Фантастические приключения авантюристов

Наталья Лаврецова

В сборник вошли произведения: «Свихнувшийся вагон» Натальи Лавренцовой, «Тайна Планетищи» Кристины Выборновой, «Загадка «пирамидок» Михаила Клыкова. Серия «Кот-книголюб» – это сборники книг для современной молодежи, подобранные по возрасту и тематике. Перед вами яркие, увлекательные истории о путешествиях, опасных авантюрах, небывалых мирах. Каждая книга – удивительный мир открытий, где можно оторваться от реальности и помечтать.

Наталья Лаврецова

Свихнувшийся вагон

^{повесть для детей}

Глава первая

В которой происходит знакомство с членами семейства

С шумом ворвавшись в купе, семейство тут же принялось устраиваться.

— Вау! Классный вагончик! Чур, я наверху! — с ходу атаковала верхнюю полку Аришка.

Вскарабкавшись по выдвижной лесенке, она слегка подпружинила на полке, погладила мягкую ворсистость одеяла, и, выглянув в окно, принялась за обозрение нижнего пространства.

— Ну просто клевая обстановочка!

— Что за странная способность выражать свои эмоции с помощью какого-то непонятного сленга? — отреагировала мама, уже выкладывая на стол…

— Меня тоже удивляет способность молодого поколения изъясняться с помощью междометий, — поддакнул и папа, пристраивая сбоку свой «провиант» из книг и журналов. — Ну что, например, такое есть «вау»? Как это перевести на русский?

… плотно утрамбованные полиэтиленовые пакеты, красочные бумажные упаковочки, соблазнительного вида баночки, что-то в фольговых обертках…

— Ну, «вау» — это… — Аришка задумалась: в какую наиболее доступную для родителей форму облечь объяснение. — Когда сказать хочешь так много, что слов просто не хватает. Вот и приходится говорить «вау»!

Брат Рома не принимал участия в разговоре: процесс распаковывания сумок интересовал его гораздо больше. Взгляд прощупывал, проверяя пакеты на содержимое: колбаса, сырные нарезки, глазированные сырки, маринованные огурчики, сладкие булочки…

Нос следовал за ними сам по себе.

— А ну-ка, Арин, вау с верхней полки! — вдруг сказала мама.

Аришка опешила, не думая, что ее учение подействует так быстро — она только собралась просветить маму в правильности употребления подобных терминов.

— Главное, чтобы ты правильно меня поняла. Больше я не буду тратить время на объяснения, буду просто говорить: «Вау»!

Итак, значит семейка. Лицо номер один — Аришка.

Лицо номер…

Впрочем, пока хватит и лица номер один.

За разговором никто не заметил, как мимо поплыла платформа. Поезд стоял, а платформа двигалась, и с каждой секундой все быстрей. Аришка не успела сообразить, как в ухо ей гаркнуло, вернее грянуло так, что она чуть не скатилась с полки:

«Говорит местный радиоузел, прослушайте, пожалуйста…»

Вот только тут до нее дошло: она же теперь не просто девочка Ариша, проживающая там-то и там-то, не просто учащаяся такой-то школы… Она теперь — пассажирка! И целых двое суток не будет больше никем, а только…

«Пассажирка, пассажирка…» — запело сердце в такт набирающему скорость поезду. Но вдруг слог «жир» оторвался и принялся с обратной стороны догонять «пасса». И Аришка поняла, что изобрела новое слово.

— Эй, ты знаешь кто? Ты — жирпасса! — с гордостью первооткрывателя сообщила она брату, и, скатав трубочкой газету, постучала по голове.

— Кто-кто? — брат оказался не слишком осчастливленным.

— Специально для глухих повторяю по слогам: жир-пас-са! То же, что и пассажир, только наоборот!

— Какой жир? Какой пасса? Кто глухой? Может, ты и наоборот, а мы нормальные! — укреплял брат запоминательный процесс вырванной из ее же рук газетой.

К счастью, голову дочери спас папа.

— Отдайте, нечитанная еще! — и, положив газету перед собой, принялся бережно ее разглаживать.

Итак, значит, лицо номер два — брат. С ним, кажется, все ясно: достаточно того, что он является братом своей сестры.

Аришкино же воображение продолжало работать: какие возможности открывает перед ней дорога?

Теперь ей не надо ходить в школу, и не надо делать уроки, и не надо… Чего же еще не надо делать? Подметать пол, мыть посуду, делать кучу разных вещей, которые просто необходимо делать, когда находишься… Она чуть было не сказала (подумала): «на суше». Как будто их поезд был корабль, плывущий… Она чуть было не сказала (подумала): «по морю». Впрочем, ведь пейзаж за окном плывет? Плывет. Значит, почти как по морю.

— Послушайте, мы есть-то сегодня будем? — из-под газеты выплыли очки, нос, потом в прямой последовательности — усы и губы. Губы производили такое движенье, будто папа мысленно уже прожевывал бутерброд.

Итак — лицо номер три. Папа. Ну что про него сказать? Папа любит почитать, и еще, как утверждает мама, поесть, ну прямо-таки во вселенском масштабе.

Нет, все-таки приятнее думать не о том, чего делать нельзя, а о том, что можно. Можно, например, валяться, сколько вздумается. А что в поезде еще и делать, как не валяться?

— Ариша, хватит валяться! — раздалось почти над самым ее ухом. — Вставай!

«Вот интересно, почему мы до сих пор не проехали Останкинскую телебашню?» — позволила себе Аришка нетактичность проигнорировать мамины слова.

Именно с этого момента для нее всегда начиналась дорога. Ей и сейчас хотелось сказать «прости-прощай», а еще лучше «до свидания» длинноногой дылде, словно на цыпочках привставшей над городом. Башня-дылда и сама напоминала ей длинноногую девчонку в коротких растопыренных юбочках, кружащихся на высоте. Как-то они с мамой даже были у нее в гостях: они поднимались на скоростном лифте, а юбочки кружили перед ними в почти досягаемой близости. Это было что-то!

«Еще не хватало — башню сперли!»

— Ариша, ну, сколько можно валяться? — голос мамы отдавал металлической конструкцией самой башни. — Вставай, тебе говорят!

Только тут до Аришки дошло: они же едут совсем по другой дороге! Совсем в другую сторону! Совсем с другого вокзала! Не с того, с которого уезжали, когда ездили к бабушке на каникулы! Вернее, сейчас они тоже едут к бабушке, только к другой, к папиной. А именно — едут в город Кснибялеч, к своим родным, которых Аришка не видела так давно, что даже стала забывать их лица.

Она быстро попыталась себе их представить: лицо старшей двоюродной сестры Динки, младшей Янки, их брата Рината, мамы — музыкантши тети Иры, папы Шамиля, который почему-то все строит гаражи, умной тети Риты — старшей папиной сестры, и, наконец, бабушки Зинаиды Гавриловны.

«Уф, кажется, никого не забыла. Если так долго не видеться, пожалуй, еще наживешь себе ранний склероз».

— Ну, все, Арин… Мое терпенье кончилось. Сейчас я тебе такое «Вау» устрою!

Эх, мама-мама! Ну что про нее сказать? Мама всегда найдет для нее какое-нибудь занятие, даже если это сделать практически невозможно!

— Интересно, как же я пойду их мыть, если туалет закрыт — санитарная зона! — достойно аргументировала она.

— Тогда иди, занимай очередь! Нечего тут валяться!

Ну, мама, в общем!

Итак, кажется, представлены все:

— Послушайте, мы есть-то сегодня будем?

— Арина, спускайся, хватит валяться!

— Щас я тебе покажу, кто тут жирпасса!

И все же, чтобы картина была более полной, говорящей об отношениях в семье — следует добавить еще хотя бы один эпизод. Когда Арина, наконец, собралась спуститься…

— Дайте мне трап! — крикнула она, имея в виду (дураку понятно), выдвижную лестницу. Но вместо трапа с ней рядом приземлился… Ее собственный тапок, чуть не снеся ей ухо!

— Это еще что такое? — законно возмутилась она.

— Ты просила дать, вот я тебе и дал! — ехидно отозвалась нижняя полка голосом брата.

— Я просила трап, а не тапок, — возмущению Аришки не было предела: она уже сидела на верхней полке, свесив ноги вниз. — Вот я тебе сейчас тоже… дам!

— Как же, додавалась! Спустись сначала… — издевалось над ней нижнее пространство. — Запомни: трап нельзя кинуть снизу вверх, это уже будет не трап, а веревка какая-нибудь. Если уж берешься использовать морскую терминологию — так хотя бы делай это правильно!

Слушать ликбез с болтающимися ногами было занятием не из приятных. Устав елозить, Аришка спрыгнула прямо на то, что под ней и было. Под ней были колени ее брата Ромы.

— Ну вот, падают тут всякие! И грязи натрясла, а я, между прочим, перед дорогой брюки парил, — загундосил он, будто ему на колени упала не родная сестра, а мешок с трухой.

Аришка удрученно вздохнула.

— Ни за что не поверю, что когда я была маленькой, этот человек катал меня в коляске! И пусть не сочиняет!

И перекинув через плечо полотенце, она отправилась топить свое возмущение в умывальной раковине.

Глава вторая

Чудеса порой приходят раньше, чем их ждешь

Смывая с лица накопленные обиды, Аришка и представить не могла, что за это время произошло в купе.

А когда вернулась…

Ей показалось — она ошиблась номером. Хотя, судя по фигурам, купе было их собственное. Но какое же странное положение было у этих фигур!

Здесь происходило… Нечто!

Просто беспорядком это назвать нельзя. Скорее — бардак. Или — хаос?

Все вещи, тщательно упакованные и уложенные, — были снова вытащены. Сумки и дорожный чемодан зияли распахнутыми внутренностями. И над всем этим беспорядком, бардаком, хаосом порхали три пары рук, а три пары глаз пытались в этом что-то разглядеть.

— Говорю же — доставала! — встряхивала головой мама, а папа с Ромой шарили по дну большой сумки, больше мешая, чем помогая друг другу.

— А может, все-таки забыла? — бросал папа взгляд на залитую кипятком вермишель. — Хотела положить, а потом… Как это иногда бывает.

— У кого бывает? — сомнению не подлежало: у мамы такого не бывает и быть не может!

— Говорю: вытащила собственными руками! Вот этими! — вертела она ладонями у папы перед носом. — Вытерла их о салфетки… Вот, салфетки-то — лежат!

— Да что пропало-то? — Аришка решила, наконец, обратить внимание и на себя.

— Да… — отмахнулась было мама, но брат Рома почему-то на этот раз решил удовлетворить детское любопытство сестры.

— Пропали ложки… — с каким-то особым подтекстом произнес он. — Чайные. Причем прямо со стола.

У Аришки в голове пронеслось: «Таинственное исчезновение чайных ложек». Отличное название для детектива!»

— Будто нечистая сила унесла, — развела руками мама, словно пытаясь разогнать в воздухе эту самую нечистую силу.

— Везде смотрели? — что-то продолжало зудеть у Аришки внутри.

Она попросила всех привстать…

Мама с папой нехотя подчинились. Плохоподъемный брат Рома буркнул, словно укусил кислую сливу:

— Тоже, детектив нашелся! Шерлок Холмс в юбке! Ха-ха-ха! — тем не менее поднял свой зад и даже позволил заглянуть под него.

Результат был нулевой — ложек под его задом не оказалось.

Тогда Аришка еще раз осмотрелась. Еще раз подумала. Заставила брата чуть-чуть пододвинуться, вернее даже очень вежливо попросила. И забралась, зафиксировавшись ногами на обеих нижних полках, так, что лицо ее оказалось на уровне верхней.

— Ты что, под потолком будешь ложки искать? Или ты думаешь, что у меня с головой…

Мама еще не успела сказать, что именно у нее с головой, как…

Глава третья

Повествующая о том, чего быть не может, но иногда, оказывается, все-таки случается

Как Аришка увидела…

Они лежали на верхней полке, зарывшись в мягкую ворсистость одеяла. Эти самые невинные чайные ложечки.

Но удивительное было даже не в том, что они нашлись, и даже не в том, как они туда попали… Удивительное было — как они лежали!

— Смотрите! Их словно кто-то сложил крестиком!

— Скажи еще — ноликом! — брат почему-то не слишком обрадовался сенсационному открытию сестры. Скривив физиономию, он даже полез удостоверяться: надо же уличить сестру в ее недалеких детских фантазиях.

Но когда взгляды всех сфокусировались на уровне второй полки — в купе воцарилось тишина.

Все было именно так: предметы утилитарного использования, какие-то там… И не ложки даже — так, ложечки для тортов и десертов, глядели на них с пушистого ворса, преобразовавшись в некие символические величины. Таинственные магические знаки.

— Глупая шутка! — сказала мама. — Интересно, и кто их сюда положил?

— А вермишель, между прочим, остывает! — реплика, понятно, принадлежала папе.

— Что-то ты слишком быстро их нашла! Уж как-то даже слииишком быстро! — брат специально протянул это «и», словно пакостно поковырял пальцем.

Достичь желаемого ему удалось — три пары глаз вопросительно скрестились на Аришке.

— Типичная несправедливость! Да я… — от возмущения теряла Аришка дар речи — Я-я-я…

«Вот и делай после этого людям добрые дела»!

— Да меня, между прочим, и в купе не было! Да я, между прочим… А может, сам и спрятал? А чтобы следы замести — свалил на меня?

— А что мне их заметать? Баба Яга я, что ли?

— А алиби у тебя есть?

Но привлеченные ее словами, родители теперь смотрели на Рому. Не могли же они, в самом деле, предположить, что ложки сами подпрыгнули, да еще сами уложились на полке крестиком — этакие дрессированные чайные ложечки! Разобраться, несмотря на остывающую вермишель, было необходимо.

— Ага, сначала, значит, сам спрятал, а потом, значит, давай сам и в сумках рыться?

— Очень, между прочим, распространенный метод в преступном мире!

На самом-то деле Аришка, конечно, не думала, что это брат Рома сложил ложки крестиком — больно ленив. Но очень уж хотелось отыграться на нем за все сразу: и за жирпасса, и за тапок, и за все свое поруганное детство.

Но — качала головой мама:

— Нет, на Рому это непохоже. Он любит поесть. Зачем бы он стал сам от себя ложки прятать?

— Я тоже люблю поесть! — на всякий случай предупредил папа, будто об этом еще кто-то не знал.

— Что ж, видимо, придется подозревать саму себя… — и мама тревожно перевела взгляд на зеркало. И что-то такое появилась в ее взгляде…

— Вот спросит меня Господь Бог: «А правильно ли вы воспитываете своих детей? Почему у вас сын такой ленивый, а дочь такая болтливая?» — и она вдруг смотрела на зеркало так, будто и впрямь увидела там самого Господа Бога.

Аришка совсем не была уверена в справедливости маминых слов, особенно их второй половины, но, тем не менее, представила: сидит на облаке, весь белый, словно обсыпанный мукой, Господь Бог, а перед ним стоит такая понурая маленькая мама. А он пытает ее, задает разные вопросы. И ей вдруг стало так жалко маму, которая столько сил в них вкладывала, а теперь ей еще и перед Богом отдуваться…

— А ты скажи: потому что папа принимал мало участия в воспитании! Пусть тоже отвечает, не все тебе!

Папа от таких слов даже поперхнулся:

— А ну-ка, давайте сюда эти ваши мальтийские кресты, я ими есть буду!

— Вот видишь! — вернулась мама из путешествия по зазеркалью. — У него от твоих слов только аппетит разыгрался!

Она принялась доставать с полки и, протирая по одной, возвращать беглецов обратно.

Взглянув на приоконный столик, на котором лежали в самом своем обычном воплощении самые что ни на есть обычные чайные ложечки, Аришка подумала вдруг:

«Что же обозначали они, эти таинственные знаки?»

Она чуть поскребла пальцем по шероховатой поверхности вагона…

И… О чудо! Ей показалось — вагон, как-то резко качнувшись, откликнулся ей. Но сказано это было по большому секрету, и лишь тому, кто умеет слышать, а значит, всем остальным знать совсем не обязательно.

Глава четвертая

В которой появляется… Ну очень странная проводница

Итак, семейство приступило к дорожной трапезе. С легким подрагиванием продуктов на столике, отколупыванием скорлупы вареных яиц, которые, наверное, со времени первого пущенного поезда являются главным дорожным блюдом.

Но — не успели Аришка с Ромкой проверить яичную скорлупу на прочность, не успел папа донести до рта бутерброд, как… Двери купе поползли в сторону. И на пороге появилась…

Ну, проводница как проводница, видели они ее уже, когда садились в вагон. Правда, и тогда она уже с каким-то особым пристрастием разглядывала их билеты, впрочем, на это имеет право каждый проводник.

— Это вы хотели выпить чаю? — спросила она их так, будто пить чай в вагоне занятие противоестественное. Лицо ее при этом даже выражало любезность, вернее, она изо всех сил старалась ее изобразить, но, казалось, любезность к ней просто не шла. Рот ее растягивался в бесконечную жвачку, из него, казалось, просто «выпадали» режущие акульей белизной зубы. И этими своими зубами она резала их, будто все они были один большой именинный пирог.

— Значит вы! — прирезала окончательно, давая понять — какой абсурд то, что они хотели сделать.

— А почему, собственно, мы не можем захотеть выпить чаю? — с неожиданной робостью спросила мама.

— Да, почему, собственно? — даже папа удивился своему вдруг дрогнувшему голосу.

Но, словно почувствовав опасность именно с этой, папиной стороны, проводница развернулась, и — пошла на него!

Она «шла» на него, как идет тореадор на быка, всем корпусом, грудью, руками и ногами, вмиг забив папу в угол купе, словно мяч в угол ворот. Забитый в угол папа был нокаутирован, обезврежен и ей не опасен. Приблизив каучуковые губы к самому его лицу, она прошипела ему в самое ухо:

— Потому, уважаемый папа, что… — но вдруг оборвала себя на полуслове. Поддернув темный рукав униформы, бросила взгляд на маленькие, спрятанные под рукавом часики:

— Потому что сейчас только девятнадцать часов десять минут! — и улыбнулась, довольная, что смогла хоть что-то объяснить этим непонятливым, разновозрастным детям.

Но и после ее аргументированной речи, их лица не прояснели.

— Ну и… что? — позволила себе нетактичность мама. — Почему мы не можем захотеть выпить чаю в девятнадцать часов десять минут?

Та, казалось, хватанула ртом горячего пара.

— Конечно! — выдохнула она. — Конечно, вы можете захотеть выпить чаю когда угодно! Когда вам будет угодно! Но ведь мы еще даже не проехали… Назярь! — и передернула плечами, понять, что уж на этот-то раз сказала больше, гораздо больше, чем ей следовало.

— Ах, Назярь… — мама оглянулась в надежде, что, может, кто-то понял больше ее.

— Да, Назярь мы действительно не проезжали, — кивнул папа.

И дети закивали тоже, обрадованные, что услышали от нее хоть одно знакомое слово:

— Да, верно! Назарь не проезжали! Точно!

— Вот, видите! — акулий рот захлопнулся.

— Что — видим? Что не проезжали Назярь? — пыталась воззвать к здравому рассудку мама. — А чай причем?

Проводница, принявшая было более осмысленное выражение, покривилась снова: весь труд по объяснению пропадал даром.

— Послушайте… — вылезая из угла, попытался реабилитироваться папа: — Что вы нам мозги пудрите? Назярь не Назярь, при чем тут это? Вы что, своих обязанностей не знаете? В них, между прочим, входит обслужить пассажиров, по их желанию подать им чай, кофе…

— Шоколад в постель… — вдруг плотоядно лязгнула зубами проводница.

— Так, кажется, я поняла! — голос мамы прозвенел жизнеутверждающе.

— У вас просто не нагрет бак! — втиснула она свое заключение в простую логическую формулу. — Так бы сразу и сказали, что кипяток, мол, будет после Назяря…

— Бак? Причем тут бак? Какой бак, гражданка?

— Обыкновенный. Для кипятка! — не снижала своего жизнелюбия мама.

Члены семейства тоже обрадовались таким простым и понятным маминым доводам.

— Который у вас стоит при входе!

— Который вы топите углем!

— Из которого вы всем наливаете чай!

Но проводница продолжала сверлить взглядом маму, словно пытаясь сделать в ней дырку.

— Бак у меня давно нагрет, гражданка! — и она облила маму… не кружкой, не стаканом, не ушатом — целым баком презрительного яда.

— Что ж, раз вы так хотите — будет вам чай! Только не говорите потом, что я вас не предупреждала!

— О чем? — глянули на нее четыре пары глаз.

— Разумеется, о том, что мы еще не проехали Назярь!

Глава пятая

В которой выясняется, что иметь дело с проводницей не только таинственно, но и опасно, стаканы превращаются в летающих птиц, а у папы неожиданно пропадает аппетит

— Кажется, я сейчас сойду с ума, — едва за проводницей закрылась дверь, мама нащупала под собой полку.

— Ты-то еще, может, только сойдешь, а кто-то… — но прежде чем это произнести, папа предусмотрительно выглянул в коридор.

Ромка же осмелел настолько, что позволил себе даже покрутить у виска пальцем:

— Да, у кого-то явно не все в порядке с головой!

— А мне кажется, это у меня не все в порядке с головой… — взглянул папа на накрытый стол. — Битый час сижу против этих бутербродов и еще ни одного не съел!

— Съел, — машинально ответила мама.

— Когда это съел?

— Когда проводница говорила про шоколад! — поддержала ее и Аришка.

— Затолкал в рот и не заметил!

— Раз не заметил — значит, не съел! От волнения не считается!

Больше всего ему хотелось, во-первых, поесть, во-вторых, почитать, в-третьих, подремать. Не зря же он набрал с собой эту кучу книг и журналов. Но они ехали уже почти два часа, а он еще не сделал ни первого, ни второго, не говоря уж о третьем и четвертом.

— А вы заметили, какие у нее глаза? — прервала папины страдания Аришка. — Ледяные, как у снежной королевы.

— Бедная маленькая Герда, — брат двумя пальцами прихватил сестру сзади за шею. — Сейчас снежная королева превратит тебя…

— Мама! — на всякий случай крикнула Аришка, не желавшая ни во что превращаться.

— В холодную мраморную…

Но превратиться Аришка не успела: двери купе снова поползли в сторону. Из-за них, по-змеиному извиваясь выползла…

Но это была всего лишь рука! Рука, в черном форменном рукаве, поддерживала круглый поднос, а на нем стояли: четыре стакана в четырех изящных подстаканниках!

— Вы чем-то недовольны, пассажиры? — за подносом и извивающейся рукой показалась и сама их обладательница.

— Я вас плохо обслуживаю? — застыла она перед ними в картинной позе. При этом пальцы ее продолжали покручивать поднос, и становилось непонятно: как удерживаются на нем четыре стакана в четырех подстаканниках с горячим чаем?

И все же, что бы она сейчас ни делала, а стаканы на ее подносе были настоящими, и настоящим был покачивающийся в них чаек, и плывущий над ними парок тоже был настоящим. Проводница пронесла его по купе и остановила у столика.

Теперь, когда она доставила все это в наилучшем виде, обижаться на нее было просто глупо.

— Чай подан! — еще больше изогнулась она, словно желая продемонстрировать, как она готова угодить пассажирам. Аришка даже испугалась — не свалится ли она тут вместе с подносом, и не придется ли им собирать по частям ее саму и осколки от стаканов?

— Вы обслуживаете нас замечательно, просто замечательно! — чуть не сделала мама реверанс, достойный самой проводницы. Они обменялись лезвиями улыбок, и показалось: в купе раздался звон двух скрестившихся шпаг.

Но, обрадованный чаем, папа вскричал:

— Чай — это прекрасно! Чай, чаек, чаище! Когда за окнами снег, непроглядная тьма, согреться чаем — что может быть лучше? — и, разрядив обстановку, первым протянул руку…

Вот тут это и произошло. Совершенно невероятное, совершенно непредсказуемое. То, чего в реальной жизни не бывает и быть не может, но иногда, как оказывается, все-таки случается!

Едва папина рука протянулась к стакану, как тот вдруг сам, словно живой, приподнялся в воздух вместе с подстаканником… Застыл там на секунду…

И, не спеша, двинулся в сторону папы!

Папа ничего не успел сообразить, он даже не успел охнуть, только инстинктивно взмахнул руками. Словно это была муха, и он хотел от нее отмахнуться.

А стакан, добравшись до папиной ладони и словно не ожидая ее здесь застать — споткнулся… Стакан покосился… Подстаканник накренился…

И — кипяток плеснул папе прямо на брюки!

— Ай! — вскрикнул папа.

Вот тут уж он действительно закричал, пусть больше от неожиданности и изумления, чем от боли. Хотя удовольствие получить ожог через прилипшую к ногам штанину, прямо скажем, не самое приятное.

И пока ошпаренный папа возился со штаниной, он не видел того, что происходило дальше! Как остальные стаканы вслед за первым — тоже взлетали с подноса, плавно переносились по воздуху…

При этом легкий парок тянулся следом, ложечки тихонечко позвякивали «дзинь — дзинь», «дзинь — дзинь», словно, не переставая, помешивали сахар.

О, это надо было видеть! Эту стаю перелетных птиц, вернее — перелетных стаканов!

На самом деле все произошло быстро, очень быстро: поднятые невидимой рукой, стаканы на секунду застывали в воздухе и один за другим приземлялись, вернее, пристаканивались, как на аэродром, на плоскость маленького столика.

Все произошло буквально в несколько секунд, но открывшее рты семейство так и не сумело их закрыть.

— Приятного чаепития! — и не думала скрывать своего торжества проводница. — Надеюсь, чай вам понравится! Очччень понравится! — и, гыгыкнув как-то по гусиному, вдруг подкинула поднос в воздух. Взмыв к потолку, тот перевернулся в воздухе, блеснув зеркальными гранями, словно тарелка в руках жонглера, и принялся падать в ее подставленную ладонь.

Проводница ловко поймала его и гордо удалилась.

Первой возможностями открытого рта воспользовалась мама.

— Что это было?

Все молчали. Папа до сих пор еще возился со штаниной.

— Кажется, я знаю! — раздался голос. — Вернее, не знаю, как это называется, но думаю… что это было…

Аришка набрала в грудь побольше воздуха:

— Это было… Самое… Обыкновенное… Чудо!

Но, заметив устремленные на нее взгляды, особенно один, братский, засуетилась:

— Что ли вы никогда чудес не видели? В вашей жизни, что ли, их не было?

Родители переглянулись. При этом папа почему-то посмотрел на маму, мама на Аришку… Аришка же покосилась на брата. Тот вдохновенно уставился в потолок.

— Но ведь это было так замечательно, когда они плыли, так чудесно…

— Вообще-то и вправду — ничего! — вынужден был признать Ромка, и это тоже было похоже на чудо: брат редко позволял себе соглашаться с сестрой. — А что, лично я не против превратиться в такой стакан. Сидишь так на уроке, надоело — и раз в окно, только ложечкой помахал на прощание.

Аришка заметила: по лицу мамы проползла улыбка. Возможно, она представила Рому, вылетающего, к ужасу учителей, в виде такого стакана, прикрывающегося школьной сумкой. А может — себя? Но тогда стакан превратился бы в ступу, портфель в метлу, а мама… В маму Ягу, что ли? Нет, на маму Ягу она явно не тянула. Вот проводница — эта да! Ее запросто можно представить в какой-нибудь деревянной ступе: метла гремит, ступа стучит, космы развиваются…

— А может, они, эти стаканы, — того? Заколдованные? — прервал Аришкины фантазии брат. — Вдруг улетят?

Но стаканы не улетали. Они стояли прочно, как танки, словно олицетворяя собой известный лозунг «Они не пройдут». И вместе с тем их присутствие было таким соблазнительным, таким натуральным… Они источали парок и аромат хорошей заварки.

— Так что? Чай пить будем?

Первым мамин взгляд остановился на папе:

— Дорогой, ты же так мечтал о чае! Был так счастлив, когда его принесли! Не хочешь ли ты попробовать его первым?

Но папа как-то нерешительно отводил глаза в сторону.

— Что-то у меня пропал аппетит!

— Аппетит? — пожала плечами мама. — Пропасть у тебя может все что угодно, только не аппетит. Тем более — мы говорим о чае…

— Все равно пропал, — упорствовал папа. — Я же не знал, что они будут летать!

— А может, все же они — того? — снова подлил масла в огонь Ромка.

— В каждом мужчине живет охотник. Представь, что это дичь: она тоже летает, — не сдавалась мама, будя в папином сознании мужчину-добытчика. — А ты ее подстрелил! Неужели после этого не будешь ее есть?

— Однажды я пытался убить курицу, — несчастным голосом продолжил папа. — Так я был весь синий, а ей хоть бы что! Так что охотника из меня бы явно не получилось!

— Тогда может из тебя и мужчины не получилось? Так, предмет для одевания… брюк! — и мама огорченно вздохнула. — Что ж, придется самой!

И она уже протянула руку.

— Что? Предмет? — папу подбросило, как на батуте. — Для обувания? То есть, для одевания? Ну, знаете… Это уж слишком! — в папе все же победил глава семейства. — Ну сейчас я вам покажу!

Что именно папа собрался показать — он не сказал, но по всему было видно: покажет!

— Аришик!

Услышав свое имя, Аришка даже вздрогнула.

— Укажи мне на любой стакан! На любой!

— Но почему именно я? Ведь есть же — постарше! — до Аришки вдруг дошло — какая ответственность ложится на ее плечи: может, за всю папину еще непрожитую жизнь!

— Потому… — отводил он глаза в сторону. — Может, это моя последняя просьба. Так пусть моя судьба решится рукой моей дочери, которая, которая…

Аришка еще колебалась и вдруг решительно выхватила из-под подушки книгу: «Папа любит читать, вот на ней и погадаю!»

Она зажала между ладонями видавший виды бестселлер про приключения космического пса — спай-с дога:

«Пусть ответственность ляжет на него, ему что, да и с космоса видней!»

И — резко его открыла:

— Страница двадцать три! — произнесла она голосом судьи. — Значит, будем считать до двадцати трех!

— Двадцать три — это хорошо, — уговаривал себя папа, пока Аришка водила пальцем по кругу. — Двадцать три — мое любимое число. Двадцать третьего числа я познакомился с твоей мамой, ей тогда было двадцать три года. И она была такая тихая, кроткая, она бы не позволила себе сказать, что я какой-то там предмет…

— Двадцать три! — и Аришка указала на стакан напротив папы.

— Этот? — неприязненно смотрел на него папа. — А ты хорошо посчитала? Ведь у тебя с математикой…

Продолжать он не стал. Бросив последний, может быть, прощальный взгляд на маму, схватил стакан обеими руками, и…

Все, замерев, ждали.

Аришка ждала чего угодно, но уж, конечно, не того, чтобы папа тут начал летать и каркать. И когда увидела, что папа как ни в чем не бывало сидит, а стакан перед ним стоит, при этом совершенно пустой, совершенно выпитый — даже разочаровалась.

А папа, кажется, сам ничего не понял: и стоило из-за этого так волноваться! Стакан перед ним стоял пустой — значит он его все-таки выпил.

— Вот так-то! — сказал он, поглядывая гордо. — Будете теперь у меня знать!

Что именно они должны знать — он снова не сказал, но уж теперь-то просто обязаны догадаться!

— А выпью-ка я, пожалуй, и еще стаканчик… — и он уже потянул руку…

— Ну, уж нет! — почти вырвала стакан из его рук мама. — Всем надо! Все хотят! А не выпить ли и нам чайку? — обернулась она к детям.

И все тут же снова уселись за стол.

И всем было весело.

Весело было папе, потому что он оказался таким храбрым. Что заслужил себе право — спокойно есть бутерброды, пить чай и быть уверенным, что его не назовут каким-то там «предметом».

Весело было маме… Ну, хотя бы потому, что папа оказался таким храбрым. Приятно осознавать, что ты вышла замуж за мужчину, а не за какое-нибудь там «облако в штанах». Да и вообще хорошо, что все когда-нибудь кончается, особенно плохое и непонятное.

Аришке же было весело…

Ну, хотя бы потому, что ей-то как раз казалось: все только начинается! Ведь они еще даже не проехали Назярь! Не зря же проводница им на что-то намекала.

Нельзя сказать, чтобы очень весело было Ромке. Чего, собственно, веселиться? Что стаканы не летают? Так он и против летающих ничего не имел. Удовольствие-то какое: сами себе прилетят, сами себе улетят, и мыть не надо. Пусть себе летют.

Так они сидели и пили. Когда кипяток в стаканах кончался — шли к баку и наполняли стаканы снова, на всякий случай поплотней придерживая в руках.

А за окном… Мелькали огни, проносились полустанки, гукали встречные поезда. И может, это и есть одно из лучших занятий в мире: пить чай, сидя в купе летящего поезда, вот так, всем вместе, слушая перебранку колес, перекличку поездов в ночи…

И ехать в какую-нибудь удивительную страну, где тебя ждут.

Глава шестая

В которой Аришка знакомится с привидением, папа начинает читать, а закончит в следующей главе

Но папа зевнул, чуть не заглотив одним зевком все купе.

— А не пора ли нам, дорогие мои…

И это означало: всему семейству пора чистить зубы и ложиться спать.

У Аришки, с первых минут появления в поезде, жила непроизнесенная вслух мечта: хоть одну ночь поспать на верхней полке. Те, кому приходится делать это часто, вряд ли ее поймут.

«Почему все могут, а я нет? Несправедливо!»

И она решила эту несправедливость устранить.

— Мам, — постаралась она придать голосу уверенность (ведь говорят «уверенность — половина дела»). — Я наверху?

И, заменив в конце знак вопроса на восклицательный, она уже даже занесла ногу на первую перекладину лестницы.

— Возможно, я и поддержала бы твою идею, но…

«Но мне кажется — тебе еще рановато», — похоже, собиралась сказать мама, но, увидев Аришкины глаза, несколько изменила текст:

— Но у нас же есть два представителя сильного пола. Как, по-твоему, они будут себя чувствовать, если мы начнем карабкаться мимо них вверх-вниз? — и мама даже изобразила рукой траекторию их карабканья.

— А что, лично я чувствовал бы себя прекрасно! — заметил Ромка, но увидев мамин укоризненный взгляд, попытался опротестовать его несправедливость:

— Я же об Арине пекусь! Она хочет, и я уступаю. Благородно. Можно сказать, с риском для жизни: ведь она же может на меня упасть!

Но качала головой мама, Аришка же продолжала смотреть умоляюще: редкий случай, чтобы «благородство» брата так работало на ее пользу.

— У тебя нет никакого опыта спанья на верхней полке! — не уступала мама.

— Интересно, а как он у меня появится, если вы мне не даете? Там! Спать!

— Маленькая еще! Вот подрастешь…

— Ясно! — поняла Аришка всю тщетность уговоров. — Как посуду мыть — так я большая, а как на верхней полке спать, так… — продолжать смысла не было. Перебросив через плечо полотенце, она отправилась топить свои страдания в умывальной раковине, сделав ее своим девичьим поверенным.

А когда она вернулась…

Нет, на этот раз все было в порядке: ложки не исчезали, стаканы не летали. Но, для продолжения истории, все же следует привести еще хоть один маленький эпизод, характеризующий отношения в семье, без понимания которых история будет не полной.

Итак, на верхней полке уже возлежал папа, углубившись в свой очередной журнал, мама же заканчивала застилать другую противоположную верхнюю полку.

— Лети, орел! — благословила она Ромку, и тот, став орлом, тут же взмыл.

— Никакой он не орел, — буркнула от обиды, устраиваясь внизу Аришка. — Куропатка он, самая обыкновенная куропатка.

— Ну… Я те щас покажу куропатку! — и, лениво прихватив подушку, брат уже было прицелился, но…

— Хорош устраивать тут птичьи бои! — заступившись за подушку, успела спасти ее мама. Вместе с головой дочери, понятно.

— Скорее уж — петушиные, — папа, оказывается, читал не так уж и внимательно.

— Тогда уж — цыплячьи. До петухов они еще явно не доросли!

Аришка же, убедившись, что фигура брата надежно скрыта от нее верхней полкой, решила не отказывать себе в дальнейшем удовольствии:

— Цыпленочек, цып-цып-цып! Не упади с верхней полочки! — сладострастно издевалась она.

Брат склонил голову: сестра явно напрашивалась.

«Спуститься, что ли»?

Но, зевнув, передумал.

— Ладно, я завтра с тобой разберусь! Заодно и за куропатку ответишь!

Итак — купе медленно погружалось в сон.

Пережив «чудесатные» события дня, погружалось в сон все семейство.

Погружалась в сон девочка Аришка, которая очень любит чудеса. Погружался в сон папа, который ни в какие чудеса не верит, если, конечно, о них с достаточной долей аргументации не рассказывают книги и газеты.

Погружался в сон и Рома, который, в общем-то, против этих чудес ничего не имел, если бы от них была хоть какая-нибудь реальная польза.

Погружалась в сон и мама, которая… Но — тсс… Которая, может, в чудеса и верит, но по каким-то своим соображениям предпочитает пока не говорить.

Аришка не поняла даже: спит она или нет, и откуда вдруг взялся поднос, такой круглый, блестящий и такой красивый? На подносе, словно приклеенные, стояли в изящных подстаканниках стаканы с не менее изящными ложечками, вставленными в каждый.

«Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь» — позвякивали ложечки в стаканах на серебряном подносе, который совершал в воздухе немыслимые пируэты.

«Где же я слышала подобные звуки»?

Поднос перемещался в воздухе, как летающая тарелка, но стаканы не расплескивали ни капли налитого в них чая.

Сначала Аришке показалось, что поднос летает сам по себе. И только потом она поняла: его поддерживает, виртуозно изгибаясь, рука в струящемся по-змеиному черном рукаве.

Вдруг поднос с рукой приблизился, и голос, странно знакомый, произнес:

— Возьми, деточка, ложечку! Возьми, не стесняйся!

Глаза рядом впивались в нее, а щелкающий, как дверцы капкана, рот, готов был просто залязгнуть.

— Ну же, деточка, ну же, смелей…

Аришка уворачивалась, но делать это становилось все сложней. И в последний момент, когда капкан раскрылся прямо перед ней, вдруг поняла:

«Да это же… Это же — она! Проводница! Ее лязгающий рот!»

— Ариша, Ариша…

«Но откуда она знает мое имя? Кажется, при ней никто ее по имени не называл…»

— Да что с тобой? Ты вся извертелась!

«Но почему у проводницы такой знакомый голос?»

— Да проснись же ты! Что тебе снится?

Аришка, так ничего и не поняв, отметила только, что проводница почему-то разговаривает с ней… Маминым голосом!

— Перевернись на другой бок! — сказал ей этот голос.

Наконец, заставив себя проснуться, Аришка поняла: голос не украденный! Он действительно принадлежит ее собственной родной маме!

Облегченно вздохнув, она зевнула, и, вняв совету, перевернулась на другой бок, натянув на себя одеяло.

Вот уж теперь-то можно было заснуть как следует, по настоящему, без всяких там зубастых проводниц. Но этого-то она как раз сделать почему-то не могла. Ей казалось, в купе что-то происходит…

Чтобы убедиться, что все нормально и страхи ее напрасные, Аришка даже высунула голову из-под одеяла.

И — она увидела: длинное, белое, вытянутое по вертикали пятно, качаясь, плавало по купе. В одну — в другую сторону, то удаляясь от нее, то приближаясь.

«Ой, что это? Кто»?

Странное видение, непонятно, имеющее ли вообще плоть — напоминало…

Привидение! Да, самое обыкновенное, настоящее, если только они и в самом деле бывают — настоящие! Плавая в сумерках купе, склоняясь то в одну, то в другую сторону…

Аришка ущипнула себя: «Может, сплю»?

Щипок оказался чувствительным.

И вдруг — привиденье приблизилось… У него выросли руки. И они, эти руки — длинные, белые, потянулись… Прямо к ее горлу!

— Мама! — не выдержала Аришка, резко откатываясь к стенке.

— Да мама я, мама! — вдруг отозвалось привидение. — Я уже двенадцать с лишним лет как мама! — и этими своими длинными белыми принялось подтыкать под ней одеяло.

В это время мелькнувший за окном фонарь осветил купе, и Аришка увидела на привидении мамину ночную рубашку.

— Уф-ф… Мам, значит это и вправду ты?

— Ну а кто же еще? Не привидение же! Спи давай!

И Аришка, чтобы не сердить маму-привидение, честно закрыла глаза. Привидение в такой знакомой маминой светлой рубашке уже не было страшным. Она честно закрыла глаза, но заснуть почему-то все равно было невозможно. Почему?

Мама рядом производила какие-то действия. Вот она подняла одеяло и положила его на Аришку. За ним последовала подушка. Потом — Аришка чуть не задохнулась — ее придавило валиком скрученного матраса.

Аришка уже давно раскрыла глаза и все с большим недоумением наблюдала. В конце-концов, рискуя вызвать гнев мамы-привидения, спросила:

— Мама, что ты делаешь?

Она постаралась спросить как можно тише: вдруг мама стала лунатиком? А с лунатиками, говорят, надо обращаться осторожно, ведь их нечаянно можно испугать.

— Что ты делаешь, мама?

Мама же, словно не слыша, продолжала свои действия. Полностью убрав с полки постель, зачем-то подняла вверх и саму полку.

«Может, ей просто что-то нужно вытащить из сумки?»

Но дальше началось что-то совсем непонятное. Вдруг она забралась внутрь полки сама, кое-как встроившись между вещами. И так, склонив голову, словно цапля, ловящя рыбу, застыла.

Аришке хотелось ее окликнуть, но она не решалась.

Шло время…

Время шло, а Аришка молчала, мама же стояла в той же неловкой позе.

Наконец, Аришка не выдержала:

— Ма-а-а…

— Тсс! — донеслось из темноты.

Прошло еще несколько минут, показавшиеся Аришке вечностью. И когда она потеряла уже всякую надежду, мама вдруг сама подала голос.

— Ты ничего не слышишь? — спросила она.

— Нет… А что?

Но мама, не отвечая, молча присела на краешек Аришкиной постели.

— Наверное, у меня с головой… Или с нервами. Слышу то, чего нет. Может, слуховые галлюцинации?

— Да что слышать-то надо?

Хоть вставать и было лень, но… Не допускать же, в самом деле, маму до «галлюцинаций».

Поднявшись с полки, Аришка перешагнула узенькое пространство и тоже забралась в вещевой отсек, где только что стояла мама. Приняв ту же смешную позу цапли, ловящей рыбу.

Она вслушивалась, вслушивалась старательно, но слышала только обычную перебранку колес. И уже собралась было выпрямиться, как…

До слуха донеслось какое-то странное бормотание, перемешанное с другими звуками. Казалось, кто-то, то ли плакал, то ли смеялся, то ли делал и то и другое одновременно. Потом все стихало, и через минуту начиналось снова…

— Слышу! Я слышу!

То, что она услышала, — совсем не могло вызвать радостные эмоции. Но сейчас ей было важно другое: что с маминой головой все в порядке, с нервами тоже, и к лунатикам она отношения не имеет.

— Что слышишь? — оживилась мама.

— Да голоса какие-то непонятные!

— Слышишь, значит… — мама почему-то тоже обрадовалась. — И что же нам теперь со всем этим делать?

— Кажется, я знаю… — значительно произнесла Аришка.

Так исполнилась ее мечта — Аришка оказалась на верхней полке. Да еще поменялась с мамой крест накрест местами, чтобы уж никакие «голоса» ей больше не пригрезились.

Аришке удалось убедить маму, что «это лучшее, что они могут сейчас сделать». Не идти же ночью с выяснениями к этой зубастихе. Для папы же с Ромой была выдвинута версия сквозняка.

Такое объяснение папу вполне устраивало. Ему ли обращать внимание на какие-то сквозняки, если он и двадцатиградусный мороз может не заметить. И поспать на морозе может, и ничего!

— Конечно, мы не имеем права жертвовать вашим драгоценным здоровьем! — с готовностью согласился он. — И чтобы доказать, что оно нам дороже всего, готовы спать хоть на полу! Правда, Роман? Вставай-просыпайся, наступил час мужского подвига!

— Поспишь тут с вами! — проскрипела вторая верхняя полка. — Я ведь сразу сказал: давайте внизу лягу, а вы: «орел, орел»!

Представитель этой верхней полки спустился молча, вероятно, решив, что действие — лучшее доказательство мужского поступка. Но когда нечаянно столкнулся с обладательницей нижней полки, торопящейся взмыть вверх, не удержался:

— Все попомню! И за цыпленка ответишь! — и, добравшись до нижнего этажа, тут же рухнул.

Аришка же, оказавшись на верхней полке, испытывала такое невыразимое блаженства, что теперь уже оно не давало ей уснуть. Но когда, под мерное постукивание колес, сон все-таки пришел, ее сознание снова оказалось подвержено нападению:

— Понял! Я все понял! Как же это я раньше-то не сообразил! — казалось, голосом папы в купе взрываются мелкие лопающие шарики.

— Да, странно, при твоем уме… — сонно отозвался голос мамы.

— А ты откуда знаешь, что я сообразил?

— Ну конечно — разбудить нас!

— Я не об этом! Я вот о чем…

Аришка натянула одеяло на голову. Не помогло. Сунула голову под подушку…

— Сегодня — тринадцатое число. Мы едем в тринадцатом вагоне! А вдобавок — я еще вынужден спать на этом тринадцатом месте, будь оно неладно! Вот где собака зарыта! — папа даже постучал по табличке с числом «13», словно пытаясь достучаться до этой самой собаки.

— Ну и что? — сонно отозвался голос мамы. — Каждый человек, хоть раз в жизни, оказывается на тринадцатом месте, едет в тринадцатом вагоне, покупает билет на тринадцатое число…

— Ну как же ты не понимаешь? Как же вы не понимаете! — путался папа в числительных и падежах. — А еще женщина с высшим образованием! А из этого следует, что…

Аришка, смирившись, уже приготовилась выслушать папины ценные замечания… как на него вдруг неожиданно напал — смех! Словно кто-то принялся его безостановочно щекотать!

— Ой, ха — ха, не могу, ой, хо — хо…

— Дорогой, ты в порядке? — забеспокоилась мама.

— В по — о — о — лном! — по лицу папы от смеха уже текли слезы. — В полнейшем! Ха — ха — ха — тринадцать! Ой — хо — хо, сейчас умру — ха — ха — ха!

Так вот, — сделал он над собой усилие. — Все дело в том, дорогие мои…

Но и на этот раз «дорогим» не дано было услышать ценной папиной аргументированной речи, хоть Аришка даже убрала с головы подушку.

— Дело в том, что сочетание нескольких чертовых дюжин дает, дает… — почти добрался он до конца фразы…

На этот раз на него напал — чих! Папа сегодня был просто подвержен нападенью.

— А — а — апч — хи! — сказал он, почти не удивившись. — Простая логика подсказывает, что сочетание нескольких чертовых дюжин… — голос его снова мучительно напрягся. — А-а… — пчхи…

— Послушай, дорогой, ты либо чихай, либо говори! — не выдержала мама.

— Не могу, апчхи, это сильнее меня, апчхи, теперь минимум шестьдесят пять раз, апчхи!

— Почему это именно шестьдесят пять?

— Потому, апчхи, что делится на тринадцать! Так вот, сочетание нескольких чертовых дюжин не может пройти, апчхи, бесследно! Энергия этих чисел имеет определенную, апчхи, силу, и когда эти силы соединяются, апчхи…

— Но ты же, кажется, не веришь ни в какую чертовщину?

— Не верю, апчхи! — убедительно чихнул папа. — Верю только в силу, апчхи, логического разума, апчхи!

— Как же тогда с точки зрения логического разума ты объясняешь свое чиханье?

— Очень просто, апчхи, дорогая! Сами же сказали, что здесь сквозняки! Вот тебе и… апчхи!

— И тебе апчхи! Вот только интересно: обязательно надо чихать шестьдесят пять раз? Может, хватит и двадцати шести? Тоже делится на тринадцать!

— Не могу, апчхи! Это у меня с детства, апчхи, дорогая! Как начну, апчхи, — так минимум шестьдесят пять раз, апчхи!

— Ну и чихай тогда себе в одиночку! — и мама сердито отвернулась к стенке.

— В одиночку, апчхи, неинтересно! Я люблю, апчхи, чихать в коллективе, апчхи!

Но, увы, папины чихи остались без внимания.

Глава седьмая

В которой появляются двое таинственных незнакомцев

Наверное, расположение звезд над Аришкиной головой было таково, что сон в эту ночь ей оказался абсолютно противопоказан. Она не понимала и сама: спит или нет, измяв подушку, не умея окончательно проснуться, но так и не сумев как следует заснуть.

Устав сопротивляться — открыла глаза. Что-то снова было не так. Она прислушалась: откуда-то доносились звуки. Нет, на чихи они уже явно не походили, скорее — на храп.

Значит, папа уже перестал чихать, и это значит — он спит, и это значит…

«Чтобы меня можно было разбудить каким-то храпом»?

Перевернувшись на другой бок, она снова попыталась закрыть глаза.

Но эти звуки… Они раздавались где-то совсем рядом, кажется — прямо из-за стенки. «Нет, это не храп…»

Аришка придвинулась, почти вдавившись в стенку ухом…

Точно! Оттуда! Звуки поражали своей неразберихой. Словно кого-то пытают, мучают, и этот невидимый «кто-то» кричит, умоляя о пощаде:

— Ой, не надо, не могу больше… Ай — я — яй!

Голос был высокой тональности, непонятно кому принадлежащий: мужчине или женщине, так кричать могли оба.

Звуки напоминали те, что они уже слышали с мамой, только громче, ясней, отчетливей…

«Не может быть! Такое — в поезде? В купейном вагоне?»

Мурашки невольно поползли по спине.

«Но что делать? Разбудить родителей? Брата? Или спуститься вызвать проводника»?

При слове «проводник» — перед Аришкой выплыло лицо зубастихи.

«Нет, лучше не надо».

И все же она решила действовать и уже собралась даже спрыгнуть со своей верхней полки, как в этот момент… Она даже не успела удивиться: двери купе поползли в сторону и пять черных жирных выползков обхватили дверной косяк.

«Что это?»

Немного поплясав, выползки двинулись дальше, и вдруг соединились в одного: толстого, жирного, уже скорее напоминающего целого удава.

«Да это же… Рука! Ну да, обыкновенная человеческая рука в пять пальцев, только в черной перчатке!» — как будто наличие чужой руки в купе могло успокоить.

А таинственная рука и не думала убираться, наоборот — все больше подтягивала дверь на себя, уже почти полностью овладев ею.

И вдруг — над черной рукой появилась… Шишка!

Шишка в отличии от руки — имела более светлый оттенок. Почти без промедления ей даже удалось понять:

«Да это же — нос! Обыкновенный человеческий нос»!

Нос, действительно, был бы обыкновенным, если бы не был таким любопытным. Он принялся вращаться в разные стороны, словно что-то здесь вынюхивая. Вот проявились и другие части лица: нависающие брови, маленькие, довольно шустрые глазки, шапка темных волос.

Поезд как раз проезжал мимо какой-то станции — ей удалось кое что разглядеть. Хоть одеяло она и успела натянуть на голову, но оставалась маленькая щель, через которую наблюдала за происходящим.

«Кто это? На пассажира, перепутавшего купе, непохож… Тот не стал бы одевать черных перчаток и открыл бы дверь сразу.»

Но и это было еще не все: вслед за первой головой появилась вторая. Вторая голова!

Нависнув над первой, она с интересом принялась покручивать зрачками.

Вот здесь-то уж можно было испугаться не на шутку: неизвестных в купе оказывалось двое!

Да, Аришка и испугалась и, наверное, испугалась бы еще больше, но тут как раз что-то насмешило ее. На минуту показалось: она в кукольном театре, а головы, выглядывающие из-за дверей, — головы актеров, выглядывающих из-за ширмы.

Мысленно она окрестила первого: «брюнет — коротышка». По сравнению со вторым, которого она назвала «блондин», этот был ниже ростом. Еще она успела заметить: у блондина на шее вместо обычного галстука — пропеллером торчал бант.

«Галстук-бабочка!» — догадалась она.

Вот уж бантик-то этот никак не вязался с ситуацией возникшей опасности.

— Ну, что? — шепотом спросила вторая голова первую.

— Не пойму, — ответила первая. — Темно как в преисподней.

— В преисподней могут водиться черти.

Аришка понимала: она должна что-то сделать, иначе эти двое всех здесь просто перебудят!

Но — что сделать? На самом деле она была не такая уж храбрая девочка, и если бы не это сравнение с театром кукол…

— Эй! Что вы тут делаете? — вдруг крикнула она неожиданно даже для самой себя. Показалось — крикнула громко, хотя голос почти сорвался на писк.

Но — двое! Только что говорившие про чертей и преисподнюю! Что сделалось с ними!

Головы вдруг завращались, задергались, не понимая — откуда доносится голос.

— Я вас спрашиваю: что вы тут делаете, а? — и Аришка высунула голову из-под одеяла!

Тут они и увидели ее.

— Миль пардон мадам, то есть миль пардон мадемуазель… — залепетали, перебивая друг друга, голоса. — Мы извиняемся. Просто обшиблись номером, просим прощения! — в голосах вдруг даже появился неожиданный иностранный акцент.

Продолжая расшаркиваться, они принялись исчезать. Сначала — светлая голова с длинными волосами, потом темная с короткими.

Дольше всех исчезал шишкообразный нос, последней — черная рука, уводящая своих выползков.

А рядом с Аришкой, ничего не подозревающая, продолжала мирно посапывать семья: жизнеутверждающе похрапывал папа, просматривал счастливые сериалы Рома, и даже мама, с ее тонкой психикой, на этот раз — ну ничегошеньки-то не услышала!

«Прямо приходи и бери всех голыми руками!»

Но зачем приходили эти двое? И какие странные были у них лица, и какие странные голоса…

«Голоса? Как же я могла забыть о них!»

Она припала ухом к стенке…

Там было тихо.

Не просто тихо — оглушающее тихо.

Глава восьмая, короткая

Спай-с-дог или «легкомыслие по-космически»

Аришка решила не спать: в купе запросто могла вернуться покинувшая его парочка. «Зачем они приходили? Что им здесь было нужно? Перепутали купе или…»

Но в любом случае надо сохранять бдительность.

Не спать! Не спать — не спать!

Но попробуй «не спать», когда спать так хочется! И все равно — она будет не спать, даже если спать будут все вокруг (а все только это и делали), даже если спать будет хотеться очень, даже если она вообще уснет…

Стоп! Вот этого-то как раз и нельзя!

И, поудобней устроившись, она принялась во всю «не спать».

Она будет не спать, даже если глаза слипнутся, даже если ей начнут на яву грезиться сны, даже если… Завтра она, конечно, никому ничего не скажет. Зачем? А сегодня, ценой собственной бессонницы, будет охранять сон: мамы, папы и даже вредного брата Ромы, пусть, даже его! Главное — не спать, не спать, не спать…

В какой-то момент «не спать» — она сказала себе уже с закрытыми глазами. А когда их раскрыла — ужаснулась:

«Что же я делаю!»

Но как же бороться со сном? Мама, когда не может уснуть, пьет лекарство от бессонницы. Но что же делать ей? Искать лекарство от «сонницы»?

И вдруг Аришка вспомнила: у нее же есть такое лекарство!

Рука потянулась к приоконному столику…

Приключения спай-с дога открылись сразу же и на нужной странице.

«Уж он-то точно не даст ей уснуть! С ним, даже если и захочешь, — не уснешь!»

Спай-с дог занимался своим обычным делом: подкреплялся алюминиевыми котлетами. Потом запил их вместо чая — керосином, и, подзаправившись, — отправился в свое очередное космическое приключение. Он скатывался с межпланетных горок, хулиганил, зацепившись за хвост улетающей кометы, и занимался прочей фантастической ерундистикой.

Аришка даже подумала с тайной завистью: «Вот если бы у меня был такой пес! Ухватился за его хвост и — вперед! Покорять космическое пространство! Кстати, он подошел бы и при ловле преступников. Те двое от него бы точно не отделались»!

Но тут перед ее глазами выплыла вполне реальная собачья физиономия, или, как сказал один ценитель собачьих индивидуальностей, — «интеллектуальное лицо». Лицо принадлежало ее родному псу Тимофею, проживающему без всякой прописки на территории их дома. Тимка взглянул на нее с таким укоряющим выражением, свесив длинные, как у настоящей гончей, уши, словно говоря:

— И ты хочешь променять меня, живого, родного, на какого-то придуманного космического»?

…Странно, но этот книжный спай-с дог почему-то все больше приобретал черты реального Тимки, с глазами цвета спелой вишни, самого преданного друга на свете. Этот спай-с дог предложил ей позавтракать. Аришка никогда не принимала участие в собачьем, тем более космическом, завтраке, и идея показалась ей интересной.

После алюминиевых котлет, которые, как ни странно, оказались вполне съедобными, они немного покружили в пределах ближней галактики, а салат из пластиковых капсюль вознес их просто на головокружительную высоту! Слегка пошарив в пределах солнечной системы, они заглянули и в парочку соседних. Потом, пристроившись в уголке вселенной, полистали любимую спай-с догом книгу: «Кодекс — справочник, путеводитель по космосу». И, следуя инструкциям «Кодекса», уже собрались как следует протряхнуть вселенную, как…

Как этот противный спай-с дог, в образе Тимки, увидел выползающий из соседней галактики ободранный хвост космической кошки…

И — помчался следом! Да так, что замелькали только подтверждающие наличие в его крови гена гончей длинные висячие уши.

А брошенная на произвол Аришка стала падать. Она падала, падала и падала, пока…

Глава девятая

Рассказывающая о том, что приобретать смежные профессии полезно, и в которой папа поражает всех знаниями, а мама с Аришей не желают знать, что такое явление «декомпрессии»

Или — с Новым вас годом, дорогие друзья!

…Пока не ударилась обо что-то головой.

От этого удара она и проснулась. Но, даже и проснувшись, не поняла: куда смылся этот противный спай-с дог и зачем он придавил ее своим тяжелым «Справочником-кодексом»?

Аришка протянула руку, чтобы его убрать и услышала:

— Боже мой! Что это? — голос явно принадлежал не спай-с догу.

«Может, это кричат космические жители, вспугнутые появлением наглого земного пса»?

Аришке все же удалось сдвинуть с лица бесценную реликвию. Приблизив «Кодекс — справочник» к глазам — она увидела, что на ней лежит ее собственная книга, никакого спай-с дога нет в помине, а звучащий голос не чей иной, как голос ее родной мамы.

Первая мысль была: она проснулась! А раз проснулась, значит — она спала! А раз спала…

Подскочив и еще раз ударившись о потолок, Аришка в один момент вспомнила: ночь, купе, двое неизвестных…

Но как же она могла забыть!

«Как я могла заснуть? И почему у мамы такой тревожный голос? А что, если…»

На сердце похолодело. Она скосила глаза вниз…

И — облегченно вздохнула. Все члены семейства находились на своих местах. Папа с Ромой мирно почивали на своих нижних полках, мама же сидела на Ромкиной полке в самом ее углу. Поза ее, правда, показалась Аришке несколько необычной, но пока не до того.

«Слава Богу, все на месте!»

— Ничего не понимаю! — продолжал раздаваться голос. — Что это? Как это может быть?

Постепенно Аришка постигла причину маминого удивления.

Папа с Ромой действительно спали на своих полках, и ничего особенного не было ни в их позах, ни в выражениях их лиц. Но сверху, поверх одеял, они были присыпаны, как горбушка хлеба солью, легкой пыльцой снежинок. Как крохотные паучки, они кружились в воздухе, постепенно опускаясь вниз и укрывая их собой.

— У нас, что, в купе — снег?

Теперь Аришка разглядела: мама сидела в углу Роминой полки, поджав под себя ноги, как маленькая девочка. А внизу под ней, на ковровой дорожке, расползалась жижа полурастаявшего снега, сказать проще — слякоти.

— Не пойму — откуда он берется? — вместо ответа продолжала мама беспомощно озираться.

Аришка, так и не постигнув сути происходящего, с удивлением смотрела на две припорошенные снежной пыльцой фигуры. Факт спанья в условиях снегопада поразил ее, кажется, больше наличия в купе снега.

— Рота, подъем! — крикнула, не удержавшись (так порой будил их по утрам папа). — С Новым вас годом!

— Какой еще новый год? — забормотала снежная гора по имени папа — он словно испугался необходимости делать новогодние подарки.

— Вы хотя бы живы? — пробивался к их сознанию голос мамы.

— А почему, собственно, мы не должны быть живы? Уж не хочешь ли ты сказать, что должны умереть от голода, потому что вчера плохо поужинали? И не хочешь ли ты реабилитироваться, покормив нас плотным завтраком?

При слове «завтрак» оба сугроба зашевелились, наружу выползли две вполне здоровые физиономии.

Папа и Рома сели на полках и, не торопясь (а куда, собственно, торопиться?), опустили ноги в попытке найти тапочки. И в ту же секунду, вздернув подошвы, уставились друг на друга. Оба они напоминали в этот момент Аришке ее любимого спай-с дога. По ее представлению, у космического пса должны быть именно такие наивно удивленные глаза.

— Что это? Откуда?

— Мы, что, на северном полюсе? — недоуменно качнул ногой папа.

— И даже не на южном, — нервно пожала плечами мама. — В самом обыкновенном вагоне, самого обыкновенного поезда, идущего по маршруту: «Москва — Кснибялеч».

Аришка слушала и думала: «Интересно, что бы они сказали, если бы узнали еще про то, что здесь произошло ночью? Нет, пожалуй, лучше не говорить!»

Она вздохнула: «А как хочется-то!»

Но если не родителям — тогда кому?

Взгляд невольно сполз в сторону брата. Тот уже снова успел затащить ноги на полку и, пока, суть да дело, принялся догонять остатки ускользающего сна.

Ей же самой, по сравнению с явлением ночных выползков, все остальное казалось вообще пустяком. И поэтому она сказала бодро:

— Подумаешь, снег какой-то! Может, просто плохо окно заделано?

— Я смотрела, — печально сообщила мама. — Нормально.

— Тогда может… — снизила она голос, — очередной прикол вагона?

— Еще скажи — чудо! — брат, оказывается, спал не так уж и крепко. — Все бы только в детские сказочки верить! Конечно, не она же под сугробом спала, не на нее же снег падал! Мы тут, можно сказать, чуть не заледенели, как генерал Карбышев…

Аришка снова скосила глаза:

«Нет, доверить нельзя. А как хочется-то!»

Но ее слова возымели действие. Пристыженный дочкой, папа вскочил обеими ногами на две нижние полки и принялся внимательно изучать потолок.

— Да, да, да. Так, так, так… — прощупывал он его руками.

— Что да — да — да? — не выдержала через пять минут мама.

— Что так — так — так? — вид папы под потолком, заинтриговал и Аришку.

— Понятно, — наконец, отозвался он. — Все просто. Видите: снежинки на потолке?

— Я уже целый час их вижу, — вздохнула мама.

— Обратите внимание: они проявляются как на фотографии. Подобное явление, по-моему, называется в физике «явлением декомпрессии», — в голосе папы звучали горделивые ноты.

— «Де» чего? — не поняла мама.

— Де — ком — прес — сии! Повторяю по слогам! Просто, на мой взгляд, что-то не отрегулировано в работе вентиляционной системы вагона. Появляющаяся на потолке сырость кристаллизуется и превращается в снежинки, которые потом плавно опускаются вниз, — папа даже изобразил рукой плавность опускания снежинок.

— Интересно… — задумчиво протянул Ромка, и папа взглянул с благодарностью: «Хоть кто-то оценил!» — А почему они опускаются именно на наши полки?

— Почему-почему? — раздосадовано буркнул папа — кажется, здесь никто и не собирается им гордиться! — Потому что! Снежинки появляются на потолке справа и слева от вентиляционной системы. Потом по закону заданной траектории летят и укладываются на наши полки!

— Интересно… — снова значительно протянул Ромка. — А кто им эту траекторию задал?

— Не знаю, кто задал им, а я, кажется, сейчас задам вам! Объясняешь им, объясняешь! Кто задал? Физика, ее законы, неужели непонятно? Законы физики! — папа явно начинал заводиться.

— Дорогой, ну какой же ты умный! — все же успела вставить, нейтрализуя мамино возмущение, мама. — И как ты обо всем догадался?

— Как, как… У меня, между прочим, диплом инженера-физика, если ты не забыла!

— Где он у тебя, «между прочим»?

— В шкафу! — кивнул папа, но, тут же спохватившись, добавил: — Но ведь знания-то остались!

И, дождавшись, наконец, поощрения, он вспомнил, что в экстремальных ситуациях все же мужчина должен брать инициативу на себя:

— Эх, где я только не был, кем я не работал… — перед глазами снова мелькнул лежащий в шкафу диплом инженера-физика и сам он, с киркой, сидящий под кустом винограда. — А вот снегоуборочным комбайном еще никогда! Подъем, Роман! Обретать смежные профессии полезно!

И сделав ловкий бросок, он точно приземлился в стоящие на полу, насквозь промокшие тапочки.

Глава десятая

В которой обнаруживается, что стаканы, хоть иногда, но все таки летают, а в воздухе проплывет образ таинственного мага

Вагон, конечно, и рад был бы образумиться и не выкидывать «ничего такого», но иногда это «что-нибудь такое» выкидывают сами пассажиры. Например, фантики из-под конфет, сигаретные коробки, обрывки газет, иногда даже целые газеты.

И бывает, что эти самые обрывки газет или целые газеты прилепляются к окнам с другой стороны вагона, и можно получать информацию, даже не выходя из купе.

Но пока ничего подобного не происходило. И можно было спокойно прибраться в купе и спокойно выпить чаю, если бы…

Всегда найдется какое-нибудь «если бы «…

Мама вдруг повела купе обеспокоенным взглядом:

— Послушайте, а куда делись наши стаканы? Вчера, кажется, мы оставили их вечером на столике…

— Да спросишь потом у проводницы, — отмахнулся папа, которому с утра вполне в купе хватило снега. — Может она забрала. А заодно спросим, по какому случаю у нас тут Новый год?

На этих словах она и появилась.

— Чай? Кофе? — ослепила она их своей, ядообразной улыбкой. — Что пожелаете?

— Веник! — не успела мама привести лицо в подобное соответствие.

— И совок! — указал папа на мокрое пятно на полу: — Не объясните ли вы нам — что это такое?

Проводница не могла не заметить слякотную лужу, расползшуюся на полу, но ни один мускул ее лица не дрогнул.

— Снег, — пожала она плечами. — Обыкновенный снег.

— А почему это — в купе снег?

— На улице снег и у нас снег, — небрежно пожала она плечами.

— Но мы-то едем не на улице! В вагоне! Купейном, между прочим! — напомнила ей мама.

— Мы что — так и поедем под снежным заносом? — пытался прорваться до ее сознания папа.

Каучуковый рот растянулся:

— Ваш вопрос, гражданин, мне понятен. Вы хотите знать — скоро ли будет Арамас?

— Я вовсе не хочу ничего знать про Арамас! Я просто хочу знать, скоро ли прекратится снег? И почему он в купе вообще?

— Я же вам объяснила, приедем в Арамас — и снегопад кончится.

— А вам что — об этом сообщили синоптики? — пыталась добраться хоть до какой-то логики мама.

— Синоптики, гражданка, тут не при чем, — и, уже взявшись за ручку двери, вдруг обернулась:

— Но если вы хотите знать…

«Мы ничего не хотим знать!» — чуть не вскрикнула мама.

— То вам я, так и быть, скажу. По большому, можно сказать, величайшему секрету! И только вам!

«Не надо только нам!» — снова чуть не вскрикнула мама, а проводница, понизив голос, уже выдыхала хриплым речитативом:

— Человек в клетчатой накидке должен появиться после Арамаса.

— Какой человек? В какой накидке? Что вы такое говорите?

— В клетчатой накидке, с двумя большими баулами! — и она посмотрела так, словно этот человек как раз сейчас и проходил, отражаясь в ее глазах.

— Кстати! — провела она рукой по мягкой ворсистости.

— Это ваше одеяло…Оно очень напоминает его накидку. Очччень, — и, протянув букву «ч», прижала палец к губам:

— Но тс-с! Никому! Ни слова! Клетчатый человек прошел по вагону и исчез. Но он ходит здесь, ходит! — исторгала она слова словно из глубины живота.

— Но далеко не всем удается его увидеть. Это образ! Символ! Маг!

Она так оглушила и запутала их своей тарабарской речью, что мама даже забыла про стаканы.

— Да! — крикнула она, когда та уже почти успела скрыться за дверьми. — Вы случайно не знаете — куда делись наши стаканы? Вы их не уносили?

— Стаканы? — обернулась та. — Это такие: красивые, в изящных подстаканниках?

— Да, в подстаканниках.

— С ложечками, вставленными в каждый стакан?

— Д, с ложечками, — закивали все по очереди и вместе.

— Из которых вы вчера вечером пили чай?

— Пили, пили! — семейство словно обрадовалось, что с проводницей наконец-то можно поговорить на самом простом, человеческом языке.

— Пили, несмотря на мои предупреждения?

— Да, несмотря на…

— Не забирала! — вдруг резко отрезала та, вмиг лишив их всякой надежды на потепление.

— Тогда — где же они?

— Задайте этот вопрос себе! — и, превратив лицо в маску холодной, чопорной неприступности, гордо удалилась.

— Дорогая, ты, главное, не волнуйся! Нас много, и у нас здравый рассудок, — принялся непонятно кого уговаривать папа, едва за проводницей закрылась дверь. — А скоро будет Арамас, снег прекратится…

— Что? Ты… веришь в эту чепуху? — обострился мамин взгляд, она с удивлением посмотрела на папу.

— Я? Не говори глупостей! Я не верю, просто… Я не хочу сидеть по колено в снегу! А что касается стаканов… Если они сами улетели, почему не могут сами и прилететь? — и, стоя среди купе, папа даже помахал руками.

Мама смотрела на него с чувством все больше нарастающей жалости.

— Да не смотри ты на меня так! — забыл папа выйти из полета. — На меня-то ты можешь положиться! Я-то нормальный! В полном здравом рассудке! В полнейшем! — стоя посреди купе, продолжал он помахивать крыльями.

Во время диалога родителей Аришка с Ромкой незаметно переглянулись. Им почему-то стало казаться, что нормальных людей в купе остается все меньше.

Глава одиннадцатая

В которой Ариша делится сокровенной тайной с Ромкой

— Веник, совок заказывали? — дверь задергалась, и в образовавшийся проем прорвалась небольшая двухколесная тележка, на подобии той, что используют дворники. На тележке действительно лежали совок и веник.

— Убирайте, сколько вам хочется! — отозвалось затележное пространство. — И насчет стаканов не волнуйтесь! Я пересчитала — все на месте! Так что, чай пить будем? Горячий, свежий, крепкий?

— Нет! — не сговариваясь, в один голос прокричало семейство.

— Как хотите. На вашем месте я бы не стала отказываться. В экстремальных условиях снегопада горячий чай не роскошь, а жизненная необходимость. У вас, между прочим, дети, гражданка! — сделала проводница выразительный выпад в сторону мамы.

— Они, между прочим, — у нас! — горделиво шевельнул усами папа.

— На что это вы намекаете? — не очень поняла это красочное выступление мама.

— Абсолютно ни на что. Я просто хотела сказать, что не могу топить титан по прихоти каждого пассажира. Пейте, пока горячий!

— Хорошо, — мама неожиданно согласилась. — Мы будем пить. Но только не чай — кипяток!

— И из своей посуды! — решительно буркнул папа. — Которая не летает!

Едва за проводницей закрылась дверь, Аришка, оседлав телегу, удачно встроилась между совком и веником.

Мама же продолжала сокрушенно качать головой:

— Нет, это же надо: купили, называется, билеты в купейный вагон! Сверху идет снег, под ногами — слякоть, посередине стоит какая-то телега…

— Мам, ты говори не телега, а тачка. Так круче! — Ромка тоже пристроился вслед за сестрой, освобождая себе место, преимущественно от нее самой.

— Ложки исчезают, стаканы летают, а чай вообще нельзя пить без опасности для собственной жизни… Что ж… Раз так — объявим голодовку до завтрашнего дня!

— Ну уж дудки! — папа почувствовал в маминых словах неожиданную угрозу для себя. — Мы себе этого позволить не можем! У нас дети!

Возможность остаться без пищи подействовала на папу особенным образом.

— Беру инициативу на себя! — бодро вскричал он. — Как только будет ближайшая станция — я выскочу, куплю заварку в пакетиках, или кофе в пакетиках… Из моих рук, дорогая, надеюсь, ты не откажешься их принять? А сейчас: раз-два, уберем этот снег!

— Послушай, дорогой… Тебе не кажется, что с утра ты избыточно инициативен? — смотрела на него мама. — Жаль этого нельзя сказать про тебя во второй половине дня. Вечером ты только брюзжишь, зеваешь и путаешься у всех под ногами.

— Это потому, что по природе я жаворонок! — папа даже попытался ужаться до размеров маленькой птички. — Встаю рано и радуюсь каждому новому дню!

И он принялся так жизнеутверждающе махать веником, что слякотные брызги полетели в разные стороны.

— Ну, а поскольку ты сова, то имеешь право вставать позже и принимать важные стратегические решения во второй половине дня. Держи! — вручил он веник Ромке.

— То-то я поздно встаю! Уж если жаворонок встал… — продолжать мама не стала. — Уж если я сова, то, прежде всего, по причине своей мудрости…

Пока родители выясняли, кто к какому классу птиц относится, Аришка, забравшись на верхнюю полку, рассуждала.

Все это время, пока происходили очередные странности вагона, она чувствовала, как жжет и раздирает ее тайна, свидетелем которой она стала. «Кто эти двое? Зачем приходили в купе? Случайно или…Что им было нужно»?

Казалось — если она кому-нибудь не расскажет — просто лопнет.

Но кому? Родителям? Папа за своими книгами и газетами все равно ничего не увидит, не услышит и не поймет. Живет он, как говорит мама, в силу своей профессии экскурсовода — в отрыве от жизни реальной, в мире книжном.

Мама? Она бы, конечно, могла, но с ее тонкой психикой? Если узнает, что ее любимому сокровищу грозила опасность — она с ума сойдет. Нет, родителей лучше оставить в покое.

Тогда — кто же остается? Три минус два…

Сверху Аришка изучала розоватую макушку и профиль Буратино. Веник в руках брата двигался так, словно выискивал щель, куда бы понадежней спрятаться. С гораздо большим энтузиазмом он бросал взгляды на лежащую на верхней полке сестру. «Ну, подожди, отыграюсь я на тебе за свою вынужденную трудовую терапию», — выражал его взгляд.

Да, трудненько будет расшевелить этого ленивца, а уж заставить поверить…

Аришка вздохнула: «Впрочем трудно — еще не невозможно.»

Когда родители, нагруженные тачкой, совком и лопатой, повезли все это богатство в сторону тамбура, Ромка, не долго думая, вскарабкался на противоположную верхнюю полку и тут же затерялся в ворохе постельного белья. Он отвернулся к стенке, всем видом показывая, что сестру он — не видит, не слышит и не замечает. В доказательство, что заслужил себе законное право отдыха, через секунду раздался его мощный качественный храп.

— Рома! — пока еще деликатно потянула Аришка на себя его одеяло. — Не делай вид, что спишь! Мне нужно тебе кое-что сказать!

Храп продолжался, но одеяло брат держал руками крепко.

— Очень важное! Пока родителей нет… Ты даже не представляешь, что сегодня ночью случилось в нашем купе!

Брат не реагировал, и это начинало злить. Тайна созрела, чтобы быть выданной, но, оказывается, в ней никто и не нуждался.

— Так вот… — решила усилить она интригу. — Сегодня ночью у нас в купе побывали двое неизвестных. Я видела их собственными глазами!

Внимания по-прежнему было ноль.

— Представь: они незаметно открыли дверь, вошли и, и…

Интрига настигала высшего накала, но перекрыть храп Аришке не удалось.

Тогда, чуть подумав, она решила изменить тактику.

— Приколись: они вошли и остановились… Прямо возле тебя!

И, сделав паузу, чуть отпустила натяг одеяла.

Храп притих, из-под одеяла высунулось ухо.

— Да-да! — почти прокричала Аришка в это ухо. — Один из них подошел к тебе, совсем близко. Остановился. И вдруг занес над тобой руку в черной лайковой перчатке. И, и…

Из-под одеяла высунулась физиономия и таращилась уже во всю.

— Что «и»? — спросила эта физиономия.

Но теперь, когда нить повествования была в ее руках, Аришка решила не спешить. Тем более — она еще не придумала, что там за этим «и».

— Ты сказала: «Занес руку в черной лайковой перчатке и…» — нервничал брат. — Не просто же так он занес. Я спрашиваю, что «и»?

— А что — интересно?

— Немного! Так что после «и»?

— А… ничего! — и Аришка небрежно откинулась спиной на полку.

— Так я и знал! — досадливо поморщился брат. — Ведь знал, что гонишь! Тоже лайковая перчатка! — Ромка фыркнул, и ухо начало уползать обратно.

— Я не гоню! Просто… Если бы они остановились не возле тебя, а возле меня, мамы или папы? Тогда было бы не так интересно, да?

— Ну, интересно. Но все-таки: почему именно возле меня?

— А вот потому! Потому…

«Что бы такое сказать этому законченному эгоисту»? — Аришка чувствовала, что ее план рушится, но поделать с собой уже ничего не могла.

— Потому что ты храпишь громче всех!

— А — а… — разочарованно протянул брат. — Понятно. Я же говорил: гонишь! Я вообще не храплю! Все напридумывала! Детские сказочки, чушь собачья, ерунда плная! Черное мочало мимо прокачало! Пора выходить из детского возраста! — и одеяло взмыло, окончательно укрыв его под собой.

— Ах, ерунда? Чушь? Я гоню? Ну и ладно! Больше я тебе ничего не расскажу! Ни про темного коротышку с усиками, ни про светлого блондина с бантиком на шее, ни, ни…

— Ой, ха — ха — ха! — сотрясалось одеяло. — Ой, не могу! Умру сейчас от смеха! Блондин с бантиком! Может, вообще это был кот Леопольд? Он тебе ничего не намурлыкал? — изгалялся брат. — Уж лучше я посплю, чем твои сказочки слушать! Хотя, впрочем, — можешь говорить, под сказочки-то спать приятней, — и Ромка демонстративно отвернулся к стенке.

Через секунду снова раздался его храп.

— А еще говорит, что не храпит! — от досады Аришка дернула одеяло так, что его обладатель чуть и в самом деле не скатился с полки. Он обернулся, но, секунду подумав, — зевнул и подтянул одеяло на себя.

— Ладно, давай, ври дальше. Я сказочки-то люблю, люблю. Под сказочки-то спать приятней!

Глава двенадцатая

Лирическое отступление, из которого следует, что вести светские беседы — занятие не из простых

Аришка не успела рассказать сказочку дальше — в дверях появились родители. У них в руках уже не было ни совка, ни лопаты, а лица разрумянились, будто они разгрузили не одну тачку снега.

Оказывается, пока брат с сестрой вели содержательные беседы, поезд притормозил возле какой-то маленькой станции.

— Подъем, лежебоки! Вставайте, будем пить чай! — заменил свое обычное «Рота подъем» папа. — Причем совершенно безвредный, совершенно безопасный, заряженный свежим лесным воздухом!

А мама, просунув замерзшие руки Аришке под одеяло, принялась ее тормошить, заодно и отогревая озябшие ладони:

— Вставайте! Мы принесли вам йогурт, шоколад, печенье!

Папа же с гордостью сказал: — Вот! — и поставил это «Вот» на стол.

Папино «вот» состояло из коробки чая «Бодрость», печенья «К завтраку» и плитки шоколада под названием «Не унывай»!

— И не надо обращаться к этой зубастихе! — и, не удержавшись, все же добавил: — Рота, пааадъем!

А поезд, оторвавшись от станции, уже снова набирал обороты. За окном намечался день: свежий, сочный, ядреный. Плоское, как блин, из за горизонта выкатывалось солнце. И причин отказываться от маленьких радостей жизни не было.

После постигшего разочарования с братом — Аришка решила себя утешить: позавтракать печеньем «К завтраку», взбодриться чаем «Бодрость» и перестать унывать с помощью плитки шоколада.

И все было замечательно: ложки не исчезали, стаканы не летали. А снежинки, если еще и кружили, то тут же исчезали, не успев добраться и до верхних полок. А если к этому добавить проносящиеся за окном пушистые елки, уютные домики, с белыми, набекрень шапками и струйками дыма, то становилось понятно, что жить на свете — стоит!

Ну, в самом деле, что может быть лучше, чем ехать в поезде, да еще в отдельном купе, да еще в таком дружном семействе, где брат так нежно любит сестру, где папа жаворонок, а мама мудрее самой мудрой совы…

И, помешивая ложечкой в стакане, вести светскую беседу.

— Ну вот, как славно позавтракали, — погладил себя по животу папа. — И никаких тебе чудес! И стаканы не летали…

— И бутерброды не превратились в летающие тарелки, — почему-то заметил Ромка.

— И колбаса не замычала.

— Ну, теперешняя колбаса вряд ли вообще может мычать, — скептически поморщилась мама. — Скорее, поверю, что она может хрюкать, кукарекать, а то еще хуже — мяукать или гавкать.

— Скажешь тоже — гавкать! Что ли мы варвары какие, собачатину есть? — возмутился папа. — Может, ты путаешь русскую колбасу с французскими лягухами? А нам, русским, лишь бы картоха была! Правда, Ромка? — обратился он к собрату по полу и аппетиту.

— А что, я бы не прочь попробовать, — неожиданно возразил Ромка. — Может, разведем на нашем пруду? Выйдешь так по утру водицы испить — а там уже готовый завтрак плавает.

— Ну, Ромка, ты не патриот! — разочарованно протянул папа. — Мне лягушку хоть сахаром обсыпь — я есть не стану! Впрочем, если вы думаете, что французы едят обыкновенных лягушек, ошибаетесь. Они вывели такую специальную породу лягух огромными лапами, типа наших бройлерных цыплят. Вот как раз эти-то лапы они и едят!

Мама вдруг перехватила рукой горло.

— Послушайте, других-то тем нет, кроме лягушек?

— Есть, сколько угодно есть тем! — Аришке тоже не очень-то понравилась лягушачья тема.

— А давайте лучше… Поселим на нашем пруду — нимф, — вышел с рационализаторским предложением Ромка. Тоже земноводные. Выйдешь так по утру водицы испить, а там — такие красивые, длинноногие…

— Вырасти не успел, а туда же! — фыркнула Аришка. — Мам, ты за кого? За нимф или за лягушек? — вопрос о заселении пруда волновал Аришку не на шутку.

— А, мне все равно! — похоже, мама сегодня была не расположена вести светскую беседу.

— Пап, а ты?

— Ну, пусть будут нимфы… Длинноногие все же лучше, чем квакающие, — отозвался папа, и тут же снова перехватил мамин неопределенный взгляд.

Впрочем, у нас итак есть две, и как раз обе длинноногие. Да и вообще — других тем, что ли, нет, кроме того, чтобы обсуждать — кто будет квакать в нашем пруду?

— Вот именно! — Аришка чувствовала, что светская беседа заходит в тупик. — Есть, сколько угодно есть тем!

— Вот именно, сколько угодно! — снова поддакнул папа.

— Проводница, например! — не теряла жизнелюбия Аришка.

— Да, проводни… Почему именно проводница? Что, кроме нее уже и поговорить не о чем?

Аришка вздохнула:

«Нет, вести светскую беседу с родителями — занятие не из легких»!

А папа, посмотрев на маму, вдруг сказал:

— Имейте в виду, мамина голова — это наше общее достояние. Не забивайте ее всякой ерундой. Это не просто голова, это…

И он принялся подыскивать достойные эпитеты для маминой головы:

— Генератор мысли, очаг идей, светоч любомудрия…

Аришка с Ромой как-то по-новому посмотрели на мамину голову. Голова была как голова. С длинными, до плеч, светлыми волосами, распушенной по лбу челкой.

И пока папа напрягался в поисках эпитетов, «генератор мысли» генерировала их, склоняясь над столиком. Не дослушав конца папиной витиеватой речи, мама, собрав посуду, отправилась в сторону тамбура.

Глава тринадцатая

Рассказывающая о том, что реальность бывает порой богаче самой богатой фантастики, «генератор идей» дает сбой, а Ромка совершает чудеса благородства

Не прошло и пяти минут, как мама появилась снова.

Но что это была за мама! На плечах ее было то же «достояние», тот же «генератор идей и мыслей» но, похоже, этот генератор дал сбой.

Стаканы в ее руках остались невымытыми, пальцы нервно подрагивали.

— Он… там! — едва выговорила она, прикладывая палец к губам.

— Кто? — уставились на нее три пары глаз.

— Т-сс! — мама снова выглянула в коридор и тут же захлопнула дверь. — Ходит!

Аришка смотрела на маму. Если мама и была генератором идей, то, как правило, это были хорошие правильные идеи. Она даже забеспокоилась, не повредил ли избыток впечатлений их общее достояние?

А на папу мамин вид вообще подействовал особенным образом. Он даже привстал, оторвавшись от своих книг и журналов, и, подойдя к двери, собственнолично выглянул в коридор.

Но коридор был пуст.

— Дорогая, ты просто переутомилась. И потом, кто — он?

— Тот! Клетчатый! Про которого рассказывала проводница! С баулами!

— Вот глупости! Да где ты его видела? Клетчатый!

— В тамбуре!

— Ну вот, я вам говорил! — бросил папа взгляд на детей. — Что значит расстраивать мать по пустякам!

— Проводница наплела тебе что-то — вот у тебя и отложилось, — снова повернулся он к маме.

— Не хотите — не верьте! А я говорю — он, маг, там! Все совпадает! — и мама снова оглянулась на дверь. — Клетчатая накидка — раз! На голове какое-то сооружение вроде старинного котелка, боливара, или… В общем, того, что носят волшебники.

— Волшебники! — усмехнувшись, передразнил ее папа. — Дожили! Да где ты их видела? В цирке? Ты что, маленькая девочка, чтобы во все это верить?

— А в руках, как и говорила проводница, два старинных баула!

— Ну, значит — обыкновенный пассажир только с большими сумками!

— Обыкновенный? Да? Тогда зачем он все это на себя нацепил?

— Ну, сумки могли быть какие угодно, лишь бы большие. Ты увидела на нем что-то клетчатое, у тебя, как у натуры впечатлительной, разыгралось воображение…

— Что же тогда этот обыкновенный пассажир со своими обыкновенными сумками делал в нашем тамбуре? — не сдавалась мама.

— Ну, решил, например, заранее подготовиться к выходу.

— Но он стоял в тамбуре, противоположном тому, где выход!

— Значит — хотел перейти в соседний вагон! Мало ли что может прийти в голову пассажиру! Сколько пассажиров — столько голов! — снова посмотрел папа на мамино достояние.

А мама вдруг медленно провела пальцем по поверхности лежащего на полке одеяла.

— И эта его накидка… Она действительно очень напоминает наше одеяло. Очччень напоминает… — и в голосе мамы вдруг прозвучали какие-то знакомые интонации: слышали они уже где-то эту растянутую букву «ч».

— Знаешь что, дорогая… Давай-ка ты лучше попей чайку, а мы все за тобой поухаживаем!

Папа осторожно придвигал маму ближе к столику, впервые не спеша забраться туда сам, первым.

— Ну его, этого клетчатого! Стоит из-за него так волноваться, головы ломать!

Следуя папиному примеру, все наперебой принялись ухаживать за мамой. Аришка добровольно сбегала за кипятком, Ромка даже собственноручно размешал чай в мамином стакане, а папа…

Тот вообще целых полчаса просидел рядом, забыв про все свои книги и журналы. И все просил маму «сделать еще глоточек, от которого ей должно стать еще лучше», пока она не заявила, что «чай у нее сейчас польется прямо из ушей».

После основательно растянувшегося чаепития на процедуру мытья стаканов командировали Ромку. На это задание, как на задание особой важности, было решено отправить мужчину. А так как папа неотлучно находился при маме — то единственным оставшимся мужчиной и был Роман.

— Все равно лучше, чем у тебя, это ни у кого не получится! — вручил ему стаканы папа.

Ромка вздохнул и, пронеся над Аришкой свое обреченно-недоступное лицо, обозначавшее «не мужчинское это дело», гордо удалился.

— Привет клетчатому! — не смогла удержаться Аришка.

Итак, брат ушел, Аришка же принялась думать. На этот раз о том, что сказала мама.

«Верить или не верить?»

С одной стороны, мама действительно могла принять за мага какого-нибудь пассажира в клетчатой одежде. С другой… Аришка тоже ночью видела в их купе двух странных типов и, если бы о них решилась рассказать, — еще неизвестно, поверили ли бы ей. Брат, например, не поверил.

Странно, прошло уже больше четверти часа, а Ромка все не возвращался.

— Провалился он там, что ли? — папа, поглядывая на маму, старался говорить ровным голосом.

— Наверное, он там стаканы просто очень тщательно моет, — предположила Аришка.

— Мылом, — нервно кивнула мама.

— И мочалкой.

И все принялись гипнотизировать дверь. Призрак клетчатого мага снова неуловимо проплыл в воздухе.

Прошло еще минут пять. Папа понял, что наступило время действовать ему. Как бы этого не хотелось — он оторвался от мамы, и…

Но в этот момент дверь затряслась, словно в приступе сенной лихорадки. В распахнутом проеме появился брат Рома с блистающими от чистоты стаканами. Живой и невредимый.

— Вот видишь! — радостно воскликнул папа. — А мы уж грешным делом подумали, что и тебя… — но, сдержался.

А мама, убедившись, что это ее собственный родной сын, целый и невредимый, вздохнула:

— Каждый раз при виде тебя я вспоминаю знаменитый анекдот про черепаху…

Аришке очень нравился анекдот про черепаху. Черепаху отправили в магазин. И долго ждали. Наконец, когда терпенье ожидающих лопнуло, ее увидели. Естественно, что выразили возмущение по поводу ее долгого отсутствия. На что невозмутимая черепаха сказала: «Будете ругаться — совсем не пойду».

Анекдот Аришке нравился еще и потому, что к брату он очень подходил. Но сейчас она, не слушая, молча за ним наблюдала.

Она видела, как он невозмутимо поставил стаканы на стол. В этой его невозмутимости, возможно, и было кое-что, на что следовало бы обратить внимание. Но родители, обрадованные возвращением сына и чистой нелетающей посуды, — ничего не заметили.

Зато Аришка даже очень заметила, как долго и таинственно брат вытирал ладони о полотенце. Как потом долго и таинственно махал ими в воздухе. И только после этого, не спеша, забрался на верхнюю полку.

И вместе с ним перекочевал туда и его таинственный свет.

Глава четырнадцатая

В которой брат превращается в маску из «Музея масок»

А поезд неумолимо приближался к Арамасу. Еще минут пятнадцать ехали по городу. Колеса вращались все медленней, будто поезд получил подвывих суставов, и, наконец, почти лизнув край платформы, — остановились.

Родители засуетились, натягивая одежду. На улице мороз, как-никак едут на Урал. Стоянка более получаса — можно пойти размять ноги.

— Ну что, кто с нами?

— Я! — Аришка уже собралась спрыгнуть с верхней полки, как вдруг почувствовала: та ее не отпускает. Она оглянулась…

Оказывается, это не полка, а нежное рукопожатье брата гвоздит ее к месту.

— Тебе что, делать больше нече… — договорить она не смогла: увидела лицо. При виде этого «лица» она и сама чуть не скатилась с полки.

Лицо все кривилось в гримасах: брат с такой силой манипулировал мышцами, что, казалось, у него сейчас что-нибудь где-нибудь лопнет. Маски ужаса не шли с ним ни в какое сравнение.

Особенно он старался подмигивать ей глазами, причем обоими сразу. Губы дергались, и, кажется, даже шевелились уши. И всего его потряхивало, словно он был подключен к сети высокого напряжения. Или вытанцовывал на полке танец какого-нибудь африканского племени мумбо-юмбо.

Все это многообразие подавало Аришке знаки, объективно оценив которые, она поняла: уходить ей сейчас не стоит.

Честно говоря, она совсем не горела желаньем выполнять никакие его просьбы, но уж…

Но уж так и быть!

— Ма, мне чего-то не хочется, — убрала она обратно уже готовые спрыгнуть ноги.

— Неужели еще не належалась? — удивилась мама. — А ты, Рома?

— Я… Да… — брат едва успел придать своей физиономии более пристойное выражение. — Я лучше на город из окна посмотрю. Так он как-то лучше выглядит.

— Ну и ладно, раз вы такие ленивые! — и родители, помахав, а вернее, махнув на них рукой, поспешили: брать оптом и в розницу журнальные и едальные ларьки города Арамаса.

— Да, — окликнула их Аришка. — Если захотите купить мне мороженое — лично я не возражаю!

— И я не возражаю! Лично! — вдогонку крикнул брат. — И все равно какое, лишь бы большое!

— Ну, что? Почему ты не дал мне уйти? Что такого секретного хотел сообщить? — едва за родителями закрылась дверь, набросилась Аришка на брата.

Но теперь он принялся интригующе молчать, по инерции подрагивая мышцами лица.

— Между прочим, у меня есть собственный капитал, который я собиралась потратить в Арамасе! — Аришка как раз прикидывала в уме — как его лучше вложить.

— Знаю я твой капитал, — наконец отреагировала пластилиновая физиономия: — «Возьми рубль и гуляй на всю катушку!»

Аришка только хотела возразить, как брат опередил:

— В общем… Видел я их.

Глава пятнадцатая

В которой снова появляются двое известных «неизвестных», а Ромка принимает сторону сестры, решив сменить амплуа ленивца на амплуа детектива

Аришка, занятая мыслями о вложении капитала, не сразу поняла, о чем речь.

— Говорю — видел я этих двоих.

Она как раз прикидывала в уме: хватит ли денег, чтобы купить: бутылку пепси-колы, шоколадный киндер-сюрприз, жвачку, чупа-чупс…

— Ну, тех, про которых ты рассказывала. Темноволосого коротышку и высокого блондина. Кстати, на шее вместо обычного галстука у этого длинного действительно был галстук-бабочка! Из-за нее и обратил внимание!

Получалось — не хватит. От чего-то придется отказаться. От чего?

— Так вот, — так и не дождавшись реакции, продолжил брат, — оказывается, они действительно существуют! Не знаю, правда, насколько верно то, что они вваливались ночью в купе… — факт, что своей спасенной жизнью, он, возможно, обязан девчонке, да еще собственной младшей сестре — напрягал. — Но то, что существуют — точно!

До Аришки, наконец, дошло! И все чупсы мигом вылетели у нее из головы.

— А, кот Леопольд! Ты же говорил, что его не существует? Что это детские сказочки?

— Слушай лучше!

И две головы, свесившись в межполочном пространстве, принялись вести секретный совещательный диалог.

Минут через пят Аришка наматывала на шею шарф.

Итак, эти двое ночью ей не привиделись. Брат видел их тоже. Он видел их идущими по коридору. Значит — они едут в их поезде. А может — в их вагоне?

Теперь Ромка владеет той же информацией, что и она. Правда, в то, что в вагоне происходит что-то непонятное, может даже сверхъестественное — он не верит.

— Ну, допустим… Даже если они и зашли ночью в купе — что с того? Два подвыпивших пассажира, возвращаясь из ресторана, могли запросто перепутать купе!

Поделившись соображениями, они все же решили пойти прогуляться: свежие, проветренные головы им сейчас были жизненно необходимы.

Они уже подошли к спусковой лестнице, как прямо перед собой увидели парочку. Ту самую, только что бывшую предметом их разговора.

Двое толклись на платформе, как раз собираясь подняться в вагон. У коротышки подмышкой торчала свернутая трубочкой газета. Из газеты выглядывал хвост селедки.

Первое интуитивное желание: сбежать, укрывшись в глубине вагона. Но парочка успела их заметить.

И, взяв себя в руки, как ни в чем не бывало они по очереди спустились на платформу.

В тот самый момент, когда Аришка собралась спрыгнуть с последней ступени, коротышка чуть отшатнулся, пропуская ее. На секунду их взгляды встретились, и что-то дрогнуло в его зрачках. Рука его дрогнула тоже, и хвост селедки вызывающе качнулся у Аришки под носом.

А еще, когда они только увидели, Аришка непроизвольно толкнула локтем брата, перехватив мгновенный промельк длинного, который, кажется, и не взглянул даже, но сфотографировал взглядом. И что-то успел шепнуть напарнику.

Проскакивая мимо коротышки с шишкообразным носом, почти одного роста с Ромкой (не нос, разумеется, его обладатель), Аришка сделала вид, что его не узнает. И прошла мимо, гордо подняв голову.

А коротышка со своей селедкой, почти налетев на нее, вдруг засуетился: прихватил пальцами шляпу и забормотал извинительно:

— Миль пардон, мадам, то есть я хотел сказать, миль пардон, мадемуазель.

Интонацию голоса Аришка тоже узнала: фальшивый иностранный акцент. Да, сомнений быть не могло — именно этот голос она и слышала ночью.

Стоя на платформе, брат проводил взглядом исчезнувшую в тамбуре парочку.

— Копченая… — повела носом Аришка.

— Ты про что?

— Про селедку. Не заметил, что ли? У коротышки подмышкой.

— Я на такие мелочи внимания не обращаю, — скептически поморщился брат.

— Ничего себе мелочь! Очень даже крупная мелочь! А запах…

— Запах к делу не относится.

— В настоящих детективах, между прочим, как раз мелочи и играют главную роль. Помогают, так сказать, раскрыть преступления.

— Преступления никакого нет! По крайней мере — пока, — сделал значительный акцент брат. — Есть два типа, которые шатаются по ночам. Интересно бы проследить, куда они пошли? Похоже, едут в нашем вагоне. А все ты со своей селедкой…

Договорить он не успел.

— Стой! Ты куда?

Но силуэт сестры уже мелькал в замороженном окне вагона.

Ромка бросился вслед, надеясь, что хоть на этот раз она не успеет совершить подвиг. Но, проскочив тамбур, увидел: сестра стоит, замерев возле двери смежного с ними купе. Прижималась она к двери так плотно, что ухо ее казалось к ней просто приклеенным.

«Что она делает!»

Коридор был пуст — пассажиры прогуливались, пользуясь длительной остановкой. Но любая дверь в любой момент и, прежде всего, та, возле которой она стояла, могла распахнуться.

Ромка невольно представил: дверь открывается, и Аришка вваливается туда, в купе, на радость и потеху двоим, пожирающим селедку.

— Ариша! — почти шипел он. — Не ходи туда! Иди сюда!

Но единственное свободное ухо сестры не реагировало.

Но вдруг… Она закрутила головой, словно от чего-то отмахиваясь. Выпрямилась и быстро пошла по коридору. В сторону тамбура, где ни жив — ни мертв, ждал ее брат.

Увидев сестру, идущей по коридору, Ромка сделал шаг назад, и в ту же секунду дверь купе, возле которой она стояла, поехала в сторону. В образовавшийся проем высунулись две головы.

Заметив удаляющуюся фигуру девочки — головы уставились ей вслед.

Ромка же, оставаясь невидимым, едва дождавшись, нетерпеливо дернул сестру за руку, увлекая за собой.

— Ты что, ненормальная? — выговаривал он, когда, уже покинув вагон, тащил ее вперед по платформе. — А если бы они увидели?

— Подумаешь! — сестра смотрела веселыми глазами. — Я же еду в соседнем купе — значит имею право проходить. Это никем не запрещено! — Аришке было приятно, что брат все-таки за нее волнуется.

— Ну, ладно, давай рассказывай, что ты там наподслушивала?

— Да… так, — Аришка вздохнула многозначительно. — Ничего особенного.

— Знаю я твое «ничего особенного»! — по выражению ее глаз Ромка уже кое-что понял. — Ну давай, колись!

— Оттуда так вкусно пахло…

— Только про селедку не надо!

— В общем так… — решила Аришка не испытывать его терпение дальше. — Когда я прижалась ухом к двери — услышала обрывки разговора. Один сказал: «Эти дети могут нам все испортить». А второй добавил: «Угораздило же тебя ночью сунуть нос в их купе! И в кого он у тебя такой длинный»! Ну а первый ему ответил: «Зато твой слишком короткий, лично я бы не возражал, чтобы он у тебя был немного подлинней»!

И Аришка замолчала с выражением полной и таинственной значимости.

— Ну, а дальше?

— Ну что дальше… Дальше они начали спорить, у кого нос длинней.

— И все?

— Почти. Правда, один еще сказал… «Как бы из-за них не сорвалось!»

— Ну, так и сказал? — у Ромки даже перехватило дыханье.

— Ага! — Аришка, понимая важность сообщения, в тайне гордилась собой. «Пусть знает, какая у него сестра!»

— Интересно, а что «не сорвалось»?

— Вот этого он не сказал!

— Ну а… Еще говорили что-нибудь? Может, что-то делали?

— Делали, — Аришка кивнула, но продолжать не спешила.

— Специально что ли тянешь? — руки так и чесались ее подтолкнуть: «Что она тормозит, как подходящий к станции поезд?»

— Я не тяну, сам же сказал: «Про селедку не надо!» А они как раз начали газетой шуршать. Видимо, разворачивали. Я же говорю — они этой селедкой просто газовую атаку устроили.

— Ну, а когда разворачивали… При этом что — молчали?

— Почему молчали? Не немые же они. Один говорит: «Отличная селедка. Прокоптили что надо. И где только ты ее нашел?» А другой отвечает: «В ларьке, за вокзалом. Я, сколько на этом поезде езжу, все время там покупаю. Жаль, что картошечки нет». А другой: «Я видел, бабуля продавала, горяченькую, прямо на перроне». А первый: «Так надо было купить»! А второй: «Так еще не поздно!» — тарахтела Аришка. — Ну, тут я и…

— Так что — они собрались идти покупать картошку? — Ромка оглянулся. — Что же ты раньше не сказала? — и, схватив сестру за руку, потащил подальше от вагона.

— Так я только об этом и говорю! Про селедку-то!

Но едва они сделали несколько торопливых шагов, как попали в объятья…

К счастью, это были всего лишь родители.

— А вот в Арамасе с вами мы еще не встречались! — распахнул широкие объятья папа.

Удар их о родителей был таков, что они чуть не вышибли из их рук стаканчики с мороженым.

— Куда это вы с такой скоростью?

— Так, прогуливаемся, вас встречать…

Сейчас, рядом с родителями, ощущение опасности притупилось, хоть они и не переставали оглядываться.

— Ну, тогда держите по обещанному! — родители протянули им по мороженому, но особой радости в их глазах не прочитали.

— Спасибо, — вежливо отозвалась Аришка. — Но почему-то сладкого сейчас не хочется.

— А какого хочется?

— Соленого! — неожиданно даже для себя вдруг высказался Ромка.

— А еще лучше — копченого, — поддержала брата и Аришка.

— Ну, мороженое таким не бывает: соленым, копченым… — с недоумением смотрели на них родители.

— Зато селедка бывает! — выговорила тайную мечту Аришка. — И мы даже знаем, где она продается!

— И где?

— Да здесь рядом — в киоске, за вокзалом. Бежим, еще успеем!

— А картошечку можно купить прямо у вагона! Бабульки продают! — внес свою лепту Ромка. — Горяченькую!

Глава шестнадцатая

Появление толстячка. Рассуждения о пользе и вреде игры в карты

Их отправление из Арамаса было ознаменовано настоящим селедочным пиром.

— Если преступный мир может себе такое позволить — чем мы хуже? — отправляя в рот аппетитный кусочек, заметил брат, когда родители отправились за кипятком. — Чтобы победить врага — нужно знать его оружие.

— Ты думаешь, они собираются побить нас селедкой? — поинтересовалась Аришка.

— Я сказал — не побить, а по — бе — дить! Специально для глухих повторяю по слогам. И не они нас, а мы их!

— Я вовсе не глухая.

— Сама же говорила, что они устроили этой селедкой просто газовую атаку! А теперь мы адаптированы к ее запаху. Преступный мир — он такой, — со знанием дела повертел Ромка в воздухе остатками селедочного позвоночника. После вкусной, почти домашней пищи — у него наступил час благодушия.

— Да, пока от общения с преступным миром мы получаем только пользу, — вздохнула Аришка. — Благодаря им, смогли так вкусно перекусить.

— Вкусно перекусить мы смогли не благодаря им, а… Можно сказать — благодаря тебе! Твоему бесстрашию! Твоим разведческим способностям. Твоему умению выуживать необходимую информацию…

Аришка с удивлением смотрела на брата: «Да, похоже, эта селедка и в самом деле обладает каким-то волшебным действием. Надо посоветовать маме почаще его ей кормить».

— Если бы эта селедка не ткнулась мне прямо в нос, я бы на эту информацию и внимания не обратила, — скромно потупилась сестра.

— Правильно, — продолжал философствовать благодушно настроенный брат. — Когда имеешь дело с преступным миром — надо обращать внимание на любые мелочи. Даже такие, как хвост селедки под носом. Да, кстати, — неожиданно прервал он себя. — Нам нужно срочно придумать пароль.

— Пароль? Зачем?

— Ну, мало ли… Вдруг, например, мне понадобится сказать тебе что-то важное. Без свидетелей. Не могу же я все время рожи корчить.

— А что, у тебя это натурально получалось, — не удержалась от улыбки Аришка.

— Естественно. Не зря же я в драмкружок ходил, в детстве. Но если это будет повторяться — меня могут неправильно понять. Да, и еще… — почесал Ромка затылок. — Имей в виду: одна ты из купе больше не должна выходить.

— Здравствуйте! Это еще почему?

— Не понимаешь разве? Преступники нас заметили! Поодиночке им будет легче нас обезвредить.

— Это как? — снова не очень поняла Аришка.

— Ну… Шарфиком, к примеру. Идешь ты, к примеру, по коридору, а они тебя раз и…

— Почему это — я иду? — пример Аришке что-то не очень понравился.

— Ну, это же я же к примеру.

— Вот к примеру, сам и иди!

— Ну, хорошо. Иду я, к примеру, по коридору и вдруг вижу — они навстречу. Только я решаюсь с ними разобраться, а тут — ты! Из купе выходишь. Они тебе бац — и подножку! А ты — бац, и… — но, увидев вытаращенные глаза сестры, притушил воображение.

— Но, надеюсь, до этого не дойдет. Они тебе просто скажут: «Деточка, хочешь яблочко»? Ты, конечно, скажешь: «Ага, хочу»! А яблочко-то — того… И ты — бац!

— Вовсе я не собираюсь есть никакое яблочко! — поджала губы Аришка. — Заладил: бац, да бац! Хватит меня пугать!

— Но ты же слышала, они сказали: «Как бы не сорвалось». А раз «не сорвалось» — значит, есть чему сорваться. Значит, мы можем им помешать, — выстраивал Роман цепочку. — И вряд ли мы бы смогли помешать чему-то доброму и хорошему! Логично?

Аришка вздохнула:

— Ясно, придется мне до Кснибялеча в туалет не ходить! Но ты, кажется, хотел придумать какой-то пароль? — поспешила она соскочить со скользкой темы шарфиков, подножек и яблочек.

— Давай, значит, так: чтобы родители ни о чем не догадались — я разработал звуковую сигнализацию. К примеру, если я кашляну один раз — значит: обрати внимание. Ты обращаешь, и тогда я тебе уже что-то объясняю: жестами там, мимикой или пишу на бумаге.

— Мимикой-то у тебя хорошо получается! — снова не удержалась Аришка.

— Если кашляну два раза, значит: опасность близка, будь бдительной! — пропустил Ромка мимо ушей. — Ну а если уж три раза, значит: срочно выходи в коридор, надо поговорить. Наедине, без посторонних. Ясно?

— А посторонние кто? Родители?

— Ну, на данный момент — да. Не хочешь же ты, чтобы от всех этих потрясений у них поехала крыша? Маме и так уже всякие маги мерещатся! — заметил Роман сомневающиеся глаза сестры. — Для них же стараемся! Для их же спокойствия!

Аришка вздохнула: «Возможно, он и прав».

— Ну что, вопросы есть?

Вопросы-то у Аришки, конечно, были. Но она боялась, что у брата вряд ли найдутся на них ответы.

Разговор они успели закончить вовремя: в купе входили родители. В их руках исходили паром стаканы в изящных подстаканниках.

Все вместе они снова подсели к столику и принялись пить чай (а что в поезде еще и делать?), выбалтывая позвякивающими о стекло ложечками всякие недостойные мысли о преступном мире. Ну, в самом деле, какой может быть преступный мир, когда за окнами такое радостное солнце, когда что-то свое, веселое, дорожное выстукивают колеса, и так приятно щекочет ноздри свежезаваренный смородиновый чай?

Аришка была согласна так ехать и ехать, забыв о всяком преступном мире…

Но, едва они сделали по первому глотку — в дверь постучали.

Нет, это был не стук проводницы, та не умела стучать вообще.

Стук был робкий и деликатный, но Ромка вдруг ни с того ни с сего принялся кашлять. Кашель, правда, состоял всего из двух эпизодических покашливаний: «кхе — кхе, кхе — кхе», — но и они были достаточно выразительны.

— Войдите! — отвлеченная кашлем сына, чуть запоздало крикнула мама.

Дверь приоткрылась.

В образовавшуюся щель протиснулся как-то боком, словно стесняясь, человек. Человек был скорее пожилой, чем молодой, и скорее толстый, чем тонкий. Хотя назвать его толстым было несколько несправедливо, в нем жила какая-то уютная полнота.

«Толстячок,» — мысленно окрестила его Аришка.

Толстячок, на первый взгляд, казался вполне симпатичным и безопасным, лицо его освещала улыбка вежливой доброжелательности.

— Извините, если помешал, — замер он у двери. — Я ваш сосед через купе.

И еще немного помешкавшись, вдруг сказал, спросил, вернее:

— Вы случайно в карты не играете? — перетасовал он в руках вдруг возникшую колоду. — Может, составите мне компанию?

Его взгляд остановился на папе, как на главном предполагаемом игроке в карты.

— Я? Что вы! Нет! Я пас! — замахал тот руками, будто ему предложили что-то такое, о чем порядочный человек и помыслить не может.

— Жаль, очень жаль, — огорченно вздохнул толстячок, но все еще продолжал смотреть, словно ожидая от него проявление мужской солидарности.

— Но я правда не умею, — папа беспомощно посмотрел на маму. Вслед за ним перевел взгляд и толстячок.

— Милая сударыня, может быть, вы выручите меня?

— Я? — мама растерялась, ей очень польстило обращение «милая сударыня». — Я бы с удовольствием. Но…

— Так в чем дело? — оживился тот. — Доставьте мне это удовольствие! Я был бы вам чрезвычайно признателен. Одному, знаете ли, скучно, а в моем купе больше никого нет.

Вид у толстячка и вправду был невеселый.

Мама бросила мимолетный взгляд на папу, уткнувшегося в очередной журнал.

— Видите ли, дело в том, что… Раньше я действительно играла в карты, но — бросила! Да, представьте, бросила! — подтвердила она снова, заметив удивленный взгляд. — И все начисто забыла.

— Какая жалость! — покачал головой толстячок. — Но ведь можно вспомнить!

— Увы, боюсь, не получится. Это было так давно!

— Что вы говорите, мадам — давно! Вы еще так молоды! — толстячок был сама любезность.

— Спасибо, — улыбнулась мама. — Но, тем не менее, это чистая правда. Дело в том, что в карты я играла в глубоком детстве, до пяти лет. А с пяти — бросила. Как сейчас говорят: завязала!

— До пяти лет? Не может быть! — всплеснул толстячок руками. — Вероятно, вы были очень талантливым ребенком! Очень! — и, вздохнув, добавил снова: — Жаль, очень жаль.

Толстячок угасал прямо на глазах, как будто от этой возможности сыграть в карты зависела вся его жизнь.

— Но… — вдруг оживился он снова. — Может быть, ваши дети… Они столь же талантливы? — и его взгляд первым перенесся на Рому, как старшего носителя фамильных талантов.

Но тот вдруг замотал головой, заранее смиряясь с полным отсутствием у него всяких талантов, и принялся прихлебывать чай с таким хлюпаньем, будто на водопой пришло целое стадо.

Толстячок не скрывал своего огорчения. Но…

Но еще оставалась сидящая напротив брата девочка. Правда, она еще мала…

Аришка же все больше начинала сочувствовать толстячку: едет в купе один, не с кем даже словом перемолвиться. И она сказала:

— Вообще-то я бы могла… — с друзьями они порой посвящали время этому, не слишком добропорядочному, с точки зрения взрослых, занятию.

— О, это было бы так замечательно! — возликовал уже почти потерявший надежду толстячок. — Это было бы великолепно! — взгляд его ожил снова.

— Ну, если в «дурака» или в «пьяницу»… — старалась Аришка не смотреть на маму.

— Замечательно, замечательно… — карты в пальцах толстячка запорхали, словно стая перелетных птиц.

Но не успел он собрать свою стаю обратно, как стены купе снова начали сотрясаться. Это была целая симфония из фырканья, хлюпанья, хрюканья и прочей звуковой какофонии.

— Что с тобой? — оторопела смотрела на сына мама. — Ты что — простудился?

— Просто — крошка… — старательно откашливался брат. — Просто крошка попала не в то горло.

Мама принялась стучать Ромку по спине, а обнадеженный толстячок смотрел на Аришку.

— Так что, юная леди? Выручите меня?

Аришка же теперь не знала, как ей и быть. Конечно, она поняла смысл звукового выступления брата и по достоинству его оценила. Но ей было жаль толстячка. Он такой милый, и такой одинокий, и к тому же — совсем не страшный. Совсем не похоже, чтобы он мог — шарфиком, яблочком или подставить подножку. И, продолжая пребывать в замешательстве, она теперь не знала, как ей и быть.

— Ну, Арина, ты и забывчивая! — пришел ей на выручку, откашлявшись, брат. — Мы же с тобой как раз собрались в шахматы играть! Я ведь тоже жду! — прорвался он сквозь мамин взгляд, даже и не подозревавший, как сильно любит он эту интеллектуальную игру. — Надо же сдерживать слово!

Толстячок беспомощно заморгал:

— Жаль, очень жаль. Видно, до Кснибялеча мне так и придется просидеть в купе одному.

Он сникал и обесцвечивался прямо на глазах. Вид его был такой грустный, что мама не удержалась:

— А вы попробуйте пройти по другим купе. Мы же здесь не одни. Может, и найдутся желающие.

— Не знаю, — пожал он плечами. — Мои соседи слева такие нелюдимы. Даже не открывают дверь. Сидят запершись, делают вид, что их там просто нет. И вообще, это их купе… — он хотел и еще что-то добавить, но сдержался.

— Ну… — пожала плечами мама. — Пройдите по другим купе. Ведь здесь целый вагон.

— Хорошо, я, пожалуй, последую вашему совету, — он кивнул, но было видно, что уходить ему от них почему-то не хочется.

Едва за толстячком закрылась дверь, Аришка выпалила, чтобы мама не успела задать вопрос первой:

— Мам, зачем ты придумала, что с пяти лет не играешь в карты? А еще говоришь: «врать нехорошо»!

— Почему врать? Я не вру, — пожала плечами мама. — Просто до пяти лет я жила у бабушки с дедушкой, они и научили меня. Втроем же играть интересней. А когда мне пошел шестой год — родители забрали меня обратно в город, домой. Там, вблизи цивилизации, эти навыки и пропали. Так что, Арин, для карт ты явный перестарок! Переходите прямо к шахматам!

Аришка вздохнула: «Ну вот, придется еще из-за бдительности брата и в шахматы играть»!

Против шахмат она, собственно, ничего не имела, но — при соответствующих обстоятельствах. Сейчас обстоятельства были не соответствующие. И поэтому, услышав Ромино тройное: «кхе — кхе — кхе» — тут же отреагировала.

— Ой, что-то у меня ноги затекли. А у тебя, Ром, случайно, не затекли? — пришла она на выручку брату, который, хоть и покашливал, но не забывал с обреченным видом расставлять на доске фигуры.

— Еще как затекли! Прямо ужас, как затекли! — с готовностью подхватил Ромка. И — через секунду ими в воздухе уже и не пахло.

«Странные какие, — смотрела мама на доску с расставленными фигурами. — Ноги у них затекли… Только что по перрону гуляли.»

Она пожала плечами и посмотрела на папу, уже снова привычно уткнувшегося в свой очередной журнал. И подумала вдруг: «А не пойти ли и вправду сыграть с толстячком партию»?

Глава семнадцатая

О пользе и вреде конспирации. Арина и Роман предаются воспоминаниям о счастливом детстве

А в это время, стоя возле окна, Ромка придушенным голосом выговаривал сестре:

— Ты хоть иногда думать можешь? Вдруг этот — из их же компании?

Но, оглянувшись, заметил: дверь купе, где проживала известная парочка, слегка приоткрыта. И, приложив палец к губам, принялся оглашать на весь коридор:

— Ух ты, смотри какая мощная елка! Вот бы такую в Кремль, на новый год, так ведь из такой далищи не попрут! А? Как ты думаешь?

И только Арина собралась сказать, что она по этому поводу думает, как он снова перешел на шепот:

— Сегодня ложись спать пораньше. И делай вид, что спишь. А когда все уснут, выберемся в коридор и, и… — Аришка приблизила ухо.

— «И когда над Москвой дожди»… — гаркнул он так, что ее ушная перепонка от неожиданности чуть не лопнула.

— А потише нельзя? — потерла Аришка ухо.

— Я же для конспирации, — шепнул Ромка, а вслух продолжил:

— А помнишь, когда ты была маленькая, тебя в зоопарке журавль клюнул? — загорланил он так, что стали раскрываться двери соседних купе. — Ты совсем мелкая была. Подошла, значит, сунула журавлю в клетку физиономию, а он-то как, как… Скажи спасибо, что не в глаз! Ха — ха — ха!

— Спасибо! — прошипела Аришка, оглядываясь.

— Пожалуйста! — Ромку просто распирало от щедрости. — Вот, правда, смеху-то было, когда ты с тем журавлем почеломкалась.

— Не тебе, тому журавлю спасибо. Мне вот только интересно, ты что — всему коридору эти сказки рассказывать будешь?

— Я же в целях конспирации, неужели не понимаешь? — снова притушил он голос.

— Понимаю…

Но вдруг Аришкин голос ожил:

— А помнишь, как в том же зоопарке… В тебя верблюд плюнул? — радостно сообщила она, найдя достойную подробность из его биографии. — Ему твоя физиономия не понравилась! Ха — ха — ха!

— Можно подумать мне его понравилась! — покривился Ромка, не ожидавший такого подвоха со стороны сестры. — У нас просто возникла взаимная антипатия.

— Но твоя, видимо, ему не понравилась больше! «Верблюд большой, ему видней»! К тому же плеваться удобней! Ха — ха — ха! Чего ты не смеешься?

— А вот того… Доболтаешь! — прошипел брат ей в ухо. — Значит, ночью, по моему сигналу, выходи. Нюхом чувствую: что-то будет. Поняла?

— Поняла, как не понять, — не снижала своего жизнелюбия Аришка. — Очень даже поняла, почему в тебя тот верблюд плюнул. Бейсболка у тебя на голове была, дурацкая такая, одетая задом наперед. А верблюды — они во всем порядок любят. Вот он в знак протеста — как возьмет, да как и… Ха-ха-ха…

— Ах, так, — не дал ей договорить Ромка. — Ну тогда держись…

— А что я еще-то вспомнила! — не могла угомониться Аришка. — Есть в Судаке речка Суук-су, история там такая с тобой вышла…

Наверное, их воспоминания длились бы еще долго, если бы на пороге их купе не возникла фигура.

— Это вы так кричите? — изумленно смотрела на них мама. — А я думаю: у кого радио на полную мощность работает? А оказывается, это мои ненормальные дети!

— Мам, да мы просто анекдоты рассказываем, — Аришке не терпелось перейти к следующему.

— Да, — торопливо покивал Ромка, — у меня-то этих анекдотов еще тьма, а вот Арина уже иссякла.

На самом же деле Ромка был рад, что появилась возможность не дослушать до конца очередную неправдоподобность из собственной жизни.

— Это я-то иссякла? — Аришка собралась было продолжить, но увидела: брат торопливо, словно сбегая, шагает по коридору. На всякий случай, исторгая из себя двойное «кхе — кхе».

Глава восемнадцатая

Повествующая о необычной шахматной партии, о Роминых злоключениях, и о том, к чему приводит несчастное детство

А дальше случилось удивительное.

Аришка вошла в купе: на столе еще лежала шахматная доска с расставленными фигурами, а над ней…

Она не поверила собственным глазам: склонилась голова папы! Он не ел, не пил, не спал, не читал, а был целиком и полностью занят обдумыванием шахматного хода.

— Мама! — не удержавшись, воскликнула она — С кем это папа в шахматы играет?

— Со мной, — небрежно пожала плечами мама.

И это было удивление номер два.

— Ты что — умеешь в шахматы играть?

За свою сознательную жизнь Аришка видела маму: готовящей, убирающей, стирающей, гладящей, читающей им книжки… Но мама играющая в шахматы? Да, похоже, сегодня для нее был день неожиданных открытий.

Папа в это время сделал ход и над шахматной доской склонилась голова мамы.

— Мам, ты что, в детстве не только в карты играла? В шахматы тоже у бабушки с дедушкой научилась? — не унималась Аришка.

— Не отвлекай, а то получу «мат». Мы ведь не просто так играем… — и мама очень странно и загадочно улыбнулась.

— Не просто так — это как? — еще больше опешила Аришка.

— Ну… Мы играем на чудеса…

— На чудеса?

— Ну да, что особенного — на чудеса нашего вагона.

Так ничего и не поняв, Аришка все же присела рядом, не сводя взгляда с шахматной доски. Она, конечно, было не большой специалист по шахматам, но кое-что понимала.

…Шахматная партия была в самом разгаре, когда на пороге появился Рома. Ну и видок у него был!

Казалось — его долго несло ветром. Волосы у него на голове вздыбились и торчали, как колючки растения «перекати поле». Глаза лихорадочно поблескивали, а дышал он так, будто только что сдал стометровку.

Едва появившись — он принялся издавать тройное «кхе — кхе — кхе», приплясывая возле двери.

— Что с тобой? — не отрываясь от шахматной доски, поинтересовалась мама. — Ты что — простудился?

— Нет, то есть да, то есть… В туалете сквозняк, надуло.

— Ты хочешь сказать, что все это время провел в туалете? И что ты там делал столько времени?

— Дышал воздухом, читал, думал… — закидывал Ромка голову к потолку, словно считывал оттуда нужную информацию.

— А очередь до конца вагона ты там не создал? И потом — как это, интересно, ты дышал воздухом — в туалете?

— Да уж, — кивнул папа, и непонятно к чему это относилось: к Роме ли, или к ситуации на шахматной доске.

— Тебе шах! — вдруг сказала мама, и это уже явно относилось не к Роме.

— Что? Шах? — папа с удивлением уставился на шахматную доску. — Но этого просто не может быть!

— Я открыл там окно! — потолок продолжал притягивать Ромку с неудержимой силой.

Мама сделала еще ход:

— Тогда понятно, почему ты так кашляешь!

— Тебе просто подыгрывают фигуры! — поверить в происходящее папа не мог, но все же попытался взять себя в руки:

— А что же ты там, интересно, читал? — спросил он так, словно надеялся, что Ромка прямо сейчас проведет ему краткую политинформацию.

— Кто-то оставил газету, вот я ее и изучал. Правда, там, в основном, была одна реклама, — Ромка, переминаясь, продолжал страдать у порога.

— Реклама? Так-так-так… — Папа едва ли слышал вообще, что говорил Ромка.

— Есть у нас один родственник, который, сидя на унитазе, даже написал диссертацию, — заметила мама. — Может, ты в него?

— Может, еще и напишу! — Ромка спиной просто ощущал дверь. Да он бы уже и сбежал, но ему нужна была сестра. Очень нужна. И потому он продолжал топтаться на пороге:

— Кхе — кхе — кхе… Кря — кря — кря… «Да что ж она не реагирует-то»!

Конец ознакомительного фрагмента.