Верные чада

Алексей Комлев

Герои рассказов – молодые люди, перешагнувшие из советского прошлого в девяностые и, несмотря на жизненные обстоятельства, старающиеся сохранить в себе нравственное начало, приобретённое в другой стране.

Многая правда

1998 г.

Рудька уже шесть лет работал в издательстве и за это время, когда экономическое положение страны с каждым годом становилось всё хуже и хуже, он всё больше и больше убеждался в силе своей отрасли. Всюду своим знакомым он говорил о жизнеспособности полиграфического производства, распространялся о том, что издательское дело остаётся на плаву, а благодаря новым технологиям, даже набирает обороты.

Когда его спрашивали, сколько мест он поменял за эти шесть лет, Рудька совершенно откровенно называл причину. «Да, — говорил он, — ушёл по собственному желанию. Почему? Они издавали ереси…»

Но вот 17 августа громыхнуло так, что с огромной армией таких же как он, верстальщиков, Рудька оказался за воротами. Последнее место для него было более-менее приличным и он проработал там почти три года. Но…

Когда через месяц Рудька пришёл в себя и образ жизни его уже проходил иначе, протекал, так сказать, в другой колее, он сначала смутно, а потом всё яснее и яснее стал догадываться о бесперспективности своего положения. Сознание сопротивлялось из последних сил — он не хотел разменивать свою профессию на что-то, скажем так, менее профессиональное. Мысль по поводу перемены не места работы даже, а именно профессии, пугала его. «Махать метлой или ящики разгружать может каждый, — рассуждал он про себя. — А вот книжку сверстать…»

Неделя за неделей, прошло четыре месяца. За это время с ним произошёл такой эпизод, после которого Рудька долго не мог очухаться. Быть может и сейчас ещё не пришёл в себя.

Ему позвонил знакомый из другого издательства и предложил подработать, выполнив разовый заказ. Как Рудька обрадовался хотя бы и этой возможности! Он тут же приехал, забыв, какая специфика была у того издательства. Переступил порог и вспомнил. Но отступать было поздно.

Сократив состав производственного отдела, как и многие другие небольшие издательства, это постепенно снова взялось набирать обороты. Приглашать бывших штатников было рановато, а вот кого-то со стороны не так накладно. Короче, Рудька взялся за книгу и сделал макет в 480 страниц за четыре дня. Ну, была там ещё последняя правка, вывод на плёнку, плюс, ещё два дня. За это он получил 700 рублей и был бы доволен, если бы…

Книга по астрологии по своей внешней сути ничем не отличалась от миллиона остальных книг. Бумага, как известно, не краснеет. Но как быть с внутренним содержанием, когда, держа такую книгу, начинает краснеть сам читатель. Понять ситуацию, в которой оказался Рудька, сможет только верующий православный человек, каковым он и сам был.

Придя домой, он плюхнулся на диван и долго лежал, уставившись стеклянным взглядом в потолок. В памяти воскресились дела давно минувших дней. Первые два или три издательства, с которых Рудька начинал свою полиграфическую карьеру, занимались изданием книг, которые в православной среде считались еретической литературой. Больше того, здесь были и откровенная хула и не прикрытый сатанизм. «Знаем ли мы, что творим?» — часто спрашивал себя Рудька и приходил к выводу, что знаем.

Он вспомнил тех, кто возглавлял эти издательства. Одно из них выпускало еретический журнал и книги по какому-то индийскому учению. Можно было назвать это и сектой, так широко развернулись. Другое издательство делало журнал, держащийся на психоанализе. Там же было организовано не только издательство, но сначала основан центр по изучению, так сказать, научного достояния Фрейда.

Рудька в те годы, всё более и более становясь выцерковлённым человеком, не мог дальше оставаться в подобных организациях, принимать участие в их деятельности, хотя бы и косвенно. Но вот теперь, казалось, всё повторилось? Не совсем.

Когда впервые год назад на какой-то книжной выставке он познакомился с главным редактором издательства, от которого и взял теперь этот разовый заказ, тогда у них произошёл интересный спор. Рудька с лёгкой руки запустил камень в чужой огород, сказав, что «недостаточно» в нашей стране ещё ересей и бесовщины. На что редактор неожиданно парировал словами из Евангелия, приблизительно так: «Пусть будут, пока не придёт время, когда будут посрамлены».

— Ну я понимаю, — согласился Рудька, — каждый выживает как может.

— Нет, — услышал он снова возражение в свой адрес, — мы сознательно печатаем и распространяем такую литературу.

— И Вы верите во всё это?!

— В том-то и дело, что нет.

— Как же тогда?

— Мы знаем, что Церковь не приветствует распространение подобных книг. В этом плене, может быть, Вы и правы — мы выживаем. Но к каждой книге мы даём комментарии и предостережения.

— Получается, что авторы сами обличают себя, так что ли?

— Да. Они дают согласие на комментарий с нашей стороны.

— Неужели все согласны с такой политикой?

— Не все. Кто не согласен, идёт искать другое издательство.

— Всё равно мне Вас не понять. Так или иначе, но Вы распространяете ереси.

Вот какой разговор был год назад, а сегодня Рудька зависел от собственного своего безвыходного положения. Один он вывод для себя сделал правильный — никогда и нигде больше не орать по поводу своих взглядов на предметы, вокруг которых, в принципе, завязаны живые люди, такие же, пред Богом, как и он. Может быть прав был редактор, говоря: ведь попущено быть…

Выслушав Рудькину исповедь по этому делу, батюшка утешил его словами из того же Евангелия, сказав, что еретиков нужно увещевать два раза, а затем оставлять, ибо своим упорствованием они сами себя осудили. От подобных же предложений впредь желательно отказаться. И ещё Рудька понял, что свой Крест можно нести и так — обличать и быть битым, отказываться от лукавых предложений и бедствовать, терпя «прелести» жизни и уповая на Христа.

В конце декабря, за неделю до нового года, ему неожиданно попался старый телефон вроде бы какого-то православного издательства. Да, месяца два назад Рудька отбросил его в сторону, как несерьёзное. Он знал, что в таких издательствах на хлеб насущный невозможно себе заработать. К сожалению после четырёх месяцев безработицы, когда деньги от пособия практически были проедены, сумма, предлагаемая ему первоначально, теперь не казалась крохотной. «Поеду без звонка, — подумал Рудька, — адрес записан. Авось ещё требуется им верстальщик, готовый за такие денежки поработать во славу Божью?»

Переступив порог издательства, Рудьке поначалу показалось, что вся контора куда-то переезжает. В принципе и слово «издательство» для двух подвальных комнатушек звучало уж больно громко. Два компьютера и стол редактора с телефоном это ещё не издательство. Но тем ни менее…

— Я по объявлению, — виновато как-то сказал Рудька в ответ на две пары удивлённых глаз. — Оно, правда, месяца два назад было напечатано, но я подумал, мало ли что? А вдруг повезёт!

Одна пара удивлённых глаз принадлежала женщине лет сорока пяти. Длинная юбка до самого пола, какая-то затрапезная кофточка и косынка сразу же выдавали христианскую натуру. Таких женщин Рудька всегда видел исключительно в храме. По всей видимости это был помощник во всех делах другой пары глаз, спрятанных за круглыми роговыми очками. Она, эта вторая удивлённая пара, принадлежала мелковатому и кругленькому на лицо дядечке лет шестидесяти, с аккуратненькой бородкой и в аккуратненьком костюмчике. Безусловно, он был хозяином всего этого погрома, который увидел Рудька.

— Нет-нет, никогда не поздно, — после некоторой паузы пришёл в себя дядечка, — к нам никогда не поздно.

Он сделал решительный шаг навстречу и двумя руками дружественно поприветствовал изумлённого Рудьку.

— Вы материалы принесли? — поинтересовался он тут же.

— Я верстальщик… — коротко ответил Рудька.

— Ах вот как! Это тоже не плохо, очень не плохо. Давайте пройдёмте в следующую комнатку и побеседуем. Я Вам расскажу о своих делах, а Вы уж примете решение, оставаться с нами или нет.

Женщина продолжала наводить мнимый порядок, а собеседники перешли в следующее помещение, которое от предыдущего разделялось узкой полукруглой аркой. Рудьке пришлось пригнуться, чтобы не удариться головой, а когда он прошёл под аркой и выпрямился, то увидел такой же погром.

— Как Вас зовут, молодой человек? — спросил дядечка, приглашая садиться.

— Родион.

— А я профессор Варганов. Вот, на старости лет решил издательским делом заняться.

Профессор усмехнулся и весело посмотрел на Рудьку. Тот не выдержал его пронзительного взгляда и отвёл глаза.

— Насколько хорошо Вы владеете компьютером? — спросил профессор.

Рудька оживился.

— Могу сам поставить и оптимизировать программное обеспечение для издательских целей. Владею всеми необходимыми программами для вёрстки, обработки изображений и так далее. Знаю технологию самого процесса.

— Отлично!

— Ну конечно не всеми, — признался Рудька, — это просто не серьёзно, но я считаю, что и не нужно. Можно сказать, что в программном обеспечении у меня узкая специализация.

— Ну это же хорошо! — снова воскликнул профессор, поддерживая мысль своего собеседника.

— Могу выполнить вёрстку любой сложности, — подытожил Рудька.

— А вот позвольте Вас спросить, Вы верующий человек?

— Это имеет какое-то отношение к моему трудоустройству? — насторожился Рудька.

— Скорее ко мне это имеет отношение, — пояснил профессор.

— Да, я православный человек, — услышал он в ответ. — Плохой или хороший, но вера у меня конкретная.

— Ну а как Вы относитесь к тому, что сейчас кругом столько книг разного толка выпускают и продают. Вы, когда идёте по улице и видите на лотках, в переходах метро, да везде эти книги, от одних названий которых мурашки по коже?

— Порнография что ли? — засмеялся Рудька. — Или газетёнки, типа, «МК»?

— И это тоже, но я, главным образом, думаю о религиозной литературе. Причём, религиозной, но не православной и даже не католической или протестантской. О литературе сектантской.

А Вы знаете, для меня это ягоды с одного куста, — сказал Рудька и, разводя руками, добавил, — сатанинское отребье.

Но тут он вспомнил свой недавний случай, замолчал и решил больше не высказывать своё мнение по данному вопросу.

— Да-да, именно так, — поддержал профессор, — но я хотел вот о чём спросить. Не оскорбляет ли Ваше человеческое достоинство сам факт наличия подобной литературы? Не обидно ли Вам за себя, когда Вы видите аналогичные книжки на лотках?

Рудька понял эту мысль и решил высказать собственное мнение.

— Десять лет назад в нашей стране вообще нельзя было никаких книжек купить — ни православных, ни еретических. Я не знаю, что лучше, когда ничего нет или когда всё под руками. Тогда мне казалось, что пусть всё будет. Но вот теперь, когда вроде бы цензуры не стало, а я что-то понял в этой жизни и определился в вере, мне, конечно, противно смотреть на подобного рода макулатуру. Я за всем этим вижу конкретных людей, которые, втягиваясь в подобные дела, сознательно или бессознательно губят себя. Мне их жаль, но Господь попускает, значит, в этом какой-то есть смысл. Душа скорбит, противится всему этому, но что я могу поделать, что я могу изменить? Да и кто я такой, что бы что-то менять?

— И всё же, за нацию Вам обидно? — настаивал профессор с конкретным ответом. — За русских людей?

— Обидно, — согласился Рудька. — Плюют нам прямо в лицо, бьют не в бровь, а в глаз.

Профессор, удовлетворённый услышанным ответом, встал со стула и вышел на середину комнатки.

— А цензуры значит нет?

— Выходит, нет, — пожал плечами Рудька.

— А как же быть с этим, молодой человек? — И профессор обвёл руками весь этот погром в помещении.

Рудька слушал.

— Мы выпускали православную литературу и этим были довольны. Но вот однажды к нам в редакцию пришёл один человек и принёс книгу «101 ответ про это…» Да, мы тоже сначала подумали об этом самом, но когда начали читать, то поняли, что не имеем права остаться в стороне. И напечатали.

— О чём книга? — не выдержал Рудька.

— На прошлой неделе в новостях от НТВ ею размахивал один из так называемых силовиков. А вот вчера какие-то люди в масках врываются и устраивают погром. На рукавах у них были эмблемы «ОМОН». Вот, дубинками и сапогами всю технику и мебель разбили. Мне интересно, этот сюжет готовы по телевидению в новостях показать?

— Я не смотрю телевизор, — сочувственно произнёс Рудька.

— Да, — покачал головой профессор, — а то бы Вы были в курсе главного скандала минувшего года.

— Кризис?

— Да что Вы, любезный! — воскликнул профессор. — Какой кризис? О жидах-с, всё вокруг них-с…

— О жидах? Ну я что-то слышал, но ведь это было осенью ещё.

— Помилуйте! До сих пор успокоиться не можем-с.

Рудька понял, что сейчас профессор уже не о себе говорит и со вниманием приготовился выслушать его до конца.

— Вот и вся свобода слова, так называемая! Эти книжки, которые ты конкретно считаешь плевком в твою душу русского человека, можно издавать, а вот эту, в которой что-то там нехорошее про евреев, издавать, оказывается, нельзя. Про те книжки хоть раз ты слышал в той же самой передаче, что не-хо-ро-шо? Наоборот, они тебе такое ведро помоев на голову выльют,… каждый день льют. Это называется у них свобода слова, свобода печати… Ну а как быть с этой книжкой тогда?

Рудька слушал.

— Как с нею быть? Вот, человек подумал и написал. Кстати, многую правду написал. Мы издали. Тираж-то, ой, всего полторы тысячи экземпляров. Те полторы тысячи, которые купили бы, они имеют право читать и делать свои выводы?

— Конечно, — сказал Рудька.

— Нет, не имеют. Оказывается, не имеют. Тема выбрана не та.

— Значит есть всё-таки цензура?

— От куда дует ветер? — озадаченно произнёс профессор и сел на место. — Что с нами сделали, с русскими? Осталось ли хоть что-нибудь и у кого-нибудь от самосознания?

— Осталось… — твёрдо проговорил Рудька, — отвечая, как самому себе.

— Вот эти ребята, уже в чёрной униформе, сегодня были и предложили нас охранять. Вы представляете, пришли и предложили, те самые, которыми пугают с телевизоров детей. Мы отказались. Пока живёт на этой земле хоть один человек, который помнит последнюю войну, этих он не впустит в своё сердце. Эти у него ассоциируются с теми же, против которых воевал, быть может, твой дед и мой отец.

— А мне кажется, что такими их сделало наше «свободное» телевидение и «свободная» пресса. Искусственно их ассоциируют с фашистами, создают соответствующий имидж.

— Да нет, Родион, в этом только часть правды. Другая часть в том и заключается, что лидеры этой, так называемой, «сдерживающей силы», ничего не знают о русской душе. Забыта сама история, какими мы были.

— А какими мы были? — задумчиво произнёс Рудька.

— А вот, — как бы отвечая на вопрос тысячи таких молодых людей, сказал пожилой профессор. — Мой прадед, Павел Степанович Кручинин, когда получил известие о свержении Государя, растерянно задал только один вопрос: «Армия-то, армия-то что же?» Он не мог поверить в то, что именно армия прежде всего, являющаяся незыблемой опорой Царя, как раз и предала его. Он не мог в это поверить, как такое могло произойти. После этого дед замолчал, заперся у себя в комнате, больше ни с кем не говорил. И через три дня скончался.

Рудька со всех сил скомкал свою шапчонку и пристально смотрел на профессора. Теперь уже тот отвел свои влажные глаза, растерянно бродя ими по груде раскиданных по полу бумаг. Рудька встал и направился к выходу.

— Так Вы остаётесь у нас? — ласково спросила женщина, окликнув его у самого порога.

— Сразу после Рождества я приду, — ответил Родион.