Ты спишь?

Кэтлин Барбер, 2017

Джози Бурман лжет уже десять лет. Ложь – каждое слово, которое она говорила о себе и своем прошлом. Ложь – все, что знает о ней любимый человек. Даже фамилия у этой приятной и вполне обычной на вид девушки ненастоящая. А правда – это загадочное убийство отца, мать, сбежавшая из дома и вступившая в секту, сестра, жестоко предавшая Джози. Но вот эта правда выходит наружу. Известная криминальная журналистка Поппи Парнелл начинает собственное расследование преступления, разрушившего когда-то жизнь семьи Джози, и привлекает к нему внимание множества людей. Джози осознает: ложь больше не спасет. Теперь, чтобы надеяться на будущее, ей придется встретиться с прошлым лицом к лицу.

Глава 3

В понедельник вечером вернулся Калеб — лохматый и тощий, как в нашу первую встречу.

— Душа моя, я дома! — оповестил он, открыв дверь.

Шутку оборвал лающий кашель. Сердце у меня сжалось. В этом хриплом голосе я услышала все: и многонедельный прием противомалярийных лекарств, и периодические пищевые отравления, и восемнадцатичасовой рабочий день. Хотелось немедленно уложить Калеба в кровать и укутать чистым одеялом, которое я специально постирала к его приезду. Вернулся! От радости из головы вылетело, что я всю ночь не спала, — меня терзали мысли о подкасте и паника, ведь Калеб скоро обо всем узнает, это лишь вопрос времени.

— Расскажи ему о подкасте сама. — Эллен уже раздражали мои постоянные звонки среди ночи. — Теперь вряд ли удастся сохранить тайну.

— Я думала, Питер засудит эту Поппи. Уберет ее болтовню из Интернета. И что же?

— Все оказалось сложнее, чем я рассчитывала. В любом случае о подкасте знает куча народу. Его недавно разыгрывали в «Субботнем вечере», ты в курсе? До Калеба обязательно дойдут слухи. Лучше сама расскажи.^[2]

— Как?!

— Джози, ты взрослая девочка. Разберешься. Может, пора во всем признаться?

Эллен была права, но необходимость признаться во лжи пугала невероятно. При знакомстве с Калебом я сообщила, что мои родители умерли. Беспечная, невзначай брошенная фраза — я использовала ее, пока колесила автостопом по Европе, Юго-Восточной Азии, опять Европе и, наконец, Африке. Зачем портить отношения на одну ночь откровениями об убитом отце, безумной матери и презренной сестре? Однако Калеб оказался парнем не на одну ночь, моя ложь зажила отдельной жизнью и начала расти, а я так и не придумала, как рассказать правду.

Калеб вернулся в разгар ожесточенных дебатов, которые я вела сама с собой — признаваться ли, и если да, то как, — но стоило мне услышать его шаги, как все мои аргументы, все душевные терзания растаяли. Я хотела оказаться в его объятиях. Тени прошлого могли подождать.

Я вышла в прихожую. Калеб, нагнувшись, снимал с плеча грязную походную сумку. Сердце у меня стучало как бешеное.

— Привет, милый.

Он с улыбкой поднял голову — взгляд усталый, подглазины, — и улыбка тут же пропала.

— Вот черт, Джо! Что у тебя с волосами?

Я вздрогнула. Надо же, за размышлениями о том, как преподнести Калебу новости (фраза «Я должна тебе кое-что рассказать» звучала зловеще, будто дальше последует признание в измене, а вариант «Ты уже слышал о подкасте?» недостаточно серьезен), я начисто забыла о своем радикальном преображении.

— А! — Я неестественно засмеялась. — Увидела такую прическу и решила попробовать. Сам знаешь, я импульсивная.

Калеб растерянно моргал.

— Как-то… глаз режет.

— Так и было задумано, — не своим голосом ответила я.

Калеб слишком устал, поэтому кивнул. Заверил в том, что я все равно красивая, чмокнул в макушку и отправился спать на целых тринадцать часов.

* * *

Сестру я ненавидела не всегда. Первые пятнадцать лет жизни Лани была неотъемлемой частью меня самой; я существовала лишь как половина цельного комплекта. И искренне верила, что, если нас разлучат, я прекращу существовать.

Тогда, в далеком прошлом, сестра еще мною дорожила. Потом она променяла мои любовь и уважение на выпивку, наркотики и низкопробную вседозволенность. В те давние времена Лани была не бунтаркой, а просто лихой девчонкой — с косичками, разодранными коленками и жаждой приключений. Подбивала меня на бесчисленные вылазки по участку бабушки с дедушкой — от сеновала до пруда; тащила на задний двор, в домик для игр, и показывала дыру в стене за раковиной, где хранила свои преступные сокровища — леденец, стянутый из буфета, сломанную бижутерию, украденную у Эллен, второсортные любовные романы, позаимствованные с маминой тумбочки. (Именно последний трофей побудил маму обыскать нашу спальню и домик для игр и обнаружить тайник Лани. Книги и бижутерию вернули, леденец конфисковали.)

Да, Лани регулярно проказничала и часто пугала меня по ночам жуткими историями про людей с руками-крюками и про призраков-автостопщиков, однако именно она первой приходила мне на помощь и успокаивала в тяжелые минуты. Мы так наслаждались своим «близнецовством», что жалели маму, у которой сестра хоть и была (тетя А.), но не близнец, — и кузину Эллен, у которой вовсе не имелось братьев и сестер. Мы считали себя особенными, а нашу связь — нерушимой.

Потом папу убили, мама нас бросила, и Лани совершенно слетела с катушек. Я пыталась ее удержать, но спасаться она не желала. Это моя сестра-близнец дала понять очень четко.

Я не видела ее десять лет. Первое время после разрыва я только о ней и думала. Лани мерещилась мне повсюду: она разливала пиво в шумном пабе в центре Лондона, разглядывала Нику Самофракийскую в Лувре, закуривала сигарету на темной улочке в Риме. Я закрывала глаза — и Лани была тут как тут, со впалыми щеками, одичавшая… Она вела охоту за подсознанием и материализовывалась, как только мой разум хоть на долю секунды отключался.

Однако время шло, расстояние увеличивалось, и память о сестре блекла. Иногда я просыпалась среди ночи, вся в поту и в твердой уверенности — с Лани произошла беда. Остаток ночи ждала у телефона — сейчас позвонят с ужасной новостью; затем наступало утро, и жизнь возвращалась в нормальное русло.

После странного телефонного звонка в три часа ночи и последующих новостей о подкасте размытая фигура сестры вновь замаячила на краю моего сознания. Лани умела выбирать время, точно и безжалостно, и даже возвращение любимого человека не помогало выгнать ее из головы. Я вновь ощущала рядом худое долговязое тело Калеба, пыталась уснуть, однако даже с закрытыми глазами видела лицо сестры, в самом ужасном воплощении (размазанная подводка для глаз, пустой взгляд, кровоточащий нос).

Сон не шел, как бы отчаянно я о нем ни мечтала. Я тихонько поднялась, согрела в микроволновке чай, прихватила печенье, свернулась калачиком на диване и включила «Секретные материалы» на канале «Нетфликс». Просмотр фильмов о пришельцах и рыскающих по канализации червяках ростом с человека был высшей степенью бегства от реальности и безотказно успокаивал мои нервы. Однако сегодня я замирала каждые двадцать минут, отчетливо слыша звонок молчащего телефона. С годами моя связь с сестрой ослабла — сначала из-за наркотиков, потом из-за расстояния, — но тело настаивало, что Лани меня зовет. Я так и не решила, отвечать ли на ее зов.

Солнце уже освещало бруклинские высотки, а мне так и не позвонили с известием о том, что Лани умерла, покалечилась сама или покалечила кого-то. Значит, я ошиблась. Нет у нас никакой связи; может, и не было никогда.

— Доброе утро, любимая, — пробормотал Калеб. Он неслышно выплыл из спальни, потер сонное лицо, пригладил непослушные каштановые кудри. — Давно не спишь?

— Давно, — призналась я и вручила ему приготовленный для себя тост с маслом.

Сунула в тостер новый кусочек хлеба.

Калеб быстро проглотил угощение и ухмыльнулся.

— Как же мне не хватало твоей стряпни, дорогая.

— Прекрати! — Я шутливо ткнула его в живот. — Можно подумать, ты в Конго деликатесами питался. Знаю я вас, гуманитарных работников. Все меню — каша-размазня, пиво да печенье в глазури.

Калеб перехватил мою руку, притянул к себе. Я облизнула губы и сунула пальцы за резинку его пижамных штанов. Раньше они сидели на нем плотнее. Едва подушечки пальцев ощутили жар кожи Калеба, внутри меня что-то разжалось. Все будет хорошо. Подкаст утратил значение; прошлое и ложь, которую я нагородила, больше не важны. Значение имели лишь наши сердца, наши тела.

Калеб опустил голову, коснулся губами моих губ. Ну и пусть он уже больше суток не чистил зубы, ерунда. Калеб дома, и в мире опять спокойно и тепло.

В спальне затрещал мой мобильный, резкий звук пробил окруживший нас уютный кокон. Внутри все оборвалось. «Лани».

— Ну его, — шепнул Калеб и снова привлек меня к себе.

Однако нарастающий ужас гнал к телефону, сердце готово было выпрыгнуть наружу, и, торопливо хватая трубку, я едва не поперхнулась.

— Джози, милая, держись. — От непривычно мягкого голоса Эллен мое тело словно пронзило множество игл.

— Что? — спросила я.

Не слово — слабый выдох.

— Тяжело такое сообщать. Она умерла. Прими мои соболезнования.

Я поднесла руку к груди, пальцы впились в кожу. Там, внутри, по-прежнему бился пульс сестры, я не ощущала ее мертвой.

— Ты уверена?

— Да, моя золотая, уверена. Я не видела… ее лично, если ты об этом. Но маме сегодня утром позвонил кто-то из «Общины жизненной силы».

Я молчала, слова Эллен медленно доходили до сознания. Звонок из «Жизненной силы». Лани не умерла.

Умерла мать.

— А. Понятно.

Собственный ровный голос вызвал удивление. Я представляла этот момент бессчетное число раз — и всегда ждала от себя слез, криков, безутешных сожалений об утраченных возможностях. Ждала опустошенности, отчаяния… а теперь не ощущала ничего.

Эллен отрывисто вздохнула.

— Да.

Я кивнула — она не могла этого видеть. Закрыла дверь спальни и спросила:

— Как это произошло?

— Она… Ох, милая, она повесилась.

Я вздрогнула, представила болтающееся в воздухе худое мамино тело, вывернутую под неестественным углом шею. К горлу подступил ком, я сглотнула его со странным удовлетворением. Может, не такая уж я и ледышка.

— Куда послать цветы? В похоронное бюро или к твоей маме?

— Выбрось цветы и доставь к маме себя!

— Эллен, я не приеду домой.

— Джози, ты должна. Ты ее дочь.

— Дочь, которую она бросила больше десяти лет назад! Ничего я не должна.

— Все равно она твоя мать.

— Она умерла. И не важно, приеду я или нет. Она будет мертва в любом случае — где бы я ни находилась.

— Притворюсь, что я этого не слышала. Ты прекрасно знаешь: похороны устраивают не ради умерших, их устраивают ради тех, кто остается жить. Ты нужна нам здесь. Нужна моей маме. Ей и так нелегко из-за подкаста — хотя ты ни разу не позвонила и не спросила, как она это переживает, — а станет еще хуже. Эта дрянь Парнелл будет ломиться в мамин дом, так что приезжай и помоги прогнать ее!

— Эллен, ты же знаешь, я сказала Калебу, что мои родители умерли. — Я понизила голос и покосилась на дверь спальни.

— Ты и правда думаешь, что тебе удастся сохранить этот секрет? Даже теперь? Особенно теперь? — Эллен помолчала в ожидании ответа и хмыкнула. — Замечательно. Скажи Калебу, что умерла моя мать. Проблема решена. Приезжай домой.

— Не могу. Прости.

— Черт возьми, Джози…

— Прости, — повторила я и отключилась.

Кузина привыкла оставлять последнее слово за собой, и я приготовилась отклонить звонок, который не заставил себя ждать. Телефон вновь ожил, я опять нажала красную кнопку. После третьей попытки отключила мобильный. Пусть Эллен трезвонит сколько угодно — в Элм-Парк я не вернусь.

В спальню заглянул Калеб, дожевывая мой наполовину съеденный тост:

— Джо? Ты как тут?

Я собралась было ответить «нормально», но вместо этого сдавленно всхлипнула. Калеб меня обнял, ласково погладил по спине, спросил, что произошло.

— Тетя А. умерла. Нужно ехать домой.

Слова вылетели сами, но, услышав их, я поняла: Эллен права, нужно ехать. В память о матери, а главное — ради тети. Она ведь заботилась обо мне, была нам с сестрой настоящей опорой, и я обязана поддержать тетю в трудную минуту.

— О, нет… — пробормотал Калеб, обнимая меня еще крепче.

Я прильнула к его худой груди и зажмурилась, подавляя рыдания. Меня затопили воспоминания — очень давние, счастливые: молодая, красивая мама заплетает мои густые черные локоны, так похожие на ее собственные; она наклоняется поцеловать меня перед сном, от нее пахнет ромашковым чаем, длинные волосы щекочут мне лицо; мама в фартуке с оборками на плечах готовит печенье и мажет нам с Лани носы ванильной эссенцией.

— Моя хорошая… Такое горе… Я знаю, тетя была тебе как мама.

При упоминании моей же собственной лжи я окаменела. Ни о чем не подозревающий Калеб продолжал нашептывать слова сожаления. Я не заслуживала утешений этого замечательного мужчины, ведь я лгала ему о своей беде — и нынешней, и прошлой (да не одной), определившей мою жизнь.

Я выдернула из-под кровати чемодан и распахнула стенной шкаф. Отвергая попытки Калеба помочь, я хватала все подряд черные вещи и беспорядочно швыряла в чемодан. Не важно, во что я буду одета. Я еду домой не на смотрины. Надеюсь, я даже не увижу никого, особенно…

Я вздрогнула. Живет ли она по-прежнему в Элм-Парке? А он? Эллен, та еще сплетница, наверняка знала и предусмотрительно не упоминала их имен. Я предельно ясно дала понять, что хочу вычеркнуть из своей жизни обоих.

— Да, спасибо, — долетел из коридора голос Калеба. — Я хочу заказать перелет из аэропорта Кеннеди в аэропорт О’Хара, Чикаго… Сегодня, если можно. Да, я знаю про покупку онлайн, мне нужна скидка в связи с похоронами.

Именно заботливость и привлекла меня в Калебе. Мы познакомились на Занзибаре, где Калеб работал со школьниками из социально незащищенных семей. Я слонялась по идиллическому острову и игнорировала не только чувства местных мусульман — пила слишком много, надевала на себя слишком мало, — но и тех самых детей, которым Калеб старался помочь. Наши пути пересеклись на ночном базаре, где его ученица подошла ко мне попрактиковаться в английском. Терпение и доброта Калеба пленили меня сразу; что́ нашел во мне он, я не поняла до сих пор.

Я выглянула в небольшой коридор. Калеб стоял в одних пижамных штанах, прижимал телефон к плечу щетинистым подбородком и держал в правой руке карандаш, а в левой перевернутый на обратную сторону список покупок. Кивал и быстро записывал, хотя еще наполовину спал и не мог толком открыть глаз. Сейчас я отдала бы все на свете, лишь бы еще пожить этой уютной, счастливой жизнью, которую мы для себя создали. Еще несколько дней… Пить кофе, сидя на диване рядом с Калебом, по очереди разгадывать кроссворды в «Нью-Йорк таймс»; бегать наперегонки по Проспект-парку, уворачиваясь от детских колясок и собак; вместе готовить карри на тесной кухоньке, задевать друг друга локтями, нарезая лук или отмеряя специи… Мелочи, которые придают жизни ценность.

— Да, два билета. Первый пассажир — Джо Борден. Б-о-р-д-е-н. Второй — Калеб Перлман. П-е-р-л-м-а-н.

— Нет! — воскликнула я. — Один билет! Только я. Одна.

Калеб вежливо сообщил сотруднице авиакомпании, что он перезвонит чуть позже, и озадаченно посмотрел на меня.

— То есть? Ты не хочешь, чтобы я поехал с тобой на похороны?

Конечно, я хотела взять его с собой. Не просто хотела — я нуждалась в нем. В моем окружении было очень мало людей, на которых я могла положиться, и Калеб, несомненно, являлся самым надежным. Благодаря ему я оставалась спокойной и уравновешенной. Если уж кто и защитит меня от моей сумасшедшей семьи, то это Калеб.

Однако в семье-то и крылась проблема. Я до сих пор помнила душную безлунную ночь и нас с Калебом верхом на каменной стене, подпирающей откос. Мы любовались Индийским океаном, курили и болтали до рассвета. Происходящее удивительно напоминало кино, и, когда Калеб спросил о моей семье, я не просто выдала отрепетированную ложь насчет умерших родителей, но и приукрасила ее историей об автокатастрофе, позаимствовав у погибших маминых родителей подробности в виде проселочной дороги и пьяного водителя. Калеб, как и положено, пожалел о своем вопросе, я мужественно кивнула и сообщила полуправду — вырастила меня тетя. Я-то думала прожить с этой ложью от силы дней семь, однако не могла выпутаться из нее уже пять лет.

— Калеб, милый, я хочу поехать вместе с тобой. Очень. — На слове «очень» мой голос задрожал. Я мечтала донести до него, как сильно он мне нужен. — Но тащить тебя в Иллинойс — преступление. Ты только вернулся. Тебе нужно отдохнуть, да и в офисе наверняка ждет море работы.

— Это все неважно. Важна лишь ты. Я хочу о тебе позаботиться.

— Я сама могу о себе позаботиться.

Калеб вздохнул, лицо смягчилось.

— Знаю, солнышко. И очень тебя за это люблю.

Истерзанной душе стало легче. Иногда я боялась, что у моего парня комплекс спасителя и что Калеб ошибочно принимает желание меня спасти за любовь. Услышать, как он ценит одно из главных моих достоинств, было приятно, и мне захотелось закрепить успех.

— Правда?

— Правда. — Калеб с улыбкой пригладил мои взъерошенные волосы. — Ты очень способная, Джо. Ты несколько лет путешествовала по миру в одиночку! Я знаю многих путешественников, но никто из них так бы не сумел. Люди обычно перегорают или не могут раздобыть денег, а ты колесила по разным странам целых пять лет. Подобная независимость меня восхищает.

— Спасибо. — Я справилась со вновь подступившими слезами. — Правда, Калеб, с этой ситуацией я разберусь сама.

Он почесал подбородок карандашным ластиком.

— Давай так: сегодня ты летишь в Иллинойс одна и определяешься на месте. Я приеду, как только понадоблюсь. Ты свистнешь — и я примчусь. Хорошо?

Я кивнула, якобы согласившись. Нет уж, я вернусь на Восточное побережье еще до того, как Калеб успеет подойти к самолету. Я поцеловала его, и меня пробрала дрожь при мысли, что наши губы, возможно, соприкасаются в последний раз. Обхватив его лицо ладонями, я заглянула в ласковые серые глаза. Поймет ли он когда-нибудь? Если я выложу все начистоту, то не разрушу ли наши отношения? Правда уже готова была вырваться наружу, но не успела я открыть рот и произнести слова, как вновь ее проглотила.

Из «Элм-Парк курьер», опубликовано 22 сентября 2015

Эрин Энн Блейк Бурман, 49 лет, скончалась 20 сентября 2015 года. Дочь Патрика и Абигейл Блейк, Эрин родилась 8 февраля 1966 года в Элм-Парке, Иллинойс. 2 августа 1986 года она вышла замуж за Чарльза «Чака» Бурмана. Кончине Эрин предшествовали смерти ее мужа, родителей и брата Денниса. После нее остались две дочери, Джозефина и Маделин, а также сестра Амелия. Прощание с усопшей пройдет в среду, 23 сентября, в 14 часов в «Похоронном бюро Вильгельма». Короткая заупокойная служба и похороны состоятся в пятницу, 25 сентября, в 11 часов на кладбище в Элм-Парке. Вместо цветов семья предлагает сделать пожертвование в Национальный центр по предотвращению самоубийств.

Примечания

2

Saturday Night Live («Субботним вечером в прямом эфире») — вечерняя музыкально-юмористическая программа американского телевидения. В ней комедийные актеры разыгрывают юмористические репризы.