Это я, смерть

Людмила Станиславовна Потапчук

Я – смерть.Я, конечно, нечаянная смерть. Ненастоящая. Но могу быть и настоящей тоже. Если будет нужно.Только не хочу.

Арина. Ты уже большая

Она прилегла рядом с Волком и спрашивает: почему у вас такие большие руки?

Это чтобы скорее съесть тебя, дитя мое.

Учиться в школе очень легко. «Жи-ши» пиши с «и», «ча-ща» пиши с «а». От перемены мест слагаемых сумма не меняется. Дневник наблюдений — сегодня было солнечно. Весь класс читает рассказ из «Книги для чтения» — вслух, каждый по одному предложению; скучновато, но можно незаметно открыть книгу поближе к концу и тихонько читать интересное. Перемена — прыгаем в резиночки. Если не хочется, можно почитать за партой, и никто не скажет тебе, что хватит уже сидеть за книжкой, испортишь глаза. На втором этаже есть коридор, которым мало кто ходит; по нему можно пробежаться, подпрыгивая и стараясь как можно дольше задержаться в воздухе. На лестницах дежурят старшеклассницы и старшеклассники; тех, кто, нарушая правила, не шел по лестнице, а бежал, они заставляют приседать десять раз, но это ничего, потому что потом можно отбежать подальше и громко их дразнить из-за спины, и они ничего не сделают, ведь им надо смотреть за лестницей. Крючки, точки и палочки постепенно становятся красивыми письменными буковками. Аринины тетради проносят по рядам раскрытыми, всем показывают: вот как надо писать. Девочки сидят с мальчиками, а мальчики с девочками, но некоторые девочки сидят с девочками, потому что мальчиков меньше. Арине сначала повезло, ее посадили с девочкой Катей, но потом в класс пришла мама и сказала: Ариша легко простужается, отсадите ее от окна; так Арининым соседом стал толстый неряшливый Бананченко. Но это ничего, потому что сзади сидит смешливая Рита и можно оборачиваться к ней и хихикать вместе, когда учительница отворачивается или выходит из класса.

Арина учится в первом классе, Вова — в последнем. То есть — в последнем для него. В самые старшие классы Вова не пойдет, а пойдет в пэ-тэ-у.

Вова не дежурит на лестницах, не участвует в школьных праздниках, а если встречает Арину в коридоре, то никак не показывает, что знает ее. Можно сказать, что того Вовы, которого Арина знает по их совместной секретной и унизительной диванной возне, в школе вообще нет. Есть какой-то взрослый мальчишка, с которым у нее нет никаких точек пересечения. Она бегает по школе с хохочущими девчонками, он, мрачно ссутулившись, ходит, засунув руки в карманы, в компании двух-трех старших, таких же ссутуленных. Она с гордостью носит октябрятскую звездочку, а он даже и не комсомолец. Она отвечает за классную стенгазету и называется главный редактор, на ее рисунки приходят смотреть старшеклассники — но не Вова.

Они живут как бы в параллельных мирах, и это хорошо. Арина о нем почти и не вспоминает, пока они не видятся у тети Анечки. Да и к тете Анечке она теперь ходит редко — уроков много, и выполнять их надо как следует, потому что отличницей быть очень приятно.

Эта маленькая нежная девочка — славный будет для меня кусочек.

Второй класс. Арину и еще двух девочек уводят с урока в учительскую — фотографироваться для Доски почета. В школьную стенгазету, которой занимаются только старшие, берут Аринины стихи, и вся школа, проходя по коридору первого этажа, ведущего в спортзал, читает: «В черный наш век, в ядерный век береги природу, человек!», и все шепчутся: «Что, сама прямо и написала? Вон та? Которая белобрысая?», и Арина опускает глаза и краснеет от гордости. Вовы же в школе уже нет — он учится в своем загадочном пэ-тэ-у, отчего все в семье как-то резко признали Вову взрослым. К его рыбному запаху теперь постоянно примешивается запах табака — Вова уже не прячется с сигаретой, а открыто курит на кухне. На семейных праздниках ему наливают, как большому.

Насытившись таким образом, волк опять улегся в кровать, заснул, да и стал храпеть что есть мочи.

Третий класс. Красный галстук. Перед лицом своих товарищей торжественно обещаю. Ты гори, гори, мой костер. «Пионерская правда» в почтовом ящике. Читальный зал библиотеки, фантастические романы. Книжки, которые так удобно прятать под парту и читать потихоньку. Старенькая учительница перед всем классом отчитывает Арину за непионерские пристрастия в выборе книг — но это ничего, потому что все, что нужно прочесть по программе, Арина прочла еще в сентябре, и учительница может придираться сколько ей вздумается. Арина таскает книги из кабинета отца, пока никто не видит, потому что там, у папы, не все книги можно читать детям.

Зато эту книгу родители вручают вполне легально.

Им обоим неловко говорить про эту книгу, особенно отцу. Отец и не говорит — он смотрит в сторону, как будто его нет. А мама, запинаясь, как не выучившая стихотворение школьница, объясняет Арине: вот ты уже большая, такие вещи все равно когда-нибудь придется узнать, и лучше от нас, чем кто-нибудь во дворе, в общем, это, ну как бы сказать, ну, короче, дочка, тебе же, наверное, и самой интересно, как это бывает на самом деле.

О, конечно, ей интересно! Они с девчонками еще в детском садике много разговаривали на эту волнующую тему. И Верочка обычно настаивала на версии существования магазина для взрослых, где продают такие семечки, которые съешь — и у тебя в животе появляется ребеночек, а Инночка уверяла всех, что есть такие специальные лекарства из аптеки, которые тебе продают, когда ты выходишь замуж. Что до появления младенцев на свет, то тут все единодушно верили Рае, у которой мама была врачом: когда ребеночку пора родиться, говорила Рая, его маме в роддоме разрезают живот ножом; с ее мамой было именно так, и даже два раза.

Арина читает книгу и наконец начинает понимать.

Так вот что ему нужно, думает она. Так вот чего он хочет, вот зачем он это все.

«А ребенка не будет?» — «Какой ребенок!»

Ну уж нет, говорит она себе. Хватит. Теперь точно хватит.

Она перестает ходить в гости к тете Анечке — совсем. Она спокойно, как большая, стоит на своем, и на нее не действуют бессильные аргументы родителей вроде «там будут пироги с рыбой», «тетя Анечка уже обижается», «Юлечка по тебе соскучилась». Я приберусь, я помою посуду, я сварю суп, но я никуда не пойду, говорит Ариша. Я останусь дома, у меня уроки, а рыбу я не люблю, пусть даже и в пирогах. Пусть Аня с Юлей сами приходят в гости, если они скучают.

И однажды к ней и вправду является гость. Но это не тетя Анечка.

Он приходит летом, когда дома Арина и ее папа. Мама на работе, Степушка в садике, а папа пишет дома научную работу, и ему нельзя мешать. Погода какая-то противная — дожди и холодно, поэтому Арина, вместо того чтобы гулять с подружками, рисует шариковой ручкой в своей суперсекретной толстой тетрадке, потом записывает в ней же всякие выдуманные истории, а потом и вовсе делает то, что ей категорически запрещено, — читает лежа. Книжка такая захватывающая, что она не слышит ни звонков, ни стука в дверь, ни криков; она вообще ничего не слышит, она недавно потерпела кораблекрушение и теперь находится на таинственном острове в Южном полушарии, она надеется вырастить урожай из одного-единственного пшеничного зерна, и ей не до каких-то там глупостей, происходящих в реальном мире. Однако глупости врываются в ее комнату вместе с разъяренным отцом.

— Что он себе позволяет, — тихим бешеным голосом говорит отец. — Десять минут уже в дверь барабанит и кричит: «Арина, Арина». Уже соседи вышли. Что вообще происходит?

Арина собирается ответить отцу — и вдруг слышит какую-то возню в прихожей.

— Ты что, его впустил? — спрашивает она, вскакивая.

— Знаете что, — говорит отец. — Разбирайтесь сами, у меня работа.

И вот в ее комнате уже сидит Вова. Он сам взял себе стул, поставил его у окна и просто сидит и молчит, и ничего не делает. Арина примостилась на краешке кровати и тоже ничего не делает и понятия не имеет, как себя вести. Она зачем-то дергает подол своей красно-синей клетчатой юбочки — раз, другой, еще сильнее, еще. Ее злит, что юбочка никак не хочет прикрыть коленки. Юбочка короткая, а коленки большие. Почти как взрослые коленки.

— Хочешь чаю? — зачем-то говорит она, хотя не чувствует ни малейшего желания поить Вову чаем.

— Не, — тянет Вова. И передвигает свой стул к ней поближе. И берет ее за руку.

— Что это у тебя? — вяло интересуется он.

Ладошка у Арины исчиркана синей ручкой.

— Писала, — отвечает она, пытаясь отнять ладонь, но Вова держит ее крепко.

— Че писала-то? — удивляется он. — Каникулы же.

Арина молча дергает руку.

— На руках ты писала, — с легкой насмешливостью взрослого человека, снисходительного к шалостям малышей, резюмирует Вова и вдруг берет Арину в охапку и сажает, как маленькую, к себе на колени. От него пахнет рыбой.

Дай мне рыбки, кума. Я голоден.

Арина бешено вырывается. Она ни с того ни с сего вдруг вспоминает, как когда-то мама восхищенно рассказывала всем о дурацкой ее, Арининой, реакции на инцидент в детсаду: «Она говорит: Антон меня вот так и душил, а я вот так и плакала, а я говорю: дала бы сдачи, а она говорит: ему же больно будет!» Маму умиляло, что у нее такая добрая дочь. Ну уж нет, думает Арина, извиваясь, щипаясь и молотя кулаками. Больше я никогда не буду «вот так и плакать», я буду драться, я буду делать больно, а если надо, то буду «вот так и душить».

Эка сколько рыбы привалило, и не вытащить.

Руки у него жилистые, и весь он какой-то твердый, как кора дерева, и даже шея твердая, и ему, кажется, совсем не больно, когда его щипают и бьют, и тогда Арина захватывает маленький кусок его коричневатой кожи двумя ногтями и сжимает изо всех сил, потому что знает, что так можно сделать больнее в сто раз, чем если просто щипаться. Вова дико, со свистом, шипит, но рук не разжимает. Почему я не могу закричать, думает Арина. Ведь стоит позвать папу, и он придет сюда, и устроит этому Вове такое, что стены будут ходить ходуном. И еще она почему-то знает, что если ей не удастся вывернуться, то Вова уже не удовольствуется тем, что было раньше, что теперь он захочет как по-настоящему, как в той книжке. И она каким-то чудом все-таки выворачивается, и падает на пол, и вскакивает, и бежит из комнаты, прямо к папиной двери, и заносит кулак, чтобы постучать, и стоит так, с поднятым кулаком, но не стучит, а Вова стоит у нее за спиной.

Мерзни, мерзни, волчий хвост.

Чтоб ты лопнул, волчий хвост. Чтоб ты отвалился.

— Я сейчас постучу, — шепотом говорит Арина.

Вова стоит у нее за спиной долго-долго.

Потом говорит:

— Ну ладно.

И идет в прихожую.

— Дверь, — говорит он уже оттуда, — закрой за мной.

Арина идет за ним, мечтая повернуть наконец ключ в замке и оставить Вову по ту сторону двери, — и видит, что Вова на самом деле свернул не в прихожую, налево, а в кухню, направо, и сидит у стола на табуретке, и широко улыбается, оскалив страшные белые зубы.

— Ты чаю вроде предлагала, — говорит он. — Ладно, давай чаю.

— А ты сам поставь чайник, — отвечает Арина злым шепотом. — И хоть упейся тут. А я гулять пойду.

Она бежит в прихожую, сует босые ноги в резиновые сапоги, набрасывает ветровку.

— Замерзнешь так, — говорит подошедший Вова. — Там плюс десять.

— Не замерзну, — обещает ему Арина.

Они вместе спускаются по лестнице. Арина бежит впереди, перескакивая серые ступеньки.

Во дворе и правда холодно, как будто и не лето.

— Замерзнешь, — повторяет Вова. — Вернись, оденься нормально.

Арина мотает головой. Я больше не буду тебя слушаться, говорит она про себя. Ни в чем, ни даже в этом. Тебя, значит, заботит, не замерзну ли я. Ты, значит, заботливый.

Она стоит во дворе и смотрит, как уходит Вова — сгорбившись, засунув руки в карманы. С неба сыплется мелкое, мокрое и ледяное. Ветер. Она стоит, дрожит и улыбается.

— Проводила? — недовольно спрашивает отец, когда Арина возвращается домой. — Что ему было надо?

Арина пожимает плечами.

— Не знаю, — говорит она.

Ей очень, очень спокойно и хорошо.