулся сначала Александр Кремер, который был призван в армию за полгода до войны. У него было изуродовано лицо, от осколочного ранения вытек левый глаз. Двумя днями позже приехал из госпиталя Сергей Антипов. Бывший механизатор, он служил в танковых войсках и оказался в первые же часы войны в самом центре событий. Был вместе со своим батальоном в окружении, бросив танк, пешим ходом выбирался из окружения, снова был отправлен на передовую, был ранен, потерял правую кисть и через месяц госпиталя был по инвалидности демобилизован. До призыва в армию он работал в первой полеводческой бригаде. Через пару дней после приезда Сергей пришел в мастерскую. Сразу же вокруг него собрались все, кто был там в это время. У Сергея была ещё забинтована культя. Она висела на кожанном ремешке. Время было горячее, подходила к концу уборка, одновременно шла заготовка соломы и сена для скота. Сергей рассказывал уже про госпиталь, когда Антон приехал за запчастями в мастерскую. Кладовщика на месте не нашёл, он был в той же группе, слушавшей рассказ фронтовика. Антон подошёл и поздоровался со всеми, а Сергею пожал правой рукой его здоровую левую руку.

— Как дела, Сергей? Раны заживают? — спросил он.

— Можно уже терпеть.

Антон повернулся к кладовщику:

— Открой склад, мне нужно кое-какие запчасти взять, — затем к собравшимся слесарям, — надо поторопиться с ремонтом последних плугов. Может быть, вы договоритесь с Сергеем встретиться после работы и поговорите потом?

Слесаря сразу же начали расходиться по своим рабочим местам. Антон тоже повернулся и двинулся за кладовщиком, когда услышал вдруг от Сергея:

— Ты что здесь раскомандовался, сволочь? Людям, что, уже нельзя послушать, как на фронте воюют?!

Один из слесарей остановился и бросил Сергею:

— Сергей, ведь он же прав. Время горячее. Зачем ты так с нашим механиком?

— Заткнись, — начал горячиться Сергей. — Что вы вообще понимаете! Он же немец, а немцы все заодно, все фашисты. Гады! Если бы не война, разве я потерял бы свою руку, работал бы сейчас, как вы, на тракторе. Гады!

Антон был поражён враждой к себе со стороны Сергея. Сначала он даже не нашёлся, что сказать.

— Сережа, какой же я фашист? Я такой же комсомолец, как и ты. Успокойся. Ты просто, наверное, устал от ран, от госпиталя.

Антон хотел по-дружесски хлопнуть по плечу Сергея, но тот резко увернулся.

— Не трожь меня, что ты знаешь о моих ранах, что вы все знаете о войне? Лежали вы вниз лицом в грязной воронке? Видели вы разорванные на части тела ваших товарищей? — Сергей вдруг заплакал навзрыд, повернулся лицом к стене и со всхлипами, переходя на крик, продолжал. — Зачем нужна эта война, кому она нужна?! Фашисты, фашисты! Все немцы — фашисты! Все вы здесь фашисты!

Сергей побледнел, он начал стучать кулаком левой руки и культей по стене, повторяя «фашисты, фашисты». На его губах выступила пена, перевязка культи начала наполняться кровью. Два пожилых слесаря кинулись к нему, схватили за руки, стараясь сдержать его конвульсивные движения. Сергей впал в беспамятство, глаза заволоклись туманом, тело дёргалось в конвульсиях. Срочно подогнали бричку, уложили его в неё и повезли в сельскую амбулаторию.

Вечером после работы Мария рассказывала, что Сергею пришлось сделать успокоительный укол, что после того, как он пришел в себя, он не мог вспомнить, что с ним произошло и как он оказался в амбулатории.

Через неделю Антон, как обычно, рано утром собирался на работу. Мария возилась на кухне, там же была мать. Антон подошёл к койке сына. Тот спал. Он приложил свою ладонь к тёплой щеке ребёнка. От щеки тепло волной прошло по всему телу. Приятное чувство причастности к этому, ещё ничего не понимающему, маленькому существу охватило его. Кто-то постучал в дверь. Он слышал, как жена открыла дверь и с кем-то заговорила. Хлопнула дверь. Антон вышел из спальни и сел к столу. На сковородке ещё скворчало поджаренное сало.

— Тебе надо с утра в контору, — сказала Мария, — председатель передал.

Антон наскоро позавтракал и пошёл пешком в контору. В кабинете у председателя колхоза уже сидели парторг и комсомольский секретарь. Вместе с Антоном в кабинет вошли заведующий свинофермой и ветеринарный врач. Здесь были оба бригадира полевых бригад, зоотехник и ещё несколько человек. Антон обратил внимание, что к председателю были приглашены, в основном, немцы. Председатель сидел, не поднимая глаз, за столом и, постукивая карандашом по бумажной папке, лишь коротко отвечал на приветствия.

— Так, кажется все, — вставая со стула, заговорил парторг. — Вчера Москва издала Указ о переселении немцев Поволжской Республики в районы Сибири и Казахстана. Этот Указ я вам сейчас зачитаю.

Он читал Указ отрывистым голосом, без остановок, словно торопился от чего-то избавиться. До Антона суть Указа доходила с трудом. Парторг замолчал. Несколько мгновений в кабинете стояла могильная тишина. Слышно было, как в паутине под потолком билась и бессильно жужжала муха. Председатель заговорил с дрожью в голосе, не поднимая глаз:

— В сельсовете уже с утра готовят немецким семьям повестки. Отправка, как я слышал, начнется через два-три дня. Всем, кто работает… работал на должностях и имеет колхозное имущество в подотчёте, сегодня и завтра передать другим ответственным. Список, от кого и кому передавать, будет висеть в коридоре через два часа.

Председатель хотел ещё что-то добавить, но его неожиданно прервал Шайбель, бригадир первой бригады.

— Слушайте, вы понимаете, что вы говорите? Ведь это же явная ошибка! Откуда у нас в колхозе враги и диверсанты?! Какой я диверсант или шпион? Я же большевик с ещё дореволюционным стажем. Я здесь у нас в районе Советскую власть устанавливал. Я первый привёл в колхоз всю свою скотину и лошадь. Какой я шпион?! Не торопитесь. Это ошибка. Не могут сверху такой указ издать.

Вскочил с места парторг.

— Ты, Шайбель, говори, да не заговаривайся. Советская власть ошибок не делает. Ты это брось. Я давно замечаю за тобой, что ты всё чаще подвергаешь сомнениям решения ВКПб и Советской власти. Смотри, а то пожалеешь. Всё на этом. Указ вы слышали. Жалоб никаких не принимается. Исключений никаких не будет!

Все подавленно стали выходить из кабинета. Антон выходил одним из последних и услышал, как председатель зло заматерился:

— С кем я работать теперь буду?

— Замолчи, — злобно прервал его парторг.

Антон шёл домой, как в тумане. Ему было страшно входить в дом. Все были на кухне. Мать плакала. У Марии были тоже мокрые глаза. Отец сидел за столом и бессмысленно смотрел в окно. На столе лежали две заполненные чернилами бумаги. Антон молча взял их со стола и стал читать. Одна бумага была для отца с матерью, другая для его семьи. На лицевой стороне стояли фамилия, имя, отчество, год рождения, адрес. В графе «Род занятий» — «Механик колхоза». На обратной стороне были записаны его жена и сын. Внизу в две строки было записано: «Эшелон № 1026, вагон № 21, отправление 02.09.1941 года, место переселения — Казахстан». Антон взглянул на запись у отца. Там был тот же номер эшелона и вагона. Он сел на свободный стул у стола. Молчание затягивалось и становилось невыносимым. Ясно слышалось через открытую форточку, как чирикали воробьи под крышей. Антон резко встал, отрывисто, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Поеду в район, военком обещал меня на фронт отправить. Если пойду добровольцем, может быть, мою семью не выселят.

Его никто не стал удерживать.

У калитки стоял еще закреплённый за ним мотоцикл. Было всё ещё рано. Он начал заводить мотоцикл и вдруг услышал, как кто-то его окликнул. К нему спешно подходил Шайбель.

— Поехали в район, Антон. Я не могу поверить в то, о чём читал нам парторг. Я уверен, это ошибка. Я же коммунист. В райкоме разберутся. Не может быть, чтобы заслуженных коммунистов под одну гребёнку со шпионами и диверсантами…, — Шайбель помолчал и добавил: — Да и не могу я сейчас никуда ехать. Жена уже неделю с постели не встает.

Антон слушал его молча, затем завёл мотоцикл, показал ему на заднее сиденье и, когда тот уселся, резко тронулся с места. Дорога шла сначала вдоль молодого леса, потом неожиданно вырвалась на речную излучину, откуда открывался красивый вид на неширокую, но полноводную речку. В предчувствии близкой Волги её течении становилось медленным, и она неторопливо несла свою чистую воду вдоль пологих, местами поросших кустами берегов. Эту идиллию сейчас нарушал только звук мотоцикла.

Сначала Антон подъехал к зданию райкома партии. Он оставил здесь Шайбеля. Возле райкома было уже полно народа. У входных дверей стояли двое вооружённых винтовками охранников. И видно было, что вряд ли кто-нибудь из этих людей сумеет войти в эти двери.

У военкомата тоже стояли люди. Но это были в основном люди с военной выправкой или же молодежь. Антон подошёл к воротам. Железная калитка с красной звездой посередине была открыта. Он прошёл через калитку во двор военкомата. У входа в здание военкомата стояли несколько офицеров и о чём-то оживлённо говорили.

— Стой, куда?! — остановил Антона грубый окрик.

Сразу справа за калиткой стоял часовой. Винтовка висела у него на плече. Он стоял, прислонившись к дереву, и выковыривал ножом содержимое консервной банки.

— Гражданским ждать за воротами, — отрывисто сказал часовой и отправил кончиком ножа кусок мяса себе в рот.

Конец ознакомительного фрагмента.